Лев Рыжков продолжает знакомиться с книгами короткого списка Большой книги. Сегодня он рассказывает о романе Василия Аксёнова «Флегонт, Февруса и другие».
(Василий Аксёнов. Флегонт, Февруса и другие. СПб, Лимбус Пресс. 2023)
«Затоваренная бочкотара», «Звёздный билет», «Ожог», «Остров Крым», «Московская сага», наконец. Что объединяет все эти нетленки, зайцы мои? Конечно, то, что их написал Василий Аксёнов.
Но есть один нюанс. Это совсем не тот Василий Аксёнов, буквотруд которого в этом сезоне номинирован на премию «Большая книга», и который прямо сейчас подвергнется вдумчивому рассмотрению.
Я-то тоже, не особо въехав, думал, рассматривая шорт-лист «Большой книги», что выкопали что-то старое у Василия Палыча, заслуженного трудяги, скончавшегося пятнадцать лет тому как, в 2009 году. И номинировали посмертно. Хотя не знаю, предусматривает ли такое регламент «БК». Ну, наверное. И стоит ли удивляться? Вон, новый роман Г. Г. Маркеса про женщин невысокой социальной ответственности недавно возник. Хотя колумбийский классик покинул нас уже десять лет назад.
Но оказалось, есть ещё один Василий Аксёнов в пампасах нашей боллитры. Отличается от классика отчеством. Тот — Палыч, этот — Иванович.
Живёт этот внезапный Василий Иванович, как я понял, в Восточной Сибири, в деревне близ Енисея, служил во флоте, участвовал в археологических экспедициях. Василий Иванович — автор (не падайте!) одиннадцати (11) книг! А ваш покорный, к стыду своему, ничего о них не знал.
Что ж, будем исправляться. Теперь АЭС (автор этих строк) в курсе за библиографию. А самый свежий релиз — так и прочитает, трудно, что ли. Тем более, что издан тот крупными буквами, страниц всего 320. Как сказали бы герои Аксёнова (Иваныча) — ляпота!
Прежде, чем мы погрузимся в буквоплетения Аксёнова-Енисейского, давайте объявим
МИНУТКУ КОНСПИРОЛОГИИ
Задумаемся — а могли ли члены жюри «Большой книги» на голубом глазу думать, что перед ними — не этот Аксёнов, а тот, который Палыч? А кто их знает, на самом деле. Вдруг эти удивительные люди действительно читают всю номинируемую буквомассу? Все эти десятки наименований из лонг-листа? Давайте не будем исключать такую возможность. Ведь не простаки же сидят в жюри и распределяют цацки. Читают, наверное.
Так что ответ «нет» с большой долей вероятности.
А теперь рассмотрим другую возможность. А мог ли сам автор, который Иваныч, «закосить» так скажем, под тёзку? Пожалуй, что да. Вот смотрите, само название сборника — «Флегонт, Февруса и другие». Ведь Аксёнов № 1(Палыч) вполне мог назвать так какое-нибудь своё сочинение. Да легко! Тот Аксёнов любил яркость, броскость, даже вычурность. Экзотические имена в заголовке — вполне в его духе.
Не исключаю, что со стороны Аксёнова (Иваныча) это было не жульничеством, скорее, провокацией. С целью немножко так поделать читателю (и жюри) мозг. И кто бы на его месте удержался от некоторой стилизации, переходящей в троллинг? Да никто.
Но смотрите — сработало ведь. Тёзко-омонимичный фактор, как одну из причин попадания в шорт-лист, я бы не исключал.
Даже не могу навскидку припомнить таких вот тёзок во всемирной литературе. Ну, да — Дюма-отец, Дюма-сын. Или — чехарда с Пелевиными. Но все же имена у Пелевиных разные. Один — Виктор, другой — Александр. Но коммерческий потенциал такого однофамильства всё же никто не отменял.
Пожалуй, наибольшее количество тёзок — у Владимира Сорокина. Их тьмы и тьмы на портале «Проза.ру», и они, прямо как клоны в «Голубом сале», снабжены цифрами после фамилий. И в комментариях к роману автора Владимир Сорокин-46 (или Сорокина-127, уже не помню) читатели спрашивают: «Владимир, подскажите, в какой главе герои начнут есть г... но?» А 46-й (или 127-й) Сорокин, конечно, бесится. Разумеется, он не хотел поиметь ни малейшего профита от своего тёзки. Он был бы рад, чтобы читателям тот был и вовсе не известен. Он, как и все прочие Сорокины, надеется, что так и есть. А в реальность верить не хочется, возвращение к ней болезненно. И не в поедании всякого неаппетитного субстрата тут дело, а в крушении иллюзий.
Но хватит петросянить, золотые мои, рецензия не резиновая. Давайте посмотрим,
ЧТО ЖЕ ВНУТРИ?
Перед нами — сборник, который состоит из двух текстов. Двести с небольшим страниц — это титульное произведение. И сто страниц — некий рассказ «Ветреным днём девятого мая».
Но давайте, что ли, пойдём по порядку.
Итак, текст «Флегонт, Флеруса и другие» с отступами, крупным шрифтом — страниц 40-50 в «ворде». Сам автор определяет его форму следующим образом:
«Не рассказ, не повесть, не роман, просто честный отчёт об одной случившейся поездке и рыбалке».
Что ж, отчёт так отчёт. Всяко экзотика.
Стартовая джигитовка. Она в премиальной боллитре необходима. Потому что начало читают, как редакторы, так и члены жюри. Они могут всего остального не прочесть, но начало — обязательно.
И что тут у нас?
«Если Бог пошлёт мне читателей, то, может быть, для них будет любопытно узнать, каким образом решился я написать этот отчёт.
Да просто так. Решил вот, и решил».
Перед нами — не особо объяснимая игра курсивом. Почему выделены те слова, а не эти? Если это — такая джигитовка, то автора надо прямиком из Дома Пашкова транспортировать куда-нибудь в песочницу, к куличикам.
Смысловая нагрузка первых фраз — тоже так себе. Вернее, отсутствует. Захотелось, потому что захотелось. Как-то так.
Дальше у нас — что? Описание погоды:
«Не Андалусия. Не городок Юма, штат Аризона. Не пустыня Гоби или Сахара. И на тебе. И у нас тут, в Восточной Сибири, оказывается, в географическом центре России, может не день, не два, а месяц простоять безоблачно и знойно».
Ну, тут автор явно бравирует то ли наличием в доме учебника географии, то ли умением задавать вопросы Википедии. Далее — упрощённая, без всяких стилистических изысков конструкция «и на тебе». Писалось, явно не в задумчивости. А так, что на языке, то и на мониторе.
Но самый жир, прекрасные мои, дальше. Простите меня, дорогой автор, но я правильно понял, что именно может «безоблачно и знойно» простоять? Или всё же я понял превратно, и простоять может всё же жара, а не то, что мы подумали? Но почему бы не назвать вещи своими именами? К чему были эти неуклюжие выверты, дающие простор для сомнительных трактовок?
Вестимо, к тому, что текст у автора, как мы видим, идёт мучительно. Как, знаете, прокладывание лыжни в рыхлом снегу. И снег сопротивляется, и лыжи проваливаются, и палки опоры не находят.
«Посетовали, поворчали. Не без этого. Больше, конечно, старики. У тех то кости ломит, то давление скачет, и всё у них не немощь собственная, а погода виновата. На то они и старики. Ещё и дачники, приезжие, да огородники из местных — у тех и сил уж нет, замучились с поливкой. Ты посмотри-ка, как изнежились».
Смысла, как мы видим, не особо много. В ткани текста комфортно чувствуют себя синтаксические конструкции, полностью лишённые содержательной составляющей и предназначенные для разгона объёма: «Не без этого», «На то они и старики».
Плюс такое явление, как
ИГРА КУРСИВОВ
Последнюю цитату я курсивно отзеркалил. Я всегда так делаю, чтобы зрительно выделить фрагмент буквопродукта от моего авторского текста. А в случае с «Флегонтом, Феврусой...» даже не знаю, как быть? Выворачивать, нет? Всё-таки решил вывернуть. Чтобы не нарушать традицию. То есть, то, что у меня курсивом — в книге обычным шрифтом, а что у меня обычным — то в книге курсивом. Но всё равно, соотношение, курсива и не-курсива, думаю, видно.
Но зачем эти игрища? Неужели автор обрёл единственно доступный ему способ быть интересным? Но это уровень даже не первого, а подготовительного класса.
А ещё автор играет символами ударений. Даже если не надо, и всё понятно — всё равно ставит. Отчего крупнолитерное буквоиздание в какой-то момент начинает напоминать учебник для коррекционной школы.
«Этот задиристый, бодучий, и на людей исчё паршивец ки́датся. Вражи́на. Не тварь, а не́тварь».
Моё предположение — автор просто развлекается таким способом. Ну, скучно ему писать. А так — курсивчик можно загнуть, ударений наставить. Авось на Аксёнова (Палыча) станет хоть чуть похоже.
Но давайте вернёмся к действию. Лиргерой затевает ремонт сгоревшего сарая, но сам хочет на рыбалку:
«Кто меня знает, тот поймёт, чего мне стоила такая жертва, — глядя на стоящий без дела в углу веранды спиннинг, зубы стискивал, чтобы желание утихомирить. Или, как выразилась бы по отношению ко мне же моя бабушка Анастасия, свою хотелку обуздать».
И такого на пространстве первой главы много, друзья.
Давайте констатируем, что старт — абсолютно провальный. Строкогонство, бессмысленность, лексическая неуклюжесть, возможность двояких толкований (как вам термин «внутренняя порнография»?), сырость, непросушенность текста и уродливые пятна косяков, наподобие плесени — в этой мучительной первой главе есть всё. Все разновидности ляпов, какие только вообразимы. Местами возникает предположение, что автор делает так специально, троллит читателя. Но нет, это всерьёз.
А если уж автор шутит, то впечатление от юмора остаётся самое угрюмое. Ну, вот вам пример:
«Гнуса не стань, туристы одолеют. Лучше уж комары, мошка, мокрец да пауты и слепни — к ним мы привыкли. И как спастись от них, приноровились. А от туристов?.. Ну не травить же. Не отстреливать. Хотя порой, по речке в лодке проплывая, глянешь на галечную или песчаную косу, загаженную ими после обеденного отдыха или ночёвки…»
Не содрогайтесь, зайцы мои. Это шутка юмора, конечно же.
В какую-то немыслимую печаль вогнало меня начало этого текста. Я хотел уже захлопнуть книжку, ибо сил читать не стало.
Но уже ко второй главе произошло немыслимое. А именно —
АВТОР ИСПРАВИЛСЯ
И стал вдруг писать по-человечески. Нежданно-негаданно заиграли описания природы, ожили герои (спутник-алкоголик лирического героя получился даже очень трогательным) и начали пытаться заговорить по-людски. Сначала неуклюже:
«— Там и рябина, рядом с кедриком. Считай, дошли.
— Ну, слава богу.
— Ещё и этот... желомудник.
— Что-что?
— Кусты ещё там... жимолость по-нашему.
— Так и у нас.
— Как?
— Мудушки.
— У нас про ягоду, не про кусты».
В принципе, почти человеческий диалог. Пусть во многом и несовершенный. Но это — попытка. Так и представил автора — сурового таёжного мужика — прорубающего дорогу сквозь буреломы.
И в целом, Аксёнов (Иваныч) ближе к финалу стал побеждать и собственное стартовое косноязычие, и текст заблистал некими искорками интереса. И даже описания рыбалки не показались мне нудными. Особо интересными, впрочем, тоже не показались. Но это — не челюстеворот, как в обыденных образцах рыбацкой прозы (каковой много на той же Прозе.ру, как бы не авторства кого-нибудь из Сорокиных). Чувствуется некий медитативный азарт.
Удивительное дело, но у вашего злобного критика возникла даже некая симпатия к автору. Он всё же оказался не так плох, как изо всех сил демонстрировал на старте, разыгравши полноценное представление «Не тронь меня!»
Это как раз тот случай, когда автор
РАСПИСАЛСЯ В ПРОЦЕССЕ
Собственно, что же произошло во второй главе, когда чаша весов критического восприятия стала неожиданно клониться в сторону, противоположной первоначальной?
А произошёл экскурс в историю. Вот герои проезжают деревеньку, а у той богатая история. Когда-то единственная дорога через Сибирь пролегала как раз через это сельцо. Этим путём и протопоп Аввакум с Марковной в Забайкалье шёл, и Беринг, и другие исторические личности.
И вот тут стало вдруг интересно. Мелькнула мысль, что автор — даже и молодец.
Я вот, кстати, поездил по востоку нашей страны и обратил внимание на удивительный феномен. На Сахалине, например, местные жители могут очень долго рассказывать об истории, о природе своего острова, знают легенды. Любой таксист вам перескажет нивхские или там айнские предания. Любят эти люди свою малую родину.
А вот на сытой и красивой Кубани такого, например, нет как нет. Почему-то «продвинутые» кубаноиды считают нужным всячески презирать место своего жительства, о котором тем же сибирякам и дальневосточникам можно только мечтать. Да и многие москвичи совершенно необъяснимым образом свой город презирают, недолюбливают. Очень странно, согласитесь? Я даже не могу этот феномен объяснить.
Но чем дальше к востоку регион, чем суровее его климат, тем больше любви он в людях пробуждает. Вот и Аксёнов (Иваныч) свою Сибирь любит. Это чувствуется, и даже передаётся читателю.
«Но вечер тёплый.
Ранний. Тихий.
Нежный, сказал бы, да язык не подчинится: не для Сибири это слово.
Вот и ночи разные у нас бывают летом, но не нежные. И не напишешь: «Ночь нежна».
Это даже почти хорошо.
Есть в обозреваемом тексте и некая
ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ИГРА
Герои оказываются в местах, населённых старообрядцами. Знакомятся с ними.
«Какого согласия-толку, не скажу, тех в нашем обширном районе хватает. От поповцев, беспоповцев, поморских, часовенных, бегунов, голбешников, подпольщиков, скрытников, федоринцев и до каких-то дырочников, если такие существуют, а не выдумал их кто-то, как эльфов и хоббитов».
Старообрядцы долго жили изолированно от всей остальной страны. Они «чего только на свой язык, как подмаренник на штаны, не нацепляли, обогатили свою речь».
И когда автор знакомит нас со всеми этими Артемонами, Улитами, Флегонтами и Феврусами с их словечками — действительно становится любопытно.
«— (...) Хмельной от глотка сразу сделаюсь, язычишко, уд негодный, развяжется, — говорит шутливо, улыбаясь, — ночь им прому́млю, прострочу, а рано утром коровёнку надо будет вычиликать. Как она меня такую встретит!.. На рогах меня из стайки вынесет. Пока протрезвею, ждать не станет, на всю вселенную базанить примется, наскрозь деревню проорёт. И завалюсь ещё под ней, вот смеху будет... Пейте уж сами. Без меня.
Знаю уже: вычиликать — это подоить, мумлить — мямлить, а базанить — кричать. Ну, точно, будто за границей мы находимся, в какой-нибудь родственной нам славяноязычной стране».
Но наряду с этим плюсом есть и минус. Автора заносит к Зощенко, в карикатурное просторечие:
«Сахар — от нечистей, французов или итальянцев, всё одно что от латынян. А эти, кохве и какава, пришли от муринов, от чёрных. Раз интересно, объясняю. Может от муринов быть чё-то доброе? Не может, — говорит Артемон Карпович. — Ты уж хошь чё тут говори мне. Скрытый, но вред в них точно есть».
Такое себе. Я бы, по правде сказать, на месте автора что-то с этим сделал. Потому что интересные слова тонут во всех этих «исчё» и «кохве» с «какавами». Как это сделать? Не знаю.
Промежуточный вывод после первого текста — обнадёживающий. Автор, что хорошо, самообучающийся в процессе. Правда, самообучившись, забывающий пройтись частым гребнем по началу текста. Ладно, не смертельно. Но на грани!
Текст не назвать выдающимся. Но в некоторых моментах он сделан с удовольствием. И это чувствуется. До полноценного шедевра Аксёнов (Иваныч) когда-нибудь, возможно, дорастёт. Пока же на тройку с плюсом. Но это — гораздо лучше подавляющего большинства текстов шорт-листа (я имею в виду восемь нами изученных и проанализированных).
Но давайте на тех жалких крохах объёма, что нам остались, посмотрим на
ВТОРОЙ РАССКАЗ
Это стостраничный текст «Ветреным днём девятого мая».
Судя по датировке, написан он был в 1998 году. То есть, из раннего. И это, увы, чувствуется. Бесфабульный, не разбитый на главки, поток сознания, обращённый к до полусмерти упившемуся другу детства.
Мы видим здесь всё то, от чего автор, судя по первому тексту, избавился в процессе творческого становления. Это и «сальниковская» безразмерность всё-в-себя-впихующих предложений:
«Опомнится, побудет сколько-то недвижно, уставившись, будто следя внимательно за поплавком на окунинном плёсе, в одну точку на мураве, зевнёт после, разверзая полую пропасть своего разношенного, как старая варежка, рта и впуская в него коварно, как в ловушку, солнечный юркий луч, мол, ну, побудь, побудь, маленько — разрешаю, — пошали, захлопнув рот, сглотнёт луч сухо, словно запершившую в горле табачную крошку, слёзно, лупасто проморгается, бормотнёт, губами хлябая: “Да пропади ты всё пропадом” — и угнездится снова головой на батоге, подстелив опять под лоб-броню пятнистые ладони, тотчас, похоже, и забудется: мелко-мелко, будто видишь их сквозь марево, затрепещут его ноги в валенках — заторопится во сне, наверное, куда-то — куда он в молодости часто, может, бегал».
Здесь же — избыточность образов. И рот героя — то пропасть, то варежка. А что-то одно выбрать — не судьба.
Тут же и «старик-Ромуальдыч-нюхнул-портянку-и-аж-заколдобился»-style. Местами повествователя действительно «колдобит» и он восклицает что-то вроде:
«Эк меня красиво выразило!»
Конечно, есть тут и тяжёлая судьба деревни, и происки американской военщины, и подвиг народа на войне. Но кондовый язык и сама безразмерность неудобочитаемого сплошного лонгрида портят в целом благоприятное послевкусие первого текста.
До новых встреч!
Лев Рыжков для сайта Alterlit.ru