Историческое расследование
Грустное опять дело. Грустное и гнусное. Особо предвзятых читателей я опять хочу предупредить, что расследование это затеял я, скорее, для себя лично. Очень уж резонансное дело одно произошло в вершинные годы формирования новой России и становления нового русского национального государства — в тридцатые годы прошлого столетия.
Поясню слова о «становлении национального государства», они ведь кое-кому могут показаться шокирующими, резануть по сокровенному. Именно в такой атмосфере происходили те события, о которых я хочу сказать, прежде самолично разобравшись в том, насколько это возможно теперь. Опять хочу подчеркнуть, что в большей степени делаю я это для себя. Мне нужно знать, как это было на самом деле. Я не могу жить дальше чужими и чуждыми байками. Это вдруг показалось мне черезвычайно важным.
Вот на каком исключительно сложном и запутанном фоне происходили те события, в которых я хочу разобраться. И о которых скажу чуть позже.
В 1937-1939 гг. по иудейскому руководящему кадровому составу партии и государства волею Сталина был нанесен страшный удар, власть (в целом) выскользнула из рук богоизбранных. Практически вся партийная «ленинская гвардия» была уничтожена, превращена в «лагерную пыль». Тут есть один чрезвычайно интересный момент. Сталин сумел поставить дело так, что бывшие истязатели России, погрязшие по локоть в крови русского народа, организовавшие в семнадцатом году грандиозную бойню коренного в России народа и потом продолжавшие её большевики-ленинцы стали грызть глотки друг другу.
Вот список евреев, руководителей Главного управления лагерей и поселений НКВД, осуществившие по воле Сталина возмездие троцкистско-ленинским извергам:
Начальник — Берман Яков Матвеевич.
До 1936-го года Начальником Главного Управления Исправительных Трудовых Лагерей — ГУЛАГ — был комиссар III ранга Берман Матвей, а начальником Отдела НКВД СССР был еще один комиссар III ранга Берман Борис. Очевидно это был семейный подряд Берманов.
Его заместители — Рапопорт С.Г., затем — Эйхманс Ф.И.
Главный бухгалтер НКВД — Берензон.
Начальник химической лаборатории (отравление ядами) — Майрановский.
Заместитель М.Д. Бермана и начальник вольно-поселенческого управления НКВД СССР — Фирин Самуил Яковлевич.
Начальник лагерей и поселений на территории Карельской АССР, одновременно начальник беломорского политического лагеря — Коган Самуил Леонидович.
Начальник лагерей и поселений Северного края — Финкельштейн.
Начальник лагерей и поселений Свердловской области — Погребинский.
Начальник лагерей и поселений Западной Сибири — Сабо (по другим источникам Шабо), затем — Гогель.
Начальник лагерей и поселений Казахстана — Волин.
Начальник СЛОН (Соловецкого лагеря особого назначения) — Серпуховский.
Начальник Верхне-Уральского политического изолятора особого назначения — Мезнер.
Обещанная новая Земля обетованная не состоялась. Сталин заложил основание русского национального государства вместо выстроенного было уже нового Сиона, готового продолжить завоевание всех богатств земного шара средствами мировой революции. Вековая мечта рухнула, Сталин оказался сильнее Иеговы, обещавшего иудеям вечное владычество над другими народами и всеми их богатствами. Приходилось опять уповать лишь на манну небесную.
Ну и так далее...
Перед Россией опять в полную меру встал выбор. Встал выбор перед каждым человеком. Россия опять оказалась на распутье. Момент настал решительный. Тут уж кто кого. Сталин победил тогда, но те, кто проиграли отступили и окопались. Они взяли реванш. Прежняя Россия окончательно исчезла их тлетворными усилиями уже в наши дни. Месть была жестокой. Русский народ опять проиграл. Теперь уже навсегда?
Ну, а теперь о том, что собственно заставило меня начать это непростое историческое расследование. Событие, которое я попытаюсь понять, опять же настолько занозистое, что и до сих пор отдаёт болью, истошными воплями сопровождается, каменьями увесистой лжи побивается, ужасными малюется красками.
Зачем стало нужно мне влезать в это дело?
Тут есть одна немаловажная причина. Мне нужна правда, как я говорил уже. У каждого из нас есть эта необычайная, захватывающая, полная приключений и опасностей возможность отыскать самый бесценный клад — клад истины. Золото правды доступно каждому, нужно только упорно копать, как это делали во все времена одержимые тайной и страстью старатели и кладоискатели.
Дело, которое я хочу, хотя бы для себя опять же, прояснить, обозначено в нашей истории двумя трагическими именами — Николай Вавилов и Трофим Лысенко. Один на фресках нашего общего исторического сознания отпечатан великим из великих, непревзойдённым обитателем рая, другой — нарисован дьяволом, помещён в котёл с вечным кипятком непередаваемой злобы. И под котёл этот подбрасывается нескончаемый адский хворост, который и теперь ещё усердно собирается ретивыми возжигателями неиссякаемей ярости.
Начинать, конечно, надо с главного — зачем и почему? Почему один стал обитателем райских мест нашего сознания, другой — вечным изгоем памяти.
Понятно, что мне одному с этим не справится. Призову себе в помощники тех, кому известно о том деле более меня, особенно тех, кто знает это дело не понаслышке, а сам дышал горячим воздухом того времени, а, может, и опалён был жгучими его ветрами.
Но сначала о главном в этом нескончаемом конфликте незабываемой эпохи. Его, этот конфликт, его суть, первым выразил почему-то Лев Ландау, физик и главный учёный юморист, по совместительству. Человек, далёкий от тонкостей наследственности, вокруг которой и разразился вдруг весь нескончаемый сыр-бор. Он, известен, например, замысловатой одной фразой, которая загадочна, как и сам предмет, по поводу которого сказана была. Его попросили однажды объяснить в чём суть гения Альберта Эйнштейна. Он ответил так: «Он сумел познать то, что не мог даже представить себе». И это он вовсе не для смеха, оказывается, сказал.
Ясно, может именно потому у нас так много диссертантов и прочих остепенённых гениев, что они берутся познать и объяснить то, что не в состоянии представить себе? В этом суть нашей, по преимуществу бесплодной, науки. Но об этом позже.
С такой научно-юмористической точки зрения он, Ландау, наверное, и судил о науке генетике и разгоревшемся конфликте на её почве: «…нужно ещё добавить, говоря о великом учёном Грегоре Менделе, преступно упоминать рядом фамилию неграмотного фанатика, авантюриста Лысенко. В Советском Союзе был выдающийся ученый генетик Николай Вавилов, он своими выдающимися трудами в генетике действительно развил и углубил учение гения Чехии Грегора Менделя. Николай Вавилов был признан одним из лучших генетиков мира. Но грязные, подлые интриги неуча Лысенко, к сожалению, вышли за пределы науки и были причиной безвременной гибели гениального учёного Николая Вавилова. Я знаю, я читал все его работы, я всегда преклонялся перед гениальностью его работ. Они вошли в сокровищницу науки мира по генетике».
Да, суть дела этот Ландау так и объяснил, не пытаясь даже и представить себе саму эту суть.
Это, увесистое, как булыжник, мнение Ландау, повлекло, однако, за собой форменный камнепад, обрушившийся на русского учёного Трофима Лысенко. О Ландау и его позиции в науке следует тут кое-что уточнить. К нравственным его недостаткам относится неистребимая русофобия, его выворачивало от русского духа в науке. Был этот Ландау некоторое время в институте знаменитого Петра Капицы на должности руководителя теоретического отдела. Будучи фактическим заместителем директора, он близко не подпускал к своему хозяйству русских по пятой паспортной графе учёных. Вот как рассказывает об этом жена Капицы: «А как чудно говорил Пётр Леонидович, когда приходил Ландау: “Послушайте, Дау, ну возьмите же, наконец, к себе в семинар хотя бы одного русского”. Тот отвечал: “Пётр Леонидович, с удовольствием, но не попадается!”. Потом вдруг пришёл Ландау страшно весёлый и говорит: “Есть! У меня Халатников!”. Пётр Леонидович смотрит его биографию, и говорит, как же — Халатников [смеется]. Конечно, Исаак Маркович Халатников должен быть стопроцентным русским».
Пётр Леонидович смеялся невесело и говорил: «За каждого русского я Вам буду платить по тысяче рублей». Даже и таким посулом не соблазнился Ландау. Так и не получилось у него выйти из рамок своего сомнительного «озорства», как это паскудное дело называют его биографы. Ландау оскорблял сам факт, что какое-то неизменяемое генетическое быдло посмело проявить себя в научном творчестве, которое до того было исключительным достоянием и национальной особенностью совсем другого народа.
Посмотрим, однако, так ли уж бесспорно в мире мнение о Трофиме Лысенко, как самом бездарном и тупом неуче и фанатике своего невежества.
В 1996-м году, оснащённый энциклопедическим знанием француз Дж. Симмонс опубликовал книгу о ста учёных, где они были расположены в порядке значимости их открытий для человечества. В этой книге есть Лысенко, но нет Вавилова. Хуже того, там нет Эйнштейна. Слыханное ли дело! Это очень сильно возмутило некоего академика РАН химика, опять же, Ю.А. Золотова. Как так, сокрушается он, «на первом месте Ньютон, на третьем Бор, на шестом Пастер, на одиннадцатом Фарадей. В сотню попали: Аристотель, Архимед, Гиппократ, Декарт, Евклид, Максвелл, Паули. Из химиков включены, по крайней мере, Бойль, Лавуазье (8-й номер) и Берцелиус. В списке нет Лейбница и Гумбольдта. Нет Павлова, но есть Лысенко (93-й номер)!».
Застрелиться впору оскорблённому интеллектуалу Золотову, родители которого, Гольдины, зачем-то переиначили свою фамилию на русский лад.
А вот ещё одна сокрушительная штука для наших гениев теоретических наук, приватизировавших право определять значение всякого учёного в истории науки и его место в ней. Есть такой непререкаемый авторитет в мировой науке, «первый генетик мира», основоположник современной популяционной генетики и других дисциплин, и вообще мессия в науке генетике Холдейн Джон Бёрдон Сандерсон. По интересующему меня вопросу он выразился так: «У меня часто спрашивают, что я думаю о Лысенко? Ну что ж, я отвечу. Я считаю, что Лысенко очень хороший биолог и что некоторые его идеи правильны. Однако в то же время я считаю, что некоторые идеи Лысенко ошибочны и весьма ошибочны, что, конечно, могут сказать и обо мне, и о любом другом биологе».
Так что он, этот ослепительный и непревзойдённый Холдейн Сандерсон вовсе не стеснялся поставить имя полного профана и тупого неуча Лысенко рядом со своим.
Прошло время. Имя Т. Лысенко продолжали поливать всякими, подогнанными под научную неопровержимость, словесными помоями. Но вот какое опять странное и необъяснимое дело — его имя и дело не были уничтожены. Мир продолжал нуждаться в «лысековщине». В той как раз её части, которая была бесспорным достоянием мировой науки. Иначе, зачем, спрашивается, этому достоянию именно как мировому научному феномену были посвящены симпозиумы в Нью-Йорке (2009), Токио (2012), Вене (2012), Праге (2014, 2016), выпуски журналов «Историко-биологические исследования» (2011, № 2; 2015, № 2), Journal of the History of Biology (2012, № 2) а также несколько зарубежных и российский монографий в 2010-х годах?..
Да, мировое научное мнение по-прежнему не свободно от внушаемых десятилетиями страшилок о дьявольском влиянии «лысенковщины» на развитие генетики и на судьбы учёных, но оно, это мировое научное мнение, уже требует пересмотра взглядов на роль Трофима Лысенко в истории науки. Оно ввело новый термин в отношении этого имени. Теперь на Западе предпочитают термину «лысенковщина» термин «лысенкоизм». На одном из таких международных симпозиумов была сформулирована вот такая разница между этими понятиями: «Если лысенкоизм определяют как ряд понятий и теорий, предложенных учёным по имени Лысенко, то лысенковщина — это социальная практика, включающая в качестве субъектов учёных, конкурирующих за влияние во власти и обществе. Это различие важно для понимания некоторых современных трактовок работ Т.Д. Лысенко в России и попыток восстановить его академический авторитет».
Тут надо бы, конечно сказать и о том, как этот тупой самозванец в науке генетике Т. Лысенко до смерти гнобил классическую генетику и её великих представителей. Отыскать следы этого смертоубийства, практически, невозможно. Разве что вот это. Процитирую часть его очень даже не к месту весёлого выступления на сессии ВАСХНИЛ 1948-го года. Речь тут идёт о неизвестном мне до сего времени научно-академическом деятеле той поры Николае Дубинине:
«В результате многолетней работы тов. Дубинин “обогатил” науку генетики “открытием”, что в составе мушиного населения у плодовых мушек г. Воронежа и его окрестностей во время войны произошло увеличение процента мух с одними хромосомными отличиями и уменьшение других плодовых мух с другими отличиями в хромосомах. Дубинин не ограничивается добытыми им во время войны столь “высокоценными” для теории и практики открытиями, он ставит для себя дальнейшие задачи и на восстановительный период и пишет: “Будет очень интересно изучить в течение ряда последующих лет восстановление кариотипической структуры популяции мух-дрозофил города в связи с восстановлением нормальных условий жизни”. (Движение в зале. Смех). Таков типичный для морганистов “вклад” в науку и практику до войны, в период войны и таковы перспективы морганистской “науки” на восстановительный период! (Аплодисменты)».
Я потом постарался узнать, конечно, об этом Дубинине подробнее. Оказалось, что к тому времени, когда он подвергся «убийственной» критике Трофима Лысенко, ему было сорок два года. Следовательно, к началу войны, в возрасте тридцати пяти лет, он мог бы стать полноценным бойцом Красной армии, стать защитником Отечества, как многие его сверстники. Но Родина понимала, что ей нужны и учёные, которые ковали бы Победу в тылу. Делали бы открытия, способные помочь народу в его жестокой борьбе с фашизмом. С такой целью этот Дубинин, наверное, и был направлен в город Воронеж для продолжения плодотворной научной работы. Плодотворной, подчеркну. Служащей благу Отечества в труднейший для него момент. Потом он был эвакуирован в Алма-Ату, где занялся изучением видового состава мушки дрозофилы, обитавшей уже в этом регионе. После возвращения из эвакуации Дубинин занялся изучением того, как повлияла военная разруха на состав городской и сельской популяции мушки дрозофилы опять в той же Воронежской области. Оказалось, что муха, пережившая городскую разруху, приобрела все генетические признаки сельской жительницы. А потом, когда замечательный город Воронеж был восстановлен из разрухи, она приобрела все свои прежние свойства.
Да, как ни мешал кровавый неуч гениальному классическому генетику Дубинину своими невежественными тупыми гонениями, но он, Дубинин, дошёл всё же до конца мучительного своего научного пути. И мог со всей серьёзностью академического своего звания засвидетельствовать, дрозофила фунебрис из неотёсанной деревенщины опять оборотилась вполне себе рафинированным городским жителем. Это был подвиг, конечно. Немного позже, когда, в том числе и его, Дубинина, усилиями Лысенко будет смещён со всех своих постов и предан дружным проклятиям, он, Дубинин, будет объявлен главным генетиком страны, т.е. займёт пустующее место Вавилова, станет и Героем социалистического труда, и лауреатом Ленинской премии… и т.д., и т.п.
Успех в случае с Лысенко его настолько окрылит, что он уже не сможет остановиться, подмахнёт в 1973-м году ещё и письмо учёных в газету «Правда» с осуждением «поведения академика А.Д. Сахарова». За это, вероятно, полагались тоже тогда особого рода дивиденды.
В то же время на одном из заседаний Президиума АН СССР её президент, академик А.П. Александров спросил всё же титулованного главного генетика, что же именно генетика может дать практике, на что Дубинин, изобразив лицом досаду и превосходство, ответил ― расшифровать геном, это не то, что расщепить атом. Академик Александров растерялся даже, стал перечислять заслуги физиков. Они не просто расщепили атом, они создали щит родины ― атомную и водородную бомбу, а для народного хозяйства ― атомные электростанции, атомный ледокол и т.д.
Вряд ли академик Дубинин правильно понял тогда академика Александрова. А ведь тот говорил о конкретном вкладе Дубинина и прочих «чистых» генетиков в решение насущных нужд страны.
Я прошу, конечно, прощения за столь утомительный для читателя экскурс в тайны творчества крупнейших генетиков своего времени, но мне лично это было необходимо, чтобы понять, почему же споры в науке обрели тогда чрезвычайное и убийственное значение. Неужели весь блеск классической науки генетики основан именно на таких изумительных по простоте и гениальности доказательствах, как у Дубинина, наследника должности и преемника идей Вавилова?
Надо ли после этого говорить, что в стране, испытывающей острейшие проблемы в сельском хозяйстве, непомерное количество «специалистов мирового уровня по дрозофиле», подобных Дубинину и иже с ним, должно было быть признанным не очень-то правильным. О том и была речь Трофима Лысенко на той знаменитой сессии ВАСХНИЛ.
Вспомнилась мне тут кстати одна запись из дневников Александра Гольденвейзера, пианиста, дружившего со Львом Толстым. Оказывается, того тоже интересовала уже муха-дрозофила. Он, Толстой, за долгое время до описанных академических споров уже имел своё мнение об этих спорах: — Вот вы мне не поверили, а я интересовался и смотрел в словарях. Как вы думаете, сколько учёные насчитали разных видов мух? Семь тысяч! Ну, где же тут найти время для духовных вопросов?!
Тут, наверное, пора вернуться к серьёзному. Меня тоже, конечно, можно уличить в полном невежестве и тупом обскурантизме, зубоскальстве, в конце концов. Да, я не знаю всех тонкостей науки генетики, не могу и предположить, какую великую пользу в отдалённом будущем принесёт нам интенсивное познание изменений в хромосомной структуре дрозофилы фунебрис. Я знаю только, что государство было, и всегда должно быть, не сторонним наблюдателем, а заказчиком научных исследований. А учёный должен быть таким же исполнителем заказов, как любой трудяга на производстве, как хлебороб в поле, как спортсмен на беговой дорожке. Он должен показать конкретный результат, которого от него ждут сегодня. Учёным и до войны, и во время войны, и после неё, и теперь неплохо платят. Вся научная работа осуществлялась и осуществляется на государственные деньги. И естественно, что государству всегда было не безразлично, на что они, учёные, эти деньги, тратят. И, как заказчик, государство имело и имеет право, да и просто обязано при необходимости, вмешиваться в дела учёной братии. Требовать от неё полной отдачи не в будущем, неопределённом и призрачном, а сегодня и сейчас. А ведь такая необходимость, причем крайняя необходимость, тогда, в годы войны и послевоенного восстановления страны из руин, была! Надо ли в этом сомневаться.
Эта необходимость не просто была, она и теперь остаётся. Может, именно потому, что того контроля за учёной братией, который когда-то наладил Сталин, теперь нет со стороны государства мы имеем то, что имеем.
А имеем мы вот что. Воспользуюсь я тут статистикой, которая регулярно собирается ЮНЕСКО и публикуется на сайте ООН. По этой статистике с прошлого года в России насчитывается 758-мь тысяч граждан, занятых в научных исследованиях, то есть тех самых учёных. И по этому показателю она, Россия, на четвёртом месте в мире(!). Что касается доли, которую мы занимаем в мире по экспорту высокотехнологичного товара, который вскоре окончательно заменит на мировом рынке нефть, древесину, зерно, и создать который возможно только с помощью научных разработок и наукоёмких технологий, то она катастрофически мала. Российские поставки подобного товара теперь — это всего лишь 0,3% от всего мирового объёма высокотехнологичного экспорта (тридцатое место в мире!). Эту цифру я, разумеется, взял ту, какой она стала ещё до введения санкций. Чтобы ни у кого не возникло мыслей, будто я намеренно использую тут данные, проигрышные по объективным причинам. Впрочем, нашего технологичного товара как бы и нет вообще. Цифры постоянного на протяжении многого времени нашего участия в мировых поставках наукоёмких товаров, это ведь всего лишь уровень возможных технических погрешностей в расчётах. Нужны ли другие доказательства российского научного апокалипсиса последних лет!?
Какое отношение к этому имеет житейская и научная драма великого русского учёного и великого патриота России Трофима Денисовича Лысенко? Да самое прямое.
В последнее время, даже и в научной, вполне академической среде, кроме проклятого понятия «лысенковщина» являются обстоятельства, которые позволяют ввести в исторический обиход понятие «вавиловщины», тоже далеко не лестное. И имя Николая Вавилова начинает терять своё прежнее обаяние.
Дело тут вот в чём. Лысенко и Вавилов принадлежали вполне сознательно к двум разным полюсам одной и той же науки. Лысенко всеми силами крепил ту её часть, которая стремилась к результату. Немедленному, крайне необходимому сегодняшним нуждам страны и народа. Так уж получилось, что эти нужды в России всегда были чрезвычайными и насущными. И теперь тоже, кстати. Впрочем, я об этом говорил уже.
О практических достижениях Лысенко надо, конечно, сказать подробнее, они ошельмованы вавиловцами и сворой русскоязычных либеральных публицистов, забыты. Между тем, достижения лысенковщины и лысенковцев в агрономической практике представляются необъятными. Первым важным вкладом Т.Д. Лысенко в советское земледелие стало открытие и внедрение в сельскохозяйственную практику агроприёма яровизации. Яровизация заключалась в обработке семян во время зимы влажностью, но не допускалось их прорастание. Запускался механизм роста и созревания ещё до посадки семян в пашню. Этот приём позволил повысить урожайность зерновых, картофеля и других культур, а также высевать сорта яровой пшеницы в более северных, чем раньше, районах. В январе 1929-го года Т.Д. Лысенко доложил о своих работах по яровизации на Всесоюзном съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству. Предложенная Т.Д. Лысенко методика получила одобрение специалистов и стала широко применяться в сельском хозяйстве СССР. В 1932-м году под яровизированные посевы было отведено до 200 тыс. га; в 1935-м году — 600 тыс. га; в 1940-м году — 13 млн. га. Это и послужило тому, что русские бойцы на фронте были обеспечены питанием. Работа Трофима Лысенко и агрономов-практиков его школы была одной их главных опор солдата, приближающего Победу. После войны помогала поднимать страну из разрухи.
Лысенко неизменно поддерживал работу выдающихся русских селекционеров П.П. Лукьяненко, В.Н. Ремесло, Д.А. Долгушина и других. Это и стало научной школой академика Лысенко. Сорта озимой пшеницы, выведенные его последователями и учениками, заняли с 1950-х гг. опять же многие миллионы гектаров. Например, в конце 1950-х гг. посевы пшеницы сорта «Мироновская 808» селекции В.Н. Ремесло составляли свыше семи млн. гектаров. Сорт озимой пшеницы «Безостая 1» кубанского селекционера П.П. Лукьяненко в 1964-м году занимал шесть млн. га; в 1971 году — 13 млн. га. В мировом земледелии не было сорта озимой пшеницы, который бы высевался на таких больших площадях, констатировали тогда самые выдающиеся научные авторитеты. В 1983-м году сорт озимой пшеницы «Одесская 51» селекции Д.А. Долгушина занимал более шести миллионов гектаров. С помощью этих высокоурожайных сортов создавались другие районированные сорта. Только с помощью «Безостой 1» и «Мироновской 808» в нашей стране и за рубежом было выведено около 150-и новых сортов озимой и яровой пшеницы.
Надо тут подчеркнуть, что это только одно из многочисленных достижений «лысенковщины». Как плохо, что мало у нас было таких шарлатанов! С новым приходом вавиловцев в науку, установивших опять свою диктатуру, они и вовсе вывелись.
Другая часть учёных обслуживала собственные нужды. Они, эти нужды, тоже были насущными и безмерными. Но на совершенно иной результат были нацелены эти учёные — степени, звания, должности, слава, мировое признание и деньги, конечно.
Вот эта часть учёных и объединилась под флагом «вавиловщины» против утилитарных и примитивных целей «лысековщины». Они, в массе своей, презирали народ и его нужды. Крылатая муха-дрозофила покорила их воображение и увела от решения задач, которые ставило перед ними неумолимое время. Это разделение особенно характерно и для наших дней. Только этой самой «лысенковщины» теперь не осталось и в помине. Её замарали, растоптали и загадили мухи дрозофилы. Ведь эти мухи и рождаются с такой миссией — засиживать лики, которые мы вывешиваем в переднем углу отчего дома.
Моё собственное определение «лысенковщины» такое — это наука, облагороженная патриотическими устремлениями и потому имеющая насущной целью давать каждодневную силу народу, питать его непрерывное процветание. Подобный смысл науки и теперь то ли не ясен, то ли не по силам учёной братии. Прикладная наука со времён Хрущёва, когда пали окончательно хозяйственные принципы Трофима Лысенко, остаётся в полном загоне. Цифры, которые я приводил выше, яснее ясного о том свидетельствуют.
«Вавиловщина» же стала символом оторванности науки от практических запросов страны. Она включает в себя презрение к народу, спесь, снобизм, неодолимую тягу к хлебным должностям, презрение к собственно научной работе, использование даровитых соавторов в качестве литературных рабов, безудержную рекламу своих несуществующих заслуг, стремление к связям в среде высокой чиновной знати, предпочтение научной работе начальственных должностей. Вот что такое сегодняшняя «вавиловщина».
Кстати сам Вавилов не упускал случая поучаствовать в шельмовании других, не стеснялся Вавилов заниматься таковыми делами. Вот образчик его вполне плодотворных «научных трудов»: «…Мы требуем от нашего советского суда беспощадно расправы с подлыми предателями! Мы требуем уничтожения презренных выродков! Мы требуем также до конца расследовать участие правых отщепенцев — Бухарина, Рыкова, Угланова — в преступной деятельности троцкистов и привлечь их к самой суровой ответственности…». И подписи: …Академики: А. Архангельский, Н. Вавилов, Н. Горбунов, И. Губкин, Г. Кржижановский, А. Терпигорев... (Известия ЦИК СССР № 24 (6186) от 27 января 1937 г.)
Нет, конечно, я не смею говорить, что Вавилов был негодный учёный.
Н.И. Вавилов действительно выдающийся ученый, который открыл закон морфогенетической изменчивости (он же закон гомологических рядов) и учение о исторических центрах происхождения современных культурных растений. Эти два открытия занесли имя Вавилова в ряд классиков генетики и ботаники. И, наверное, эти открытия могли бы дать много практических преимуществ русскому земледелию, на которые тогда, в пору, когда от хлеба насущного зависело существование самого государства, самого народа, делалась особенная ставка.
Увы, в те критические годы ожидания, которые руководство страны возлагало на Вавилова, как директора Института растениеводства и ещё восьми ключевых должностей, связанных с пашней и животноводством, никак не подтвердились. Отчего же это произошло?
Приведу тут мнение одного из знатоков этого дела, доктора наук, биолога С. Миронина: «Он (Вавилов) стал директором Института растениеводства. А известно, что любой администратор от науки очень быстро теряет свою научную квалификацию. Это и произошло с Вавиловым. Он продолжал кататься по миру и даже тогда, когда советское правительство резко ограничило научный туризм советских учёных, Вавилов оставался выездным. Зачем Вавилову нужно было самому ездить по всему миру, если можно послать научного сотрудника, который непосредственно занимается научной работой и систематикой. Пользы было бы гораздо больше. Не пришлось бы краснеть за то, что были куплены советские же семена, проданные в Латинскую Америку (Вавилов купил эти семена за золото, в доказательство того, что они имеют заморское происхождение и в доказательство своего знаменитого учения об исторических центрах происхождения современных культурных растений, что и было главной его научной целью в течение всей жизни. — Е.Г.). Можно, наконец, было послать двух лаборантов для сбора зерна. Вавилов же везде ездил сам, забывая о своей директорской роли и вообще о науке. А ведь Вавилов занимал много важных постов. До 1935-м он был одним из двух главных советников правительства по проблемам сельскохозяйственных методов. Критики Лысенко говорят об атмосфере преемственности, о связи поколений, о школах учёных. Но о какой научной советской школе Вавилова можно вести речь, если он почти не занимался научной работой с 1927-го года, а только мотался по командировкам».
«Чем же занимался "гениальный учёный" Вавилов? — продолжает Миронов, — в те годы, когда в России были и неурожай, и голод, когда страна находилась в критическом положении, вызванным и Первой мировой войной и начавшейся сразу же за этим Гражданской. В 1921-1922 году случился сильный голод в Поволжье, Крыму, Мордовии и других областях, бывшей Российской империи. Голодало, по оценкам нынешних историков свыше 23 млн. человек. Цифры смертности расходятся в десятки раз от одного миллиона до десяти. Посмотрим на работы и труды Вавилова в этот период: 1917-й год — "О происхождении культурной ржи"; 1920-й год — "О восточных центрах культурных растений"; 1922-й год — "К познанию мягких пшениц". Ну, никакого практической пользы! В 1924-м году Вавилову удается поехать в Афганистан — он был включён в качестве курьера в советскую дипломатическую группу. Убейте меня, но не могу я понять одного: зачем СССР хозяйство этой совершенно чужой нам страны? Ладно бы это было перед 1979-м годом».
Впрочем, однажды Вавилов всё же решился доказать свою значимость и в деле спасения России от поступающей всё настойчивее угрозы тотального голода. Или его подвигла на это всё крепнущая слава Трофима Лысенко, как спасителя России, и его стремительно растущий авторитет у верховной власти.
Так что великий теоретик Вавилов решил в момент переплюнуть все практические достижения великого агронома Лысенко. Для того в рукаве у него был припрятан козырный туз.
Предыстория этого дела такова. Ещё в 1921-м году молодой генетик Вавилов, работавший уже над теорией центров происхождения культурных растений, отправился в Америку. Посетил он там поселения ирокезов, коренного здешнего народа. От этих туземцев узнал он о существовании «ирокезской картошки», известной нам теперь под именем топинамбура. Был он видом совсем, как подсолнух, однако плодами имел клубни, подобные картофельным. В отличие от картофеля, возделывать экзотическую культуру было до удивления просто. Посаженная однажды, она обильно плодоносила в течение пяти лет, да ещё и дважды в год. Так что высадил её раз и пятилетка тебе обеспечена, пожинай плоды и толстей на здоровье.
И вот Вавилов в нужный момент предстал с этим чудом перед научной общественностью и руководящим составом страны. Так что в судьбоносном 1937-м году спешно было принято постановление Наркомата земледелия об обязательном повсеместном выращивании колхозами этого самого топинамбура. Спешка эта, понятное дело, порождена была паникой нового подступающего голода. Бурная, с уклоном в политику, началась реклама нового спасительного дела, даже и пионеры включились в движение по выращиванию и сбору топинамбура.
Урожай и в самом деле выдался великолепный, хранилища были завалены. Народ, правда, несколько морщился от непривычного вкуса «ирокезской картошки», но ведь главное-то дело в том, что он теперь спасён на веки вечные от голодной смерти.
Дело окончилось, однако, грандиозным пшиком. Ни одну учёную голову тогда не посетила простая для хозяйского ума мысль — а как же сохранить это неведомое заморское чудо? Оказалось, что спасительное диво это не подлежит хранению, шкурка была у этой диковинной картошки больно уж нежная, иностранная, не то, что у нашей отечественной деревенщины. Через месяц весь урожай оборотился зловонною жидкой тухлятиной. Позорный проект потихоньку закрыли.
Был и другой случай, ещё более провальный, который и возбудил окончательные подозрения чекистов в антинародной вредительской и подрывной накануне войны земледельческой практике Вавилова.
Но прежде надо напомнить о той атмосфере, в которой происходили эти события. Нужно вспомнить о совершенно забытом теперь понятии троцкизма и том напряжении, которое он нагнетал в общей атмосфере тех лет. В тридцать девятом году перед униженным Троцким встала реальная перспектива повторить ленинский путь к власти. Немцы обещают Троцкому Россию. Он должен был стать при Гитлере чем-то вроде Понтия Пилата при императоре Тиберии. Прокуратором необъятной русской провинции. Он соглашается на это. Главный в то время постулат Троцкого — пусть Гитлер одержит победу, вот тогда сталинский режим и рухнет. А уж мы с Гитлером потом как-нибудь разберёмся. Он был уверен, что победа Гитлера означает спасение для него. Он активно теперь занят созданием «пятой колонны» в России. План Троцкого такой. Надо всеми мерами содействовать победе Гитлера, искать себе сторонников среди военных, среди интеллигенции, искать всюду. Нужно дестабилизировать обстановку, посеять панику, устраивать диверсии и покушения на главных руководителей страны. Впрочем, лично Сталину названные установки и планы Троцкого и без того давно известны были. Ещё на следствии перед процессом 1938-го года проговорился о том Бухарин: «Летом 1934 года я был у Радека на квартире, причём Радек сообщил мне о внешнеполитических установках Троцкого. Радек говорил, что Троцкий, форсируя террор, всё же считает основным шансом для прихода к власти блока поражение СССР в войне с Германией и Японией, и в связи с этим выдвигает идею сговора с Германией и Японией за счёт территориальных уступок (немцам — Украину, японцам — Дальний Восток). Я не возражал против идеи сговора с Германией и Японией, но не был согласен с Троцким в вопросе размеров и характера уступок».
Вот потому в России накануне войны и смотрели столь пристально на всякого не совсем понятного человека. Уж не троцкист ли он, не вредитель ли и пособник троцкистско-гитлеровской клики?
Вавилов своими, толи неумелыми, толи намеренными, толи глупыми, толи умышленными провалами в обеспечении продовольственной безопасности республики, давал ясный повод для подозрений в троцкизме.
В пунктах обвинения ему есть такой:
5. ВАВИЛОВЫМ в массовом масштабе в нечернозёмную полосу Европейской части СССР продвигалась яровая пшеница, сорт «Цезиум III», несмотря на её большую поражаемость пыльной головней.
Это называлось вредительством в районировании, важнейшем участке планового семенного хозяйства. Вавилов на допросах подтвердил своё участие в чрезмерном и массовом продвижении в нечернозёмную полосу европейской части СССР ярового сорта пшеницы «Цезиум III»: «несмотря на его исключительную поражаемость здесь пыльной головнёй, это продвижение поддерживалось и мною».
Этим сортом предусматривалось засеять 450-т тыс. гектаров в Сибири. План назывался в соответствии с его грандиозностью, «пятилетка внедрения яровой и озимой пшеницы по районам Западной области». Результатом стал опять полный провал, все пять лет колхозы получали чрезвычайно низкие урожаи пшеницы. «Известия» от 7-го июня 1937-го г. констатировали: «Нет, пожалуй, ни одного района в области, где получен был бы за последние четыре года урожай хотя бы в 3-4 центн. с га. При проверке 61 района установлено, что урожайность (не считая отходов при обмолоте) составляет 2 центн. и ниже». Эксперимент был остановлен только тогда, когда и в Сибири начался массовый голод. Виноватых в этом, разумеется, тут же «выяснили».
Тогда он предложил ещё сеять рис с аэропланов, но до этого, по понятным причинам, дело не дошло. Так и не состоялся из Вавилова выдающийся мастер земледелия.
И это ещё больше укрепило позиции в отечественной прикладной науке и земледельческой практике шарлатана Т. Лысенко.
«Случайности» эти не в последнюю очередь отразились на авторитете громадного числа учёных, занятых чистой теорией. Две эти истории с топинамбуром и чудодейственным сортом пшеницы «Цезиум III» как-то уж очень доходчиво обнажили перед всем, даже и не научным миром, качество учёного, оторванного от практики, от насущных задач, налагаемых на него неумолимым временим.
Именно в то время Лысенко подытожил неприглядную картину, давно сложившуюся в советской науке: «...Если бы менделисты, мобилизовав свою науку, дали хотя бы намёк на то, как в 2-3 года получить сорт ржи и в 3-5 лет — сорт пшеницы, приспособленные к суровым сибирским условиям, неужели можно думать, что я бы от этого отказался?».
К тому же времени относят и знаменитый разговор Сталина с Вавиловым. Тот пришёл объяснить вождю цели его очередной дорогостоящей командировки в дальние экзотические страны для пополнения важной части грандиозного гербария по доказательству его теории происхождения видов растений: «Ну что, гражданин Вавилов, — размеренным свои тоном, не предвещающим ничего хорошего, сказал Сталин, — так и будете заниматься цветочками, лепесточками, василёчками и другими ботаническими финтифлюшками? А кто будет заниматься повышением урожайности сельскохозяйственных культур?».
Эта встреча состоялась в ночь с 20 на 21 ноября 1939-го года. Через несколько месяцев он, Вавилов, будет арестован. Странным образом, схвачен он был чекистами на пути в Румынию, который позже повторит блистательный Остап Бендер, уносящий ноги и ворованные сокровища в недосягаемую заграницу. Румынская валюта была обнаружена и у Вавилова. Не стану делать тут, опять же, никаких выводов о возможных намерениях опального главного генетика страны. Клетка захлопнулась. Грустно от всего этого.
Нет, Трофим Лысенко к этому не имеет никакого отношения. Теперь фальсификаторам русской истории становится всё труднее заниматься своим паскудным делом. Документы, хранившиеся за семью печатями, становятся доступнее.
В конце июня 1941-го года, по легендарным сведениям фальшивомонетчиков от истории, следствие затребовало характеристику на Вавилова. Чекистам вдруг захотелось узнать, насколько значим их клиент в научном деле. Характеристику должна была составить экспертная комиссия специалистов, якобы утверждённая Трофимом Лысенко. Ни задокументированного требования этого, ни самой характеристики, подписанной академиком Лысенко, в природе не существует.
В самом деле, на кой ляд чекистам научные заслуги «гражданина Вавилова», который подозревается исключительно в шпионаже, троцкизме и прочей подрывной вредительской работе против советского государства. Однако именно этот недоказуемый и злокозненный слух стал поводом обвинить Трофима Лысенко в смертоубийственной подлости.
И пошли гулять по читательским головам ядовитые выдумки жоресов медведевых, владимиров дудинцевых, марков поповских, валериев сойферов и прочих гончих псов бессмертного либерализма, науськанных могущественными бездарностями на тех, кто не может огрызнуться, поскольку считает это недостойным себя.
Потому талантливые совестливые люди и проигрывают, и гибнут чаще.
О благородном поведении Трофима Лысенко в той беспредельной катавасии говорит, например, в своих записях министр сельского хозяйства тех лет Иван Бенедиктов: «Вот весьма типичный для Лысенко факт. Когда арестовали Вавилова, его ближайшие сторонники и “друзья”, выгораживая себя, один за другим стали подтверждать “вредительскую” версию следователя! Лысенко же, к тому времени уже окончательно разошедшийся с Вавиловым в научных позициях, наотрез отказался сделать это и подтвердил свой отказ письменно. А ведь за пособничество “врагам народа” в тот период могли пострадать люди с куда более высоким положением, чем Лысенко, что он, конечно же, прекрасно сознал...».
Об этом свидетельствовала и А.И. Ревенкова, бывшая одно время сотрудницей Вавилова и написавшая потом книгу о нём: «В течение 10-ти месяцев (с 10.VIII-40 г. по конец мая 1941 года) я находилась под следствием по так называемому “делу Вавилова”. За это время мой следователь знакомил меня с большим количеством гнусных доносов на Вавилова, иногда касающихся и меня лично. И никогда мне не давали читать показания Лысенко Т.Д., и вообще о нём не упоминалось».
И вот ещё факт, 20 августа 1955-го года Военная коллегия Верховного суда СССР отменила судебный приговор от 9 июля 1941 и прекратила дело в отношении Вавилова за отсутствием состава преступления. С Вавилова сняли абсолютно все обвинения. Этому не в последнюю очередь поспособствовала характеристика на Вавилова, данная коллегии опять же Трофимом Лысенко, на которого навешено столько собак. Он охарактеризовал Вавилова, как выдающегося учёного, и высоко отозвался о его научной и административной деятельности.
Так что вся тяжкая злоба на Трофима Лысенко в определённой и громадной части приспособленцев и потребителей в науке, вовсе не от того происходит, что он погубил генетику и генетиков. Тут надо бы уточнить, что критиковалась в 1930-40-х гг. не вся генетика, а только одно её направление — менделизм-морганизм (или вейсманизм) — получившее широкое распространение прежде всего на западе. Составной частью этого вейсманизма была евгеника, послужившая фашистам опорой в пропаганде упоротого расизма и убеждения в вечном превосходстве арийской расы. Поскольку вейсманизм не предполагал изменчивости организмов, то низшим расам вовеки веков не давалось генетикой шанса выбраться из застойного болота неполноценности. Вавилов исповедовал именно эту часть генетики. Традиционные генетики испытывали, вероятно, особое извращённое наслаждение от того, что тупой массе народа не дано выбраться из своей неполноценности, значит можно без зазрения совести жить, обкрадывать этот народ и сладко питаться за его счёт. Лысенко же держался той точки зрения, что и живые и растительные организмы меняются под влиянием условий жизни и среды обитания. И его собственный пример выходца из народа, таившего в себе природную гениальность и способного волшебным образом меняться в новых условиях жизни, был ярчайшим доказательством исповедуемой им новой генетической теории.
Но дело, повторяю, даже не в этом. Трофим Лысенко, выдвинувшийся волею судьбы из самых низов русского народа, напитанный почвенной его силой, стал выразителем и исполнителем воли своего сурового времени, его непреложных законов. И дело тут вовсе не в том, что он собственноручно кромсал классических генетиков кухонным ножом и экспериментировал с их отрезанными головами, высаживая их вместо репы на колхозных полях. Административные его требования о всемерном укреплении связей науки с производством, были правильно восприняты здравомыслящей, избранной своим временем частью мобилизованного народом учёного мира. Они, эти новые учёные, вовремя появились и сделали своё грандиозное дело, спасли народ, сумели прокормить его в самое лихое для русской истории время. Придумали стойкие и урожайные сорта, придумали агротехнику, приспособленную к природным условиям, мобилизовали творческую силу народа, вернули науке её авторитет у этого народа. И это привело к отстранению от привычных государственных кормушек многих «чисто академических учёных», в результате чего он, Лысенко, и нажил себе столь огромное количество личных врагов.
И ещё об одном надо бы тут напомнить. После того, как Лысенко был всё же уничтожен усилиями несчастных вавиловцев, после того, как все его сторонники были отстранены от насущных дел, их место немедленно заняли его научные и идеологические противники. Никакого дефицита ни в руководящих кадрах, ни в рядовых гениях наука генетика не испытала. Откуда же они взялись в таком количестве?
Уже одно это говорит о том, что «поголовное уничтожение генетиков» — злобный поклёп, подхваченный журналистами и литераторами с совсем уж низкой социальной ответственностью.
Убийственная неосмотрительность Николая Вавилова заключается, вероятно в том, что поставил он в бешеной скачке своего времени не на ту лошадь. В пунктах его грехов, вычисленных следствием, встречается не однажды тяжкое обвинение в троцкизме. Я уже говорил, в чём этот «троцкизм» заключался тогда. Случайные или намеренные провалы в нашей сельскохозяйственной практики накануне войны ведь точно укладывались в подрывные планы троцкистов — опаснейшей тогда пятой колонны внутри СССР, которая и теперь вполне успешно действует у нас. Продовольственная безопасность, ведь это первейшее дело в обороноспособности страны. Не буду в этом дальше копаться, потому что грустно мне было бы открыть в печальной судьбе Вавилова ещё и это...
Закончить своё очередное невесёлое историческое расследование мне хотелось бы вот чем. Мы как-то ослабели в последнее время. Даём негодяям плевать в лики своих гениев, издеваться над своей историей, над своим характером, даём всячески унижать себя и обворовывать. Всякая мерзкая чужеродная выскочка утверждается тем, что кривляется нам вслед, не боится корчить рожи за нашим праздничным столом, коли эти праздники ещё есть у нас. Доколе же мы будем позволять им это? Вот мне и захотелось защитить хотя бы одного из великолепных созданий моего народа, всегда умевшего рожать прекрасных и великих сынов, но почти всегда не умеющего защитить их от паскудства и пакости тех, кто нас ненавидит. Упорною вековой ненавистью. Мы опять станем народом только тогда, когда станем едины в умении защитить себя. Такие вот дела…