//Огней так много золотых на улицах Саратова, парней так много холостых, а я люблю Довлатова//
Считаю, мне крупно повезло – я могу читать и перечитывать книги Серёжи Довлатова. Дело, конечно, не в том, что могу перечитывать. А в том, что я имела возможность их прочитать. Довлатова считаю совершенно уникальным явлением в литературе. Таких не было и нет. Если появится что-то эдакое, это будет уже другое, новое явление. Не может повториться ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Достоевский, ни Толстой. И Довлатов не повторится. Если только содрать с кровью свою кожу и возродиться или родиться заново.
.Довлатов эмигрировал в Нью-Йорк из Ленинграда в августе 1978 и поселился в районе Форест-Хилс, где стал главным редактором еженедельной газеты «Новый американец». Краткая информация, но за ней целая жизнь. Чувства, переживания, неизвестность. Конец одной жизни. Целой жизни, в которой было всё, что обычно бывает у человека, с чем он живет и должен расстаться. Учёба, друзья, знакомые, приятели, увлечения, влюбленности. В Ленинграде для Довлатова главным были не парки и дворцы. Он любил и вспоминал людей. О них он писал. У каждого своя боль. Я родилась в Москве. Это мой родной город. И если бы мне пришлось покинуть Москву, я тосковала бы по московским улицам и переулкам, домам и бульварам, площадям и мостам. Расстаться с Пушкинской площадью – о, нет. По некоторым личным причинам я уже несколько лет не была на Пушкинской и в других любимых московских местах. Я выжила, но стала беднее, даже ущербнее.
Возвращаюсь к Довлатову. Он был красив. В него влюблялись, и он любил. Как же без любви? А его строки о любви – это нечто особенное, ни у кого не встречала ничего подобного.
«Ты полюбил девушку. Казалось бы, люби и все. Гордись, что Бог послал тебе эту непрошенную милость… А я всё жаловался и роптал. Я напоминал садовника, который ежедневно вытаскивает цветок из земли, чтобы узнать, прижился ли он». Что ж, роптать – это такое человеческое свойство.
А вот его немудрёные рассуждения четверть века спустя: «Главное в жизни то, что она одна. Прошла минута – и конец. Другой не будет».
Довлатов был замечательным стилистом, говорил Иосиф Бродский: «Рассказы его держатся более всего на ритме фразы». Идеалом для Довлатова был Чехов. Антон Павлович проявил силу духа, не опустился до общественно-политических телодвижений, сохранил в себе художника и обессмертил свое имя. Его рассказы написаны как стихи, сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи, - считает Бродский.
Довлатов как-то сказал: "Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова". («Записные книжки»). Тут у меня заминка. Да, можно любить Чехова, восхищаться им и т.д. Что значит хотеть быть похожим на Чехова – я не очень понимаю. В критике (а по существу в травле) Чехова преуспели наши акулы пера Белинский, Чернышевский, Добролюбов. А умница Довлатов назвал Чехова первым европейцем в русской литературе, который занимался исключительно художественным творчеством и не запятнал себя никакими общественно-политическими выходками и фокусами.
Скончался Сергей Довлатов 24 января 1990 года в Нью-Йорке, в возрасте 49 лет. Не выдержало сердце. Как сказал близкий друг Довлатова, Игорь Ефимов, - «Что бы ни было написано в свидетельстве о его смерти, литературный диагноз должен быть таков: «Умер от безутешной и незаслуженной нелюбви к себе». Да, это очередной парадокс Довлатова, абсурдизм его.