ПЕС

После очередных побоев он еле отполз в дальний и самый темный угол двора и тихо лежал, положив голову на передние лапы. Шевелиться не хотелось совсем. Даже чтобы сделать несколько глотков из ближайшей лужи пришлось бы совершить не малое усилие. А это сейчас было ему вовсе не по зубам. Ныли спина… лапы… звенело левое ухо… а больше всего ныло где-то внутри слева… он по своей барбосьей простоте никак не мог понять за что на него обрушились все эти палки и тумаки… Он лежал долго, казалось вечность. Принимая такое положение, чтобы поменьше чувствовалась боль, отвлекаясь на подсчет травинок и муравьев, ползающих около его носа, когда она становилась слишком уж назойливой, дышал мелкими глотками, чтобы не бередить ребра… Вдруг сзади послышались шаги. Он не стал поворачивать голову. Просто закрыл глаза. В тот момент казалось, что жизнь уже ничем не сможет ни удивить его не обидеть. Только мысленно оскалился, ожидая очередного пинка и гневного возгласа: «хрен ли ты тут разлегся?!». Кто-то подошел со спины и остановился. Против своей воли он напрягся и задышал чаще. От этого боль резко кольнула бок и, проклиная себя, он издал тихий стон. Тот, кто стоял сзади, медленно обошел его, присел на колени рядом с его головой, аккуратно дотронулся до носа, погладил по шее, склонился так низко над ним, что он ощутил на морде теплое дыхание. Он открыл глаза. Это далось очень медленно и великим трудом. Над ним склонилась белокурая девчушка с пронзительными голубыми глазами. Этого он точно не ожидал. Устало закрыл глаза, открыл снова – девчушка продолжала внимательно на него смотреть, бережно поглаживая по холке. Он скупо вильнул хвостом и тяжело вздохнул. Жалости к себе не хотелось. Не хотелось ничего кроме как лежать и не шевелиться. Синеглазка посидела с ним немного, встала и куда-то ушла. Забавно, но пока она была рядом, он не чувствовал боли. А сейчас она, медленно и самоуверенно, как черный паук к запутавшейся в его сетях мухе, подбиралась к его сознанию. Глаза закрылись сами собой. И он опять начал терпеть. Когда сзади вновь зашуршала почти вытоптанная трава, он слегка повернул голову, скосил глаза и чуть не завилял хвостом от радости как щенок. К нему шла Она, неся в руках миску. Подошла, присела, поставила перед его носом питье, набрала горстью немного воды и окропила морду пса. Он инстинктивно слизнул с нее упавшие капли. Пить захотелось нестерпимо. Девчушка наклонила миску так, чтобы ему было удобно лакать, почти не поднимая головы. Когда он напился, вновь потрепала его по холке и ушла. После питья ему стало заметно легче. Он даже смог отползти подальше в тень, чтобы меньше палило полуденное солнце. Жизнь приобрела определённый ритм. Встреча с болью – встреча синеглазкой. Причем после визитов синеглазого чуда, боль возвращалась уже не такой страшной и неотвратимой. А вскоре и вовсе перестала тревожить. Осталась только слабость. Любое движение давалось с огромным трудом. Она ухаживала за ним, согревала заботой, теплом… Наверное он так отвык от ощущения, что кому-то просто интересен, что не знал толком как реагировать и чем ответить. Через пару дней он уже мог вставать на все четыре лапы. Только ходить все равно особо не получалось. Тяжело хромать на две лапы из четырех… Он очень привык к её вниманию и ласке. К хорошему быстро привыкаешь. Это как после зимней стужи и колкого мороза встретить нежное дыхание весеннего ветерка, увидеть как на деревьях набухли почки, заметить веселые глазки мать-и-мачехи в проталинах снега… Он стал ждать её. Заслышав знакомые шаги он оборачивался и, скупо виляя хвостом, ждал когда она подойдет, чтобы благодарно уткнуться носом в её бедро, лизнуть нежную ладошку, вдохнуть её запах… Он не умел выражать чувства иначе. Огромный сторожевой пес навряд ли будет вилять задом, как цирковая болонка. Встречал как умел, как мог. И понимал про себя, что безумно нуждается в этой доброй ласке и тепле. Только просить он тоже не умел. Никто не учил его этому. А жизнь наоборот вдолбила, одну простую истину: не верь, не бойся, не проси. И в глубине души рождалась скрипучая нотка… Что если его сказка закончится, то он ничего не сможет с этим поделать. Просто будет очень больно. Намного больнее, чем от побоев. И рану от этой боли он будет зализывать очень долго, а шрам от нее носить с собой всю жизнь. Мы беззащитнее всего перед теми, кому доверяем и кому открываем свою душу. Неосторожное движение вблизи оголенных нервов и чувств, причиняет такие страдания, что перехватывает дух. Физическую боль можно вытерпеть, её можно залечить, неизлечимо больной орган можно ампутировать, а от души кусочек не отрежешь. Её не зальешь микстурами, не замажешь зелёнкой. Эту боль можно только пропустить сквозь себя. Всю до последней капли. Её можно только принять с благодарностью, испить до дна и только тогда она тебя отпустит. И он не смог бы ответить для себя на вопрос: что лучше, сидеть в темном углу и никого к себе не подпускать, скаля клыки, или открыться тому, кто тебе глянулся, зная, что этот человек может доставить тебе ни с чем не сравнимую радость и ни с чем не сравнимые муки. У всего есть рассвет и у всего есть закат. Это он тоже успел понять за свою не слишком долгую жизнь. Если уж так случилось, что получил под дых, то всегда можно перетерпеть и отлежаться. Ничего смертельного в этом нет. Главное чтобы улыбка, с которой ты встречаешь новые трудности и проблемы, со временем не превратилась в волчий оскал.