Из записок к книге «Тень смертная»
...О сколько нам открытий чудных готовят открытые, наконец, архивы ГПУ - НКВД.
Хочу в связи с этим поведать вам одну интереснейшую и сильно поразившую меня штучку. В начале августа 1936-го года закончился Первый московский процесс — «процесс шестнадцати» — первый из так называемых «московских процессов», показательный суд над группой бывших руководителей партии, ставших вдруг активными участниками оппозиции, возглавляемой известным Львом Троцким. Поразительное не в этом, это, скорее печальное.
А черезвычайно поразило меня лично вот что.
21 августа в газете «Правда» выходит коллективное письмо с заголовком — «Стереть с лица земли!», подписанное именно и тоже шестнадцатью самыми идейными и известными тогдашними писателями. Подчеркну ещё раз — и заговорщиков из врагов народа в том списке было ровно шестнадцать.
Шестнадцатью подписантами в списке ровно с таким же количеством обречённых были:
В.П. Ставский,
К.А. Федин,
П.А. Павленко,
В.В. Вишневский,
В.М. Киршон,
А.Н. Афиногенов,
Б.Л. Пастернак,
Л.Н. Сейфуллина,
И.Ф. Жига,
В.Я. Кирпотин,
В.Я. Зазубрин,
Н.Ф. Погодин,
В.М. Бахметьев,
А.А. Караваева,
Ф.А. Панфёров,
Л.М. Леонов.
Тут представляется мне такая картинка, достойная, может быть, гротескного, подтверждающего непостижимость здравого смысла пера Эжена Ионеску или даже Франца Кафки. Являются в соответствующее учреждение шестнадцать цветов новой русской литературы. Им дают список из шестнадцати же имён вполне ещё живых людей и говорят — поставьте пожалуйста галочку против того, кому не стоит дальше коптить социалистическое небо, или на которого, может, имеете особо сердитый зуб. Или, лучше, распишитесь против нужной фамилии, а мы уж знаем, что с ними сделать.
«А что вы с ними сделаете?», — любопытствуют, наверное, ведущие писатели нового времени.
«Ну, знаете ли, вы прямо, как дети малые, — отвечают им. — Наше дело известное, в ЦК, к примеру, цыкают, а в ЧК, соответственно, чикают».
И вот интересно мне, против которой фамилии расписался непревзойдённый Борис Леонидович Пастернак?
Впрочем, может быть и даже скорее всего дело совсем не так было. Но как бы оно ни было, подписью будущего нобелевского лауреата в том числе тоже открывается кровавая эра тридцатых годов:
«Пуля врагов народа метила в Сталина. Верный страж социализма — НКВД схватил покушавшихся за руку. Сегодня они — перед судом страны. <...> Но кто же так нагло покушается на наши судьбы, на душу и мудрость наших народов — на Сталина? Агент фашистской охранки Фриц Давид. На что он способен? Из-за угла убить вождя человечества, чтобы открыть дорогу к власти диверсанту-террористу Троцкому, диверсантам-террористам, лжецам Зиновьеву, Каменеву и их подручным. Наш суд покажет всему миру, через какие смрадные щели просовывалось жало гестапо, этого услужливого покровителя троцкизма. Троцкизм сделался понятием, однозначным подлости и низкому предательству. Троцкисты стали истинными служителями чёрного фашизма. <...> История справедлива. Она отдает социализму лучшие человеческие силы, создавая гениев и народных вождей. Фашизму история оставляет самые низкие отбросы, подобных которым не знал мир. <...> Гнев народа поднялся великим шквалом. Страна наша полна презрения к подлецам. Старый мир собирает последние свои резервы, черпая их среди последних предателей и провокаторов мира. Мы обращаемся с требованием к суду во имя блага человечества применить к врагам народа высшую меру социальной защиты».
Написано остро, с блеском, весь гнев и негодование ярко и талантливо выражены. Кто-то из этих подписантов и сочинил, понятное дело, этот великолепный текст.
Говорят, после того, как он, Борис Пастернак, предал Мандельштама, он необыкновенно переживал. Ложка ему в рот не лезла. Что-то сомневаюсь я. Он к тому времени уже пообвыкнуть должен был к угрызениям совести.
Вот, например, как пишет об этом в своём дневнике литературный критик Анатолий Тарасенков: «Выступая на активе "Знамени" 31 августа 1936 года, я резко критиковал Б.Л. за это. Очевидно, ему передал это присутствовавший на собрании Асмус. Когда после этого я приехал к Б. Л., холод в наших взаимоотношениях усилился. И хотя Б.Л. перед наступавшей на меня Зинаидой Николаевной, которая целиком оправдывала поведение мужа в этом вопросе, даже несколько пытался "оправдать" моё выступление о нём, видно было, что разрыв уже недалёк».
И нет тут ни слова о том, что он, Пастернак, как-то особенно переживал это событие, отзывал свою подпись, хотел выпить пузырёк йоду. Есть только желание оправдать себя, опять явиться чистым из довольно мутных обстоятельств. Говорят так же, что ну никак не можно было в этом деле увернуться Пастернаку, мол и к стенке можно было угодить. Почему же тогда цитируемый критик Тарасенков не побоялся «резко критиковать» Пастернака за подпись под убийственным письмом, да ещё и публично, на писательском активе. Ведь он понимал, наверное, что это его выступление бросает тень и на само письмо. Как и на методы официального воздействия на общественное мнение. О том, что он никакого отношения к своей подписи под расстрельным письмом не имеет, что ничего не знал о нём, пока не увидел в газете, когда уже поздно всё было, стал Пастернак публично утверждать только через двадцать лет. А прежде, есть такие свидетельства, успокаивал себя тем, что подпись под подобными письмами считалась знаком официального доверия и милости. Опять инстинкт выживания.
Или вот Шолохов, он не только не ставил тогда где попадя свою подпись, но, наоборот, не боялся писать Сталину необычайно дерзкие письма в защиту жертв начавшегося убийственного политического беспредела. Вот одно из его писем той поры: «Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдается в руки следователей, глубоко порочен; этот метод приводил и неизбежно будет приводить к ошибкам. Тех, которым подчинены следователи, интересует только одно: дал ли подследственный показания, движется ли дело… Надо покончить с постыдной системой пыток, применяющихся к арестованным. Нельзя разрешать вести беспрерывные допросы по 5–10 суток. Такой метод следствия позорит славное имя НКВД и не даёт возможности установить истину».
Ну, а вот и тот список, к которому приложил руку товарищ Пастернак, о котором товарищ Сталин сказал: «Вы плохой товарищ, товарищ Пастернак»:
Зиновьев, Григорий Евсеевич
Каменев, Лев Борисович
Евдокимов, Григорий Еремеевич
Бакаев, Иван Петрович
Мрачковский, Сергей Витальевич
Тер-Ваганян, Вагаршак Арутюнович
Смирнов, Иван Никитич
Дрейцер, Ефим Александрович
Рейнгольд, Исаак Исаевич
Пикель, Ричард Витольдович
Гольцман, Эдуард Соломонович
Круглянский, Илья-Давид Израилевич (Фриц-Давид)
Ольберг, Валентин Павлович
Берман-Юрин, Конон Борисович
Александр Эмель
Лурье, Натан Лазаревич
Через четыре дня, после того как в «Правде» появилось жаждущее крови письмо шестнадцати литераторов, потребовавших стереть с лица земли шестнадцать же террористов и врагов народа, все они были расстреляны. Страна вплотную приблизилась к тридцать седьмому году. Запомним тех, кто перерезал ленточку предстоящему кошмару...
Впрочем, тут как взглянуть. Ведь тридцать седьмой год можно считать и мерой возмездия тем, кто славно порезвился и попил народной кровушки, начиная с семнадцатого года... Но не думаю, что Пастернак подписывал кошмарный текст именно с этими мыслями. Подозревать шкурный интерес гораздо логичнее. Как говаривал тот же товарищ Троцкий, эволюция щадит лишь тех, кто более приспособлен...