Когда Аполлон и Яник занесли Штефана в дом, то Алекс, прошмыгнув вперед, открыл дверь в кабинет. В открытый проем были видны деревянные книжные шкафы, письменный стол и кожаный коричневый диван, застеленный кипельно-белым бельем.
— Проходите, пожалуйста. — вежливо пригласил ребенок.
Циркачи внесли юношу и положили его на носилках на пол.
— Что вы делаете? — вскрикнул Алекс.
— Сначала его нужно переодеть и перебинтовать, чтобы положить на такую чистую постель. — ответил Яник, испытывая неловкость оттого, что они стоят в доме в уличной обуви.
— Я приготовила одежду мужа, воду и перевязочный материал. — понимающе улыбнувшись, проговорила Елена. — Все лежит на тумбочке за диваном.
И еще раз, улыбнувшись, и позвав с собой Алекса, вышла, закрыв за собой дверь.
Штефан с помощью товарищей разделся и сидел на полу, ожидая перевязки.
— Ты умеешь это делать? — спросил Яник у Аполлона, имея в виду перевязку.
— Нет, конечно. — пожимая плечами, ответил тот.
— Что нам делать? — почесывая в затылке, рассуждал вслух дрессировщик кошек. — Бинт уже совершенно грязный и класть Штефана в таком виде на чистую постель — это моветон.
— А вы сверху намотайте чистый бинт, а Луиза потом придет и все переделает. — предложил акробат.
— Точно! — обрадовались циркачи.
И они, быстро намотав чистых бинтов, одели юношу в белую батистовую рубашку и темно — синие брюки из бостона. Потом Аполлон, подняв как ребенка, положил Штефана на постель. А через минуту, после робкого стука, в дверном проеме появилась голова Алекса.
— Уже можно войти?
— Конечно, малыш. — ответил Аполлон.
— Я не малыш. — немного надувшись, произнес Алекс. — Мне уже 8 лет.
— Прости. — обезоруживающе улыбаясь, ответил тяжелоатлет.
— Ничего. — дружелюбно ответил мальчик. — Вы не первый кто меня так называет. Хотя я уже читаю и пишу не только на нашем языке, но даже и на русском.
— На русском? — переспросил Яник.
— Да. Этому меня мама учит.
— Повезло тебе с мамой.
— Да. У меня самая лучшая в мире мама.
— Я бы так не утверждала. — смущенно улыбаясь, проговорила входящая женщина. — А вот, если мужчины смогут развернуть письменный стол, то мы сможем здесь все вместе выпить чаю.
— Конечно, смогут. — ответил за всех Алекс.
— Спасибо. — улыбнувшись и потрепав сына по голове, сказала Елена. — Я пойду все приготовлю.
Яник с Аполлоном под руководством Алекса подвинули стол так, чтобы было удобно и Штефану и всем остальным. Шустрый мальчик, закончив с этим делом, побежал помогать матери, и вскоре они принесли все к чаю. Накрыв стол клетчатой скатертью, и поставив чайный сервиз, Елена спросила: куда циркачи положили грязные бинты.
— Мы. — замялся Яник.
— Да? — спросила женщина.
— Мы их не снимали. — набравшись храбрости, ответил дрессировщик.
— Не поняла.
— Мы не умеем бинтовать, и, чтобы не сделать хуже, но и не испачкать постель, решили замотать чистыми.
— Да. — расхохоталась Елена. — Мне бы такое и в голову не пришло. Надо было меня позвать.
— Луиза придет и переделает. — ответил Штефан.
— Раз вам так больше нравиться, то спорить не буду.
— Кто меня тут вспоминает? — спросила, входящая, дрессировщица.
— Вы вовремя появились, а мы тут, как раз, чай собирались пить.
И с этими словами Елена, на правах хозяйки дома, рассадила всех за столом. Луиза примостилась на диване со Штефаном, Яник с Алексом сели напротив, а Аполлону и ей достались места с торцов стола.
— Как чудесно мы разместились. — проговорила мать Алекса, разливая чай. — Пожалуйста, берите варенье, а я принесу сейчас пирог с яблоками.
Луиза, как частая гостья в этом доме, порекомендовала попробовать все, что Елена приготовила к чаю: варенье из смородины и крыжовника, домашнее печенье и фруктовое желе.
В открытую дверь потянулся аромат свежей выпечки, и, когда женщина вошла с подносом, на котором возвышался пышный красавец, то все взоры были прикованы к нему. Душистый поджаристый пирог, смазанный деревенским сливочным маслом, испуская из себя яблочный аромат, приманивал всех. Глядя на этого короля выпечки, нельзя было воспринимать его как еду, а стоило благоговейно вкушать, наслаждаясь каждым кусочком. Водрузив это чудо на стол, хозяйка разрезала его, и пригласила всех попробовать. Воцарилась тишина. Горячая яблочная начинка обжигала. Это был вкус детства, и у каждого он был свой. Кому-то вспомнились разбитые коленки, кому-то «секретики» в земле. Но все это было связано с запахом родительского дома. Того единственного и неповторимого, потому что в детство вернуться нельзя.
— Не зря Луиза вас нахваливала. — наконец прервал тишину Яник.
Тут все одновременно начали говорить Елене комплименты и рассказывать о своем детстве.
— Вкус вашего пирога мне кое-что напомнил. — начал дрессировщик. — Я рос болезненным ребенком и совершенно не любил есть. Родители были актерами и часто бывали в разъездах. Меня отправляли к бабушке, которая была славная и милая, но, к сожалению, я был неотъемлемой частью матери, и, когда на время лишался ее, то чувствовал вселенское одиночество. Каждое утро я вставал у калитки, смотрел на дорогу, ожидая родителей, и отказывался от еды. Бабушке приходилось печь пироги с яблоками, потому что это было единственное что я ел. До сих пор храню письмо, в котором она пишет маме, что маленький Яник стоит целый день у калитки и смотрит на дорогу.
— А мне вспомнилось, — продолжил разговор Штефан, — как я захотел угостить хлебом лошадь соседа. Она была запряжена в телегу, а хозяин куда-то отошел. Хлеб был еще горячий, и я перекладывал его с руки на руку. Лошадь, засмотревшись на что-то, пошла вперед. Я отчетливо помню, как на меня движется тяжелая деревянная телега, и как отчаянно кричит отец. Лошадь, испугавшись крика, отпрянула, и телега проехала, ободрав мне только плечо.
— Мне запах горячего хлеба, — произнесла Луиза, — напомнил время, когда я жила на хуторе у бабушки Суви. Раз в неделю приезжала автолавка, где мы покупали хлеб. Я брала буханку и несла ее в руках, вдыхая пьянящий кисловатый аромат ржаного хлеба. Вкуснее этого я никогда в своей жизни ничего не ела.
— Когда я родился, — начал тяжелоатлет, — то весил четыре килограмма восемьсот пятьдесят граммов, и потом всегда был крупнее всех. Очень часто хотелось есть. Когда мне было лет шесть, то сидя на лавочке у своего дома, я заметил женщину, которая несла сумку полную еды. Сверху лежала булочка, готовая вот-вот упасть. Я подумал, что если она упадет, то я смогу подобрать ее. Я шел всю дорогу до ее дома, дожидаясь подходящего момента. У калитки женщина обернулась, и, увидев мой голодный взгляд, молча, протянула эту булочку мне. Всю жизнь буду помнить вкус этого хлеба и ту женщину, пожалевшую голодного ребенка.
«Интересно, как аромат свежеиспеченного пирога разворошил память этих людей. — думала Елена. — Воспоминания о детстве их связали одной ниточкой, несмотря на различия в условиях, в которых они жили. Память — великий дар данный человеку. Ее можно использовать, чтобы не повторять ошибок или помнить о чем-то личном. С детства она наматывается как моток шерсти, который к старости оказывается вывернутым наизнанку. Поэтому старые люди хорошо помнят, что случилось давно, но могут забыть, что ели сегодня. Как-то в детстве слышала разговор взрослых о провалах в памяти, и кто-то их назвал „мудростью мозга“, потому что, не вмещая чрезмерную информацию, память прячет ее далеко-далеко. Как всякий дар, память можно использовать во благо или разжигать злобой камин воспоминаний. Каждый волен выбирать свое. Но эти, собравшиеся здесь люди, вспоминают свое детство с благодарностью, и я рада, что Алекс это слышит и, может, когда-нибудь, ему эта светлая грусть пригодится в жизни.»
— Наверное, и мне нужно рассказать что-то. — произнесла мать Алекса. — Зимы в России бывают очень снежные. Однажды, проснувшись раньше бабушки, я, выйдя на улицу, завалила снегом входную дверь снаружи, а вернулась через приоткрытое окно. Бабушку я разбудила причитаниями о том, что выпало много снега и идти на занятия нельзя. Потом мы все утро пекли булочки с постным маслом и сахаром. Позже я рассказала о своей хитрости, а бабушка, немного размякшая от чая и выпечки, только посмеялась над моей шуткой.
— Мама! — воскликнул Алекс. — Ты тоже не хотела ходить на занятия?
— Я же не всегда была мамой, и думаю, что нет детей, которые хоть однажды не захотели этого. — с улыбкой произнесла мать.
После всего рассказанного, все, находившиеся в этот момент в комнате, уже не могли не стать ближе друг другу.
— Приходите к нам чаще. — сказала хозяйка дома.
— Я думаю, что никто не откажется от такого предложения, — ответила Луиза. — а тем более, что мы остаемся на неопределенное время, пока директор не уладит все это с губернатором. Представлений не будет, потому что городовой наложил арест на цирк, и хочет взыскать с нас штраф в пользу города.
— За что штраф? — проговорил Штефан.
— За моральный ущерб нанесенный жителям, пострадавшим во время паники.
Долгое молчание воцарилось в комнате. Только мальчик, не понимая о чем идет речь, сидя на стуле, раскачивал ногой.
— Давайте не будем думать о плохом. — произнесла Елена.
— Постараемся. — ответила дрессировщица.
— Мы вам поможем убрать все со стола, — сказал Яник. — а Луиза пусть перебинтует ногу Штефану.
Когда все было сделано, то циркачи ушли, потому что нужно было приготовиться к похоронам Оскара.