После воскресной службы ко мне подошла баба Нюра:
– Деточка, а ты можешь меня отвезти на Пантелеимона в Оптину? Там его икона.
Несмотря на то, что у меня пятеро детей и мне самой пятый десяток, я для нее, правда, деточка, потому что бабе Нюре – 89. Для нее и моя свекровь, бабушка Катя – молодая, потому что той всего 82. Она так и сказала:
– Твоей свекрови всего восемьдесят два!
Случился этот разговор в маленьком храме в нашей деревне под Козельском в Калужской области. У нас здесь дача.
«А где запах?»
Я, конечно же, согласилась, потому что монастырь недалеко, на праздник я тоже туда собиралась, а икону эту оптинскую – целителя Пантелеимона – сама очень хорошо знаю. И о моем с ней «знакомстве» тоже уже всем рассказывала. Но это такая удивительная была история, поэтому повторю.
Это было 20 лет назад, и у меня тогда болел раком отец. Умирал. Он буквально гнил изнутри, и анализы его были уже несовместимы с жизнью. Дома у нас стоял такой ужасный запах, что не выдерживала даже медсестра, которая приходила делать ему уколы.
В это же время я начала воцерковляться, прочитала книгу Нины Павловой «Пасха Красная», через два дня была уже в Оптиной. Сейчас у нас недалеко старенький дом, который мы купили, чтобы чаще приезжать сюда. А до этого и вдвоем с мужем, а потом и с дочками снимали «койко-место» на улице Лермонтова (ее все знают) у Петровича. Ему сейчас, наверное, лет 100. Больше 95 – точно. Он жив, в полном здравии, более того – совершенно в своем уме. Мы его недавно видели.
А в тот свой первый приезд я стояла в Оптиной в Введенском храме у иконы целителя Пантелеимона и молилась о том, чтобы мой отец выздоровел. Икона висит такая большая, справа, недалеко от входа.
Вдруг ко мне подошел какой-то странный, ряженый под средневекового странника дядька и сказал, что мне срочно надо взять масла от этой иконы:
– А то живешь ты, наверное, неважно. Вон у тебя и свечечка наклонилась.
Я была тогда еще не замужем и жила, правда, неважнецки. Да и свечка, которую я поставила перед иконой, действительно, предательски накренилась. Так что спорить с загадочным мужичком я не стала.
Он потащил меня к монахам, взял пузырек и благословение. И помог налить масла из лампадки.
Вернувшись домой, я дала это масло маме, и она капнула его отцу в рот.
– А где запах? – спросила в свой очередной визит медсестра.
Мы-то привыкли уже и не заметили, что его нет. Скоро отец мой встал, анализы пришли почти в норму. Он прожил еще больше полутора лет. И за это время впервые исповедовался и причастился.
«Нюра! Там люди погибли!»
А тогда с бабой Нюрой я решила, что у нее проблемы со здоровьем (немудрено в 89 лет), поэтому и попросилась к целителю Пантелеимону. Хотя держится она на самом деле бодрячком. И тоже в здоровом уме – не хуже Петровича. Всех нас по именам помнит, а Машу так вообще обожает. И Маша – ее. Они все время сидят в храме рядом на лавочке и о чем-то своем шепчутся. А на той службе дочка даже сказала ей:
– Теперь ты будешь моей бабусей!
Наша-то уехала пенсию переоформлять. Ну, я писала.
В общем, договорились мы с бабой Нюрой, что в Пантелеимонов день в 8.15 я ее подхвачу. А вчера едем мы с Машей после вечерней службы из Оптиной домой, смотрю: стоит у своих ворот.
– Ну что, девятого едем? – спрашиваю.
– Ой, а я тебе, деточка, хотела звонить. Не едем, не едем. У меня давление, всю неделю буду лежать. А жалко как! Я хотела Пантелеимонушке свечку большую поставить. Он меня когда-то от смерти спас.
Я припарковалась, вышла из машины и приготовилась слушать.
Случилось это давно, сорок лет назад, как раз 9 августа. Тогда баба Нюра была еще просто Нюрой и работала в местном колхозе. Кстати, эта наша почти заброшенная сейчас деревня была когда-то такой большой, что в ней было целых три колхоза.
Нюра работала на тракторе. Не за рулем, конечно. Такой с прицепом, видимо, потому что она сказала, что на тракторе было много народа.
– До обеда я поработала, а после обеда выйти не смогла. Очень плохо себя вдруг почувствовала и осталась дома. Прямо странно, потому что у меня со здоровьем все было нормально. «Нюра! Нюра! Там люди погибли!» – прибежала ко мне подруга. Оказалось, наш трактор перевернулся, кого-то насмерть убил, кого-то покалечил. А меня Господь почему-то уберег и святой Пантелеимон. Хотя советское время было, но та подруга моя так и сказала: «Пантелеимон тебя спас!» Вот я в этот день его и стараюсь благодарить. А сейчас не могу. Плохо мне.
Я бабу Нюру постаралась успокоить, сказала, что сама от нее свечку перед той оптинской иконой поставлю. И имена стала записывать, о ком записки подать.
Назвала она мне тех, за кого о здравии молиться. Перешли к усопшим.
– Об упокоении Димитрия – это сынок мой. От рака умер. Сергия – это тоже сын. В Сибири заболел и умер. Об упокоении Александра – тоже сынок мой. В армии служил, льдина, на которой они были, оторвалась. И они три дня по морю плавали. И всё. А Иван, муж мой, тот по годам ушел.
– А сколько у вас вообще детей?
– Ой! Много! Девять! Остальные живы все, слава Богу!
«Денежкой не поможете?»
Я слушала ее и думала. Вот так ходишь с какой-нибудь бабушкой в храм, ходишь. Простенькая она, улыбчивая, как ромашка. А чуть копни – сколько всего пережить ей пришлось! А ведь улыбается еще, Бога благодарит. Богатыри – не мы. Она так все время и говорит:
– Слава Богу! Слава Богу! У нас же храм теперь свой есть! И свой батюшка! Счастье-то какое!
Просто в этой нашей деревне храма никогда не было. Даже до революции. Один бизнесмен, уроженец этих мест, несколько лет назад построил. И жителям подарил. И священник тут служит молодой – отец Лев.
– Он такой хороший, такой хороший! Так нас любит! – повторяет все время баба Нюра.
Правда, любит.
А эта история ее меня хоть немного утешила. Не о смерти сыновей, конечно. О том, как святой Пантелеимон ее саму спас, потому что была я тогда, честно говоря, вся в расстроенных чувствах.
Выехали мы с Машей из Оптиной, смотрим – мужчина в камуфляже голосует. Еще и с бородой и хвостиком.
– Вам куда?
– До перекрестка.
– А Вы нормальный?
Странный, конечно, вопрос, но всякое ведь бывает. Может, маньяк. Хотя с другой стороны, прямо так мне и ответили: «Нет, не нормальный. Маньяк! Сажай давай».
– Нормальный-нормальный! – отвечает. – Не видите – военный. Мы вас защищаем. И верующий я.
И на бороду показывает.
– Ну, – думаю, – точно!
И посадила.
Едем, он мне рассказывает, как нас защищает, я благодарю.
– А денежкой не поможете? – спрашивает в конце. – Раз уж такое дело.
«Такое дело»… Видимо, хотел сказать: «Раз уж ты дура такая доверчивая». Но сдержался.
Денег у меня не было, поэтому я его просто довезла и высадила. Но обидно было, не передать словами, что уже и под военных рядятся.
«Ну ты же врач! Помоги!»
Вспомнила. Не про Пантелеимона, но околооптинское. Отец Лев рассказал, тот, что бабушек любит. Есть тут в одном женском монастыре монахиня. Когда-то она ездила в Печоры к отцу Адриану и очень удивлялась тому, что он ей как-то сказал, что будет война между Россией и Украиной. Это давно было, так что ни о какой войне никто не думал. И она решила, что просто у него возрастное.
И один монах в Оптиной, батюшка рассказывал, тоже об этом давно еще говорил. Не буду имени называть.
– Но люди ж как? – делился со мной отец Лев. – Что там эти старички говорят? Ой, да ладно, слушать еще. А оно вон как получилось.
Вот такие истории.
А что касается целителя Пантелеимона, так у нашей второй по старшинству дочки Сони в праздник этого святого как раз день рождения. Помню, я тогда в роддоме корячилась и взывала к нему:
– Ну ты же врач! Елки-палки! Помоги! Сколько можно!?
А у меня тогда еще какие-то студенты роды принимали. Их так обучали. И я прямо взывала:
– Пусть на кошках тренируются! Доколе вообще?!
Ничего, родила. Вторые роды, кстати, самые страшные. На первые ты такая едешь – наивная дурочка:
– Ля-ля-ля! А я сейчас быстро отстреляюсь!
И – прозрение!
На вторых ты уже знаешь, что тебя ждет. Никаких «ля-ля-ля» и розовых очков.
Кстати, Соня, когда еще совсем маленькая была, только ползала, из святых больше всего любила именно целителя Пантелеимона. Как будто чувствовала, что он ей не «чужой». У нас на самой нижней полке шкафа стояли разные иконки и его тоже. Так она подползала, вставала, брала всегда именно ее и целовала. Очень трогательно было. А сейчас ей уже пятнадцать! Но недавно мы с ней говорили, и она вдруг ту иконку вспомнила! Я едва не разрыдалась, правда!