«Всю жизнь считаю – лучше помогать, чем просить о помощи. Так и живу. Поддержать того, кто в этом нуждается – это не подвиг, не поступок, это нормально. Это просто должно быть в природе человека…»
- Говорят, детство заканчивается тогда, когда человек перестаёт мечтать стать взрослым. А Вы, Иван Григорьевич, помните момент, когда закончилось Ваше?
- Кто знает, закончилось ли оно вообще? Наверное, в этом и есть парадокс жизни: оглядываясь назад, понимаешь, что пройдено уже немало, а с другой стороны,иногда вдруг кажется, будто ты ещё и не жил…
А детство у меня было деревенское. Со всеми вытекающими отсюда радостями и печалями, заботами и трудностями. Родился я в Житомирской области, недалеко от белорусской границы. До 1941 года это был рабочий посёлок при большом стеклозаводе, который при наступлении немцев пришлось взорвать, чтобы не оставлять врагу. После войны на его месте построили лесозавод, где практически все местные и работали.
Семья наша была по деревенским меркам небольшой: отец, мать,старший брат и я. Здесь же, в деревне, жили обе моих бабушки, дед по отцовской линии. А вот отца матери я не застал. Его репрессировали в 1937-м, в ссылке он строил дорогу Лабытнанги-Чум. В 53-м дед был реабилитирован, но домой не доехал, умер по дороге…
Отец, Григорий Александрович, 1926 года рождения, испытал на себе все ужасы фашистских концлагерей. Совершил четыре побега, в 44-м восемнадцатилетним парнем попал на фронт, воевал, незадолго до победы был тяжело ранен в голову. Врачи поражались, как он вообще смог на ноги подняться с такой травмой, а отец прожил аж до 92 лет. Всю жизнь очень тяжело физически работал, пахал плугом. А траву косил так, что вся деревня собиралась посмотреть, как искусно он это делает!
«Детство у меня было деревенским со всеми вытекающими отсюда печалями и радостями»
Вообще, жили мы достаточно тяжело. Родители работали в лесном хозяйстве, выращивали лес. С раннего утра они уходили на целый день, обед брали с собой, потому что иногда делянки располагались за 6-8 километров от дома. А выходных в деревне не бывало.И так сложилось, что в домашних делах главным и единственным помощником матери был я. Причём уже лет с шести. Убрать в доме и во дворе, помыть, подбелить, приготовить нехитрый ужин, грядки прополоть, коров подоить, скотину накормить – всё это входило в мои обязанности.Мама была очень строгой, спуску никогда не давала, отлынивание от работы ничем хорошим для меня не заканчивалось. Но больше всё-таки я старался не из-за страха наказания, а потому что жалел мать. Знал, что придёт поздно, уставшая, а тут ещё домашняя работа ждёт. Поэтому старался по максимуму брать такие заботы на себя. Кроме этого я ходил помогать маме на работу: на посадку, прополку леса. Сначала в питомнике выращивали сеянцы, потом высаживали их на специально вырезанных делянках. До сих пор в памяти живы цифры: девять гектаров, четыре гектара и десять соток, два шестьдесят, ноль девяносто, три и двадцать…Спустя много лет я как-то привёз уже своих детей на то место, где в 1961 году были мои первые делянки. И мы с детьми увидели на их месте полноценный лес с грибами и ягодами. Сам тогда с трудом верил собственным глазам…
- Такая загруженность работой не мешала школьной учёбе?
- Нет, я как-то всё успевал.Учился легко, особенно любил точные науки.Хотя при этом обожал читать. Особенно фантастику: «Голова профессора Доуэля» Беляева, его же «Человек-амфибия», «Вечный хлеб»... У нас деревне была начальная школа, 4 класса. В соседней, полтора километра через лес, - восьмилетка. И последние два года мы учились за 12 километров от дома, 11 из которых нас возил автобус. А так как школе я занимался лыжами, иногда они заменяли мне транспорт.При хорошей лыжне дорога занимала часа полтора. Но если выпадало много снега, то и по три часа доводилось тратить, чтобы до школы добраться.
Примечательно, что, несмотря на сельскую местность, преподавание было на высоком уровне во всех трёх школах. Помню практически всех учителей, начиная с самого первого. Причём не только прозвища, но и имена-отчества.
- А получить полное среднее образование решили самостоятельно или под родительским влиянием?
- Я был послушным сыном, но в то же время с норовом. Родители хотели, чтобы я пошёл в девятый класс, тем более что я хорошо учился, восьмилетку окончил почти на отлично. Но мне хотелось самостоятельности, какой-то финансовой независимости. И я проявил характер и пошёл работать на наш лесозавод. Там делали всё, от дранки до строительного бруса. Из уже отслуживших свой срок деревьев изготавливали древесный уголь, скипидар, дёготь. Делали деревянные сувениры: разделочные доски, грибочки, аисты и тому подобное. А ещё был цех по производству хвойной муки. Вот туда я и отправился. Тогда мне это казалось работой мечты: за сданный куб еловых веток платили целых пять рублей! Нарубить два куба за день я мог легко. Сначала вроде было ничего, справлялся. Но когда недели через две начались дожди с ветрами... В общем, я понял, что погорячился, и пошёл в девятый класс.
После десятого поступал в институт, но опоздал на второй вступительный экзамен. Хотел сдать с другим потоком абитуриентов, однако мне не позволили. Поэтому забрал документы и ушёл учиться на механика в техникум, окончив его с красным дипломом.
- Были мечты о какой-либо профессии?
- Как и многие мои ровесники, хотел стать лётчиком. Много читал об авиации, смотрел фильмы. Но конкретного ничего не делал. Так что мечта так мечтой и осталась. Хотя срочную службу я, кстати,проходил в авиации. Сначала попал в Школу младших авиационных специалистов, там принял присягу. Затем меня отправили в Самару, в штаб Приволжского военного округа, оттуда в Сызрань, в высшее военное авиационное училище. А потом был знаменитый Тоцкий учебно-артиллерийский полигон (известен благодаря проводившимся на его территории в сентябре 1954 года тактическим учениям войск под кодовым названием «Снежок», в ходе которых военнослужащие и гражданские лица были подвержены прямому воздействию радиации - прим. ред.). Помню этот огромный котлован на месте взрыва, в котором не росло ничего, кроме полыни. А по его краям - обугленные сосны, словно серпом поперёк ствола скошенные... Даже через двадцать лет после испытаний в некоторых местах радиационный дозиметр просто зашкаливало.
В Тоцком были все рода войск, начиная авиацией и заканчивая дисциплинарным батальоном. Там я прошёл специальные водительские курсы повышения квалификации, и так,за баранкой,армия и прошла.Вообще, служба была очень интересной. За два года много где побывал, массу знаний и навыков получил. Очень благодарен армии, настоящей школой жизни для меня стала.
Среди прочего, кстати, она разбудила во мне предпринимательскую жилку. У нас в части был сгоревший ЗИЛ, который никак не могли восстановить, специально вызванный электрик не сумел помочь. И как-то мне захотелось тоже попробовать. Разрешили. И я в перерывах между стоянием на тумбочке бегал к машине. И у меня получилось! Начал на нём делать рейсы, возил стройматериалы для части, выполнял заказы по перевозке. К слову, этот ЗИЛ-130 когда-то известный «Голос Америки» однажды назвал русским грузовым гоночным автомобилем. 120 километров в час он шёл абсолютно свободно, работал как часы. Я обожал этот грузовичок, ухаживал за ним, начищал до блеска. Уникальная была машина.
- Ваша заполярная жизнь началась после армии?
- Не сразу. После дембеля я поехал поступать в Киевскую сельскохозяйственную Академию. Сдал первый экзамен и… передумал. Стыдно было сидеть на шее у родителей, решил, что пора зарабатывать самому. В августе устроился водителем на автобазу, но уже в ноябре уехал на север, в Нарьян-Мар. Там работал мой двоюродный брат, который в то лето приехал в отпуск и привёз мотоцикл «Урал». И мне так захотелось такой же, что я тоже решил поехать на год-два, чтобы заработать на «Урал». И вот я 47 лет работаю на севере, а мотоцикл так до сих пор и не купил (смеётся).
В Нарьян-Маре не получилось устроиться, куда хотел, и я отправился механиком в экспедицию Западного геофизического треста (подобно нашей Ямалгеофизике), в вахтовый посёлок Варандей на побережье Баренцева моря.
«На север отправился на год-два, чтобы заработать на мотоцикл «Урал». И вот 47 лет здесь работаю, а мотоцикл так и не купил».
Это сейчас там цивилизация, а тогда добраться туда можно было только вертолётом. Телевизора не имелось, только радиоприёмник и рация, по которой в определённые часы можно было связаться с Нарьян-Маром. Развлечения отсутствовали полностью, но, в принципе, на них и времени не оставалось, его почти полностью занимала работа. Техники много, а механик я один. На её ремонте я только за один сезон протёр три тёплых свитера. Тяжело было. Но при этом очень интересно, постоянно в движении: пока все точки, где с машиной неполадки, обойдёшь, не один десяток километров за день намотаешь. И природа мне нравилась – необъятные просторы, настоящие карликовые берёзки.
- А что в экспедиции было для Вас самой большой трудностью?
- То, что я не курил. В техникуме мне говорили: в армии начнёшь. Прослужил два года, но так и не начал. Потом, уже в экспедиции, - никуда не денешься, закуришь. А нас в вагончике жили шесть человек, и пятеро курильщиков дымили прямо в спальных мешках. Две ночи я как-то это пережил, а на третью встал и настежь открыл дверь. Прямо в мороз и ветер. А в ответ на протестующие крики сказал: «Или мы спим с открытой дверью, или вы с этой минуты выходите курить на улицу». Все мужики были старше меня, в плане опыта я для них вообще был салагой, но, видимо, почувствовали мой решительный настрой и пошли на уступки.
А я курить так и не начал. С табаком у меня всю жизнь разные пути и, думаю, они уже никогда не пересекутся. Правда, если честно, не без причины. Помню, лет пять-шесть мне было, стащил я у отца пачку махорки и в кустах у речки всю её выкурил. Домой пришёл с зелёным лицом. Представьте: мне и без того плохо, а тут ещё и мать отхлестала так, что лучше бы я ещё там, у речки, умер (смеётся). Сам не помню, как, убегая от мамы, на верхушке груши, что у дома росла, очутился. Так что накурился я на всю жизнь, больше никогда не тянуло.
- Как не притянули к себе навсегда уникальные пейзажи побережья Баренцева моря…
- Да, остаться там мне не захотелось. Отработал полевой сезон, планировал уволиться, но не отпустили. Вместо этого отправили в Москву на месячные курсы повышения квалификации. И там я оказался за одной партой с Борисом Загумённым, завгаром из Лабытнанги. Познакомились, я рассказал ему про свою работу, он мне – про свою. После окончания курсов я ещё ненадолго вернулся в экспедицию, успел половить рыбу – Печора единственная река, куда заходит дикая, не выращенная искусственно, сёмга. Но работать там я больше не хотел.
Улетел в город Печору и 1 августа 1977 года сошёл с поезда на станции Лабытнанги. Борис Загумённый – замечательный человек, трудяга, дай Бог ему ещё долгих-долгих лет - приютил меня на первые пару дней. Я приехал подготовленным - привёз с собой целый рюкзак запчастей, начал искать работу водителем. Но руководитель АТП Главтюменьгеологии Эмир Гайнуллин мне сказал: «Тебя государство для чего учило? Иди работать механиком». И я пошёл.
Отработал механиком автоколонны пару месяцев, потом, после специальной подготовки, стал механиком по автокранам. Работа была ответственнейшая и очень тяжёлая. Из дома уходил в семь утра и только в одиннадцать вечера возвращался. Порой приходилось дважды в день до причала и обратно сходить, а это семь километров в одну сторону.
Затем работал мастером, начальником эксплуатации гаража. Но что примечательно: в какой сфере бы я ни трудился, рядом со мной всегда были уникальные люди - геологи, водители, бригадиры. Они словно были двужильными, могли всё, в любую погоду и при любых условиях. Одним словом, есть что вспомнить. Да, было трудно, но очень интересно.
- Можете коротко охарактеризовать Лабытнанги конца 70-х?
– Деревянный. В полном смысле этого слова. Здания, тротуары, лесобаза, вагоны с древесиной, три биржи. И множество строительных организаций. Дерево и стройки. Почти за полвека город, конечно, изменился до неузнаваемости. И это правильно, так и должно быть.
Правда, и люди, к сожалению, изменились. Уже не настолько отзывчивы и бескорыстны, как в 70-80 годы, многие сегодня и шагу не сделают без личной выгоды. Возможно, это не их вина, просто изменилось общее ментальное сознание, отношение к чужой проблеме, беде. Хотя это больше характеризует молодых, приехавших сюда относительно недавно. Настоящие северяне, отдавшие этому краю не один десяток лет, остались прежними.
«Лабытнанги конца 70-х – сплошное дерево и стройки»
- Иван Григорьевич, я знаю, что «Тепло-Энергетик» не забывает о своих, даже много лет назад ушедших на пенсию, сотрудниках…
- У нас хороший коллективный договор, который позволяет оказывать небольшую материальную поддержку к праздничным датам всем вышедшим на заслуженный отдых работникам. Но дело тут даже не в деньгах, они небольшие. Дело во внимании. И меня больше беспокоят те наши бывшие коллеги, кто сегодня в силу разных причин одинок, физически немощен или находится в трудной жизненной ситуации. Они как никто другой нуждаются в участии, в осознании того, что о них помнят, за них переживают. Поэтому стараемся вести работу в этом направлении, помогаем по мере возможности. Это самое малое, чем мы можем отблагодарить людей за многолетний честный труд.
Вообще, я всегда по-особенному относился к пожилым людям, особенно к ветеранам Великой Отечественной войны. Лично знал всех фронтовиков, живших в Лабытнанги. Среди них, к слову, была и мама моей жены, Анна Григорьевна Ускова. Одно время предприятие перечисляло средства Совету ветеранов, а потом мы начали лично навещать всех, воевавших с фашизмом, и дарить им подарки к праздникам. Ветераны всегда очень радушно встречали «Тепло-Энергетик».
- Да, это внимание бесценно. К слову, о Вас всегда очень тепло отзывался первый председатель Лабытнангского горисполкома Пётр Зайцев…
- Для меня Пётр Георгиевич навсегда останется главным примером выдержанности, принципиальности, тактичности, практичности, мудрости, честности, справедливости и ещё многих-многих достойных восхищения человеческих качеств. Талантливейший руководитель, организатор, гениальный стратег и тактик. Великолепный психолог, тонко чувствующий других. Всегда поражало, как грамотно он умел поставить задачу, донести до людей её важность. Когда казавшееся невыполнимым, ну просто невозможным, воплощалось в жизнь.И в то же время это был бесконечно внимательный, добрый и чуткий человек. Но когда речь шла о жизнеобеспечении города, о безопасности жителей, Пётр Георгиевич становился бескомпромиссным, даже жёстким. При этом без малейшего намёка на хамство, никогда не оскорблял людей, не унижал, не переходил на личности. Ни при каких обстоятельствах не смешивал личное с профессиональным.
Я очень стараюсь быть на него похожим в части отношения к работе, к людям. Сам не выношу, когда переходят на личности, повышают голос. Не зря сказано: хочешь, чтобы тебя услышали, говори шёпотом. Всю жизнь убеждаюсь, что от крикунов только шума много, на деле они не могут ничего.
А ещё Пётр Георгиевич был бесконечно принципиален, требователен к другим, но в первую очередь к себе. Представьте ситуацию: последний день охоты, он только приехал – раньше выбраться работа не позволяла. Погода прекрасная, дичь идёт косяками, стреляй не хочу. Но как только наступает полночь, Пётр Георгиевич зачехляет ружьё и больше не выстрелит до следующего охотничьего сезона. Потому что всё, охота официально закрыта.
Он до последнего вздоха переживал за город. Я приезжал к нему, рассказывал, Петру Георгиевичу всё было интересно. Он буквально жил этим. Я приглашал их с супругой к себе: банька, чай, пироги. Подолгу сидели, разговаривали… У Петра Георгиевича с моим отцом в возрасте разница была в три года, и я относился к нему, как к старшему родственнику.
«Пётр Георгиевич Зайцев – лучший пример настоящего человека и руководителя»
А однажды, когда я ещё возглавлял АТП, как-то раз собрал у себя ветеранов за большим столом. Как раз вернулся с рыбалки с хорошим уловом, хотелось приятное старикам сделать, угостить. Был с нами и Зайцев. Раз собрались, второй. А потом эти встречи стали традиционными, и мы назвали свой мужской клуб «Белый заяц». Лет шесть подряд встречались. Такие душевные вечера были! Готовили уху, мясо, травили байки, вспоминали… Хорошие были люди, достойные. Настоящие.
- Много лет Вы трудитесь в очень важной и очень непростой сфере жизнедеятельности города - обеспечение людей теплоэнергией и водоснабжением. Но ещё это наверняка сложно морально, ведь мы, рядовые потребители, тепло и воду в наших домах воспринимаем как должное, тогда как их отсутствие становится для нас катастрофой.
- Я всегда готовлю своих сотрудников к возможным негативным отзывам о нашей работе, к обращениям на повышенных тонах. Такая реакция для человека, оставшегося без тепла или воды, естественна и предсказуема. Не бывает работы без сбоев, к сожалению. Невозможно это в нашей сфере, а уж тем более в условиях Крайнего Севера. Это нормально. Однако соответствующее качество услуг мы обязаны обеспечить, мы за это получаем зарплату. И здесь не может быть как у Афони из известного фильма: мой рабочий день закончился, дальнейшее меня не касается. Наш труд – это 24 часа в сутки 7 дней в неделю и 365 дней в году. Аварийные ситуации в силу определённых факторов были, есть и будут, но уже от нас зависит, как быстро мы будем их исправлять. Вот это главный показатель работы, свидетельство понимания её важности и нашего отношения к людям.
- Иван Григорьевич, как Вам удаётся сохранять силы для такого многолетнего напряжённого рабочего графика? Складывается впечатление, что Вы совсем не отдыхаете…
- Во-первых, спасибо врождённому крепкому физическому здоровью. За, страшно сказать, почти полвека трудового стажа я был на больничном дважды. Когда вырезали аппендицит, и то на третий день я сбежал из больницы, потому что была срочная работа. И однажды дней десять пришлось полежать в больнице, когда организм уже просто заставил меня дать ему немного отдохнуть.
А во-вторых, вся моя жизнь проходит в движении. Всегда и везде я бегал по утрам. По шесть-семь километров. Даже в армии вставал до подъёма, чтобы успеть пробежаться. И это не было каким-то преодолением, напротив, мне хотелось это делать. Может, энергии в организме было с излишком. Правда, теперь уже не бегаю, но хожу. На работу, с работы – пешком. Работая в АТП, долгое время три раза в неделю ходили с коллегами в спортзал. У нас на предприятии, кстати, была самая сильная в городе команда по волейболу, также играли в баскетбол, футбол, участвовали в лыжных гонках, теннисных и шахматных турнирах.
А лучший отдых для меня – это семь, максимум десять дней на море. Но даже в отпуске: ранний подъём, полтора-два часа плавания в день, пешие прогулки, чтение. Отдыхаю, когда занимаюсь домом на «большой земле»: достроить, починить, покрасить. Когда сажаю и убираю картошку, когда вожусь в теплице. Но быстро начинает тянуть обратно. Не отпускает север. Не могу долго без своей работы.И когда жена спрашивает, собираюсь ли я наконец «сматывать удочки», я всегда отвечаю: «Эмма, у меня там не удочки, там сети!»
- Супруга уже смирилась с такой Вашей преданностью делу?
- Да, мне повезло, она правильно понимает мою работу. Хотя, случалось, и ей доставалось по телефону от недовольных потребителей. Но она мудрая женщина, всегда очень грамотно себя вела. С детьми правильно отношения выстроила. Уже внуки у нас достаточно взрослые. Знаете, по советским меркам я женился достаточно поздно, потому что всегда считал: главное, не когда ты женишься, а на ком. И не ошибся. Это самый надёжный мой тыл.
- А когда всё же появится не занятое работой время, уже есть планы, на что его использовать?
- Есть у меня пока не реализованная мечта пройти по берегу всех главных водоёмов страны. На Печоре был, в Баренцевом море купался. Пока застрял на Оби, а нужно ещё увидеть Ангару, Лену - и так до Амура. На Байкал хочу съездить, гейзеры своими глазами посмотреть. Пока времени нет, работа не позволяет. Но, думаю, Бог даст, ещё исполню мечту, соберу всё же эту коллекцию.Лишь бы здоровье не подвело.
- Получение в сентябре этого года звания Почётного жителя города Лабытнанги стало для Вас неожиданностью? Что Вы почувствовали в тот момент?
- Да, причастные к этой процедуре сумели сохранить всё в тайне, поэтому стало настоящим сюрпризом. Не скрою, очень приятным, но максимально неожиданным.И при всей моей признательности за такую высокую оценку моего труда я всё же считаю это звание авансом. Эта награда –в большей степени заслуга коллектива, людей, которые вместе со мной работали все эти годы.
А почувствовал я в первую очередь огромную ответственность. Я и без того всю жизнь её ощущаю. Каждое утро по пути на работу осматриваю сети на предмет необходимости каких-то наружных работ. Может, в том числе потому и пешком хожу, что из окна автомобиля всего не увидишь. Если время и погода позволяют, делаю круг, прохожу километра четыре до работы, чтобы осмотреть как можно больше участков. Испытываю постоянное и очень сильное чувство ответственности. Переживаю за город, за комфорт его жителей и ничего не могу с этим поделать.
«Постоянно переживаю за город и ничего не могу с этим поделать»
- Иван Григорьевич, в правильности каких убеждений Вас уже никто и ничто не сможет разубедить?
- Всю жизнь считаю – лучше помогать, чем просить о помощи. Так и живу. Поддержать того, кто в этом нуждается – это не подвиг, не поступок, это нормально. Это в природе человека. Быть может, не всегда у меня это получалось так, как хотелось бы, но я искренне стараюсь.
И ещё один мой принцип - уж если начинать что-то, то делать это хорошо до конца. Всегда и везде я старался именно так организовывать работу, и всех вокруг себя на это настраивал. Ведь очень многое, если не всё, зависит от людей, с которыми ты делаешь одно дело. Если они настоящие – любой труд будет в радость. Когда рядом с тобой профессионалы, то чем труднее задача, тем интереснее её выполнять. Мне повезло - мне интересно всю мою жизнь. Слава Господу Богу, и слава людям, с которыми меня сводила судьба.
Беседовала: Иванна Чекина
Фото: Кристина Ржеуская