Я вернулся.
(Крыша дома твоего. Юрий Антонов - https://www.youtube.com/watch?v=I9euevDmcpk)
Был честен со мной нейрохирург в госпитале Бурденко:
- Ну, что тебе сказать... Можно, конечно, вскрыть и посмотреть, что там у тебя в мозгах завелось, но сильно сомневаюсь, что услышишь ты меня после этого ... Маме с папой низко поклонись за то, что старались, когда тебя делали - на удивление крепким черепок у тебя оказался. Миллиметр ещё пройди осколок , и не беседовали бы мы с тобой... Дальше как быть?.. Каждые семь лет все клетки в организме обновляются, а ты парень молодой ещё, может, и перерастёшь вавку эту. И медицинская наука не стоит на месте, глядишь, когда-нибудь дойдёт дело и до замены голов - глупой на умную, битой на новую. Тогда и приходи. А пока... Смирись. Терпи. Лечись.
С этим бодрым напутствием я и отбыл в жизнь новую и совершенно чужую для меня - гражданскую. Отбыл нетвёрдой походкой, с остановками через каждые пятьдесят метров, почему и был по пути к метро дважды проверен бдительными стражами общественного порядка на предмет состояния. Но добрался всё же и до метро, и до железнодорожного вокзала, и до поезда и до дома родного.
Дом родной! Не только нет места на войне обычным человеческим мыслям, желаниям и воспоминаниям (о доме, семье, детях - в особенности), но и представляют они прямую угрозу жизни, как полная противоположность войне, по определению. И как же рвали душу видения во сне и наяву отчего дома!
До чего же уменьшилась за два года моего отсутствия четырёхэтажка ДОСа - свечки пирамидальных тополей и те выше её стали! А ведь совсем недавно, всего-то пятнадцать лет назад, сами сажали и тополя эти, и голубые ели и липы по всему военному городку. Что за запах от них, цветущих - не надышишься!
Ни сантиметра росту сам не прибавил со времени окончания школы, но голову наклонил, когда в подъезд заходил. Не иначе, из мании величия.
«Душа летит, а ноги падают», - поднимался по ставшей тесной лестнице, останавливаясь на межэтажных площадках, чтобы отдышаться и успокоиться. Каждая щербина на каждой ступеньке - кусочек прожитого детства. Когда-то все десять ступенек лестничного пролёта одним прыжком вниз, двумя - вверх одолевал. Не потому, что опаздывал, от избытка сил просто. Ещё и приземлиться норовил побесшумней.
С этой площадки, помню, сиганул, как раз когда соседка из квартиры этажом ниже выходила:
- Здрасьте, Галина Петровна.
- Чтоб ты треснул! - ответствовала в сердцах соседка, переводя дух.
- Извините, не могу. В школу тороплюсь.
На четвёртый этаж добрёл, совсем, было, успокоившись воспоминаниями. Но пока тянулась рука к кнопке звонка, взгляд зацепился за знакомые дверные отметины, и комом слёзы стали в горле. Дом. Единственное во всей Вселенной место, где тебя всегда ждут, примут любым, всё поймут и простят, где боль, обида, собственная вина - всё-всё сразу проходит, едва переступишь порог, где ревешь от всей души уже больше по инерции, прижавшись к мягкому, родному теплу...
От увиденного - пронзительно-белой пряди в тёмных волосах, исхудавшего лица со многими незнакомыми морщинками и глубоко запавшими глазами, ссутулившейся беззащитной фигурки - остро-больно сжалось всё внутри, вмиг прочистилось горло, так что и недрогнувшим даже голосом сказал я:
- Здравствуй, мама. Я вернулся.
Ода кружке.
Ещё со времени прохождения курса молодого бойца оказалось в моём пользовании казённое военное имущество - кружка алюминиевая, ёмкостью 0.5 л, 1971 года выпуска, ценой 10 копеек.
Где только ни бывало, каких напитков через себя ни пропустило и чего только ни испытало это изделие промышленности СССР! Чёрной изнутри от чайной заварки и снаружи от костровой копоти всегда она была, ручку, не знаю сколько раз уже, ей переклёпывал, мятые небрежным обращением бока правил ей несчётно, а без этой кружки всегда мне было просто никак в делах походных.
Случилось мне как-то жениться. На женщине, что характерно, любящей чистоту и порядок по медицинскому складу её натуры. По сию пору на ней женат и не выгнан взашей, несмотря на все доставшиеся ей от меня «милые семейные радости». Не иначе, из традиции терпит, сердешная, - так уж повелось со времён неясных, что в Роду все мужики воевали, а бабы лечили.
«Мальбрук в поход собрался». - Впервые, пожалуй, семейную склоку гневно я затеял, когда однажды в процессе сборов не обнаружил кружку. Обыскался до самого дальнего закутка квартиры, слова обидные супруге адресуя, мол, она ещё на детсадовском горшке восседала, когда я с этой самой кружкой в руке уже «кровь за Родину проливал». Не найти было изделие, хоть тресни.
Финальная сцена семейной драмы: стоит супруга по стойке «смирно» с животом наперевес (первенцем тяготилась она тогда) и честь отдаёт кухонному шкафчику. А над её белокурой головёшкой, к которой она руку приложила, на полке шкафчика и на самом видном месте прямо-таки светится девственным алюминиевым блеском армейская кружка. Немало времени и сил потратила возлюбленная моя, чтоб надраить раритет до полной неузнаваемости что снаружи, что изнутри.
Так и сияет с тех пор в «красном» углу кухни хлеще прочих хрусталей, когда дома оказывается она, кружка эта - алюминиевая, ёмкостью 0.5 л, 1971 года выпуска, ценой 10 копеек.
За отвагу.
Под голубейшим майским небом у высоченных дерев на ярко-зелёной траве-мураве устроились отдохнуть после утреннего рыбоужения отец с пятилетним сыном. Ушицей насытились, расстелили старое выцветшее армейское одеяло, разделись до трусов, улеглись. Ветерок кожу ласкает, тепло, покойно. Отец на спине лежит, от яркого солнца глаза локтевым сгибом прикрыл, сынишка из травы «петушка-курицу» добывает, муравьев и прочих букашек исследует.
Отец уже и подрёмывать стал, но надоело мальчонке травами с насекомыми забавляться, давай он отца родного изучать:
- Пап, а пап? А что это у тебя на коленке?
- Это меня крокодил укусил, - бормочет отец сквозь дрёму.
- А за что?
- Маму-папу не слушал.
- А на руке почему кожа неровная?
- Обжёгся, когда спичками баловался.
- А что это за ямка у тебя на плече?
- Это в меня фашист стрельнул.
- А за что? - Пропала дрёма у отца:
- За то, что в дом свой я его не пускал.
- Не пустил?
- Не пустил.
- А тебе больно было?
- Больно, сынок. - Посидел мальчонка, подумал, потом вдруг кинулся на шею отцу, прижался крепко и расплакался.
Гладит сына по головке отец, утешает его, а сам вспоминает.
Майское голубое небо украшено мелкими белыми облачками, как потолок - клочками ваты, нанизанными на нитку к Новому году. Внизу земля-матушка, хоть и в отметинах вся от взрывов, изувеченная траншеями-окопами да порушенными и от гари чёрными городами-селениями, а всё равно зазеленевшая уже, плавно плывёт. Плывёт в сторону, глазу недоступную, но сердцем, умом, душой и всем естеством желанную - в сторону дома родного. На восток.
Меж небом и землей парнишка девятнадцатилетний млеет. Передышка нежданно-негаданная и радостная в войне случилась - еле доскреблись до тыловой службы в пикирующем бомбардировщике своём, латанном-перелатанном, с двигателями, разнобойно чихающими, а получили взамен новёхонький аппарат бомбометательный. Запах заводской ещё в кабине, крылья блестят свежей краской так, что и пыль хотелось вытереть с них на земле. Ровно и дружно моторы лопасти сияющими кругами вращают.
Ультрафиолет без потерь поступает сквозь прозрачный, без единой царапины астролюк кабины и греет так, что и шлём на затылок сдвинул стрелок-радист и комбинезон расстегнул. Утренний свет до того слепит, что как ни моргал-жмурился, но отвёл глаза, а на втором часу полёта так и вовсе отвернулся воин от стороны восточной. К мыслям-желаниям юным своим, весной да передышкой внезапно разбуженным, весь обратился.
Мечтал да наслаждался боец воздушный, пока не ударило его больно и горячо в плечо сзади и не толкнуло, да так, что развернулся он на вращающемся кресле в нужном направлении - второй «мессер» в атаку нёсся сверху, со стороны солнца.
Кое-как прицелившись сквозь осколки разбитого астролюка, нажал он гашетку пулемёта ответно трассе пуль, летящих прямо в него. Мелькнула тень по кабине, не видел стрелок, как дальше валиться стал коршун вражеский без куска крыла, - первого «мессера» выцеливал, что опять в атаку заходил. Ничего иного не видел, не слышал и не чувствовал он и, нажав, не отпускал гашетку, пока не задымил и к земле не устремился супостат.
«Есть такое дело»! - после этого и нестерпимую боль стрелок ощутил, и дым с языками пламени из правого двигателя увидел, и полёт неровный, снижающийся заметил.
Не дотянув до лесной полянки, вначале за сенокосилку поработал бомбардировщик, до опушки деревья состригая, а потом и за трактор, колею в земле глубокую пропахивая.
Разъярённый командир выбрался из кабины не самолёта нового уже, а горящих его останков, и пошёл, хромая, к стрелку, который сползал из своей кабины на землю. «Раззудись плечо да размахнись рука», - от души заехал командир кулаком в самолётную обшивку вместо раззявы-стрелка (рухнул тот в беспамятстве на землю в момент командирского замаха). Потирая ушибленный кулак, увидел тогда командир и залитый кровью комбинезон на стрелке и кровавую полосу на обшивке самолёта...
Блеклое от жары небо, солнце - что глазок мартеновской печи. Тридцатилетний юбилей со дня Победы. Жарко и душно было в школьном спортзале, где чествовали ветеранов, а в классе и вовсе не продохнуть от потока солнечного тепла, льющегося из окон, и множества юных тел.
- Товарищ полковник, расскажите, пожалуйста, за что вы медаль «За отвагу» получили, - громким и звонким голосом произнёс пионер заученную фразу.
Освободил ветеран руки от букетов колючих роз и тюльпанов, пыльцой пачкающих, поправил ворот рубашки и пионерский галстук, поверх повязанный, незаметно потёр плечо, ноющее под весом иконостаса орденов-медалей на парадном кителе, откашлялся и приступил:
- В одна тысяча девятьсот сорок четвертом году я проходил службу в качестве стрелка-радиста N-ой эскадрильи N-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка. Наш полк, под командованием..., в составе N-й воздушной армии, которой командовал..., Первого украинского фронта принимал участие в боевых действиях по освобождению братского польского народа от немецко-фашистских захватчиков...- Вытирает пот платком с лица и седых висков своих ветеран, продолжает далее историко-публицистическое повествование:
- Выполняя приказ командира полка, наш экипаж вылетел в тыл для плановой замены самолета. На обратном пути самолет был атакован парой фашистских истребителей «мессершмит». Ответным огнём оба вражеских истребителя были сбиты, за что я был представлен к медали «За отвагу»...
Не видно майского неба, утренний свет тусклым и размытым поступает сквозь давно немытые окна подъезда хрущёвской четырёхэтажки. На лестничной площадке сухонькая сгорбленная старушка суетится - с входной двери квартиры надпись, кем-то подло сделанную, намыленной тряпкой стирает. Поверх таблички: «Тут проживает участник Великой отечественной войны», - размашисто и во всю ширины двери обещано на украинской «мове»: «Что немцы не сделали, то мы доделаем».
Накануне приходили рукопожатием обменяться в честь 60-летнего юбилея со дня Победы ветераны Украинской Национальной Армии - бандеровцы, узаконенными «хероями» марширующие со свастикой на рукаве по «незалэжной» Украине. Не смог ни услышать их, ни руки им пожать глухой и недвижный участник Великой отечественной войны. Вот и пришлось старушке - моложе она на два года и инвалид войны 2-й группы всего лишь - вместо него сердечным приступом «отбомбиться». Появилась после их визита и надпись на входной двери, увенчанная свастикой.
Ранним утром собралась старушка за продуктами на рынок идти, надпись обнаружила и трудится теперь, чтоб перед соседями не стыдиться. Ох, и тяжко же оттирается чёрный, жирный и широкий след фломастера!
Усердствует старушка, настроение себе приятными воспоминаниями поднять пытается. «Сын вчера телеграмму поздравительную прислал, внук звонил, тоже поздравлял, да плохо нынче телефон работает - не слыхать было ничего. Хорошо, телефонистка с работы мимо шла, занесла и телеграмму и то, что записала из сказанного внуком. Славная она, Иришка. Вот бы их с внуком свести», - мечтает себе.
Умаялась она поднятыми руками верхнюю часть двери тереть, остановилась дух перевести, размышляет про себя: «Что сын, что внук, оба говорят-пишут: Всё нормально, - а поди, узнай, как оно у них на самом деле. Сын, когда из Афганистана вернулся, тоже звонил: Мама, не волнуйся. У меня всё нормально. А оказалось, из госпиталя звонил, когда осколок у него из головы извлекли. Вот и сейчас в телеграмме обратным адресом Москва с почтовым ящиком указана, а служит-то он в Сибири. И внук из Ханкалы какой-то звонил, Иришка говорит, на юге где-то, Ханкала эта».
«Спаси и сохрани их, Господи! Укрепи дух их и дай им силы выстоять»! - Крестится по многолетней привычке торопливо-украдчиво и, сурово сведя на переносице седые косматые брови, тянется бабулька тряпкой Победу добывать.
Божественное.
Не передать словами восторга, с каким обнимаешь всю планету сразу, когда летишь-стремишься к ней в затяжном прыжке c высоты этак трёх тысяч метров!
Выше уже не так комфортно – и ветер обжигает прямо-таки космическим холодом, почему перед прыжком даже самым жарким летним днём одеваешься, как на полярную зимовку, и кислород приходится потреблять из маски, воняющей резиной.
Но никогда не забыть не ощущение полёта даже (экстрим в чистом виде, адреналин в крови зашкаливает - а как же!), а практического подтверждения смутного до того подозрения: «Мать-Земля, я - твой сын»! – и хочется повторять его снова и снова.
Ещё больше убеждаешься в этом, когда, стремясь обратить тебя в ничто, вокруг рвётся огнём, свистит и смертно воет железо, столько и в таком разнообразии напридуманное «вершинами мирозданья» для истребления всего живого, что мама не горюй. И хочется не просто в наивысшем экстазе слиться с землёй, а раствориться в ней, стать незаметнейшей её частью.
«Атеистов в окопах нет». – Не зря взывал солдат-безбожник революционной бонапартовской армии: «Господи, если ты существуешь, спаси мою душу, если она у меня есть»! После такого наглядного подтверждения существования Бога вряд ли удастся избавиться от восприятия себя неотъемлемой и ничтожно малой частью безграничного мира.
И какими глупостями после того начинают казаться сами понятия «рождение-жизнь-смерть», не говоря уже о всяческих религиозных, мироустроительных и прочих теориях-подпорках, придуманных «хомами сапнутыми» себе в утешение!
Взятие рейхстага.
Время близилось к полудню, и клёв сошёл на нет. Чтобы занять чем-нибудь образовавшуюся в рыбоужении паузу, попросил я отца:
- Бать, расскажи, как рейхстаг брал.
Отец достал из кармана носовой платок, тщательно прополоскал его в реке, завязал узлами уголки и с видимым удовольствием водрузил на припечённую солнцем голову получившийся влажный чепчик.
После всех этих неторопливых движений, (имеющих цель, как я полагал-надеялся разжечь интерес к долгому увлекательному рассказу о захватывающих героических подвигах), отец моих ожиданий не оправдал и с ленцой в голосе дал краткий, но исчерпывающий ответ:
- А чего там рассказывать? Наш полк базировался на полевом аэродроме совсем рядом с Берлином, вот многим и захотелось посмотреть поверженную столицу вражеского государства. Комэск (командир эскадрильи) "эмку" дал всего на полдня.
Набились в неё все желающие, как селёдки в бочку, и поехали по разбитой дороге, которую сами же бомбили. И в самом Берлине тоже еле двигались посреди сплошных развалин. Кругом пыль, гарь, вонь – ничего интересного. Пока добрались, уже и обратно надо было ехать.
Я только и успел, что малую нужду справить на этот самый рейхстаг.
Народ и армия.
До чего приятно встретить человека в лесу после многодневных странствий! А уж если, усталый и продрогший до костей, набредёшь зимой на избушку жилую, да хозяин окажется приветливым и нескучным, тут уж и подавно – праздник души, и уходить не хочется.
Вот так и мне свезло однажды. Ещё и отставным военным оказался хозяин зимовья. Отужинали шурпой, чаю попили, прибрали со стола, устроились на топчанах удобных. Слово за слово, под треск дров в печке, сваренной из бочки-двухсотки, изложил он мне побасенку свою…
- Армия – особый мир, везде и во все времена живущий по своим законам. Происходящее с народом конечно же отражалось на армии, и сама армия, и отношение народа к ней на моих глазах весьма существенно менялись. Но, повторюсь, это – особый мир, живущий по своим гласным и негласным законам. И конституция с прочими идеологическими надстройками на словах-то в армейской среде ещё как поминаются, а на деле именно что в самой что ни на есть глубокой части тела они. Объяснение этому чисто по-человечески очень простое и понятное – не помогут тебе выжить в бою никакие идеи-лозунги. Устав – закон воинской жизни, и приказ командира – закон для подчинённого. Без этого просто нет армии.
«Учиться военному делу настоящим образом», – вот что главное, как, впрочем, и в любом другом деле. По этой причине плохо относились в советские времена к особистам, политрукам, ну, и к штабным со снабженцами. И среди них, конечно же, немало встречалось достойных людей, но больше в виде исключения, и с течением времени всё меньше и меньше таковых встречалось.
Отдельная тема – переменный состав. Что за сброд раньше призывался служить в армию! И до чего же утомительно и как бессмысленно было в мирные «застойные» годы не пойми кого и зачем учить военному делу надлежащим образом! И наоборот, как раз по той причине я оказался в кавказских горах, что этих кое-как обученных или вовсе необученных детей 18-летних на верную гибель кидали. Некому просто оказалось учить – угробили кадровую армию самым демократическим образом, и гибли пацаны ТЫСЯЧАМИ!
Раз уж зашла об этом речь, поведаю, как в Чечне оказался. Было у меня перед тем подлейшее приключение в афганской войне. Два долгих года выкарабкивался после того приключения, а как оклемался слегка, оказалось, что и армия не нужна вовсе, и чтобы продолжать служить, надо было отречься от всего, чему раньше присягал. Тот же самый деятель, который брызгал слюной, требуя исключить меня из партии за отказ подавлять таллиннскую забастовку в 70-х годах, и зело возвысившийся в чинах с той поры, так же рьяно требовал от меня присяги уже «демократическим свободам энд ценностям».
«Справедливость! Долг! Честь! Пустые эти слова для тебя дороже дочери!» - вопила вторая жена, когда уволили меня из Вооружённых Сил без воинской пенсии. Впрочем, и первая жена в молодости тоже ревела белугой при расставании: «Опомнись! Война давно закончилась! Почему нельзя просто жить, а надо всё время воевать»?!! - Но во второй раз ситуация и впрямь была не очень – ни здоровья, ни денег, ни малейших перспектив на будущее в продемократизировавшейся державе не было, а дочка ещё как была и кушать хотела.
В начале девяностых годов проведал я Марью-кудесницу свою, возвращался поздним вечером электричкой из Твери в Москву. Полным ходом шла «прихватизация». Умненькие Березовские, Ходорковские, Абрамовичи, Чубайсы и прочие «демократизаторы», кому совесть позволяла, вовсю разворовывали державу, в нищих обращали быдло-народ. С утра тверские, плечом к плечу стоя, пёрлись в столицу на работу и за харчами, вечером так же плечом к плечу, но с уже заполненными тележками на колесах, возвращались. А временем позже в электричках бандиты хозяйничали.
И тогда ввалились четверо, давай у пассажиров карманы облегчать. Наискосок от меня сидел мужик моих лет в бушлате, типа армейского, без знаков различия, лицо у него шрамом страшно изуродовано было. Переглянулись мы с ним, кивками уговорились на мероприятие, знаками обозначили схему взаимодействия и вломили всем четверым.
И вот что интересно - ни одна ****ь мужеского рода (хоть и полупустым вагон был, но штанов в нём хватало) не поддержала нас, пока мы пластались. Я тогда в таком техническом состоянии был, что отключался, если со стула резко вставал, от собственных телодвижений в глазах темнело, и напарник был не намного здоровее меня (оказался инвалидом 3-ей группы), однако осилили-победили (очень кстати торчала из сумки одной из пассажирок ручка небольшой, но увесистой чугунной сковородки). Ну, и самое смешное - какой же демократический визг и вой по завершении подняли те, за кого мы вроде, как и воевали: «Звери, а не люди!» - и тэдэ с тэпой!!!
При первой же остановке выгрузили мы на перрон тела (живые тела, только неподвижные малость), а потом до самой столицы в тамбуре беседовали. Из «ментов» оказался напарник. Жил и служил участковым в Грозном, там же его и порезали нацосознавшиеся, как вырезали и десять с лишним тысяч проживавших там русских (а за русских шли все не-чеченцы). Не за независимость, во имя идеалов демократии или веры аллаховой убивали-резали, а только за то, что русскими были…
У меня в жизни время от времени такие совпадения бывают, что аж волосы дыбом – мужик возвращался с проведывания сына в Твери!!! Тоже выперли из органов без пенсии, тоже увечье воинским отказались признать (а порезали его, кроме лица, так, что год по больницам валялся). Пока он защищал конституционный порядок, жена с ним развелась. Ментам ведь, как и военным, перестали жалованье платить, когда «перекройка» началась.
От него, очевидца, а не из Средств Массовой Идиотизации, узнал я тогда впервые, что грядёт в ближайшем будущем. Справедливости ради надо сказать, что не весь чеченский народ, как один, затевал беду эту, были многие категоричные противники суверенизации. И как же подло их потом кинули «демократизаторы расейской педерации»! Изничтожали их жестоко и безбоязненно так же, как и русских…
Навестил я в столице коллег, уточнил полученные сведения и отбыл с тем в Якутию. "Меня это больше не касается", - сказал тогда сам себе. Я и не вор, и не торгаш, и не перестроившийся нисколько, потому одна дорога мне лежала – в лес. Разыскал я Красноштана (так все без исключения звали его в посёлке), как раз ненадолго он в посёлок выехал пушнину сдать и запасы пополнить.
Легендарной личностью, надо сказать, был Василий Васильевич Красноштанов. Всю Великую отечественную войну он отснайперил и был награждён многими орденами-медалями. А когда после войны пришло ему время демобилизации по возрасту, сам Василий Филиппович Маргелов, истинный основатель и командующий ВДВ, лично его просил остаться, всяческие повышения обещал. Но отказался Красноштан и уехал на родину охотить и рыбалить.
Познакомился я с ним, когда в 80-х годах в отпуске шлялся по якутским лесам и набрёл на его зимовье, что на берегу водохранилища было. Вдвоём с бабой Матрёной (русской красавицей она в молодости была, на голову выше и вдвое толще Красноштана) коротали они таёжный досуг, когда дети их выросли-разъехались… Вот, опять, не чудо ли было увидеть в случайном зимовье эмблемы ВДВэшные – нарисованные на стенах купола парашютные, украшенные понизу белыми гусиными крыльями?!...
А тогда обратился я к Красноштану с просьбой помочь мне выбрать место обитания. Хоть и приходится полчеловека на квадратный километр якутской тайги, а границы охотничьих угодий оберегаются строго. Не мудрено и жизни лишиться, так что и не найдут тебя, коль без спросу на чужую территорию сунешься.
Посоветовал мне Василий Васильевич охотучасток почти что в Красноярском крае. И собачку свою Умку в напарницы мне дал, сучку годовалую, чистокровную восточно-сибирскую лайку из иркутского питомника. От неё потом и Сунька произошёл, когда она, течная, удрала с полярным волком погулять. Помог он мне завезти всё необходимое для строительства зимовья, а дальше судьбе было решать. Лес, он ведь и лечит и от всего лишнего избавляется. Построил я зимовьё, там и правил тело-душу, охотил, карасей в озере ловил, изредка в посёлок выбираясь.
…Обитал когда-то в якутских лесах бывший политзаключённый – хирург, которого по знаменитому «делу врачей» упекли. Выжил он в лагерях и дожил до амнистии по старости, поселился в глухомани, от людей подальше. Охотил, выходил изредка к трассе мясо-пушнину на соль, муку и патроны поменять. Все дальнобойщики его знали. И вот перестал он появляться. Не утерпел один водила, организовал поиск, и нашли его, уже полуистлевшего, повешенным в землянке. Позже выяснилось, что наведались к нему якуты, попросили попользовать охотника, которого медведь порвал. Заштопал как следует бывший зэк потерпевшего, а сам как вернулся, так и повесился. Говорят, зарок он дал – никого не лечить более…
Не зря говорится, что благими намерениями выстлана дорога в ад. Вот и я не знаю, вернулся бы к «нормальной» жизни, если б не затеялся расстрел из танков Белого Дома в Москве. Парторгу поселковому тогда пообещать-то я пообещал, что пулю получит первый, кто сунется требовать с меня присягу новой власти, а сам заинтересовался: что это опять в державе деется? Да дочку поехал навестить, опять с коллегами перетолковал и тогда уже стал готовиться к чеченской войне - подписался на заготовку оленины в составе бригады оленебоев. Ну, да это совсем другая история…
Так у меня всю жизнь и идёт – сперва ненароком о чём-то услышу, спустя время подробнее узнаю от участников-очевидцев, а потом уже на личном опыте изведаю, что называется, по самое не могу.
