«Бездетные бабы глядели на них, умиляясь. Каждая норовила погладить по головке или что-нибудь спросить.
Наталья мелко перекрестилась и прошептала:
— Царица небесныя, ня оставь нас, прябудь с намя! Подсоби нама севодни! Дай нама вернутьси к вечере у деревню с робятишками. Да штоба санкАми нам стали аль доченьками».
Часть 14
— Конечно! — обрадовалась Пелагея. — Вы же педагог! Какая отличная идея! Только нужно спозоранку. В пять утра уже трогаемся. Сможете так рано? Вы же не деревенский, не привычный вставать раньше петухов.
— Готов хоть сейчас, — рассмеялся учитель.
Пелагея подхватила его задорный смех.
Но учитель вдруг стал серьезным и тихо сказал:
— Бывало и по четверо суток не спали, а потом марш-бросок. Идешь и спишь…
— Простите! — смутилась Пелагея, поняв, что болтанула глупость.
Человек воевал, а она его уличает в том, что, дескать, городской, пороху деревенского не нюхал. А он нюхал настоящий, боевой, не деревенский. А это всем порохам — порох.
Вышла Валя и разрядила напряжение. Она поздоровалась и принялась приглашать учителя:
— Петро Иваныч, милости просим. Чай поспел, а можат, исть? Кулеш знатный у мене севодни.
— А вот сегодня не откажусь! — улыбнулся учитель, и все в очередной раз заметили, какая у него добрая и лучистая улыбка.
Пелагея внимательно посмотрела на него и подумала: «Такой красавец! Видно, от баб отбоя не было, пока холостой был!»
Она почему-то была уверена, что Петр был верным мужем и не смотрел по сторонам после свадьбы.
Петр Иваныч отведал Валиного кулеша и попросил добавки со словами:
— Знатный кулеш! Такой моя бабушка Прасковья Сергеевна готовила. Тоже деревенская была, крепостная.
Пелагея с интересом посмотрела на Петра:
— Из наших краев?
— Нет, из Архангельской губернии.
— Ого, а как же здесь оказались?
— О, это длинная и весьма интересная история. Расскажу как-нибудь.
— Ну хоть намекните! — попросила Пелагея.
Глаза Валентины тоже загорелись от интереса:
— Любовь либошто?
— Угадали, Степановна. Мой дед влюбился в бабушку без памяти, а было ей всего пятнадцать лет, и крепостная к тому же. Пошел дед к барину, он был вольный, да тот на него только руками замахал: что ты, что ты! А бабушка моя была из рода кружевниц. Такие плели кружева знатные! Барин тот за границу их вывозил, продавал дорого. Делать нечего, уехал дед мой Феофан ни с чем. А когда вольную всем дали, так он бегом побежал в ту деревню, Хвостово… да заболел по дороге, тиф или еще что-то, в общем, провалялся почти два месяца в бреду, но как только очнулся, слабый, худой, но дошел до любви своей. Все сложилось у них, хорошо жили в любви, шестнадцать детей бабушка родила.
— Вот это да! — восхитилась Пелагея.
— И у нас Хвостово есть! — непонятно к чему сообщила Валя. Было видно, что ее потрясла история любви, а, может, она свою вспомнила, только непрошенные слезы прокатились из глаз женщины, она засмущалась и засуетилась:
— Чаю, чаю, давайте чайку выпьем. Пряники у мене есть. Севодни у сельпо давали.
…Утром Анфиса отпросилась у звеньевой на весь день, объяснив нужду так:
— Поеду до дядьки своева в Бурное. Хворает он шибко, подсобить надо.
Сильно удивилась звеньевая — худая баба Анисья.
— Таки откудава взялси у тебе тама дядька? Ня было жа ника…
— Да ты чавой, усю мою родню знашь? — усмехнулась Анфиса.
— Уроде тово.
— Ня знашь. Отпускашь аль нет? Говори!
— Ехай, — коротко ответила звеньевая. — Коль надоть. Што жа мужик хворый тама один. Негоже…
Тем же утром бабы, отпросившись у самого председателя и сообщив ему, с какой целью едут в город, во главе с Пелагеей и учителем тронулись в путь на двух подводах.
На одной из них, весело болтая ногами и похрустывая морковками, сидели Настенька и Егорушка.
— Ну как тебе у тетки Глаши? Нравится? — спросила Настя.
Егор кивнул:
— Очень нравится. Она мне вчера пирожков напекла! Такие вкусные! Спать на кровать уложила, а сама долго сидела рядом со мной, плакала. Я потом ее обнял и сказал, что никому в обиду не дам. Хотел ее успокоить, а она еще сильнее расплакалась. А потом молилась долго, все шептала и шептала. Нась, а ты как думаешь, тетка Пелагея и баба Валя не обиделись на меня?
— За что? — удивилась Настя.
— Ну как? Я же ушел.
— Егор, ну ты же не сын тетке Пелагее! Чего обижаться?
— Ну не знаю! Думаешь, не обиделись?
— Нет! Они рады! Ой, ну не потому что ты ушел, нет, а просто…
— Я понял! За меня рады! И за тетку Глашу.
— Да! Егор…
— Чего?
— А ты будешь ее мамой называть?
Егор выпучил глаза:
— Не знаю, — прошептал он. — Не подумал об этом. А ты?
— Что я?
— Ну ты будешь тетку Пелагею мамой называть?
— И я не знаю! Не подумала об этом!
Дети тяжело вздохнули.
Бездетные бабы глядели на них, умиляясь. Каждая норовила погладить по головке или что-нибудь спросить.
Наталья мелко перекрестилась и прошептала:
— Царица небесныя, ня оставь нас, прябудь с намя! Подсоби нама севодни! Дай нама вернутьси к вечере у деревню с робятишками. Да штоба санкАми нам стали аль доченьками.
Бабы затянули красивую песню, Пелагея вместе с ними. Петр сидел рядом и слышал, какой у нее чистый красивый грудной голос. Он любовался ею, совершенно не думая о том, как бы он ее целовал или что другое… Его чувство к ней было светлым и чистым как к женщине-матери, как к герою войны. На груди у женщины красовался Орден Красного Знамени, и это означало, что она вынесла с поля боя больше сорока раненых. Но также Петр полностью осознавал и свое другое чувство: ему хотелось ее видеть все время, быть с ней рядом, говорить с ней, слушать ее. Была ли это любовь, он не мог сказать, но эта женщина притягивала его как магнит. Делать какие-то попытки к сближению он не был готов, ему казалось, что она совершенно равнодушна к нему. Ах если бы он только знал, что почти то же самое испытывает и Пелагея! Ей тоже нравился учитель. Она не думала о нем, как о возможном партнере, но как о друге. Ей нравился его прямой взгляд, цепкие глубоко посаженные зеленые глаза, густые светлые брови, такие же светлые волосы. Пелагея даже поймала себя на мысли, что хочет потрогать их. Но пока это было невозможно. Так потихоньку, не торопясь, доехали до райкома. Петро помог Пелагее сойти с телеги, они оказались так близко, что ощутили дыхание друг друга.
— От вас пахнет малиной! — шепнул Петро.
— Я горсть успела собрать перед выходом, — также тихо ответила Пелагея. — А от вас одеколоном! Откуда? Так приятно!
— Трофейный! — пояснил Петр.
Ничего не ускользает от взгляда деревенских. Тут же посыпались шуточки и от баб, и от деда Тимохи.
— Петро Иваныч, ты мотри, посторожнее, Палашка — баба сильная!
— Одной схватить, а другой прихлопнеть!
— Она, знашь, до войны-то телят на себе таскала.
Петр Иваныч удивленно посмотрел на Пелагею.
— Было дело, — подтвердила она. — А куда деваться?
А Настя так и прямо спросила, хорошо, что тихо:
— Тетка Пелагея, а ты если за Петро Иваныча выйдешь, так к нему в школу уйдешь? Или он к нам в хату придет?
Пелагея покраснела до корней волос и быстро посмотрела на учителя, не слышал ли он. Но Петр принялся шутить вместе со всеми, мягко переведя тему на колхозную жизнь. Пелагее это понравилось, что он не рассердился на шутки, а развеселился. Деревенские это ценят.
— Настя, с чего ты взяла? — ответила она девочке. — Никто никуда не придет и не уйдет.
— Не бросишь меня?
— Да ты что? С чего такие разговоры? Никогда я тебя не брошу!
— Обещаешь?
— Слово коммуниста. Устроит тебя?
Вместо ответа Настя крепко обняла Пелагею.
Татьяна Алимова
Все части повести здесь ⬇️⬇️⬇️
Предлагаю к прочтению ⬇️⬇️⬇️
