Голова ужасно болела, все суетились вокруг, Конрад упаковывал и уносил в машину чемоданы, Фридрих разговаривал с кем-то по телефону улаживая дела, связанные с приездом Одетты в новую квартиру в Берлин.
Она лежала на диване, хотя так было не принято, в роскошном, почти викторианском особняке родителей Фридриха. Она вспоминала лица. Десятки незнакомых, холодных, непроницаемых, лживых, надменных лиц... Какие встретятся они ей на пути? Узнает ли она когда-нибудь то, что скрыто в этих непроницаемых глазах, в лживых словах, в тайных движениях души. Она боялась ошибиться, боялась упасть в грязь лицом, сдаться, свернуть с пути. Если ей так сложно в правительстве Баварии, что же будет в бундесрате?
Первые несколько дней прошли откровенно плохо. Герр Блумен, несмотря на свою цветочную фамилию, был человеком жестких и сухим. Он окинул взглядом льдистых, чуть желтоватых глаз Одетту, сказал пару каких-то неживых фраз, указал ей её сферу деятельности и коллег. Отчего-то она почувствовала, что ее не воспринимают здесь всерьёз и считают блатной. Это же было заметно и в герре Квелле, который, однако, по добродушию не злился и не насмехался, а лишь по-отцовски волновался о том, как это все будет у Одетты получаться.
Но Одетта никогда не имела отца. И не могла ценить этого. К тому же она была раздосадована обращением Герра Блумена, что не могла всерьёз думать о чем-то другом. До следующей их встречи были еще пятница, суббота и воскресенье, так что она надеялась что-нибудь придумать. Быть в фаворе было её главной задачей. А она всегда добивалась своего. У каждого человека есть свои слабости, стоит только чуть надавить, и он игрушка в твоих руках, у кого-то они на виду, а с кем-то придётся помучиться.
Ну а пока надо было ехать на первое заседание. Одетта привстала, ноги затекли. Фридрих уехал в Мюнхен, коротко попрощавшись. Девушка смотрела на мчащуюся по пыльной дороге изысканную старинную машину. Так, стоящей у окна, её и застала Луиза, мать Фридриха.
- Одетта, - негромко обратилась она со своим легким французским акцентом, так как росла в солнечном Провансе у своего дяди, в младенчестве потеряв родителей в автокатастрофе и став наследницей огромного отцовского состояния.
Одетта резко повернула голову, стряхивая остатки своих мыслей.
- Одетта, что-то случилось?
- Что вы имеете ввиду?
- Между вам и Фридрихом? Или хотя бы с вами самими? Вы выглядите болезненной. И одинокой.
- Я давно ни с кем не говорила о себе. Кажется, меня будто бы уже и нет... Будто бы я потеряла то, что имела, в погоне за тем, что только хотела бы иметь... Как в той притче про монаха и девять добродетелей.
- Но он раскаялся, и все прошло. Может тебе стоит поступить также?
- Мне непривычны католические обряды. Я росла православной.
- Я знаю. Но такого требует наше традиция.
Одетта прикрыла глаза, представляя недавнюю сцену...
Роскошный, еще оставшийся от средневековой готики полутемный храм с витражами и фресками, тяжелыми каменными опорами, витыми канделябры, массивными объемистыми фигурами из Евангелие, замкнутыми в какой-то таинственный, полный забытых тайн символизма круг... Ольга стоит рядом с Фридрихом, его лицо светлое и одухотворенное, светло-карие глаза сверкают. Девушка прикрывает лицо фатой. Слеза на мгновение появляется в уголке ее глаза, все с замиранием, с чувством причастности к чему-то неподдельно значимому, вслушиваются в слова священника. Одетта чуть поднимает голову, чтобы слеза исчезла. Наверху в переплетении сводов ей видится какой-то образ... Крест... А на нем, должно быть, Христос... Она жалеет его... Слеза катится вниз по щеке... И еще, и еще... Она незаметно вытирает их фатой.... Видение исчезает... Она забывает на мгновение вспыхнувшую в ней детскую мечту о любви, о счастье. Это не для нее. Остается только великая жалость. К потерянному во всех смыслах Христу. Умершему и не возрожденному в ней...
Луиза вздохнула, видя, что невестка ее не слушает.
- Ты не любишь его? - спросила она, и возбуждённая память Одетты лихорадочно нашарила эпизод из медового месяца. Ей стало совестно.
- Отчего же... Он прекрасный юноша... Таких надо поискать... - попробовала отрицать она.
- Только тебе таких не хотелось... Ну что ж, ищи Дщерь божья то, что желаешь, хотя, вряд ли ты найдёшь это, не потеряв все остальное... Иногда приходится жертвовать. Счастье или тщеславие - выбирать человеку. Но знай, что то, что полученного от лукавого, никогда не достаточно нам, что оно толкает только на большие грехи... Я только хорошо но желаю тебе, милая. Держись.
Луиза ушла. Голова заболела сильнее, худое тело била лёгкая дрожь. То ли от холода, то ли от озноба. Одетта укуталась в шаль и вышла в сад. Лакеи, или как их там теперь называют, несли багаж в машину Герра Шикзаля старшего. Поездка до станции прошла в каком-то забытье, начал накрапывать дождь, стекла промокли, так что пейзаж сквозь них было сложно рассмотреть. Стоила Одетте прикрыть глаза, как она полностью теряла ориентацию в пространстве. От водителя попахивало куревом.
- У вас есть что-нибудь выпить, Конрад? - спросила она, с трудом ворочая языком, преодолевая отвращение к запаху.
- Я же за рулем, фрау Шикзаль, - удивился он.
- Тогда дай сигарету, - подумав, потребовала она.
Он протянул ей коробочку и зажигалку. Она затянулась, но тут же почувствовала подкатывающую к горлу тошноту и потушила тлеющую сигару. Запах этот был с детства ей отвратителен. Мать все-таки врач.
Это чуть взбодрило ее, так что в электричку она села такая же разбитая, но менее сонная. Ровное движение поезда постепенно успокоило головную боль, дождь кончился, и сквозь серую завесу небес начали пробиваться беспорядочные сетки желтоватых лучей. Вспомнилось, как она также ехала на Черное море еще в России, в далёком детстве, как мелькали пирамидальные тополя, кипарисы, жирные плодородные поля, как она выбегала на раздолбанный крупитчатый асфальт в персиковых лучах заката на каждом перроне, пила густой сладкий кофе из пакетиков и засыпала под мерный стук вагонов в проблесках мелькающих за окном ослепительных фонарей, сжимая в руках очередную книгу про любовь, подвиги, великие дела... Когда все это было? Определенно в другой жизни!
Между тем они проезжали лес. Но это тоже было не то, что в там, в прошлом... Ольга откинулась назад, и внутренний взор снова заполонили картины детства.
Девочка с двумя косичками и чуть веснушчатым лицом лежит на золотистой хвойной подстилке. Время движется к осени. Над головой огромные необъятные сосны с отшелушенной красноватой корой, пронизанные предвечерними лучами... Пыль кружится на солнце... Небо неизмеримо далекое, глубокое, опрокидывающуюся в бездну горизонта... Такое синее-синее, что хочется выпить, вылакать его до донышка, слиться с ним, наполниться им... Девочка знает, что однажды так и будет... Что однажды добрый пастырь возьмет и унесеьт ее туда, всех унесет, ибо все будут рассужены по справедливости и милосердию... Иначе зачем есть такая высота, такая голубизна, отчего сердце так тоскует и с таким смутным, сладостным волнением ждет грядущего?..