УКУС АНАКОНДЫ

Наталья ИЛЬЮШЕНКОВА

Действие романа основано лишь частично на реальных событиях, черты некоторых героев списаны с реальных людей. Многие совпадения случайны, и потому роман не следует воспринимать за документальную повесть.

Часть 1. Загадки «Гермеса»

Анна приоткрыла окно автомобиля, в салон впорхнул теплый мягкий ветерок и обдал запахом поздней августовской листвы… Сидевший на переднем сиденье рядом с водителем Николай Евгеньевич чихнул, и Анна испугалась, что он проснется и опять заговорит, и тогда пиши- пропало, весь обратный путь будет испорчен трескотней не в меру болтливого мэра города. Она и так устала, был серьезный разговор с главным редактором, ей попало за то, что до сих пор не заключен договор об оказании информационных услуг с фирмой «Гермес».

Хотя она исправно уже дважды привозила в редакцию наличку из «Гермеса», передаваемую ей в каждую последнюю пятницу месяца юристом фирмы из рук в руки в конвертике, главный был не доволен. Наличка скапливалась, а оприходовать ее «Гермес» почему-то не спешил. Вот и сегодня уже понедельник, а с пятницы она все ждет, что юрист Вася-Промокашка привезет договор, подписанный главой «Гермеса» господином Борисом Иосифовичем Литровским, и оставшиеся десять тысяч денег.

Васю Кириллов из-за несколько инфантильной, хотя и смазливой, внешности и каких-то слишком угодливых манер, несмотря на уважаемую профессию и депутатский мандат в кругу общих знакомых прозвали Промокашкой, приклеив ему прозвище воровского «шестерки» из популярного фильма «Место встречи изменить нельзя. Вася - Промокашка обещал в пятницу, потом звонил несколько раз и говорил, что шеф в отъезде, просил перенести встречу на понедельник… Она уже позвонила главному редактору и сказала, что в понедельник в первой половине дня выезжает из Рыбацкого в редакцию, но Вася опять дал отбой. Что-то там у них опять было не готово, просил перенести встречу на вечер. Однако ехать ей все равно было надо. Во-первых, она должна была привезти зарплату всем сотрудникам – собственным корреспондентам «Золотого слова» в Рыбацком, во-вторых, сдать отчеты по опубликованным материалам за месяц, ведь их полагалось сдавать с 25 по 28 число каждого месяца, а сегодня было уже 29 августа, и трое коллег – собственных корреспондентов грозились убить за то, что она так все затянула… В-третьих, ей самой позарез нужны были деньги, ведь 1 сентября сын пойдет в первый класс. Она прождала звонка от Промокашки до обеда, потом стала звонить сама, юрист извинялся, просил подождать до вечера… Анна пропустила уже все утренние автобусы, и теперь если ехать на послеобеденном, то она уже может не застать бухгалтерию, а, значит, не получит зарплату. К тому же вернется поздно, а муж, строитель, на загородном объекте, и некому будет забрать малыша из садика… В общем, она уже металась и нервничала из-за этого проклятого «Гермеса», как вдруг вспомнила, что в пятницу в городской администрации случайно услышала, что глава города Чумнов в понедельник собирается в областной центр.

С главой Рыбацкого Николаем Евгеньевичем Чумновым у Анны сложились хорошие, хотя и несколько взбалмошные, отношения. В этом году его выбрали главой Рыбацкого, а Анна была тогда главным редактором городской муниципальной газеты «Рыбацкие вести». В первый же день он нанес визит в редакцию в совершенно нетрезвом виде, наговорил с три короба, все путано и невнятно, наобещал, что скоро в Рыбацком будут золотые горы, и привел всех своим поведением в недоумение... Но потом велел своей свите сбегать за тортом и шампанским, потом еще и за водкой, всех напоил, чуть не сорвав выпуск газеты, и кончилось все тем, что он, в конце концов, всем понравился, все с ним обнимались и целовались. Женская половина называла его душкой, а мужская – настоящим мужиком… Окончание этого импровизированного банкета оказалось совершенно сногсшибательным. Он вызвал к редакции все имеющие в администрации легковые авто и развез всех двадцать сотрудников по домам. Анну же решил почему-то отвезти сам, причем, отправил шофера домой и сел за руль. Анна страшно сдрейфила, но отказать главе не посмела и села в машину с пьяным Чумой за рулем… Всю дорогу от травил байки о себе, своей семье, которую очень любил, о своем детстве в деревне Митрофаново Воронежской области, о бурной молодости в Воронежском инженерно-строительном институте, о красавице-жене, из-за которой он дрался чуть не со всем институтом, о прибытии по направлению в Рыбацкое СМУ, о карьере, о дружбе с губернатором и о том, наконец, как друг -губернатор велел ему баллотироваться в прошлом году на главу второго по величине города области с несколько сельским названием Рыбацкий… Анну он все-таки довез до дому живой и невредимой, но в течение этого весьма недолгого, но тяжкого пути она поняла, что ни в коем случае не сработается с таким мэром города. Она сама имеет такой же импульсивный и эмоциональный характер, так же уверена в себе и в своих способностях, как и он, так же может любому начистить физиономию, если посчитает нужным… Короче, все это вместе взятое значило, что два медведя в одной берлоге не уживутся. А на следующий день Анна Кондратьева отправилась к главе на прием и подала заявление об увольнении по собственному желанию.

Николай Евгеньевич был в шоке и все пытался выяснить причину. Притча о двух медведях в одной берлоге его не устраивала, из чего Анна сделала вывод, что он плюс ко всем проблемам характера еще и лишен чувства юмора, что окончательно укрепило ее в правильности принятого решения. Чума просил подождать, подумать, она согласилась повременить, но не больше месяца. В течение месяца они разругались еще раз десять, причем, дважды Анна швыряла в нового шефа (а ведь именно глава города был по уставу ее непосредственным начальником) газетные статьи, которые она публиковала без его ведома (при бывшем главе Анна привыкла к свободе, тот вообще никогда не вмешивался в газетные дела) и которые по каким-то нелепым причинам и самодурству ему не нравились…

Через месяц Алексей Михайлович Новацкий, главный редактор ведущей областной газеты «Золотое слово», в которой Анна работала до «Рыбацких вестей» простым корреспондентом и который очень ее любил и постоянно звал обратно, посоветовал ей не ссориться больше с Чумой, а уволиться тихо и спокойно, сославшись на то, что ребенок пойдет в первый класс, бабушка старая и больная, а муж имеет собственную строительную фирму и потому постоянно в разъездах… На том и порешили. Чумнов отпустил ее после этого тихо и мирно и даже разрешил ей присутствовать на секретных оперативках администрации. А через месяц после того как она уже возглавляла рыбацкий корпункт «Золотого слова», после двух критических публикаций в адрес Рыбацкой администрации и конкретно мэра Чумнова, Николай Евгеньевич пригласил ее к себе и предложил заключить договор об информационном обслуживании и выпуске при «Золотом слове» какого-нибудь приложения о Рыбацком. Это значило, что рыбацкий мэр как огня боится критики и таким образом «покупает» хорошее отношение «Золотого слова».

«Золотого слова» в области боялись практически все. Начальники, чиновники, депутаты, коммерсанты и прочие влиятельные люди. Ведь это была единственная более-менее независимая газета. То есть, конечно, она не плющила губернатора, но вовсе не из чувства страха, а более, во-первых, из чувства уважения, а, во-вторых, из чувства благодарности за то, что ежегодно губернатор заключал договор на информационное обслуживание на приличную сумму, а губернаторский департамент финансов старательно и без задержек перечислял указанную сумму.

Однако даже такие договоры не спасали чиновников и прочих важных особ от критики, они лишь смягчали ее и делали без так называемых «наездов». А поскольку чиновники, депутаты и коммерсанты вообще всегда в поле зрения прессы, а читатели любят читать о них именно что-нибудь критическое, то «Золотое слово» пользовалось огромной популярностью. Остальные газеты в области давно уже были кем-нибудь куплены или ангажированы…

Вскоре после предложения рыбацкого мэра в Рыбацкое приехал главный редактор «Золотого слова» Новацкий, сумму установили, договор подписали, и в тот вечер Новацкий с Чумновым выпили столько водки на брудершафт, что присутствовавшая при этом Анна, старательно делавшая вид, что пьет тоже и выливавшая водку в горшок с пальмой, поняла, что мэра, который может выпить больше, чем ее редактор, свалить очень трудно!

Приложение назвали «Рыбацкая слободка» (в память о бывшей до 18 века на месте Рыбацкого всем известной Рыбацкой слободке), и на плечи Анны Кондратьевой легла дополнительная нагрузка в виде ежемесячного выпуска четырехстраничной газеты с абсолютно положительными материалами о родном городе и абсолютно хвалебными одами в адрес рыбацких чиновников. Анну это раздражало, ведь она слыла непревзойденным во всей области мастером критических публикаций, собственных журналистских расследований, граничащих порой с настоящими детективами. Анне Кондратьевой коллеги из «Золотого слова» даже дали кличку Анаконда – как бы по первым двум слогам имени и фамилии. Главному редактору это так понравилось, что вскоре он принял решение всем заиметь подобные псевдонимы – не вымышленные имена-отчества типа Иван Иванов, а именно нечто оригинальное, названия каких-то животных, насекомых, природных стихий, героев хорошо известных художественных произведений. Условие одно - псевдоним должен соответствовать стилю журналиста. Так специалистка по убийственным разоблачительным публикациям Анна Кондратьева почти официально стала Анакондой, добрая и мягкая Лариса Смышляева -Тишиной, мускулистый качок Дима Рыбаков, пишущий о спорте и преимущественно о борцах и боксерах – Ван Даммом…

Анна привыкла, что ее острого пера боялись, а тут – слащавая «Рыбацкая слободка». Но постепенно она успокоилась, ведь в Рыбацком на самом деле было много хорошего, жили и трудились чудесные люди, к тому же подключились к выпуску трое других коллег, и все пошло как по маслу.

Критические статьи в адрес Чумнова-Чумы и его чиновников смягчились, но не исчезли совсем. Это служило причиной скандалов между Анной и Чумновым, но, имея сходные характеры и относясь друг к другу с достаточной долей уважения, оппоненты быстро утихомиривались. И Анна сто раз благодарила Бога за то, что во время приняла решение оставить пост главного редактора муниципальных «Рыбацких вестей». Она понимала, что Чума относится к ней все-таки хорошо, и не только потому, что побаивается как журналиста, но и потому, что уважает профессионала высокого класса.

Она и сама уважала в нем сильную упрямую личность, и профессионала тоже (до поста мэра он превосходно возглавлял департамент дорожного строительства при администрации области, куда был взят с поста начальника СМУ самим губернатором). Но общаться с ним долго было для нее утомительно! Разговор почти каждый раз заканчивался полным раздором, если не сказать больше… Но мирились они с Чумой быстро, и обиды друг на друга никогда не таили. Кроме того, с легкой руки мэра Анна подвязалась садиться на хвост кому-нибудь из подчиненных мэра, когда нужно было ехать в областной центр в редакцию. Это избавляло от утомительных трехчасовых дорог в душных автобусах, ее доставляли прямо до редакции, а потом заезжали за ней и в Рыбацком довозили до самого дома.

Вот и сейчас она ехала на чиновничьей машине, везшей самого мэра. Всю дорогу в областной центр Чума болтал без умолку и все ругал Анну за недавнюю критическую статью о депутате Борисе Иосифовиче Литровском, генеральном директоре и единоличном владельце фирмы «Гермес», занимающейся оптовымыи поставками алкогольной продукции, имеющей сеть ресторанов и баров и контролирующей нелегальный бизнес по предоставлению услуг девочек по вызову.

Дело в том, в нынешнем совете депутатов Рыбацкого произошел раскол, депутаты поделились почти пополам, одни на стороне мэра, другие – против мэра. И виной всему как раз и оказался строптивый характер Чумнова – Чумы. Он совершенно не умел договариваться и идти на компромиссы! На тех, кто по какой-либо причине выражал несогласие с его позицией, он начинал, говоря попросту, наезжать. Сначала вызывал к себе и предупреждал, потом пугал, потом увольнял, если имел такую возможность и депутат каким-то образом подчинялся либо ему, либо тому, на кого Чумнов имел влияние. А с бизнесменами обходился вообще просто: насылал налоговые проверки, полицию, писал в прокуратуру, отключал в фирмах и магазинах за малейшую задержку в оплате электроэнергию или тепло… В общем, меры были слишком репрессивными. И поскольку в Рыбацком таких наездов отродясь не бывало, а все бывшие мэры города были абсолютно демократичными, даже если это шло во вред великому делу процветания Рыбацкого, общественность изумилась, а депутаты восприняли репрессии с непривычки совсем не так, как надеялся Чумнов-Чума.

Половина, конечно, сломалась и безоговорочно капитулировала, полностью перейдя на строну мэра. Среди них был и хозяин «Гермеса» Боря Литровский. Собственно говоря, он и возглавил группу верных мэру депутатов, поскольку финансировал практически все их предвыборные кампании. Правда, таким сговорчивым Литровский стал далеко не сразу, первое время он еще ерепенился и показывал мэру зубы. Но после двух-трех проверок полиции и налоговиков угомонился и очень быстро сделал вид, что всегда любил и уважал Чумнова. С ним же в прочумновскую группировку отошли еще несколько депутатов- бизнесменов, якобы независимый адвокат Вася Кириллов, по совместительству юрист фирмы «Гермес», и несколько «независимых» учителей и врачей, которым Боря Литровский давал деньги на выборы и которые голосовали, глядя, как он поднимает или не поднимает руку.

Анна следила за всем этим очень бдительно, и это ей не нравилось. Неоднозначная колоритная фигура мэра должна была предполагать, по ее мнению, споры и дискуссии, в ходе которых, как правило, рождается какая-нибудь истина. Но Чумнов просто переломил депутатов-бизнесменов и их прихвостней через колено. Анаконда решила об этом написать. Ей добыли верные люди из УВД материалы проверок по фирме «Гермес». А потом она раскопала, что примерно за полгода до выборов в отношении хозяина «Гермеса» господина Литровского было возбуждено два уголовных дела. Инкриминировались ему укрывательство от налогов и торговля нелицензионным товаром. Удивительным было то, что такие дела редко проходят мимо прессы, а тут – полное молчание!

Потом Анна поняла, что Литровский все хорошо замял, заплатив всем, кому только можно, в том числе прессе. А поскольку она, кусачая Анаконда, тогда работала главным редактором муниципальных «Рыбацких вестей» и областные скандалы проходили в основном мимо нее, а больше в Рыбацком не было журналиста, который выискал бы среди засекреченных УВД и прокуратурой материалов эти сведения, в прессу не просочилось ничего об уголовных делах винно-водочного олигарха, носящего по странному стечению обстоятельств столь говорящую фамилию!

Потом начались выборы, и Литровский, подобрав теплую кампанию, пошел в Рыбацкий совет депутатов, видимо, за депутатской неприкосновенностью… Разведав все это и присовокупив материалы проверок УВД, где «Гермес» снова выглядел в, мягко скажем, в не совсем красивом виде, она раскатала в «Золотом слове» деяния Литровского и вскрыла причины его внезапной дружбы с мэром Чумновым. Кроме того, в статью Анаконда включила еще одно обстоятельство, вроде бы не имеющее ничего общего с винно-водочными аферами «Гермеса», но, однако же характеризующее Литровского, по мнению Анны, не с лучшей стороны.

Литровский недавно предложил Совету депутатов на обсуждение проект программы размещения детей сирот и оставшихся без попечения родителей в зарубежные семьи. На первый взгляд программа выглядела гуманной. Детские дома и интернаты росли как грибы после дождя, детей, оставшихся без попечения родителей, становилось все больше и больше, но детдома и интернаты не обеспечивали их нормального воспитания. По статистике, которую Анна и сама знала, и депутат Литровский приводил в своей программе, только пятнадцать-двадцать процентов детей из детских домов выходят адаптированными к жизни. Остальные либо погибают, либо становятся алкоголиками и наркоманами, либо проводят свою жизнь за колючкой… Литровский предлагал облегчить (хотя бы в качестве эксперимента сначала в одном Рыбацком) условия размещения обездоленных детей за границей. Причем, делал упор на том, что следует преимущественно отдавать в зарубежные семьи тяжело больных детей, на лечение которых требуются огромные средства, а их наше государство не выделяет, а за границей есть возможность полного излечения.

Но Анна хорошо знала, что представляет собой Литровский, и понимала, что где-то в этой программе закопана бомба. Скорее всего, Литровский собирался зарубежное усыновление превратить в свой очередной бизнес. За рубежом за возможность усыновления платят огромные деньги. В России падкие на валюту чиновники знают это, и уже в прессе была не одна публикация об усыновлении за взятки. И это бы еще ничего, пусть берут на лапу тети и дяди из департаментов образования, было бы детям хорошо. Но, к сожалению, когда усыновление становится одним из видов бизнеса для российских чиновников, оно очень скоро ставится на поток, и алчным чинушам уже некогда отслеживать, в какие семьи попадают дети. Пресса пестрит страшными рассказами о том, как заграничные приемные родители с психическими отклонениями истезают русских детей, и даже о том, как якобы под предлогом усыновления детей увозят за границу, где их следы теряются, а потом выясняется, что наших малышей продают как товар для извлечения органов для тяжело больных, и для прочих нужд оздоровления разных импортных наций и даже для омоложения престарелых фотомоделей и кинозвезд…

По всем этим причинам Анна была категорически против предложенной Литровским программы ускорения размещения детей из Рыбацкого в зарубежных семьях. Программа дурно пахла скоропостижностью и криминалом. Скорее всего, Литровский планирует стать каким-нибудь руководителем комиссии по такому усыновлению, и это станет для него еще одним источником дохода. После винно-водочной торговли, ресторанов и досуговых агентств (проще говоря, сутенерского бизнеса). Именно на этой ноте Анаконда заканчивала свой материал.

Статья вышла в «Золотом слове» в конце мая, называлась она «Загадки «Гермеса». Чумнов как всегда закатил скандал, и, опять же, как всегда, быстро успокоился. Литровский перестал здороваться, но зато очень уж угодливо стал здороваться смазливый юрист «Гермеса» Вася Кириллов по прозвищу Промокашка.

Недели через две после выхода статьи Вася позвонил Анне и предложил встретиться. Разговор был простым и коротким – Литровский в лице Васи-Промокашки предлагал газете деньги. За молчание. Проще говоря, за то, чтобы ни Анна, ни кто-либо другой в «Золотом слове» в течение всего договора (пока по каким-либо причинам договор не будет расторгнут) ничего плохого ни про «Гермес», ни про Бориса Иосифовича Литровского не писали.

Анна съездила в редакцию и передала предложение шефу. Новацкий немного подумал и видоизменил предложение. Поскольку брать деньги за некое молчание неэтично, да и непонятно, как это оформлять документально, да и связываться с такой одиозной личностью и такими скользкими обязательствами как-то не хотелось, он предложил «Гермесу» заказать коммерческий материал на определенную сумму – тысяч на сорок-пятьдесят, а за это редакция по обыкновению берет на себя обязательство смягчать удары по «Гермесу», если таковые будут (нельзя же, например, будет умолчать о каком-нибудь громком уголовном деле, если такое возникнет) и без причины плохо о «Гермесе» и Литровском не писать. В общем, примерно такой же договор, какой был заключен с мэрией Рыбацкого в лице мэра Николая Евгеньевича Чумнова, за исключением приложения «Рыбацкая слободка».

Анна передала предложение шефа Васе Кириллову, тот поехал к Литровскому, потом вернулся, уточнил кое-что, опять уехал, и так ездил туда-сюда чуть ли не целый день.

Наконец Вася привез от имени Литровского в устной форме следующее предложение. «Гермес» не располагает на данный момент такой суммой, однако не отказывается от предложения, просто желает видоизменить его. «Гермес» будет перечислять каждый месяц в редакцию по десять тысяч рублей, а «Золотое слово» все это время не будет плохо писать о Литровском и его команде. Когда же наберется пятьдесят тысяч, то журналисты совместно с Литровским напишут рекламно -иммиджевую статью о Литровском как депутате и руководителе «Гермеса».

Анна передала предложение Новацкому, тот согласился, но потребовал письменного договора. Вася начал его готовить, но готовил медленно, так медленно, что вытрепал Анне все нервы. Она чуть не каждый день звонила, напоминала, требовала, но Вася все тянул и тянул. Меж тем в конце июня он вдруг привез десять тысяч как первый взнос согласно пока еще устному договору. Анна повезла их в редакцию и передала шефу. Шеф велел главбуху запереть деньги в сейф, а Анну отругал за то, что до сих пор нет договора.

Анна, вернувшись, встретилась с Кирилловым и отругала его. Промокашка поклялся, что сделает все в два-три дня, но неожиданно уехал в какую-то дальнюю командировку. А когда вернулся, оказался в отпуске Литровский, и так прошел месяц, а договора все не было… В конце июля Вася - Промокашка прикатил к Анне и с большими извинениями всучил ей еще десять тысяч в конвертике (мол, Вы видите, что в денежной части мы договор соблюдаем) и заверил, что теперь все в сборе, и договор будет готов со дня на день. Анна снова повезла деньги шефу, и снова ей попало. Новацкий сказал, что в следующий раз деньги не примет, а, напротив, вернет и остальные, если не будет договора. Была вызвана на консультацию главный бухгалтер, совместными усилиями решили оприходовать деньги, выписали на Анну приходный ордер и пробили чек, который она должна была из рук в руки вручить лично Литровскому, но ни в коем случае не Кириллову.

Анна стала вызванивать Литровского, но в фирме усиленно отвечали, что его или нет, или он занят, или только что выехал и вот-вот будет… Анне это нравилось все меньше и меньше. Она снова вытащила на встречу Кириллова, он показал ей договор, правда, не подписанный, и поклялся, что сам не может последнее время выловить шефа и поговорить с ним.

Потом Анна ушла в отпуск и на время выпустила это из-под контроля. А перед последней пятницей августа снова набрала сотовый Васи-Промокашки. Вася был особенно учтив и поклялся, что на следующую встречу привезет и договор, и деньги. Анна решила, что если снова не будет договора и Литровский не покажется для того, чтобы передать ему чек, она вышлет ему в «Гермес» чек заказным письмом.

Наступила последняя пятница, Анна прозвонила кучу денег на сотовый Васе, а он все извинялся и говорил, что никак не может увидеться с Борисом Иосифовичем… Решили отложить до понедельника. А в понедельник Анна уже собралась ехать, будучи уверенной, что с утра все будет в порядке, и деньги, и документы, но снова вышел облом. Но ехать ей все равно было надо, пусть без денег и договора, однако по иной служебной надобности. Опаздывая, она вспомнила, что Чумнов собирался в областной центр, и напросилась с ним. 0

Чумнов по дороге изрядно утомил Анну. Он все ругал ее за «Загадки Гермеса».

- Что ты придираешься к Литровскому, ведь он порядочнейший человек! А сколько благотворительных акций делает в городе! А как о детях сиротах беспокоится! Зачем ты на его программу размещения сирот в иностранные семьи наезжаешь? Что здесь-то, в наших детдомах хорошего? Выходят одни воры да проститутки…

Анну прорвало. Она высказал Чумнову все и о бизнесе Литровского, попавшегося на неуплате налогов и торговле левой водкой, и досуговом бизнесе по вовлечению девушек в проституцию и поставке их для развлечения так называемым «состоятельным джентльменам», и о программе по размещению тяжело больных сирот в зарубежные семьи.

- Во-первых, сразу начнутся злоупотребления, и здоровых детей будут выдавать за больных. А во-вторых (тут уж она по обыкновению съязвила) чем плохо для Литровского, что детские дома выпускают проституток? Это как раз пополнение для его досуговых агентств.

Слово за слово, и они разругались с Чумновым в пух и прах. Чумнов начал обосновывать непревзойденные положительные качества Литровского, и сообщил кое-что совершенно новое для Анны. Литровский, оказывается, не так давно выкупил какую-то лабораторию НИИ «Гюйс», бывшего при советской власти одним из немногих в Рыбацком секретным предприятием военно-промышленного комплекса. И теперь откроет там небольшой цех по производству лекарственных препаратов.

Анну это заинтересовало, и она решила повыведать у разошедшегося главы побольше. Чумнов делал на эти новые разработки Литровского большие ставки. «Гюйс» в советские времена был весьма любопытным объектом – там занимались так называемым промышленным шпионажем. То есть, туда привозили различные украденные у вражеских империй чудеса военной техники, разбирали их на части и тщательно изучали. Чтобы, ежели вражеская держава в данном направлении нас обогнала, тут же модернизировать и усовершенствовать их чудо техники. Для себя, разумеется… Анна знала, что была там и лаборатория по изучению биологического и бактериального оружия, видимо, именно ее и выкупил Литровский.

«Гюйс» довольно долго держался после обвала перестройки и конверсии и обанкротился лишь в прошлом году. Цеха и оборудования за долги выкупали разные частники-капиталисты, на лабораторию тоже было много желающих. Но в дело вмешался губернатор – он понимал, что такое тонкое дело, пусть и обанкроченную, но все же лабораторию по изучению и экспериментальному производству биологического оружия нельзя продавать с молотка. К тому же в Рыбацком сохранились несколько специалистов по этой теме, любовно выпестованных при советской власти в застенках тайных суперзасекреченных НИИ под строгим оком КГБ и специально направленных в Рыбацкое… Губернатор стал искать инвесторов, чтобы на базе лаборатории сделать что-нибудь полезное. Еще в прошлом году Президент России собирал всех губернаторов по этому вопросу и призывал во всех обанкроченных бывших секретных НИИ постараться сохранить редкие производственные мощности и научный потенциал. Губернатор как мог препятствовал банкротству НИИ «ГЮЙС», удалось спасти некоторые засекреченные темы и вывезти их в Москву. Но, к сожалению, его вмешательство длилось лишь до той поры, пока в Рыбацком не победил на выборах его же друг господин Чумнов. Он практически сразу перестал слушаться губернатора, и законсервированная с таким трудом лаборатория тут же была выставлена на аукцион.

И вот Анна только сейчас узнала, что, оказывается, аукцион уже прошел и лабораторию купил Литровский, который после выборов вдруг как-то очень быстро, а, главное, незаметно для других, стал другом Чумнова.

Анна про себя отметила, что надо будет в ближайшее время начать журналистское расследование на тему, как проходил аукцион. Наверняка с нарушениями, тайно, и наверняка было только два покупателя - Литровский и его друг Вася Кириллов по прозвищу Промокашка, как было уже не раз во время аукционов, когда продавалась выгодная недвижимость…

Чумнов же бурно делился своими соображениями по поводу того, какой рай будет в Рыбацком благодаря тому, что Литровский купил лабораторию.

- Но ведь лекарственные препараты он все равно не сможет делать, на это нужна лицензия, которую Вашему Литровскому ни за что не получить! – не унималась Анна. – Для получения лицензии нужно настоящее фармацевтическое производство, а не заброшенная после конверсии лаборатория!

- А «Гермес» и не будет пока стремиться к этому. Начнет с детского питания, заготовки и продажи лекарственных трав и настоек и так далее. Глядишь, со временем разовьется, расстроится, и можно будет подумать о настоящей лицензии… Представляешь, у нас в Рыбацком будет своя фармацевтическая фабрика! Это ж какие деньги, какие налоги! Да мы больше не будем стоять перед губернатором с протянутой рукой, а, наоборот, он будет стоять к нам за подаянием!..

«Ну вот, понесла его нелегкая!» – с раздражением подумала Анна и снова пожалела о том, что открыла окно и сквозняком разбудила Чумнова. Он совсем недавно начал расходиться во мнениях с губернатором, почему-то очень гордился этим, считая, что он теперь сам с усам и напрочь забыв о том, что победил на выборах благодаря поддержке губернатора, и что если бы не авторитет губернатора, который родом из Рыбацкого и которого в Рыбацком любят, хрен бы выбрали этого чрезмерно темпераментного мэра…

- Лично я склонна думать, что логичнее предположить, что Ваш Литровский разместит в этой лаборатории производство наркотиков, чем лечебных травок и детского питания, - съязвила Анна.

Чумнов аж выгнулся дугой от возмущения и весь перевернулся с переднего сидения к Анне!

- Да ты что, что тебе вечно в голову взбредет! – заорал он. – Что ты вечно цепляешься к Литровскому, говорю тебе – порядочнейший человек, о будущем города думает, о детях! – и Чумнова снова запел дифирамбы Литровскому, своеобразно перемежая их ругательствами в адрес губернатора.

Анна, чтобы не слушать надоевшего за дорогу мэра, раскрыла только что купленную в книжном магазине около редакции книгу «Мифы Древней Греции». Она купила ее в подарок семилетнему сыну на 1 сентября, поскольку малыш должен был пойти в школу. Мифы Древней Греции, а равно и греческие трагедии, и бессмертные «Илиаду» и «Одиссею» она хорошо знала, изучив еще во время учебы на факультете журналистики МГУ. Анна углубилась в изучение словаря мифических и исторических понятий Древней Греции, который была напечатан в конце книги… Словарь был очень интересным, многие термины Анна узнавала впервые, а кое-какие подзабыла и теперь с удовольствием вспоминала.

Буквально через десять минут она наткнулась на Гермеса. «Тьфу ты, вот ведь пропасть какая! И здесь этот злосчастный Гермес!» – но, тем не менее, она с интересом стала изучать личность и особенности этого древнегреческого бога. Она раньше не задумывалась, почему местный олигарх Борис Литровский назвал свою фирму именем этого языческого божка. А вот теперь ей стало ясно. Гермес – покровитель не только путей и путников и посланник богов, который с быстротой молнии переносится с сообщениями от самого Зевса на самый дальний край света в крылатых сандалиях, но и бог – покровитель торговли. Именно он, считали в Древней Греции, дает торговле прибыль и посылает людям богатство.

Кроме того, считается, что именно он изобрел и меры, и числа, и азбуку… Особенно рассмешило Анну то, что Гермес считается также богом изворотливости и обмана, и даже покровительствует воровству… Она даже рассмеялась вслух, чем привела Чумнова в негодование, поскольку он, вероятно, в этот самый момент высказывал ей какие-то важные мысли.

- Вот, ты всегда надо мной смеешься! Вечно вы, журналисты, смеетесь! – разгневался глава.

Анне стало даже жало его. Николай Евгеньевич страдал сильными комплексами по отношению к журналистике. Он совершенно не переносил не только критических публикаций и выступлений в свой адрес, но и даже каких-либо невинных иронических высказываний. Хотя очень ценил профессиональных журналистов и профессионально сделанные газеты.

Он мог устроить жуткую выволочку своей пресс-службе, если в какой-то газете, с которой заключен договор об информационном обслуживании, появился хоть какой-то критический или иронический намек о нем или его деятельности. Девчонки из пресс-службы боялись его как огня. Они давно перестали объяснять главе, что договор об информационном обслуживании не застраховывает от критических статей, а лишь смягчает удары и позволяет спокойно публиковать то, что нужно главе… Объяснения были бесполезными, он лишь орал, зачатую матом, и лучший способ девчонками из пресс-службы мэрии был изобретен довольно быстро – молчать и не возражать, пройдет время, и он сам забудет об этой, как правило, малозначительной заметке…

В принципе Анне Чума как глава больше нравился, чем не нравился. Его сила была в том, что если он считал и говорил «нет» или «да», то так и действовал, и никакие походы к нему друзей и звонки родственников не меняли дела. Он почти не приближал к себе посторонних людей, особенно бизнесменов, тем удивительнее казалась Анне его какая-то слишком уж внезапная дружба с Литровским.

Хотя умом она прекрасно понимала, на чем основана эта дружба. Расколов своим поведением Рыбацкий совет депутатов на две части, антагонизирующие друг с другом, и потеряв из-за этого и своего неуживчивого амбициозного характера дружбу губернатора, Чумнов автоматически потерял поддержку промышленников. Промышленники осуждали его за то, что, став мэром исключительно благодаря авторитету губернатора, он сразу же полез поперед батьки в пекло и стал делать по-своему, нарушая договоренности с протеже. Часть депутатов, поддерживаемая промышленниками, отвернулась от него, безоговорочно встав на сторону губернатора. Этим быстро воспользовался Литровский. Он прибыл в кабинет к Чумнову и заявил о своей преданности и поддержке. Чума был до того рад хоть какой-нибудь поддержке, что без излишних размышлений и угрызений совести принял предложение. А поскольку почти половина депутатов баллотировалась на деньги Литровского, эта половина и стала оказывать поддержку Чумнову.

Литровский не замедлил тем не менее предъявить счет. Он очень быстро и почти тайно прикупил по дешевке на аукционе дорогостоящую недвижимость. С помощью так называемого административного ресурса (а вернее, по приказу Чумнова) дело обстряпали так, что на аукционе было только два покупателя – Литровский и его друг Промокашка. Этот факт Анна тоже отразила в статье «Загадки «Гермеса», после которой Вася от имени Литровского предложил газете дружбу.

Был описан в статье еще один факт. Литровский якобы взялся благотворительно восстановить один из заброшенных парков Рыбацкого, поставил посреди парка табличку, гласящую, что реставрационно-восстановительные работы парка осуществляет фирма «Гермес», потом в один прекрасный день к парку подогнали погрузчик, и какие-то люди демонтировали и погрузили на него старинную витую чугунную ограду. Погрузчик уехал в неизвестном направлении, Литровский же вскоре публично объявил, что ограду украли, и потому он считает себя свободным от обязательств и уведомляет администрацию о расторжении договора. Анна раздобыла «оперативным путем» документы о том, что ограда была администрацией продана «Гермесу» по цене 100 рублей погонный метр – как самый дешевый лом… К сожалению, Анне не удалось установить, куда исчезла ограда, но после статьи делом занялась прокуратура и, по сведениям Анны, уже напала на след. Якобы ограду увезли в Москву – там старинное витое чугунное литье стоит бешеные деньги.

Чумнов, по всей вероятности, в знак благодарности и за поддержку на совете депутатов, не мог отказать Литровскому в его просьбах. Тем более что он наверняка считал и исчезнувшую ограду, и проданный с аукциона дом мелочевками. А вот вопросы, которые приходилось решать на совете с помощью поднятых рук Литровского и прикормленных им депутатов, по его мнению, были гораздо важнее. Анна не осуждала за это главу. Действительно, участь его была незавидной. Оппозиционные депутаты порой просто издевались над ним своими решениями. Однажды вдруг чуть не приняли решение о том, что всех директоров муниципальных предприятий и учреждений будет назначать не глава Рыбацкого, а совет депутатов. Это был полный абсурд! Если бы не группировка Литровского, то решение было бы принято, и был бы в Рыбацком полный бардак: глава не мог бы назначить ни одного руководителя муниципальной службы, а как работать с теми, кого ему назначил бы оппозиционный совет?

Беда Чумнова была в том, что он как-то очень тесно съякшался с Литровским и стал ему доверять. Оппозиционные депутаты, среди которых было как раз немало честных и принципиальных людей, расценили факт дружбы мэра с хозяином «Гермеса» как прямую заинтересованность мэра в бизнесе Литровского. Впрочем, такое же мнение стало складываться у народа. Народ вообще расценил по-простому: дружит мэр с местным олигархом, стало быть, олигарх ему за это платит. Чумнов никак не мог понять этой Ильфо-Петровской «великой сермяжной правды» и ужасно злился, когда до него доходили такие слухи. Он даже не верил, что Литровского в народе не любят, как не любят в России олигархов вообще, да еще с такой ярко выраженной по- Гоголевски или по-Чеховски «говорящей» фамилией. Литровского не любили и бизнесмены за то, что они мучаются со своим строительным или производственным бизнесом, а этот «шинкарь» прибрал к рукам оптовую торговлю вином и водкой, контролирует сутенерский бизнес и зарабатывает на спаивании народа. Тем более что Рыбацкое – город маленький, каждая собака в нем знала, как начинал свой бизнес будущий винно-водочный король. Разбавлял в подвале с приятелем технический спирт и разливал по водочным бутылкам, которые им поставляли бомжи, собирая по подворотням…

Конец восьмидесятых – начало девяностых - время было совершенно бесконтрольное, можно было делать вообще все, что угодно…Потом, когда пришло время акцизных марок, в том же подвале клеили эти марки на бутылки с левой водкой… А потом Литровский кинул приятеля. Правда, предварительно споил и подсадил на наркотики. Приятель некоторое время болтался по Рыбацкому и каждому встречному -поперечному рассказывал, что знает все про Литровского и что когда-нибудь с ним разберется.

Но «разобрались» как раз не с Литровским, а с ним. В один прекрасный день бывшего партнера и соучредителя ООО «Гермес» нашли мертвым в крапиве под забором на окраине Рыбацкого. Причина смерти, установленная судмедэкспертами, оказалась совершенно банальной – скончался от побоев, кроме того, был в состоянии сильного алкогольного и наркотического опьянения. Виновных, естественно, не нашли, да особенно и не искали, возбужденное было уголовное дело закрыли по причине отсутствия подозреваемого. Но в Рыбацком не только полиция, каждый ребенок знал, кто подозреваемый! Да что толку от таких знаний!

Потом были эти два уголовные дела по уклонению от уплаты налогов и торговлю «левой» водкой, которые обошла стороной пресса, потому что Литровский совершенно откровенно «выкупал» у редакций статьи и видеосюжеты. Впрочем, тогда он, рядовой провинциальный олигарх, еще не настолько интересовал журналистов… По тогдашнему законодательству достаточно было возместить государству причиненный ущерб, и уголовное дело закрывали. А потом изменились и законодательство, и, после известного выступления Президента по поводу необходимости усиления борьбы с экономическими преступлениями, взгляд правоохранительных органов на проделки олигархов стал строже. И тогда Литровский решил обзавестись депутатской неприкосновенностью.

Депутатство дало ему не только неприкосновенность, но и дружбу с новым мэром, чего избегали старые мэры, слишком информированные о его проделках.

Местные подконтрольные Чумнову СМИ не трогали Литровского. Только вездесущее «Золотое слово» в лице журналистки с псевдонимом Анаконда разразилось статьей про загадки «Гермеса». Сама Анна считала, что статья не представляла собой ничего особенного, упоминание о закрытых уголовных делах ничего существенно не меняло в биографии Литровского. Правда, умыкнутой чугунной оградой заинтересовалась прокуратура, остальное же (приобретение дорогостоящей недвижимости не совсем законным путем и ее предположения относительно выдвинутой Литровским программы размещения детей-сирот в зарубежные семьи) не представляло для Литровского опасности.

Тем не менее, тотчас же со стороны Литровского из уст угодливого юриста Васи-Промокашки зазвучали предложения о дружбе и взаимопонимании. Литровский, как все коммерсанты такого уровня, сразу стал платить деньги, несмотря на то, что коммерческая статья еще не была готова и договор не только не подписан, но и не составлен…

…Чумнов меж тем все говорил и говорил. Анна все же прервала свои размышления и прислушалась. Тема монолога неуемного главы была все та же: как тяжело бедному мэру с этими оппозиционными депутатами, как они мешают ему работать и как здорово помогает ему Литровский со своими депутатами, и что если бы не Литровский, то его, бедного мэра, давно бы стерли с лица земли губернатор и его кампания…

Размышления Анны по поводу монолога Чумнова прервал звонок. На мобильнике высветился телефон Промокашки. Анна ответила.

- Анна Сергеевна, это Кириллов, - заговорил елейным голосом Вася. – У меня все готово, и деньги я Вам сегодня передам…

- Да запретил шеф брать у вас деньги! – повысила голос Анна, начиная опять нервничать из-за этого проклятого «Гермеса». – Договор, договор давайте!

- Я же Вам сказал, Анна Сергеевна, - опять замямлил Промокашка, - что все готово, все, что нужно, у меня на руках. Я все Вам сегодня же передам!

- Хорошо! – резко ответила Анна. – Сегодня – последний срок! Иначе пеняйте на себя!

- Да-да-да! – заюлил Вася. – Где мы сможем с Вами встретиться?

Анна взглянула на часы, соображая, через сколько они подъедут к Рыбацкому.

- Я еду сейчас из областного центра в Рыбацкое, буду примерно через тридцать-сорок минут.

- Где Вы будете?

- Поеду прямо домой.

- Очень хорошо! – Анне показалось, что Вася чему-то обрадовался. – Через полчаса я на своей машине подъеду к Вашему дому и буду Вас ждать… Только у меня один вопрос, - голос Васи немного напрягся. – В связи с тем, что мы вовремя все не сделали, нас не замочат, ну, например, в завтрашнем номере «Золотого слова»?

Анна со злостью сплюнула и отключила мобильник. У Васи вечно торчал на языке этот дурацкий вопрос: а не замочат ли нас (он так называл и себя, и Литровского, и компанию «Гермес») еще разок в «Золотом слове»? Анну это поначалу забавляло. Вася был суетлив и, похоже, это случалось из-за трусости и чрезмерной преданности шефу. На его вечные вопросы о «замочке» Анна сначала успокоительно отвечала, что нет, раз договоренность, хоть и устная, достигнута, то до тех пор, пока не выйдет заказанная статься о «Гермесе» или Литровском никаких критических публикаций быть не должно… Вася беспокойно спрашивал, а как же дальше?

- А дальше, - Анна уже начинала издеваться, так надоели ей угодливые манеры Васи и неисполнение им обязательств по поводу письменного договора, - будет зависеть от информационного повода!

При этих словах Васю начинала бить нервная дрожь. Он вообще был всегда какой-то нервный, не собранный, дерганный. Все время потел. Видимо, немалые деньги, которые платил ему олигарх Литровский, давались все-таки нелегко. Анна при знакомстве всегда обращала внимание на руки человека, с которым приходилось иметь какое-то серьезное дело. Руки о многом говорили. У Васи они были вялыми, но даже не это главное. Поражали Анну его ногти – совершенно обкусанные, с кусками запекшейся крови по краям. Видимо, Вася, нервничая, с мясом выдергивал заусеницы… Ей по-человечески было Васю порой жалко, но она глубоко презирала людей, готовых за большие деньги выполнять любую работу. Особенно презирала прислужников олигархов. Что касается ее характера, то она без сожаления оставляла любую работу, даже проигрывая в деньгах, и переходила на другую, если ее пытались заставить делать что-то наперекор совести и убеждениям.

Еще весной Вася как-то обратился к Анне с предложением «замочить» за деньги, или, говоря на интеллигентном языке, написать критическую статью об одном депутате из оппозиции, с которым Анна много лет дружила. Анна наотрез отказалась. Кирюша удивился и сказал, что шеф (то бишь Литровский) готов надбавить цену. Но она ответила резко отрицательно.

- Почему? – не унимался Кирюша.

- Да потому что, во-первых, он порядочный человек, а, во-вторых, он мой друг!

- Но ведь я же тоже порой вынужден делать то, что мне не нравится! – почти с гордостью заявил Вася.

Анна расхохоталась ему в лицо и чуть было не сказала без обиняков, дескать, вы, Вася Кириллов, шестерка, а я, Анна Кондратьева, профессиональный журналист с нормальным имиджем … Но пожалела Васю и ответила иронично, не удержавшись, однако, от презрительной усмешки:

- Вы принадлежите к другому поколению, Вася, а я воспитана на идеалах коммунизма.

На самом деле разница в возрасте между Васей и Анной была мизерной. Анне было тридцать семь, Васе тридцать три. И насчет воспитания она лукавила: идеалы коммунизма хоть и были ей хорошо знакомы со школьной и университетской скамей, однако вовсе не на них строила Анна свою жизненную позицию. Она была верующим человеком, прихожанкой местного православного храма. В этом же храме она познакомилась с мужем, в этом же храме они венчались и крестили сына. И ни одного серьезного дела не начинали без совета с настоятелем храма, считавшимся по старой православной традиции их духовником.

…Вася же, однако, на ее ответ долго моргал глазами, так ничего и не поняв насчет идеалов коммунизма, а потом извинился и отчалил, и больше с подобными просьбами к Анне не обращался.

Когда же Вася от имени Литровского обратился к ней с предложением о сотрудничестве на коммерческой основе, и они начали общаться на эту тему, Вася все беспокоился, а не может ли получиться так, что «Гермес» будет платить деньги, а ненароком (ну, например, во время отсутствия главного редактора) кто-нибудь напишет что-нибудь плохое про «Гермес» или Литровского, и это опубликуют? Короче, Анне он так надоел, что она стала откровенно издеваться над ним.

- Ну что Вы! – заявила она Васе. – У нас в главной редакции на стенде висят два списка – «черный», то есть, тех, кого нужно «мочить», и «белый» - тех, кого ни в коем случае трогать. С тех пора как вы предложили сотрудничество на коммерческой основе, вашу фирму тотчас же внесли в «белый список».

Вася воспринял ее слова за чистую монету и все просил (опять же, предлагая деньги) снять для него копию обеих списков.

Мобильник зазвонил снова. Анна глянула – опять Кириллов.

- Вот, - сказала она Чумнову, демонстрируя номер на мобильнике, - шестерка Вашего приятеля все названивает. Все беспокоятся, чтобы о них плохо не писали, деньги навязывают, а сами до сих пор договор подготовить не могут. Ей-Богу, как дети малые!

- Ну ответь, - почти просительным тоном сказал Чумнов.

Ему, видимо, тоже очень хотелось, чтобы между «Золотым словом» и Литровским с компанией установились дипломатические отношения. Анна ответила. Промокашка уточнил, во сколько конкретно будет она около подъезда дома и сказал, что деньги при нем.

- Да зачем мне ваши деньги! – взъелась Анна. – У меня их все равно больше не примут, пока не будет договора и пока я не вручу под расписку вашему Литровскому чек на ту сумму, что получила!

Но в трубке уже раздались торопливые гудки.

- Вот чудной человек! – прокомментировала Анна не столько для себя, сколько для мэра. – Ему про Фому, а он про Ерему! Я ему говорю: договор давай, а он мне: нате вам деньги.

- Ладно, не переживай, - успокоил ее мэр. – Все будет нормально. Пусть платят, в конце концов, все видные коммерсанты платят газетам, особенно если участвуют в политике… И я ведь плачу!

- Ну, не из своего же кармана, а из бюджета! – не удержалась от очередной язвы Анна.

- Ну так и Литровский, если мыслить твоими категориями, не из своего кармана, а из карманов спившихся мужиков.

Анна так и подпрыгнула в машине.

- Что?! Я не ослышалась, Вы столь нелестно отозвались о своем приятеле?

Чумнов расхохотался. Вот что Анне всегда нравилось в Чумнове, так это его смех! Открытый, раскатистый, что называется, от всей души. Поэтому ее удивляло, как человек с таким искренним чистым смехом может быть напрочь лишен чувства юмора?

- Ну вот ты ж меня все время дразнишь, - хохоча, пояснил он. – Вот и я решил тебя немножко поддразнить… А вообще, Аня, я от всего устал, и мне все эти войны надоели. Ну почему вы, журналисты, такие злые?

- А почему вы, политики, такие бесстыжие? Почему не желаете выполнять свое прямое предназначение – заботиться о вверенном вам народе? Почему, прежде всего, удовлетворяете свои личные амбиции и сводите счеты с оппонентами, а потом уже – все остальное?

Ответить мэр не успел – они уже приехали. Машина затормозила у здания администрации, Чумнов велел водителю отвезти Анну домой и вышел.

Еще за полквартала до дома Анна высмотрела около подъезда «девятку» Васи Кириллова. Поблагодарив чумновского водителя, она вышла, и Вася тут же услужливо распахнул перед ней переднюю дверцу. Анна села в Васину машину и подивилась: ну и видок же был у Васи! Он и так-то почти всегда был на взводе, но сегодня вообще дрожал как осиновый листок. Даже на лице выступила испарина.

- Что с Вами, Василий Евгеньевич? – изумилась Анна. – Вы так дрожите!

- А?! Что?! – Вася, кажется, задрожал еще больше. – Нет, ничего, мне просто не здоровится, вот возьмите деньги, - и он протянул Анне пачку тысячерублевых купюр. – Здесь десять тысяч, как договаривались.

- Как договаривались! – заорала Анна. – Мы с Вами вовсе не так договаривались! Мне нужен договор, Вы обещали, что сегодня привезете мне договор!

- Да, да, я все помню, но, знаете ли, так получилось… В общем, Литровский неожиданно куда-то уехал и просил меня передать Вам деньги. Вы уж возьмите…

Анна машинально взяла деньги, с недоверием глядя на Васю. Деньги были липкие от Васиного пота. Странно, почему он сунул ей на этот раз скомканные купюры, ведь всегда же приносил в конвертике?.. «Фу, ну надо же быть таким шестеркой! – брезгливо подумала она. – Вот велели ему отдать мне деньги, так он их держит пока они аж потом не пропитались!!»

- Знаете что, - строгим голосом произнесла она. – Я отправлю вам по почте заказным письмом чек на ту сумму, что мы уже получили, а с этими деньгами даже не знаю, что делать… Пожалуй, вы уж возьмите их назад, а то мне все равно придется их держать дома, шеф больше, сказал, не примет без договора. А зачем мне рисковать – держать дома чужие деньги?

Вася вдруг начал заводить машину.

- Вы знаете, я очень тороплюсь, Вы уж пару дней подождите, а мне нельзя брать эти деньги, я сейчас… В общем, я уезжаю в командировку, и мне нужно срочно…

- Что, прямо сейчас уезжаете? Вы же заболели! – с недоверием спросила Анна.

Вася покрылся испариной еще больше и, кроме того, покраснел как рак.

- Да, приходится, видите, и больным ездить… Но, сами знаете, работа есть работа, не откажешься.

«Особенно если ты – такая потная шестерка!» – брезгливо подумала Анна, но вслух произносить этого не стала.

- Ладно, поезжайте с Богом, разберемся потом, - Анна вдруг почувствовала такую усталость от общения с этим вечно суетящимся и пресмыкающимся человеком, такое омерзение, что решила все оставить на потом. В конце концов, ничего страшного не случится, если деньги пару дней полежат у нее, а потом, если Литровский и дальше будет тянуть с договором, она просто отправит их ему по почте…

Анна вышла из машины, а Вася вдруг дал газу и со всего маху рванул с места так, что от асфальта взлетели искры.

Анна потянулась, распрямляя затекшую в долгом сидении спину и сжимая потную пачку тысячных купюр… И вдруг на ее плечо легла чья-то тяжелая рука.

- Гражданка, Вам придется пройти со мной! – раздался хорошо поставленный, но несколько взволнованный голос.

Анна обернулась. Рука незнакомца не соскользнула с плеча, даже напротив, как бы сжала его, но пальцы сжимающего дрожали. Незнакомый мужчина держал ее плечо правой рукой, а левой совал ей в лицо красную книжечку.

- Я заместитель начальника отдела по борьбе с экономическими преступлениями рыбацкого УВД, - голос молодого человека (мужчина, державший Анну за плечо, оказался молодым человеком лет двадцати семи – тридцати) слегка дрожал.

«Да что они все дрожат-то!» – Мелькнула в Аннином подсознании глупая и совершенно нелепая для данного момента мысль. Она все еще ничего не понимала.

- Гражданка Кондратьева! – чеканил дрожью голос словно заученную фразу. – Только что Вы получили от гражданина Кириллова деньги в количестве десяти тысяч рублей. Мы предлагаем сейчас Вам выдать деньги добровольно!

«Какая чушь! – у Анны в голове все начало путаться. – Ничего не понимаю! При чем тут этот парень с корочками? Я получила деньги, ну и что из этого? Почему мне велят их отдавать?..» Анна почувствовала, как начинает кружиться голова – у нее в минуты волнения резко падало давление. Видимо, она то ли пошатнулась, то ли стала падать, потому что парень с корочками поддержал ее, спешно засовывая свое удостоверение в нагрудный карман и высвобождая таким образом вторую руку… Анна набрала в рот побольше воздуха, продышалась, и сердце и голову вроде отпустило. Она огляделась и только сейчас заметила во дворе две машины, битком набитые людьми. Из одной начали выходить люди, два парня и девушка с видеокамерой. Видеокамеру направили на нее.

«Этого еще только не хватало! – Внутренне возмутилась Анна. – Они, что, действительно меня задерживают? За что? За эти потные деньги, сунутые мне Васей Кирилловым? Но почему? Я же их не украла, он сам мне их всучил, и он должен это подтвердить… Разве это преступление – брать деньги? Нет, надо сообразить, что к чему. Наверно, это подстава. Хорошо, что Вася смылся, а то и его бы задержали, а он, по всему видно, такой трус, что тут же бы раскололся… Что за чушь я несу! В чем раскололся? Нет, наверно, это все-таки подстава. Кто же нас подставил? За что? Наверно, это за ту мою статью про губернатора, которую меня попросил написать Чумнов, когда он отменил бесплатный проезд в общественном транспорте для пенсионеров, а губернатор заставлял его ввести… Да, я тогда тоже считала, что нецелесообразно всем пенсионерам ездить бесплатно, лучше ввести для них льготные проездные билеты… Там, в статье, были еще цифры убытков, которые терпят транспортники из-за пенсионеров… Потом была пресс-конференция с губернатором по этому вопросу, и он говорил про эту статью, был недоволен и еще назвал меня заказным журналистом… Да, точно, это, наверно, за это! Он сейчас в состоянии войны с нашим мэром, и ему надо убрать журналиста, защищающего мэра! Он знает, что Чумнов дружит с Литровским и его шестерками, и сам ненавидит Литровского, вот ему и нужно нас всех связать в одну связку и устранить!.. Тогда мне нужно как можно дольше тянуть время, чтобы Вася уехал в свою командировку, а потом уж Литровский со своими связями подключится и все уладит…»

Анна чувствовала, что в своих умозаключениях находится на ложном пути, но ничего другого просто не лезло в голову. «Молчать, главное – как можно больше молчать! И – обязательно найти адвоката! И еще сообщить мужу... Вот черт, у меня же в сумке подарок для малыша, а меня сейчас промурыжат тут несколько часов… Интересно, Володя забрал Ванюшку из садика?»

В сумке зазвонил мобильник. Анна взглянула на обэпника – у того в глазах мелькнула растерянность, мол, разрешить, не разрешить… «Раз растерян, значит, никуда не денется, - решила Анна, - не будет же вырывать телефон из рук, да еще перед видеокамерой. Небось знает, что я журналист…»

Звонил муж. Анна выпалила ему все сразу:

- Володя, я около дома, меня задержала полиция. Требуют выдать какие-то деньги (мужу Анна еще с утра сказала, что едет в областной центр в редакцию и что будет решаться вопрос о деньгах, так что она не сомневалась, что он все поймет).

- Так, все понятно. Что сделать?

- Позвони Чумнову и адвокату Пименову, оба телефона дома в нашей общей телефонной книжке. Все, целую.

В жизни Анны Кондратьевой было много неприятностей. И все из-за того, что она не то что писать, она и говорить-то неправду не могла! За что и нажила себе множество врагов… Это сказывалось негативно в том числе и на бизнесе мужа. Местные чиновники, ставшие героями ее нелестных публикаций, с удовольствием вставляли ему палки в колеса. Но в одном она была счастлива безупречно – это в семейной жизни! Они с мужем любили друг друга – в этом не было никаких сомнений ни у нее, ни у него, ни у тех, кто их хорошо знал. С годами их чувства не притупились, только обрели более устойчивую форму – стали мене страстными, но более уважительными. И еще одно важное обстоятельство их семейный жизни – маленький сын, которого оба обожали всей душой и который никогда их не огорчал. Мальчик рос здоровым, веселым, правда, баловником и не послушным, но зато очень способным. Он уже два года проучился в музыкальной школе, закончив на одни пятерки, посещал секцию борьбы, где уже несколько раз выступал на соревнованиях в малышовых подгруппах и получил даже синий пояс по кудо. Сейчас Ваня должен был пойти в первый класс, и Анна с мужем трепетно готовились к этому дню. Все было куплено самое лучшее и самое дорогое – и портфель, и костюм, и ботиночки, и кроссовки на физкультуру… Они все время экономили деньги, потому что у них не было собственного жилья, все восемь лет супружеской жизни они жили на съемной квартире и строили собственный дом. Так уж они и решили сразу после венчания: будут строить дом недалеко от церкви, и вскоре действительно удалось дешево купить рядом с храмом развалюху, которую они сломали и начали строительство нового дома… Но на сына не экономили никогда. Его ограничивали в сладостях и жвачках, поскольку, во-первых, считали эти вещи вредными для здоровья, а, во-вторых, в этом имелся особый воспитательный смысл. Но в необходимом его не ограничивали. Например, кимоно для занятий спортом и боксерские перчатки Володя купил сыну самые дорогие…

Анна поймала себя на мысли, что улыбается. Да, она улыбалась воспоминаниям о своей счастливой супружеской жизни, о муже и сыне… Она заметила, что вышедшие из двух машин и обступившие ее люди смотрят на нее с недоумением: мол, без пяти минут в наручниках дамочка, а улыбается… Анне от этих мыслей стало вообще смешно, она расхохоталась. К ее удивлению, из всех окруживших ее, по всей вероятности, работников полиции разозлилась только одна девица. Девица была тощей и невзрачной. Даже какой-то слегка потасканной, измученной и поэтому, видимо, злой.

- Что Вы смеетесь! – злобно рявкнула девица! – Вы даже не представляете, насколько это серьезно!

- Да что Вы говорите! – Анна перешла на иронию, девица явно ее забавляла. – И насколько же это серьезно? Я, что, совершила какое-то преступление?

- Да! - снова рявкнула девица. – Вы совершили вымогательство!

Самый пожилой из полицейских (на вид ему было около пятидесяти, остальные казались совсем юнцами) ткнул девицу в бок, и она затихла.

- Итак, - громким голосом повторил молодой человек, все еще продолжая держать Аннино плечо. – Я повторяю, что Вы только что получили в машине от гражданина Кириллова десять тысяч, и мы предлагаем Вам их добровольно выдать.

Анна стала с любопытством оглядывать присутствующих. Две девицы, одна с видеокамерой, ничего выглядит, только без конца жует жвачку, как корова на лугу, другая - та самая противная и злая. Этот заместитель начальника ОБЭП, пытающийся убедить ее добровольно выдать потные Васины деньги… Так, он у них здесь наверняка главный, раз заместитель начальника. Да, ведь она видела пару раз начальника ОБЭП, он такой рыженький, маленького роста, здесь его нет… Остальные – почти мальчишки, и даже как будто на одно лицо, их все равно не запомнить…А вот этот, что постарше, кажется, с ним Анна где-то пересекалась.

- Скажите, - вежливо обратилась она к мужчине постарше, - можно узнать Ваши фамилию, имя, отчество?

- Конечно! – тот с широкой улыбкой шагнул к ней навстречу и распахнул корочки.

Она внимательно прочитала «Коробков Григорий Николаевич, старший оперуполномоченный ОБЭП, майор». «Да, елки-палки,- задумалась Анна, лихорадочно вспоминая, где и как могла она встречаться с этим человеком, - Надо бы вспомнить… Вспоминай, вспоминай быстрее! Ага, есть! Гена Славин, первый оперативник, с которым она как журналист начала сотрудничать, теперь уже давно на пенсии, как-то встретился ей в городе и позвал поболтать и попить кофейку в кафе. Очень хороший, честный парень Гена Славин, лучший когда-то опер области, но ушел из полиции (тогда еще милиции) сразу, как только стукнул пенсионный возраст, потому что был именно слишком честным. Он частенько рассказывал Анне о взятках, злоупотреблениях и прочих фактах коррупции, творимых в Рыбацком УВД, но она никак не могла его убедить «сдать» коллег. Гена говорил, что все это бесполезно, во-первых, ничего не доказать, во-вторых, коррупция – это гидра, и если посадить или убрать кого-то, то тут же его место займет новый, который непременно будет брать больше и наглее. И, в-третьих, он хоть и ненавидит все это, но сам из этой системы, и если сдавать, то сдавать придется «своих», а это в любом случае «не по понятиям».

В кафе «Фаэтон», где они пили тогда кофе, фасадная часть была из специального стекла, и с их места хорошо просматривалась улица… Вдруг Гена встрепенулся:

- Вон! – брезгливо ткнул он в сторону улицы. – Идет один из наших, Гриша Коробков. Другие хоть на большие деньги разводят, а этот по мелочевке работает. Поймает кого-нибудь на торговле левыми кассетами, потом намекает: «Дельце-то можно и закрыть, но, сами понимаете…» И берет две-три тысячи…

- Баксов? – спросила Анна.

- Какие там баксы! – Чуть не вскрикнул Гена Славин, - По две-три штуки баксов этот наш начальник УВД господин Баранов берет! А этот Гриша – в рублях. Боится по много-то.

Анна как следует показанного Геной оперативника не запомнила, лишь приметила, что ему на вид за сорок, и телом он слегка кругленький. «Как корбочка, - подумалось ей тогда, вспомнились Гоголевские «Мертвые души», - и фамилия говорящая…» Вот потому и запомнила фамилию, что говорящая. И вот это Гриша Коробков, продажный мент, закрывающий уголовные дела за две-три тысячи рублей, стоял перед ней собственной персоной… Анне стало вдруг так весело, так задорно, что она, сама того от себя не ожидая, загадочно подмигнула кругленькому Грише Коробкову. Тот, поймав ее подмигивание, аж вытянулся весь и часто-часто заморгал глазами… И тут зазвонил мобильник. Анна, не давая оперативникам опомниться, схватила трубку. Это был адвокат Сергей Пименов. Муж уже разыскал его, и вот он звонил..

- Аня, ну что там у тебя?

- Не знаю, Сергей, я в полном неведении! Задержали, требуют выдать какие-то деньги!

- Аня, слушай меня внимательно. Если деньги какие-то брала, то выдай, они наверняка тебя пасли и все записали, так что отпираться – только время тянуть. Но ничего, слышишь, ничего не говори! Поняла меня? Тебе сейчас еще дадут позвонить туда-сюда, потому что наверняка тебя пишут и надеются получить таким образом дополнительную информацию… А потом прекратят. Но, думаю, мы еще успеем созвониться. Теперь скажи, как фамилия тех, кто тебя задержал?

- Один Коробков, а другой, - Анна обратилась к плотно стоявшему к ней молодому человеку, - да не бойтесь Вы, не побегу я никуда! Покажите еще раз, пожалуйста, Ваше удостоверение.

Молодой человек, все еще дрожа, снова сунул ей в глаза развернутые корочки.

- Силаев Андрей Анатольевич! – прочитала она вслух для адвоката.

Пименов неожиданно засмеялся.

- Я так и думал! Слушай, Аня, один мой клиент сейчас с ним судится, возбуждено уголовное дело, это Силаев женщину избил… Выбери удобный момент и намекни ему на это. А сейчас делай, что я тебе сказал, я перезвоню.

Анна поглядела в глаза Силаеву. Ее откровенно раздражала видеокамера, она вообще не любила ни фотографироваться, ни сниматься на видеокамеру, но делать было нечего… Она молча сунула сумку Силаеву в руки, и тот, растерявшись от неожиданности, выронил ее. Тут все стоявшие на улице бросились ее поднимать, а девица с видеокамерой заметалась, не зная, что снимать, то ли упавшую сумку, то ли улыбающуюся Анну… Наконец Силаев взял себя в руки.

- Если я правильно Вас понял, Анна Сергеевна, Вы добровольно выдаете сумку с деньгами?

Анна ничего не ответила и отвернулась от камеры. Девица все равно подскочила и сунула камеру ей в лицо. Силаев громко и четко произнес:

- Мы предлагаем Вам пройти с нами в отделение милиции, где будет сделан досмотр сумки при понятых и составлен протокол.

- У меня есть выбор? – спросила Анна.

Силаев не мог ей ответить, поскольку все снималось на видеокамеру, и ответ превышал бы его полномочия. Но по глазам его Анна поняла, что выбора у нее нет.

Отделение полиции Заволжского микрорайона находилось в двух шагах от дома, где жила Анна. Из второй машины вывели понятых. Именно вывели, потому что одна понятая была такого постпохмельного бомжового вида, что еле держалась на ногах. А вторая, размалеванная девица, явно имевшая самое непосредственное отношение к древнейшей профессии, кажется, не совсем четко представляла, для чего ее приволокли сюда полицейские и имела по этому поводу собственное мнение: все похихикивала и кокетничала с ними … Ее то и дело дергал за рукав белокурый юный оперативник, а один раз, Анна заметила, даже слегонца дал тычка в зубы…

Расположились в каком-то грязном кабинете. Стали составлять протокол описания места происшествия. Писать его взялась противная ощипанная девица, которая сразу так не понравилась Анне и которая грозилась, что здесь, дескать, все очень серьезно. Анна официально, как задержанная, поинтересовалась, кто эта девица, и девица оказалась дознавателем, чем немало удивила Анну. На ее взгляд, дознаватели и следователи стояли на довольно высокой ступени милицейской иерархии и должны, по крайней мере, иметь юридическое или хотя бы высшее образование. А у противной девицы на лбу едва ли вырисовывались десять классов…

Протокол писали долго, девица все переспрашивала то у Силаева, то у Коробкова, как и что правильно писать. Два раза Анна даже не выдержала и сама подсказала ей кое-что из правил русского языка, поскольку девица-дознаватель не могла правильно сложить слова в предложения. На второй раз Анна даже не удержалась от очередной язвы и сказала:

- А если, сударыня, будете писать слово «облигация», то не повторяйте ошибок известной Маньки – облигации и не пытайтесь писать с буквы «а», - и тут же прикусила язык, поскольку девица-дознаватель так злобно сверкнула на нее глазами, что Анна поняла сразу: если посадить или не посадить ее в тюрьму будет зависеть от этой ощипанной девицы, то посадят как дважды два!

Наконец ей прочитали протокол, где ее назвали женщиной возраста тридцати пяти-сорока лет (это, решила Анна, злобная дознавательница специально прибавила ей лет) и среднего телосложения (тут, слава Богу, переврать было трудно, ни на тощую, ни на полную Анна явно не тянула)… Протокол она подписывать отказалась, подписали обе понятые, их паспорта почему-то однако же оказались в кармане у одного из оперативников… Все это Анна подмечала цепким взглядом журналиста и уже в уме составляла план статьи о своем задержании.

Потом начался осмотр сумочки. И в это время зазвенел мобильник. Это был муж.

- Ну что там у тебя?

- Не знаю, вот осматривают сумку. Деньги вытряхнули. Сергей звонил…

- Я знаю. Ничего не говори и ничего не подписывай!.. Да-а-а, дела… Кто же тебя сдал-то? Ну ладно, скоро узнаем.

- Как Ваня?

- Ваня волнуется, он понял из нашего разговора, что ты в полиции и заплакал.

При упоминании о сыне, да еще заплакавшем, у Анны на глаза стали наворачиваться слезы. «Сволочи! Скоты! Вот выберусь отсюда, я вам всем покажу! За слезы моего сына!» Анна все еще была уверена, что произошло какое-то недоразумение и что ее задержали вместо, например, Кириллова, провернувшего какую-нибудь сделку с Литровским, а деньги ей Вася зачем-то спешно спихнул, может, чтобы спрятать… Но говорить об этом оперативникам она не стала, поскольку никогда в своей жизни не заложила и не предала ни одного человека, даже такого противного, как смазливый Вася - Промокашка, который, между прочим, тоже не сделал ей ничего плохого.

- Успокой его, скажи, что я скоро приду… Да, ты Чумнову позвонил?

- Конечно, сразу! Он в шоке, сказал, будет звонить начальнику полиции…

- Хорошо, давай еще потом созвонимся…

Анна видела по лицам присутствующих, что им не нравится, что она вот так свободно при собственном задержании разговаривает по телефону, но сделать они ничего не могут: как-никак, а она журналист, и вырвать у нее из рук телефон никто не решался…

Наконец из сумки достали пачку потных купюр, которые Анна просто пихнула в боковой кармашек, выходя из машины, и она вдруг увидела совершенно не понравившуюся ей картину. Вторая девица, которая не показалась ей противной и которая была с видеокамерой, достала из какой-то сумки штуку с лампочками и шнуром и стала пристраивать шнур в розетку… Эта штуковина чем-то напомнила ей специальную лампу, которой ей в детстве, когда она лежала в больнице с гайморитом, водили вокруг головы в поисках стригущего лишая. Кажется, лампочка, если лишай действительно есть, должна была загореться каким-то особым светом… У нее тогда от плохой воды в больнице пошло страшное раздражение по всей голове, кожа шелушилась и отваливалась целыми кусками, и вот врачи заподозрили лишай и направили ее на обследование этой лампой… Лишая никакого не было, но Анниной маме это стоило множества седых волос…

И вот подобная лампа была направлена на аккуратно расправленные и разложенные по всему столу голубенькие тысячные купюры. И Анна начала понимать, что сейчас произойдет. Она неоднократно писала об уголовных делах по взяткам, взяточные деньги метили особой краской, и потом просвещали особой лампой, похожей на ту, «лишайную», из ее болезненного детства… И всегда на деньгах высвечивалось одно и то же слово - «взятка»! Как будто все милиционеры всей страны не могли проявить больше никакой фантазии!

«Интересно, - подумала Анна, - у меня тоже будет написано «взятка»? Но не успела она додумать мысль до конца, как «лишайная» лампа заработала вовсю, а на всех десяти голубеньких купюрах высветилось в нежно-голубом цвете слово… «Гермес»!

Вот тебе раз! У Анны снова защемило в левой стороне груди и потемнело в глазах, как тогда, пару часов назад, когда заместитель начальника Рыбацкого ОБЭПа положил ей на плечо руку. «Так это подстава! Самая обыкновенная и даже примитивная подстава! Так вот почему этот Вася так долго мурыжил с договором, но так и не сделал его, а все всучивал и всучивал мне деньги!» Кажется, она снова стала терять сознание и даже падать со стула, ее подхватил опять Силаев…

- Анна Сергеевна, Вам плохо? Может, вызвать «скорую»?

Анна глубоко вздохнула и стала сосредотачиваться. «Только не показывать слабость, только не теряться и не расслабляться!.. Так, тебя подставили, они оказались подлецами, но это вовсе не означает, что ты должна сейчас же рассказать всю правду. Помни, что сказал адвокат: ничего не говорить и ничего не подписывать… Так, теперь, чтобы набраться моральных сил, надо на что-то опереться. На что-то сильное и духовное…»

- Ребята, принесите мне, пожалуйста, корвалол, - попросила она.

- У меня есть в багажнике, в аптечке! – вызвался белокурый парнишка, который дал по зубам размалеванной понятой за несоответствующее обстановке поведение, и выбежал из кабинета.

Воцарилась тишина. Все ждали, поняла Анна, что будет с ней. За это время она, чуть шевеля губами, чтобы было не так заметно, прочитала молитвы: «Отче наш», «Псалом девяностый» и «Царице моя Преблагая», и ей стало вдруг легко-легко на душе, как будто бы ничего не случилось…

Белокурый принес корвалол, потом в отделении искали ложку, чтобы его накапать, потом кипяченую воду, чтобы запить, а она за это время вспомнила одну историю, пришедшую ей на память тотчас после молитв. Пару месяцев назад она писала об одной женщине, старой учительнице, ее отец был директором одного секретного завода и, как водилось в те времена, был репрессирован… Героиня Анниной статьи рассказала журналистке, как спасся отец от расстрела и лагерей. Оказывается, это было не так уж сложно даже в те кровавые времена. В камере с отцом сидел старый генерал, прошедший не только Гражданскую войну, но и Первую Мировую… Он сказал отцу:

- Запомни: что бы ни случилось, как бы тебя не пытали, никогда и ничего не подписывай на себя! Только в этом случае останешься жив!

Отец этой женщины послушался мудрого совета, и через несколько месяцев оказался на свободе. Дела-то, что тогда, что теперь основываются все равно в основном на признательных показаниях! Еще на ум ей пришло изречение одного очень старого следователя, о котором она еще лет десять назад писала очерк и который недавно умер. Он сказал ей:

- В нашей системе если сам себя не посадишь, то никто тебя не посадит.

… Все это ясно и четко за несколько минут, прошедшие после молитв, всплыло в Аннином мозгу, и она поняла, что именно этих двух правил ей и следует придерживаться.

- Теперь скажите, - окончательно успокоившись, попросила Анна, - в чем меня обвиняют?

- Вас пока еще не обвиняют, а только подозревают. В совершении преступления, именуемого в Уголовном Кодекса Российской Федерации вымогательством, - отчеканил как заученное Силаев.

- Чем-чем? – Анне даже показалось, что она ослышалась. – Вымогательством? И что же я вымогала, позвольте спросить? И у кого?

- Деньги! – бодро и радостно заявила противная девица-дознаватель, только что закончившая писать протокол. – У гражданина Литровского! Под угрозой распространения порочащих его сведений!.. Между прочим, - девица все больше и больше радостно возбуждалась, - Вам грозит до пяти лет лишения свободы!

- Да Вы в своем уме! – Анна даже подскочила, забыв про сердце и давление, но тут же рухнула обратно. – Какие-такие порочащие сведения я грозилась распространить про Литровского? Да я разговаривала-то с ним один-два раза в жизни, и то все время при нескольких свидетелях!

Силаев, поняв, что вредная девица просто накаляет обстановку, схватил ее за локоть и бесцеремонно вытолкнул в коридор… Тут опять зазвонил мобильник, и Анна быстро схватила его, понимая, что совсем скоро ей при таком раскладе запретят общение…

- Володя! - быстро затараторила она, - деньги мне подсунули меченые, говорят, что будет статья за вымогательство!

Муж был совершенно спокоен, казалось, он чего-то подобного и ждал.

- Так, понятно… Я так и думал. Это обыкновенная подстава, а я ведь тебя предупреждал! - (он действительно много рассказывал ей о Литровском и предупреждал, что нормальные люди в городе стараются не иметь с ним дела). – Сейчас я попрошу Сергея перезвонить тебе и еще раз позвоню Чумнову – пусть разбирается со своим дружком Литровским.

Через минуту телефон зазвонил снова. На этот раз был адвокат Сергей Пименов. Анна быстро выпалила ему все и про меченые деньги, и про вымогательство, и про пять лет лишения свободы.

- Успокойся и слушай меня внимательно. Сейчас тебя отвезут в УВД и постараются упрятать в камеру на двое суток. Даже если я приеду сейчас, это не поможет. Ничего, как мы договорились, не говори и не подписывай. Постарайся найти успокоительного и выспаться в камере. Думаю, тебя все же не рискнут поместить в бомжатник, так что шанс выспаться у тебя есть. А завтра утром я приеду, и будем думать.

Но выспаться Анне не удалось, несмотря на то, что белокурый оперативник разрешил ей оставить себе корвалол, и на то, что она выпила его почти полный пузырек, успокоилась полностью и страшно хотела спать… Ее посадили в машину, за руль сел Силаев. Анна выбрала подходящий момент и спросила:

- Андрей Анатольевич, а Вы-то почему под уголовной статьей оказались?

От неожиданности Силаев чуть не выпустил руль, машину повело, и они едва не заехали в канаву с водой. Сидевший рядом с Силаевым Коробков крякнул, а сидевшая рядом Анной девушка с видеокамерой и «лишайной» лампой, уронила сумку на пол… Силаев справился с управлением, вывел автомобиль на ровный асфальт, помолчал немного, собираясь с мыслями, и, наконец, спросил:

- А Вы откуда знаете, Анна Сергеевна?

- Вы забыли, кто я по профессии! – не без гордости заявила Анна.

Она уже полностью овладела собой и взяла инициативу в свои руки.

- Вы будете обо мне писать? – Анна могла побиться об заклад, что выражение лица у заместителя начальника ОБЭП в данный момент самое несчастное, но ей была видна только спина.

- Это зависит от Вашего ко мне отношения, - ответила она несколько иронично и с улыбкой.

Силаев с Коробковым засмеялись.

- Разве мы плохо к Вам относимся? – первым справился с ситуацией Коробков.

- Пока нет, - так же иронично ответила Анна. – Но мне бы хотелось, чтобы Вы продолжали в том же духе… Вообще-то я с дороги, и у меня низкое давление. Поэтому мне хотелось бы перекусить или хотя бы выпить горячего крепкого чая…

- Это мы устроим, как только прибудем на место, - заверил Силаев.

«На месте» они прошли в кабинет начальника отдела дознания, расселись по местам и стали чего-то ждать. Анна позвонила мужу и поговорила подольше – ОБЭПники отнеслись к этому спокойно. Силаеву, похоже, вообще теперь было важнее, насколько серьезно Анна знает о его уголовном деле и что собирается делать с этими знаниями. Анна решила немного расслабить его. Для начала попросила приготовить чаю и послать кого-нибудь в магазин. Вызвалась девушка, которая снимала на видеокамеру. Противная девица, к счастью, куда-то исчезла…

За чаем Анна потихонечку-помаленечку повыпытала у оперов, что и как. Силаев и Коробков стали гнать обыкновенную полицейскую туфту. Что, дескать, им все равно, Борис Литровский или Анна Кондратьева, что они выполняют свой полицейский долг, что они люди подчиненные, что поступило заявление от гражданина Литровского о том, что журналистка газеты «Золотое слово» Анна Кондратьева вымогает у него деньги под угрозой распространения порочащих сведений, и что они обязаны отреагировать…

Но Анна была не новичок в оперативных хитростях рыбацкой полиции, чай, не один пуд соли вместе со Славиным и его друзьями съели, да и вообще, она много читала, много наблюдала и к тридцати семи годам накопила немаловажный жизненный опыт.

Она прекрасно знала, что само по себе заявление такого рода абсолютно не играет никакой роли! То, что она взяла в машине деньги у Кириллова – тоже. Мало ли за что и какие это были деньги! Даже при учете, что целый день велась запись ее телефонных разговоров с Кирилловым и видеосъемка момента разговора в машине и передачи денег, это само по себе тоже не доказательства: Анна прекрасно помнила разговор с Кирилловым, там не было никакого намека на вымогательство. Наоборот, трепещущий вспотевший Промокашка (теперь понятно, почему от так дрожал и так потел, когда передавал деньги) сам без конца просил, чтобы приняли деньги чтобы «нас не мочили».

По этому поводу не собралось бы так много народа во главе с заместителем начальника ОБЭП, целой бригады оперативников, девицы с видеокамерой, противной дознавательши и специально подготовленных понятых.

Значит, дело в другом! В чем? Да в том, что все три раза (включая сегодняшний) ее пасли, записывали все разговоры с подставным шестеркой Васей, возможно, не только на диктофон, но и на видео, а Вася-Промокашка все пытался (теперь она может объяснить его вечное волнение и пугливые просьбы «вы только нас не мочите») построить разговор так, чтобы каким-нибудь образом натянуть на вымогательство. Но она-то точно знала, что ни разу, никаким образом ничего не вымогала!

Оперативники, какими бы стражами закона они себя не представляли, в данной ситуации такие же шестерки, как смазливый юрист Вася Кириллов. Конечно, им неплохо бы включить в арсенал своих достижений раскрытие вымогательства, да еще и совершенного такой известной журналисткой… Но, скорее всего, за это им хорошо заплатили. Пусть не этим двоим, не Силаеву с Коробковым, и не их начальнику, тому рыженькому невысокому пареньку, фамилию которого она никак не может запомнить по причине ее простоты – как говорится, то ли Петров, то ли Иванов, то ли Сидоров…

Анна прекрасно понимала, что оперативники – мелкие сошки, и что все делалось с благословения начальника Рыбацкого УВД Сергея Баранова. Скорее всего, друг Литровский забашлял начальнику Сергею Баранову. Этот Баранов – редкостная сволочь, взяточник и хапуга еще тот! Об этом в Рыбацком говорят в открытую. И Анна об этом писала неоднократно. Правда, прямых доказательств, разумеется, нет, если бы были, то Баранова давно посадили бы или хотя бы сняли с работы, но вот доказательства, так сказать, косвенные она неоднократно приводила в своих статьях.

Недавно Баранов купил новую квартиру. На какие шиши? Уж не на зарплату ли начальника УВД? Служба собственной безопасности УВД области проводила тогда проверку, но Баранов представил расписки, что он взял деньги в долг у друзей, и, кроме того, предоставил договор с банком, где взял кредит. Дело повисло в воздухе.

На Новый год начальник УВД подарил сыну-школьнику сотовый телефон стоимостью триста долларов. Потом у мальчишки этот телефон украли прямо в школе, так Баранов направил на раскрытие данного преступления чуть не весь личный состав Рыбацкого УВД, в школе в тот день даже пришлось отменить уроки – так скрупулезно шерстили всех менты… Телефон нашли, его украл школьный приятель Барановского сына, его, говорят, менты отдубасили прямо в школе и дело закрыли. Но по городу пошли слухи, что родителей пацана, мелких предпринимателей, Баранов «поставил на деньги» или, иными словами, обязал платить дань…

Анна и об этом писала. Правда, многое опять же пришлось описывать намеками, в форме слухов… И по этому поводу приезжала проверка, но опять все замяли.

Весной самое большое в Рыбацком промышленное предприятие выделило УВД крупную сумму денег в качестве спонсорской помощи. Хотели купить машину для оперативной работы. Но Баранов отделал себе на эти деньги по евростандарту кабинет, причем, расширился, забрав два соседние кабинета, где сидели следователи. Следователей уплотнил, посадив не по двое, а уже по трое в кабинеты, а из их двух кабинетов сделал себе гостиную с кухней и душевую… Анна и об этом писала, и опять приезжала проверка, на этот раз Баранову объявили выговор за нецелевое использование денежных средств, но через два месяца он отпраздновал свое 50-летие, и в связи с юбилеем выговор сняли…

Баранов был начальником Рыбацкого УВД всего два года, но натворил столько наглых дел, что все предыдущие начальники вместе взятые не натворили за все сложенные вместе годы своей службы! Но он был другом начальника областного УВД, они вместе когда-то начинали, и даже имели какие-то родственные связи… Поэтому его не снимали, хотя генералу он стоил седых волос. Да если бы и сняли, то ставить все равно было некого – все остальные начальники в Рыбацком УВД либо были еще хуже, либо не подходили по возрасту. Поэтому ждали, что вот-вот выйдет в отставку генерал, пришлют нового, откуда-нибудь из дальних краев, и тот поставит везде своих. Так недавно в области отправили в отставку прокурора, назначили нового, и тот начал такие крутые перестановки, что послетала со своих мест половина прокурорских начальников области… Теперь все ждали, что примерно тоже самое будет с начальником УВД области, но пока ничего не происходило: видимо, Президент никак не мог подобрать подходящую кандидатуру.

Баранова в городе просто ненавидели! Поэтому Анне его запросто «сдавали» знакомые оперативники. Однажды даже втихоря ее провели в его еврокабинет, после чего она и написала статью… Баранов рвал и метал, все пытался вычислить, кто сливает Анне информацию, но ничего не смог узнать. И Анна уже была ученой, знала и соблюдала правила конспирации при общении с оперативниками, и оперативники, конечно, не лыком шиты. Хотя в основном информацию передавали через Гену Славина, с которым Анна тоже на всякий случай поддерживала связь абсолютно консперативно.

Все складывалось воедино, связывалось в один узел. Лютая ненависть Баранова, желание убрать ее накануне снятия с должности старого начальника областного УВД и назначения нового, который, конечно же, избавится от Баранова как можно быстрее, лютая ненависть Литровского после статьи, дружба Литровского с Барановым, как и подобает в коррумпированном городе… Все это и создало сегодняшнюю ситуацию… Анна была в Рыбацком единственной журналисткой такого уровня. Купить ее было невозможно, это пытались сделать разные коммерсанты еще задолго до Литровского, но все безуспешно. Запугать тоже не могли – Анна жила открыто и честно, ни в чем порочащем не была замечена, так что прихватить ее просто было не за что. Единственное, где была слабинка - это бизнес мужа. Там порой местные менты и чиновники вставляли ему палки в колеса. Но весьма осторожно – во-первых, Анны все-таки побаивались, а, во-вторых, бизнес Володя вел честно.

Анна за чаем поделилась своими соображениями с обэпниками. Они пожали плечами: мол, все может быть, из чего Анна сделала вывод, что именно так и есть, и Силаеву с Коробковым все это прекрасно известно…

Однако шло время, а с Анной никто не предпринимал никаких действий. После пузырька корвалола она очень хотела спать, и ее беспокоила такая тянучка. Хотя ей и сказали, что ее будет допрашивать самолично начальник отдела дознания (надо же, какая Анна оказалась важная персона!), начальник, вернее, начальница, которую Анна знала в лицо, несколько раз заглядывала в кабинет, но допрашивать, кажется, не собиралась.

- Почему меня не допрашивают? – наконец рассердилась Анна.

Силаев с Коробковым переглянулись, и Силаев вышел из кабинета. Его не было довольно долго, из чего Анна сделала вывод, что все идет не так уж плохо – скорее всего, начальница отдела дознания не решается ее допрашивать, а это значит, она не уверена в правильности проведенного мероприятия.

Наконец пришел Силаев с девушкой, очень молоденькой, беленькой и хорошенькой, сразу напомнившей Анне Снегурочку со школьной елки…

- Вас, Анна Сергеевна, будет допрашивать дознаватель Корнева, - торжественно и печально, явно огорчившись, что не вышло убедить начальницу, сообщил Силаев, - пропуская вперед девушку-Снегурочку.

«Хм, - подумала Анна, - могли бы не трудиться упрашивать начальницу, будто бы не понимают, что я все равно не скажу ни слова, ни ей, ни этой Снегурочке, ни кому другому, пока не поговорю с адвокатом…»

Девушка-Снегурочка разложила бумажки и принялась что-то писать. Писанина давалась ей тяжело. Она, как и та противная дознавательша, что составляла протокол на месте так называемого происшествия, почти ничего не соображала не только в юриспруденции, но и в русском языке. Она все обращалась к обэпникам за подсказками, тем даже пришлось несколько раз выходить из кабинета, чтобы что-то уточнять.

«Да, - печально думала Анна, - детский сад, а не полиция. Не мудрено, что у них такой начальник: как говорится, достойный своих подчиненных…» Но девушка-Снегурочка ей нравилась, и поэтому она по-доброму помогла ей составить несколько сложноподчиненных предложений… Подписывать составленное Снегурочкой она тем не менее отказалась.

Наконец Снегурочка объявила, что она едет к прокурору города за санкцией на содержание подозреваемой под стражей. Анна переспросила, что это значит? Силаев пояснил, что если прокурор даст санкцию, то ее поместят на двое суток в изолятор временного содержания, который находится здесь на первом этаже.

Силаев, Коробков и Снегурочка уехали, и Анна поняла, что обэпники будут убеждать прокурора в необходимости выполнить их просьбу – поместить Анну в ИВС на двое суток. Эти фишки оперативников были ей хорошо знакомы: почти всегда задержать или не задержать человека зависело о того, сумеют или нет оперативники, проводившие мероприятие, убедить прокурора.

«Интересно, подпишет или не подпишет им «прошение» прокурор? - размышляла Анна в дежурке, куда ее отвели и посадили на скамеечку рядом с бомжами и пьяными проститутками. – Наверно, все-таки подпишет, я и его достала своими статьями… Господи, это ж надо нажить столько врагов! Живут же другие журналисты тихо и мирно. Одни пишут про цветочки, другие делают коммерческие материалы и зарабатывают на этом деньги, а я вечно на передовой, вечно кусаюсь и жалюсь… Да, не зря главный припаял мне псевдоним Анаконда!»

Прокурора Рыбацкого Михаила Толина Анна знала отлично – выросла с ним в одном дворе и училась в одной школе. Мальчик он был хороший, послушный, но способности имел весьма средние, в школе учился на нетвердые «четверки». Никто не замечал в дворовом пацане Мишке Толине никаких амбиций, и если бы кому-то из их беспечного детства тогда сказали бы, что тихий большеглазый мальчик Миша станет городским прокурором, весь двор рассмеялся бы в лицо этому человеку! Да, может, амбиций у него в ту пору и не было.

Миша Толин поехал поступать после школы в Ивановский университет на юридический факультет, тогда из всех юридических факультетов страны именно туда мальчикам было поступить проще всего – в городе невест не хватало парней, поэтому в вузы брали почти всех, даже «троечников».

Миша был красивый юноша. В городе невест он стал нарасхват, поэтому сумел весьма удачно жениться – на дочке секретаря обкома. И именно молодая жена стала развивать в будущем прокуроре амбициозные наклонности… Однако началась перестройка, корабль коммунизма пошел ко дну, и отец Мишкиной супруги уже не мог обеспечить молодым достойную карьеру. Тогда Мишка с женой вернулись в Рыбацкое. В то время профессия юриста не считалась столь престижной, зарплаты у прокурорских были маленькие, и Мишку легко взяли в городскую прокуратуру. Там уже он, подстрекаемый избалованной дочерью обкомовского секретаря, начал делать карьеру. И сделал ее довольно быстро.

Анна стала перебирать в уме все статьи о рыбацкой прокуратуре и поняла, что ей нынче несдобровать – только жестких критических набралось около десятка, а все заметки, подколы и приколы было даже не вспомнить!

Хотя нет, последний она помнила хорошо. Нынешним летом около входа в прокуратуру как-то утром появилась куча человеческих экскрементов. Ничего в этом факте особенного не было, прокуратура находилась в центре города, в старом здании, кругом были ветхие дома, где в подъездах и подворотнях пьяницы и бомжи пили и тут же испражнялись… Странным было другое: куча лежала несколько дней, гнила на солнцепеке, жужжание навозных мух над ней было слышно за квартал, они разжирели до величины наперстка, а прокурор почему-то не обращал на сей факт никакого внимания! Анна написала заметку-реплику, и ей потом рассказывали, как здорово попало прокурору от областного начальника, как раз только что начавшего шерстить в провинции подчиненных…

…Анна посмотрела на часы – ничего себе, уже полночь! Схватила телефон – экран блестел матовым серым светом, сели батарейки. Попросила позвонить из дежурки - не дали. Стала ждать. В дежурке дурно пахло от бомжей, да и сами дежурившие менты выглядели ненамного лучше задержанных. От одного несло водкой, а другой был жирный и потный, блестел, как отменный кусок сала, и источал какое-то неопрятное зловоние… «Боже мой! – думала Анна, глядя на него.- До чего же и вправду деградировала наша полиция! Да какой из этого куска сала мент? Он не то, что преступника задержать, он и на турнике-то подтянуться ни разу не сумеет, будет висеть, как мешок с жирным дерьмом…»

Прошло еще часа полтора томительного ожидания, и именно они дались Анне наиболее тяжело. Она вообще привыкла рано ложиться спать, а тут еще такие нервные перегрузки, да флакон корвалола, да полная неизвестность: что дома? Удалось ли успокоить сынишку? Будет ли он, такой впечатлительный, вообще спать эту ночь?.. Еще она очень боялась за мужа. Муж был спортсмен, физически очень сильный, в молодости был чемпионом области по самбо, да и теперь в отличной форме. А по характеру – очень вспыльчивый и неуравновешенный. Анна очень опасалась, что он, поддавшись эмоциональной нагрузке, просто пойдет и прибьет этого Литровского, или Кириллова, или кого-нибудь еще из их окружения. Она очень надеялась, что, во-первых, его остановит необходимость быть рядом с сыном, во-вторых, адвокат, а, в-третьих, время… Ведь в любом случае он сможет сделать это только завтра (вернее, уже сегодня), и за это время остынет…

Наконец появилась Снегурочка. Без сопровождения. Из этого Анна сделала вывод, что обэпники Силаев и Коробков добились-таки у прокурора санкции на ее содержание под стражей и, спокойные, уехали домой. Девушка Снегурочка согласно инструкции позвонила Анниному мужу, сообщила о том, что супругу задерживают на сорок восемь часов, чтобы ей принесли теплую одежду и еду. А потом Анну привели в ИВС. Она сразу успокоилась: в ИВС было тепло, работники были трезвые и с приятными лицами, не то, что в дежурке…

- А я Вас знаю! - вдруг широко улыбнулся один, самый молодой, с большими и широко распахнутыми как у мальчишки глазами. – Моя бабушка вашу газету выписывает, и я читаю, и там иногда вместе со статьями печатают фотографии авторов! Вы – Анна Кондратьева?

- Да, - Анне стало очень приятно, - вот уж не думала, что меня узнают, я все же не телевизионная журналистка.

- А скажите, вот все хочу спросить, почему у Вас такой псевдоним – Анаконда?

- Это очень просто! – улыбнулась Анна. – Как бы сложили первые слоги имени и фамилии, вот и получилось слово, похожее на «анаконда»

- А-а-а…- несколько разочарованно протянул полицейский. – А я думал, из-за того, что такие статьи пишите…

- Ну и из-за этого тоже.

- Вот здорово! – не унимался полицейский со старшинскими погонами, улыбаясь во весь рот и показывая крепкие молодые зубы, - вот уж не думал, что выпадет такое счастье – сажать в камеру такую журналистку!

- Ты тут потише! – осадил его полицейский постарше с погонами капитана. – У человека, можно сказать, несчастье, а ты радуешься… Так за что же Вас, - обратился он к Анне, - вроде приличная на вид женщина.

- Рассказывать это долго, - стала объяснять Анна, - но вот ваш сотрудник наверняка читал мои статьи. И про депутата Литровского, и про вашего начальника Баранова, и про прокуратуру…

- Я же Вам приносил, товарищ капитан!

- А-а-а, вспомнил! – протянул капитан. – Ну, давайте оформляться, вон на стенке прежде всего прочитайте правила внутреннего распорядка и распишитесь, что ознакомлены…

Оформление длилось долго, опять понадобились понятые для описи изъятых у Анны вещей, полицейские привезли с улицы каких-то девиц, которые все хихикали и были страшно довольны, что «побывали в настоящей тюрьме». Анна, поскольку ее тут, как оказалось, знали и даже уважали, стала проводить разведку боем… Здесь ничего нельзя, чай дают в шесть утра и в шесть вечера, но ей дали сейчас, и она посчитала это добрым знаком… В туалет тоже не выводят, в камере есть параша, но ей сказали, что в эту смену будут выводить, не мучить же приличного человека запахом тюремной параши. Но сказали, что завтра придет другая смена, и послаблений от нее не будет…

Наконец молодой старшина повел ее за матрасом, потом в камеру.

- Я сейчас продиктую Вам номер телефона, запомните его, и Вас отблагодарят, - шепотом попросила Анна. – Мужа моего зовут Владимир. Чтобы он поверил Вам, то есть, что Вы действуете от моего имени, скажите, что у Анаконды есть зубы. Запомнили: «У Анаконды есть зубы»!

- Какие зубы? – захлопал глазами старшина.

- Неважно, если захотите, я вам потом объясню… Это наш с ним пароль, придуманный почти случайно, когда мне дали этот псевдоним… Слушайте внимательно. Скажите, чтобы к восьми утра с завтрашнего дня и все время, пока я буду здесь находиться, приносил бутылку хорошего коньяку и отдавал дежурной смене. Завтра пусть принесет две – одну Вам или Вашей смене, другую – следующей. Помогите ему уговорить смену принять коньяк, я ведь не олигарх, не преступник, меня бояться нечего, я не выдам и не подведу. Но у меня слабое здоровье, и мне нужно, чтобы ко мне здесь хорошо относились… Вы поймите, вокруг меня просто сплелся заговор, меня подставили, и так просто это не кончится… Мне нужно держаться!.. Передачу пусть пока не приносит, утром придет адвокат, и я до утра еще подумаю, что мне нужно, и с адвокатом передам… Все поняли?

Старшина-читатель газеты «Золотое слово» с готовностью закивал:

- Не беспокойтесь, я все сделаю, комар носа не подточит! Я верю, что Вы не виноваты!

Анну поместили в самую теплую камеру, но одеяла не дали – не положено, оказывается. Она закуталась в простыню и наконец-то уснула, как убитая. Было уже три часа ночи.

В шесть утра заорало радио. Анна, протирая глаза, вспомнила, что ночью на стене читала инструкцию, и там было написано, что подъем в шесть утра. Она встала и забарабанила в двери камеры. Подошел тот самый старшина, открыл дверь и сказал ей, что все сделал, а она попросила в порядке исключения убавить звук радио и дать ей еще хоть немного поспать… Он кивнул и запер дверь, и радио тут же притихло.

Около восьми старшина отпер дверь и принес ей пайку – чай в железной кружке и полбуханки черного хлеба. Потом вынул втихоря из кармана несколько печенинок:

- Возьмите, это от меня. Вообще-то чай приносим сразу после подъема, около семи часов, но Вам дали поспать. И чай я Вам заварил свой, положил два пакетика, и вот еще возьмите про запас, - он сунул ей в руку еще два пакетика. – Потому что смена сейчас придет вредная, ничего Вам не дадут, а чай принесут только вечером, так что в тот чай бросите эти два пакетика…

- Спасибо Вам, - Анна растрогалась и чуть не расплакалась. – Когда придет муж, скажите ему еще, чтобы он сообщил адвокату, взяла ли эта самая вредная смена коньяк или нет.

- Обязательно… До свидания, когда моя смена кончится, Вас уже, наверно, не будет здесь…

- Это почему же?

- Здесь держат только сорок восемь часов. Потом по решению прокурора могут продлить еще на семьдесят два часа. Или отправят в следственный изолятор, или домой. Только три варианта! Если не домой, то лучше побыть у нас семьдесят два часа. Но я все же надеюсь на лучшее… Прощайте и не падайте духом!

Анна с удовольствием напилась крепкого ароматного чая с печеньем, и на душе как-то полегчало. Оставалось ждать недолго, скоро должен придти адвокат, и тогда кое-что прояснится… Она постелила на нары свой шелковый пиджак и растянулась. Стало холодновато, но матрас и белье пришлось сдать – таков порядок. Настроение у нее стало улучшаться, наверное, это оттого, что давление стабилизировалось. Анна принялась думать. А подумать было над чем.

Все, в принципе, складывалось в одну ясную картину. Она достала в этом городе слишком многих из верхушки. И прокурора, и начальника милиции, и даже частично мэра города. Ну и, конечно, депутата – винно-водочного олигарха Литровского. По ее мнению, мэр Чумнов вряд ли играл в этой истории какую-то роль. Скорее всего, Литровский с Барановым не ставили его в известность, когда затевали это грязное дело – он был бы против и только стал бы им мешать. Но если муж вчера дозвонился Чумнову, то события могли бы круто измениться. Чумнов, узнав о происшедшем, нашел бы Литровского и Баранова и заставил бы Литровского забрать заявление, а Баранова срочно закрыть дело. Это первый вариант развития событий. Он уже не удался, поскольку Анна все еще находится в ИВС. Значит, либо муж не дозвонился до Чумнова (что маловероятно, потому что Чумнов отвечает на все мобильные звонки), либо, что более вероятно, Чумнов не смог заставить Литровского забрать заявление. Баранов-то послушался бы Чумнова и дело бы прикрыл, куда ему деваться с такой зависимостью от всех и вся! Но как закрыть дело, если Литровский не забирает заявление?!

А если Литровский не забирает заявление, то его поступок – не просто месть за статью, в которой, в принципе, не было ничего особенного, во всяком случае, Анна размазала этого местного олигарха нисколько не больше, чем остальных своих героев за все годы работы. Если бы просто месть, то было бы обыкновенное «пугалово» - состряпали дельце, взяли под белы руки, в милиции припугнули, мадам журналистка, изнеженная и не привыкшая к такому обращению, поплакала бы в дежурке, поумоляла бы отпустить, и стала бы как шелковая… Да еще и благодарила бы Литровского всю оставшуюся жизнь за милосердие. А уж он-то бы разорялся во всех купленных средствах массовой информации, какой он добрый, какой милосердный, как у него вымогали деньги, но он пожалел мать малолетнего ребенка и заявление забрал… Нет, его поступок- это попытка (и, похоже, весьма удачная) устранить ее на какое-то время. Она ему мешает что-то делать! Что-то серьезное, что наверняка стоит больших денег, иначе бы Литровский не пошел на такой рискованный шаг… Но вот что именно? Над этим вопросом следовало подумать серьезно.

О чем там в статье она писала? Об уголовном деле двухгодовой давности, когда на складах фирмы «Гермес» налоговые инспекторы обнаружили тонны левой водки… Эко дело, нашел, по поводу чего обижаться! Да такие склады находят сейчас чуть не каждый день чуть не в каждом городе, тем более что тут дело прошлое, он тогда еще и депутатом-то не был… Нет, это явно отпадает, тут почитали и забыли, до новой предвыборной кампании еще долго, это не должно его беспокоить…

Может, из-за чугунной ограды, которая после того как фирма «Гермес» неудачно взялась реставрировать парк, исчезла в неизвестном направлении? Прокуратура где-то в Москве нашла ее следы. Но даже если Литровский действительно продал купленное за копейки как лом чугунное литье за бешеные деньги москвичам, то это в его винно-водочном и сутенерском бизнесе – копейки! Да и нарушения здесь допустил не он, а чиновники, оценившие ограду как лом и продавшие ее Литровскому. Так что это вряд ли нанесло ощутимый урон Литровскому, ну разве что неприятности при общении с прокуратурой.

Еще там было о том, как они втихоря с другом Васей покупали дорогостоящую недвижимость в центре Рыбацкого. Согласно установленному порядку здание выставлялось на аукцион, оценивалось так называемой независимой комиссией, которая состояла почти полностью из зависимых от Чумнова чиновников, делалось объявление в газете, и здание продавалось. В «Рыбацких вестях» такие объявления об аукционах как правило публиковались в номерах с телевизионной программой, где большой тираж, чтобы побольше читателей было и чтобы желающих участвовать в аукционе было как можно больше, тогда и продать можно подороже, деньги-то ведь для казны не лишние… Но вот почему-то объявления об аукционах, где выставлялись здания, понравившиеся Литровскому, печатались в номерах с самым маленьким тиражом. И здания оценивались в копейки. Так, здание в двух шагах от центральной площади города департамент недвижимости первоначально оценил в один миллион рублей. Но потом начались заседания комиссии с разными представителями, на которые стал приходить Чумнов и давить на членов комиссии, что, дескать, миллион – это слишком дорого, никто не купит… Предлагал тысяч за сто, но комиссия бастовала, говоря, что это копейки. В конце концов, сошлись на двухстах тысяч. Аукцион провели так, что никто не заметил, было всего два покупателя, Литровский и вечно существующий при нем Вася Кириллов. Вася робко сделал всего один «шаг», и здание ушло фирме «Гермес» за двести двадцать тысяч рублей.

Анна, узнав про это, не поленилась провести журналистское расследование, нашла коммерсантов, которые желали бы купить это здание даже и за миллион рублей, но ничего об аукционе не знали, поскольку именно из-за того, что объявления об аукционах печатают в газете с ТВ-программой, выписывают только номера с ТВ-программой.

По данному факту проводилась прокурорская проверка, но ничего незаконного в этом, в принципе, не обнаружилось. Как показала главный редактор муниципальной газеты (подчиняющаяся напрямую Чумнову), в газете с ТВ-программой просто не было на тот момент места, вот и напечатали в газете с маленьким тиражом… Ну а что касается цены, то это дело относительное. Одни считают, что миллион – мало, а другие, что и сто тысяч – много…

Не из-за этого ли так рассвирепел Литровский? Конечно, из-за этой статьи аукционы станут проводить строже, да и прокуратура будет следить, но, в принципе, это для Литровского вовсе не смертельно. Хотя, кто знает, может, Литровский хотел купить на аукционе втихоря что-нибудь такое, на чем потом озолотился бы, а Анна тут на него таких собак навешала, что теперь за аукционами следит прокуратура…

Стоп! Ведь вчера она ехала из областного центра с Чумновым, и он ей рассказал про последнюю покупку Литровского, и она еще зафиксировала в своей памяти, что надо бы ей заняться… Так, что же он купил? Ага, какие-то площади обанкротившегося бывшего секретного НИИ «ГЮИС». Да не какие-то, а, кажется, ту самую засекреченную лабораторию со всем оборудованием, которую губернатор много лет держал, как мог, которая считалась стратегически важным объектом и которую в рамках договоренности с президентом должен был продержать законсервированной до лучших времен. Но лучшие времена так и не настали, а выбравшийся глава Рыбацкого Николай Евгеньевич Чумнов недавно, как оказалось, выставил лабораторию на аукцион, конечно же тайно и, как подозревает Анна, конечно же, за копейки. Поскольку купил ее именно Литровский… А, может, статья «Загадки «Гермеса», после которой смазливый юрист Литровского начал так навязчиво обихаживать «Золотое слово», и вовсе не при чем? Может, Литровский решил устранить Анну вовсе не за то, что она написала, а за то, что еще не написала, но может написать? Тогда первое, что приходит в голову, это лаборатория «Гюйса». Что, бишь, говорил о ней Чумнов? Какой -такой проект века собираются они с Литровским развить в этой лаборатории? Кажется, выпускать какие-то лекарственные препараты. Но для этого нужна специальная лицензия, нужно оборудование, огромные деньги. Вроде бы Чумнов проговорился, что пока обойдутся изготовлением так называемых народных средств, специальных настоек и сборов из лекарственных трав, а также наладят линию консервов детского питания…

Детское питание… Дети – вот что еще было в статье! Она не придавала этому особенного значения, просто выразила в статье свое отношение к предложенной Литровским программе размещения детей, оставшихся без попечения родителей, в зарубежные семьи. Но никакой программы еще не было, Литровский лишь готовил ее и пытался разрекламировать, а она делала в статье, опираясь на информацию из различных СМИ, предположения, к чему может привести такое размещение. Над детьми в зарубежных семьях издевались, они попадали к психически неполноценным родителям, девочек раздавали по публичным домам, а некоторых детей просто сдавали на бойню – для извлечения органов для пересадки тяжело больным…Могло и это напугать Литровского. Его программу она развенчивала в статье, и это могло подготовить негативно общественное мнение, и тогда депутаты не решатся принимать ее… Но если действительно Литровский решился устранить Анну из-за того, что она могла своими дальнейшими публикациями (а она писала в статье, что еще вернется к этой теме, как только добудет новые факты) помешать воплощению в жизнь этой программы, то программа действительно должна была принести Литровскому огромные барыши…

…Охранник забренчал ключами, повозился с замком и отпер дверь. Анне была уже готова к тому, что смена эта, как ей сказали, вредная, но этот охранник превзошел все ожидания. Был он маленький, толстый, весь какой-то круглый, с круглым, как и тело, и необыкновенно тупым лицом.

- Кондратьева! На выход! – скомандовал он точь-в-точь как в фильмах про тюремную жизнь.

Анна хотела съязвить: «С вещами?», - но вовремя прикусила язык, вспомнив, что смена, в обществе которой ей предстояло провести ближайшие полсуток, вредная.

Все утро, чуть не через каждые полчаса, ее вызывали. Она все надеялась, что, наконец, придет адвокат, но он почему-то не приходил. А ее вызывали для разных дурацких формальностей. То брали отпечатки пальцев, то фотографировали, то осматривала тюремная фельдшерица – молодая, но уже совершенно потасканная особа с грубыми как у мужика манерами… «Господи, - думала Анна, глядя на нее, - почему женщины здесь почти все такие грубые и противные? Вроде среди мужиков работают, должны, наоборот, как розы цвести, а они… Неужели и та девочка-Снегурочка, что выписывала мне возбуждение уголовного дела, через пару лет станет таким же размужичьем с явными признаками древнейшей профессии на лице и манерах?..» Потом какой-то старшина в очках чуть не полчаса расспрашивал ее о размере обуви, одежды, измерял объем головы, чуть не мерки снимал, как портной… тут уже Анна не выдержала:

- Вы что, спецодежду для меня, что ли, шьете? Думаете, я всю оставшуюся жизнь здесь просижу?

Старшина хотел улыбнуться, но не решился и снова стянул губы в строгую гримасу:

- Здесь Вы всю жизнь никак не просидите, только сорок восемь часов, ну в крайнем, еще семьдесят два… А если будете сидеть, то в другом месте…

- Хорошее утешение!

Наконец пришел адвокат Сергей Пименов. Анна даже предположить не могла, как она может обрадоваться этому в общем-то чужому человеку - словно самому близкому и родному после долгой разлуки! Она даже бросилась ему на шею. Сергей приобнял ее, успокоил, тихо рассмеялся.

- Ну, что натворила?

Они сели в специальной комнате за стол, он с одной стороны, она – с другой. Адвокат Сергей Пименов не был изнеженным, холеным и высокомерным, как большинство адвокатов даже в их провинциальном Рыбацком. Но здесь, уже пропитанная запахом тюремной параши, помятая и измученная, она почувствовала себя рядом с ним помойной бомжихой…

- Слушай, Сергей, скажи сначала, как мой муж, как сын?

- Все в порядке. Сын успокоился, ему объяснили, что ты просто срочно уехала в командировку. Володя твое ночное послание получил, ты молодец, что догадалась, и мент молодец… Все в порядке, коньяк им передали, понаблюдаешь сама, как вечером повеселеют…

- Сергей, а нас здесь не прослушивают?

- Нет, это противозаконно. Могут, конечно, но вряд ли рискнут. Да и потом, что им тебя слушать, они тебя три месяца слушали, и больше, чем услышали, уже не услышат.

- Три месяца?

- Да. Я с утра тут походил и кое-что разузнал. Все, конечно, делают вид, что молчат, но друзья-то ведь у меня тут есть! (Сергей до адвокатуры работал здесь следователем по особо важным делам). Дело твое – фуфло, и они это, в принципе, знают. Вчера Силаев с Корбоковым пытались отдать дело в следственный отдел, но начальник следствия посмотрел и отдал им назад. Так и сказал: «Я с таким фуфлом и связываться не буду!» Потом они пошли к начальнице отдела дознания, стали уговаривать ее лично вести твое дело. Долго уговаривали, но она отказалась тоже, потому что не видит перспективы…

- Да, да! – подхватила Анна. – Я примерно так и поняла, они несколько часов меня все в ее кабинете держали, а она заходила и выходила все зачем-то…

- Вот-вот… Потом, когда она все же решила, что связываться не будет, отдала какой-то девчонке-соплячке, и та под нажимом обэпников возбудила уголовное дело, а потом ее повезли к прокурору. Прокурор даже дверь не открывал, жене велел сказать, что его нет дома, так они по заместителям стали кататься, а те – ни в какую, пусть Толин возбуждает… Так они полночи катались, пока опять к Толину не приехали, и уж ему неповадно было делать вид, что дома не ночует, пришлось открывать… Долго они его убеждали, а девчонка эта – ни в зуб ногой, ни слова, ни полслова не может молвить – она всего-то два месяца здесь...

- А-а-а! – обрадовалась Анна.- А я-то все думаю, почему она такая нежненькая да хорошенькая, а она, оказывается, просто еще не успела испортиться!

- Да, вот именно, да еще и образования юридического нет… Но ты слушай дальше. Я уж не знаю, насколько это правда, но Толина обэпники стали обрабатывать по твоему поводу, вот, мол, она про прокуратуру плохо все пишет, статьи твои стали пересказывать, а он легко заводится, вот и подмахнул твое задержание и возбуждение уголовного дела.

- И что теперь со мной будет?

- Теперь тебя придет допрашивать дознаватель, которому передали дело, фамилия его Горемыкин. Он немножко юридически неграмотный, это для нас хорошо, но он дотошный, исполнительный и карьерист, это для нас плохо. Дело ему поручил лично твой «друг» - начальник нашей полиции Баранов, не зря ты два года над ним издеваешься, чуть погоны с него не сняла…

- Правда, что ли? – удивилась Анна. – А я и не знала, пишу да и пишу…

- Да, у него тут из-за твоих статей проверки за проверками были… Даже генерал, хоть ему и друг, рассвирепел и чуть не уволил. Но рассудил, что самому скоро все равно на пенсию, все одно этому Баранову идти на дно, так хоть не своими руками топить… Так вот, Баранов, скорее всего, будет все сам контролировать, так что дознание пойдет на полную катушку и, скорее всего, через сорок восемь часов они будут добиваться твоего ареста.

- Это как? – не поняла Анна.

- Чтобы в следственный изолятор тебя отправить на время следствия! На два, а то и на три месяца!

Анна почувствовала, как от страха на голове зашевелились волосы.

- Да ты что, Сергей, это невозможно! Мне не выйти оттуда живой! Ты же помнишь этот последний скандал с начальником следственного изолятора, когда его жена - бизнесменша деньги у субарендаторов в наглую забирала, я писала тогда! Он меня прикончит!

- Да брось ты! – Сергей встал и походил по комнате. – Во-первых, скандал громкий был, писала не ты одна, а все газеты. Уголовное дело возбуждено в отношении его супруги, а самого начальника СИЗО как бы отстранили. Ну, то есть, совсем его отстранить не могут, ведь не он деньги вымогал, а жена, да и дело еще не понятно, чем кончится… Он просто ушел в отпуск, потом пойдет на больничные, и так далее. Да и мужик он хороший, не злопамятный, так что не бойся.

- Но я не хочу на три месяца в СИЗО! Сергей, у меня ребенку послезавтра в школу, у мужа все время командировки, ему или работу бросать, тогда они голодать будут, или ребенка кому-то отдавать! Сергей, это невозможно, моя мать старая и больная, инвалид, она этого не переживет, и с Ваней она тоже долго сидеть не может, ей плохо становится!.. – Анна была просто в отчаянии.

- Да успокойся ты! – Сергей взял ее за руку. – Это я тебе описываю на всякий случай самый худший вариант. Но, я думаю, этого все-таки не произойдет. Раз дело такое хлипкое, значит, вряд ли его воспримут всерьез… Подумаешь, взяла журналистка деньги! Ведь не себе же, и не так уж много. В нашей стране ежедневно деньги тысячи человек друг другу передают, это же не преступление…

- Сергей, от кого зависит, буду я в СИЗО или нет?

- От судьи. Раньше это решал прокурор, и, к сожалению, многие из тех, кому не надо бы сидеть в СИЗО, сидели. Просто из-за непрофессионализма ментов, которые, вместо того чтобы дела грамотно раскрывать, гноили людей в СИЗО, чтобы те сломались морально и признались даже в том, чего не совершали… А сейчас, слава Богу, это решает суд. Завтра твое дело будут рассматривать в суде, дознание будет выходить в прокуратуру с ходатайством о твоем аресте, а прокурор или отклонит, или поддержит. Думаю, что все-таки отклонит, ты же не бандитка, не маньячка, ни по каким параметрам на арест не тянешь… Дело, скорее всего, попадет судье Тишиновой, она нормальная, справедливая, на нее трудно надавить…

- Трудно или невозможно?

- Почти невозможно… Если только…

- Если только что?

- Если дело это не инициировано в самых верхах.

- В каких верхах? Что за дело каким-то там верхам до меня, простой журналистки?

- Ты не поняла меня? Я говорю о губернаторе. Ты писала о нем что-нибудь плохое?

- Кончено, писала! И не я одна, а многие журналисты… И что из этого? На то он и губернатор, чтобы о нем периодически что-нибудь плохое писать. Про всех губернаторов пишут плохо. Даже про Президента… Это же государственные мужи, а не мелочь какая-нибудь вроде нашего Баранова, который себе в кабинете унитаз на спонсорские деньги установил, сидит и радуется, и думает, что добился самых лучших благ жизни и самой высшей власти! И не прокурор Мишка Толин, который под окнами своего кабинета кучу дерьма не может заставить убрать, а с легкой руки своей супруги мечтает стать прокурором области!

- Да успокойся ты, Аня! Нам еще об очень многом надо с тобой поговорить, так что береги силы… Одно дело, когда про губернатора пишет в какой-нибудь газетенке какая-то купленная тем же Литровским журналистка, а другое дело – ты, журналист с именем и возможностями, да еще в газете «Золотое слово» - единственной, которой народ еще как-то доверяет… Подумай хорошенько и вспомни, когда и как ты могла обидеть губернатора?

- Да это было совсем недавно. Они тогда все бодались с нашим мэром Чумновым из-за бесплатного проезда пенсионеров. Я лично была на стороне Чумнова и считала, что бесплатный проезд наносит огромный убыток общественному транспорту Рыбацкого, у транспортников и так все автобусы на ладан дышат… Пусть льготный, но проездной, это все же доход, а губернатор принимает популистские меры, чтобы казаться хорошим пенсионерам – вот, собственно, и вся «плохая статья»…

Сергей задумался.

- Н-да… Не похоже, чтобы губернатор «заказал» тебя из-за такого пустяка.

- Да нет, конечно, я знаю его достаточно хорошо, он не станет обижаться из-за этого. Да и вообще, он не склонен ссориться с прессой!

- Тогда легче. Тогда, значит, тебя заказал сам Литровский. Он дружит с Барановым, оказывает так называемую спонсорскую помощь ментам, да и самому Баранову хорошо башляет. Это легче. Если даже он купит прокурора, до судьи Тишиновой он не доберется… Теперь слушай дальше. Сегодня с утра твоему главному редактору я уже позвонил. Он сегодня на всякий случай смылся из редакции, потому что наверняка к нему сейчас приедет Горемыкин, может даже, с оперативниками, потому что я узнал, что он еще с утра уехал в областной центр. К гадалке не ходи – в вашу редакцию! Пока мы тут с тобой не обговорим, как и что, там никто показаний давать не будет. Видишь, они, скорее всего, будут попытаться натянуть не только вымогательство, а вымогательство, совершенное группой лиц, ну, например, ты с главным редактором. А это уже – совсем другой срок!

- Я знаю, знаю, меня дознавательша еще у подъезда пугала – до пяти лет лишения свободы.

- Ну, это глупости, конечно, но все равно осторожность не помешает. Самое плохое, что договора с «Гермесом» у вас нет.

- Ну, так ведь я же пыталась их заставить его написать, они сами виноваты!

- Это понятно. Думаю, это есть и на аудиозаписи, которую они вели, и это в любом случае в твою пользу… Сейчас, Аня, я уйду, приду вечером, к этому времени что-нибудь разузнаю, дадим еще показания… Без меня ни слова, ты поняла?

- Да, конечно!

- И еще. Муж твой в тот день, когда тебя задержали, сразу дозвонился до Чумнова. Тот был в гневе, орал, что Литровский не мог так поступить, грозился, что заставит его забрать заявление, и так далее. Потом Володя перезвонил ему, Чумнов был в еще большем гневе, орал, что убьет этого Литровского, потому что тот ни в какую не хочет забирать заявление, что он поделать с ним ничего не может, ну и так далее. Подумай, что это может означать…Твой муж меня ждет у входа, что тебе принести?

- Джинсы, свитер, теплые носки, кроссовки и куртку какую-нибудь. Есть не хочется, но надо, так что пусть принесет что-нибудь повкуснее и посытнее! И еще икону Пресвятой Богородицы и фотографию, где мы всей семьей. И чаю хорошего в пакетиках.

Они расстались, как договорились, до вечера.

Вскоре принесли передачку от мужа. Там было копченое мясо, белый хлеб, печенье, одежда, и икона с фотографией. Сначала Анна долго молилась, потом поцеловала фотографию, а потом приступила к еде. Она наелась, только вот очень хотелось чаю, а до чая было еще ждать и ждать, смена-то нынче вредная! Интересно, какая будет завтра?

Анна переоделась, согрелась, после еды стало совсем тепло и хорошо. И она снова стала думать. Подтвердились худшие предположения: Чумнов не смог заставить Литровского забрать заявление, а это значит то, что и предполагала Анна: Литровскому нужно не воспитать и сломать ее морально, а именно изолировать. Тогда нужно хорошенько просчитать, чего именно боится этот олигарх, владелец винно-водочных складов, ресторанов и контролер проститутского бизнеса? Просчитать, сидя здесь, трудно. Если завтра суд решит освободить ее из-под ареста, то план Литровского сорвется. И она вычислит, чего именно он так боится. Обязательно вычислит! Землю вокруг Литровского изроет, но непременно вычислит!

А если он так боится, то, конечно, сделает все, чтобы ее отправили в СИЗО. Может даже, поменяют судью на более сговорчивого. А что? Поговорит с председателем суда Севой Долгоруким (считает себя потомком аристократов, мать его, а сам трус из трусов и взяточник из взяточников), и все у них будет о, кэй! У таких, как Литровский, долгое время все о, кэй, и в этом их главная ошибка – они считают, что так будет всегда.

Но вот, видно, сорвала она что-то из его «о, кэй». Да-а-а, знать бы, что именно? Так, надо сказать адвокату, чтобы они с мужем разыскали Генку Славина, он обязательно что-нибудь узнает, он не может не узнать, он лучший оперативник в области был, он не оперативник, а зверь! И потом, он так ее всегда уважал как журналистку, он постарается все для нее сделать… Если только… Если только поверит в ее невиновность. А если не поверит, то ничего делать не станет – слишком честный.

После еды, в тепле и сытости Анна вздремнула. И проспала до самого вечернего чая. Круглый охранник, принесший ужин и чай, был слегка навеселе и немного добрее, чем утром. Похоже, от Анниного коньяка вредная смена, как она и рассчитывала, стала немножечко менее вредной. Потому как круглый разрешил положить в чай несколько пакетиков из передачки. А так бы не дал – он еще в обед заявил, что положен один грамм чая в сутки…

Она напилась крепкого сладкого чая с печеньем, почитала газеты, в которые была упакована передачка. Пока еще о ее приключениях в «Золотом слове» не написали, прошло ведь всего несколько часов, завтра наверняка напишут. Или, скорее всего, послезавтра, когда что-то прояснится…

Звякнуло в коридоре, дверь открыл круглый охранник:

- Кондратьева, на выход!

Это уже на допрос, решила Анна. Но в комнате для допросов ее ждал адвокат.

- Слушая, Сергей, ты знаешь бывшего опера Гену Славина? - сразу начала Анна. - Ну, того, что был лучшим опером области и сразу ушел на пенсию, ни дня не работая больше?

- Помню, есть такой, я его даже недавно видел. Он, кажется, в каком-то охранном агентстве работает…

- Найдите с Володей его срочно! В домашней телефонной книжке есть его сотовый. Но только не звони ни ты со своего, ни Володя со своего...

- Это ежу понятно… Так что ему сказать?

- Просто расскажи все, что знаешь, и скажи, что я прошу его в как можно более короткий срок, ну, положим, до завтрашнего утра, то есть, до того времени, когда ты опять придешь, узнать о Литровском и Кириллове как можно больше. И вообще, пусть у своих знакомых в ментовке выяснит как можно больше обо всем этом.

- Ладно, сделаем… Теперь слушай. Говори всю правду, но без подробностей. Иначе дознаватель будет пытаться тебя поймать на каких-то случайностях. Дело в том, что единственное слабое место – это деньги, которые ты брала. Дознаватель наверняка будет пытаться построить разговор так, чтобы ты каким-то образом подставилась, будто сама спрашивала с них деньги. Ну, например, сама звонила в назначенный срок, то есть, инициатива исходила от тебя…

- Ну да, я сама звонила, требовала договор, меня ведь шеф ругал!

- Этого не говори! Потому что они наверняка подделали диктофонную запись.

- Как! – Анна в ужасе схватилась за голову. – Что же мне теперь делать?!

- Не беспокойся, запись в любом случае будет отправлена на экспертизу, там подделка будет обнаружена. Но это – время, экспертизу делают месяца два, а то и больше. А нам надо отсюда выбираться как можно скорее… Горемыкин только что приехал из вашей редакции, редактора он не допросил, как мы и задумали, но допросил бухгалтеров. Они показали, что ты денег не сдавала в кассу, но что такое практикуется – деньги журналист получает наличными, бывает и частями, а сдает потом. Этого придерживайся и сейчас…Ты все поняла? Заучи как молитву: все, что связано с этим делом, исходило только от них! И никаких: я упорно звонила, я требовала денег… И все время смотри на меня. Если я тебе киваю, значит, ты ведешь себя правильно, если качаю головой, значит, остановись и соберись с духом!

В коридоре послышались шаги. «Идет! - решила Анна, - тот самый дознаватель, который малограмотный юридически, но исполнительный и карьерист. А это значит – полная шестерка! Такая же, как незабвенный Вася Кириллов, который тоже, говорят, работал здесь то ли следователем, то ли дознавателем…»

В комнату вошел дознаватель в голубой форменной рубашке. Вот уж действительно соответствовал фамилии: длинный, тощий, руки как плети, ни дать, ни взять – Антон Горемыка! Примерно такого типа мужичок, только с бородой, был нарисован на обложке книги «Антон Горемыка» Погорельского, которую она читала в университете по программе курса истории русской литературы…

Мужичок однако же оказался парнем лет тридцати, только каким-то не по годам заморенным. «И этот, поди, тоже не сумеет подтянуться на перекладине, - с горечью подумала Анна, - только тот жирный из дежурки будет висеть как мешок, а этот – как плеть…». И ей стало смешно, она заулыбалась, представляя, как два мента – мешок и плеть – висят на перекладине. Горемыкин беспокойно посмотрел на нее: дескать, что-то ты, девочка, до сих пор улыбаешься…

Горемыкин представился, все чин чинарем, даже удостоверение показал, на которое Анна и не взглянула: что за чушь в ИВС представляться и демонстрировать удостоверение, если все равно сюда кроме адвокатов, следователей и дознавателей к задержанным никто не приходит?

Допрос проходил четко и слаженно. Анне не пришлось ни врать, ни выкручиваться, ведь все было ясно с этими проклятыми деньгами как Божий день. Адвокат оказался прав: несколько раз Горемыкин пытался склонить ее к тому, что она сама звонила Кириллову и настаивала на встрече. Да, звонила, но исключительно для того, чтобы очередной раз напомнить Кириллову о необходимости составить договор, от чего он по неизвестным тогда ей причинам упорно отклонялся… Анна посмотрела на Сергея: адвокат одобрительно кивнул.

Зачем брала деньги? Клиент, то бишь Кириллов, все время их буквально всучивал, говорил, что им, фирме «Гермес», так будет спокойнее, они будут уверены, что оговоренные условия соблюдаются… Есть ли у нее доверенность на получение денег? Есть где-то дома, но ее никто никогда не спрашивает, и она даже не знает, где она валяется. Если бы Кириллов спросил, то непременно бы нашла и показала, но он не спросил… Как другие сотрудники поступают в подобных случаях? Да точно так же! Кассового аппарата в корреспондентском пункте Рыбацкого нет, деньги за коммерческие материалы берем от клиентов напрямую и везем в главную редакцию. Бывает, что неделями таскаем по сорок-пятьдесят тысяч в карманах, рискуем, конечно, но некогда съездить…

И в конце: что скажете, Анна Сергеевна, по поводу того, что вот господин Литровский написал заявление, будто Вы у него вымогали на протяжении некоторого времени деньги? Да то и скажу, уважаемый дознаватель Михаил Викторович Горемыкин-Горемыка! Врет ваш Литровский, и вообще, общалась я с ним всего три раза, и все три раза могу вспомнить подробно, и ни о каких деньгах мы с ним вообще не говорили…

Где-то в соседней комнате, видно, там, где располагается охрана ИВС, зазвонил телефон. Было слышно, как дежурный рявкнул в трубку «Есть!», и он тут же материализовался на пороге.

- Михаил Викторович, Вас срочно вызывает начальник!

Горемыкин подхватил свои бумажки и пустился чуть не бегом… Анна с Сергеем расхохотались: это ж надо так выслуживаться!

- Баранов позвал, - сказал Сергей.- Невтерпеж узнать, что ты тут говоришь и дала ли уже признательные показания. Если не дала, то сейчас накрутит этого Горемыкина, чтобы дала.

- А если не дам? Пытать, что ли, он меня будет?

Анне вдруг стало весело. Она чувствовала, что все делается правильно, что никакого, ни малейшего состава преступления в ее деле нет, и что все по правде должно кончиться хорошо…

Сергей посмеялся и сказал, что те времена, когда пытали, уже прошли. А сейчас если и пытают, то в основном опера бьют по зубам, но только тех, кого можно.

- А кого можно?

Сергей опять засмеялся.

- Никого нельзя. Но они знают, что пьяный, например, вряд ли вспомнит после допроса, кто его бил. А если и вспомнит, то ему не поверят… Сильно разбушевавшимся попадает, а еще тем, кто сам им дает по зубам… Тебе точно не дадут: во-первых, женщина, во-вторых, журналист.

- В общем, все, как в кино про ментов?

- Все, как в кино про ментов… Ты обязательно обрати внимание, каким сейчас вернется Горемыкин.

Горемыкин вскоре вернулся. Красный, потный, ни дать ни взять – Вася Кириллов, только тот смазливый и угодливый, а этот – несчастный и какой-то весь повисший. Словно однажды его повесили повисеть некоторое время в этой жизни, и вот он все и висит с тех пор, и никто его не снимет, а жить-то надо как-то, хоть и в висячем состоянии…

- Что, начальство накрутило? – как бы беспечно спросил Сергей.

Горемыкин тяжело вздохнул и продолжил допрос. Вернее, закончил, потому что Анна ничего больше говорить не стала. Перечитала показания, перечитал их и адвокат, Анна подписала, и Горемыкин ушел.

Было уже поздно, около восьми вечера. Анна слышала, как меняется смена, и вредная уходит. Интересно, какая придет? Она напомнила Сергею, чтобы утром Володя также принес бутылку хорошего коньяку и уговорил смену принять. Адвокат посидел еще немного, просто так, чтобы Анне не было грустно, но вечно же он не будет с ней сидеть! Больше всего Анне хотелось, конечно, увидеть мужа и сына, но хоть адвокат весточку от них передал, и то слава Богу!

Вернувшись в камеру, она поела посытнее, долго молилась, потом ей выдали матрас и она крепко уснула. Засыпая, вспомнила почему-то как заученные три фразы: «спокойно спят только люди с чистой совестью», «никогда ничего не подписывай на себя» и «в нашей системе если сам себя не посадишь, то никто тебя не посадит»… На этих последних словах она провалилась в сон…

Она спала так крепко, что даже не слышала, как в шесть утра заорало радио, и проснулась только тогда, когда новый охранник пришел отбирать матрас и принес кипяток. Был он немного навеселе, видимо, успел тяпнуть принесенного Анниным мужем коньячку, не такой вредный, как круглый, но и не слишком добрый – какой-то не разговорчивый. Однако положить два пакетика чая в кипяток все же разрешил… После чая Анне стало как всегда намного лучше, даже совсем хорошо. Она все уже продумала, и теперь нужна была только дополнительная информация. Ее должен был добыть к сегодняшнему утру Гена Славин и передать через адвоката.

Наконец пришел адвокат. Он был в настроении:

- Я уже всех твоих успокоил, тут все в панике, ничего у ментов не клеится, тебя придется отпускать… Сегодня после обеда суд будет рассматривать твое дело судья не Тининова, как я предполагал, а Светлана Киселева. Она очень справедливая. Так что вечером будешь дома. Сразу иди на больничный, есть ведь у тебя знакомые врачи?

- Есть, конечно… Сергей, ты сумел встретиться с Геной Славиным?

- Конечно! Еще вчера его озадачил, а сегодня в восемь утра он уже приехал ко мне с информацией. На, читай! – и он протянул Анне листок бумаги, где крупным шрифтом на компьютере была напечатана целая оперативная справка!

Ай да Генка, ай да лучший областной опер! Он и тут проявил чудеса оперативной работы. Во-первых, законспирировался – даже если бы адвоката случайно задержали с текстом, никто бы не смог выяснить, кто его автор, ведь напечатано на обыкновенном персональном компьютере. Кроме того, Анна могла побиться об заклад, что Гена и печатал-то не на своем компьютере, а на каком-нибудь совершенно «левом», который в случае чего ментовка никогда не найдет…

Текст был составлен как настоящая оперативная справка. Анне приходилось читать такие, и Гена, и другие оперативники иногда ей давали, нарушая инструкции и приказы начальства, но желая, чтобы информация попала в газеты…

Итак, вот сведения, добытые Геной. Сначала шло все подробно о Литровском, но это Анна, в принципе, знала и сама, тут было почти все, что вошло в ее статью «Загадки «Гермеса»… А вот про Васю Кириллова было много интересного. Как оказалось, она об этом человеке, считая его недалекой и ничего не значащей шестеркой Литровского, ничего не знала.

Отца у Васи то ли не было, то ли они с матерью разошлись давно – об этом славинская справка умалчивала. Но мать Лидия Кириллова работала, как оказалось, лаборантом в НИИ «Гюйс», как раз именно в лаборатории, ведущей промышленный шпионаж по поводу бактериального оружия. Вася юристом, оказывается, стал не сразу, а после восьмилетки закончил Рыбацкое СПТУ, выпускающее специалистов как раз для этого НИИ, и имел, вероятно, намерение после службы в армии устроиться туда на работу. При советской власти в «Гюйс» брали по большому блату… По всей вероятности, Вася с детства проявил послушание и рос правильным мальчиком, потому что в училище был комсоргом и имел только положительные характеристики. Наверно, именно поэтому военкомат определил его служить на Краснознаменный Черноморский флот.

Там Вася приобрел специальность судового электрика. А когда вернулся в Рыбацкое, то увидел, что мечтам о работе в секретном НИИ с большой зарплатой и огромными льготами не суждено осуществиться. По стране уже вовсю шагала перестройка, засекреченные военизированные предприятия государство бросало на произвол судьбы. И в «Гюйсе» начались сокращения. Мать хоть пока и не сократили, но и зарплату практически не платили. И тогда Вася после армии завербовался на Камчатку – стал простым матросом на судах, добывающих рыбу в Беринговом море. Два года Вася зарабатывал деньги, в том числе себе на учебу. Он понял, что чтобы хорошо зарабатывать в жизни, нужно получить хорошую специальность…

Далее было еще интереснее. На Камчатке в те времена правил бал известный вор в законе по кличке Шалый. Он контролировал весь рыбный промысел в тех краях. Гена Славин располагал сведениями о том, что Шалый и Вася Кириллов были знакомы, но вот насколько близко – сказать не мог. Потом Шалого убили при очередном разделе сфер влияния, и его место занял другой…Любопытным оказался тот факт, что Вася проработал на Камчатке именно до того времени, как убили Шалого. Ровно через месяц он смылся и вернулся в Рыбацкое.

Мать к тому времени уже сократили в «Гюйсе», но Вася, видимо, уже заработал столько денег, что смог позволить матери не работать, а сам поступил на заочное отделение в Московскую государственную юридическую академию и пошел служить в милицию.

Через несколько месяцев его из оперативников перевели в следователи. Тут тоже было много интересных сведений, почерпнутых Славиным из самых что ни на есть первоисточников. Начальником следственного отдела был тогда хорошо знакомый Анне Карп Семенович Боярышников. Именно он рассказал Гене Славину, что следователь из Васи Кириллова был просто никакой! Он работал всего полгода и, представьте себе, за эти полгода не сумел написать ни одного обвинительного заключения! Дела складывал стопками, Карп Семенович ругал его, но толку не было никакого – Вася просто оказался неспособным быть следователем. А ведь есть для следствия установленные сроки! Карп Семенович вынужден был раскидывать дела по другим следователям, это создавало дополнительную нагрузку ребятам, и им это не нравилось – зарплату-то Вася-Кирюша (именно тогда его и прозвали Кирюшей) получал такую же, как они! И вот через полгода Боярышников велел Кирюше увольняться.

Кирюша уволился и пошел работать юристом на мукомольный завод. Там не требовалось от него ничего особенного, и он продержался довольно долго… В это время он съякшался с довольно известной криминальной группировкой, базирующейся в спортивном тяжелоатлетическом клубе «Геркулес». Поскольку свой юрист необходим, Васю с радостью приняли в спортклуб и разрешили заниматься бесплатно. В то время это был самый престижный клуб в городе, самый богатый, там были самые крутые современные спортивные снаряды и тренажеры…

Кирюше даже дали денег на адвокатскую лицензии, которую он и получил лет пять назад. Но адвокат из Кирюши тоже получился просто никакой! Уголовные дела членов клуба проигрывались одно за другим, и Васе в связи с этим дали от ворот поворот. Однако поступили по умному – подогнали его Литровскому в фирму «Гермес». Таким образом, члены криминальной «геркулесовской» группировки убили двух зайцев одновременно: и перевели на себя уплату дани «Гермесом», и получили важный источник информации о делах «Гермеса».

Именно в то время Вася перестал называться Кирюшей и получил прозвище Промокашка. В том, что Вася-Промокашка стучал бандитам на «Гермес», докладывая, когда и какие дополнительные средства получает фирма, чтобы, не дай Бог, Литровский недоплатил дань, Гена Славин не сомневался. Кирюша и ментам иногда постукивал одновременно и на Литровского, и на «геркулесовцев»… Анна даже недоумевала, почему Гена Славин рискнул слить ей эти весьма секретные сведения. Видимо, здорово разозлился из-за нее и на ментов, и на Литровского с Кирилловым.

Прочитав, Анна задумалась. Сведения, конечно, интересные, но что они дают?

- Ты читал? – спросила она у адвоката.

- Конечно, прочитал…

- И что ты обо всем этом думаешь?

- Тут, Аня, два варианта. Либо тебя решил подставить Литровский все-таки из-за статьи, и тогда все, что написано про Кириллова просто не имеет значения. Либо Кириллов изобрел эту подставу из собственных соображений, использовав злость Литровского на тебя. Тогда нужно будет копать в его Камчатских связях. Не случайно же он смылся оттуда, как только убили того вора в законе! Он мог, например, испугаться, что ты узнаешь о его дружбе с «Геркулесом» и с тем вором в законе, не исключено, что это как-то связано…

- Чушь какая! Мне и в голову не пришло бы копать под Васю. Подумаешь, фигура! Все знают, что, что бы он ни делал, за ним стоит Литровский, поэтому я его и всерьез-то не воспринимаю.

- Кто знает, кто знает…

- А вообще, Сергей, расскажи об этом моему мужу и пусть он кое-кого порасспрашивает… Он тоже когда-то занимался в «Геркулесе», и у него много там знакомых.

- Вот выйдешь сегодня, и сама ему скажешь.

- А вдруг не выйду?

- Ну а куда же ты денешься?

В это время Сергею позвонили на мобильник. Он долго слушал, лицо его становилось мрачным… Наконец он сказал:

- Алексей, ты уж будь добр, выясни там, что и как, если сможешь, и позвони, я как раз с Анной сейчас разговариваю.

- Что-нибудь случилось? – встревожилась Анна.

- Да вот коллега позвонил, он в суде сейчас, видел там Литровского, тот зашел к председателю суда и никак не выходит… Видимо, по твоему поводу.

У Анны екнуло сердце. Так значит ее опасения все-таки не напрасны! Значит, Литровский предпринимает меры к тому, чтобы как-то надавить на суд. Интересно, что он предложит председателю суда, этому так называемому потомку князей Долгоруких, который не то что на аристократа не похож, но и на интеллигентного человека не тянет? Во времена партийно-советской власти, которая хотя бы внешне соблюдала морально-этические нормы, Севу Долгорукого ни за что на свете не назначили бы председателем суда. Дело в том, что он был уже трижды разведен. И все три раза именно жены покидали его, не выдерживая ни дурного амбициозно-капризного характера, ни бесконечных шляний по девицам легкого поведения… Анна знала, что Долгорукий труслив, что прямую взятку он, может быть, и не возьмет, но вот подвернувшимся случаем напакостить Анне, скорее всего, воспользуется…

Для того, чтобы ненавидеть журналистку Анну Кондратьеву, у Севы Долгорукого были серьезные причины. Дело было года четыре назад. Анна вела журналистское расследование по поводу расплодившихся так называемых досуговых агентств, которые предоставляли интимные услуги… Все в городе знали, что такие агентства существуют, местные желтые газеты пестрели объявлениями, но силовые структуры и правоохранительные органы делали вид, что ничего не происходит… Анна завела связи на телефонной станции, заплатила оператору деньги, и ей сделали трехмесячную распечатку входящих и исходящих звонков нескольких досуговых агентств. Картина получилась просто ошеломляющая! Кто только не звонил в эти агентства! Начиная от участковых милиционеров, и кончая… председателем суда. Правда, Анна не стала конкретно писать в статье, что в одно из агентств названивали с домашнего телефона Севы Долгорукого, а написала просто, что звонили с телефона одного из судей…

По Анниной статье о проститутских агентствах областная прокуратура назначила проверку, которая, естественно, ничем не кончилась. Была составлена отписка, что, дескать, это фирмы однодневки, и доказать, что они предоставляют услуги проституток, а тем паче втягивают в проституцию, практически невозможно… Новый областной прокурор такого, конечно бы, не позволил, но тогда еще был старый, которому все было по фигу… Правда, после статьи милиция сделала несколько рейдов-налетов на квартиры, где базировались диспетчеры, стайки проституток отловили, привезли в УВД, показали для отчета по местному телевидению, оштрафовали девушек на какие-то гроши, тем дело и кончилось. Но хоть что-то сделали, хоть какие-то мероприятия провели, Анна и этому была рада, ее труд все-таки не пропал даром…

Но самое интересное случилось с председателем Рыбацкого городского суда Севой Долгоруким. После того как все уже стихло он начал названивать в корреспондентский пункт и намекать на встречу. Из его полунамеков Анна поняла, что ему накрутил хвост председатель областного суда и потребовал объяснений и выяснений, кто же из судей конкретно пользовался услугами рыбацких проституток? Поскольку Сева очень хорошо знал, кто именно, выяснять этот вопрос ему не очень-то хотелось. Но пришлось! И вот он самолично приехал к Анне в корпункт и, заходя вокруг да около и считая себя, наверно, самым умным, попытался выяснить что-нибудь, не задавая, так сказать, прямых вопросов. Анна, стреляная волчица, все прекрасно поняла с полуслова и стала подыгрывать Севе, наслаждаясь игрой… Она сделала вид, что понятия не имеет, что за фамилия у судьи, который звонил однажды в одно из агентств. Просто назвала телефон. Сева побледнел, потом покраснел, потом сказал, что не помнит, чей это телефон, и ушел, даже не поблагодарив за то, что журналистка пощадила его и не стала ставить в неловкое положение…

Вместо этого он потом отыгрался на Анне. По обыкновению из-за какой-то статьи на нее и на газету подали иск о защите чести и достоинства. Анна прошла уже не один десяток таких судов, и здесь, в Рыбацком, и в областном центре, и нисколько не боялась. Тем более что с судьей, которая все время рассматривала эти исковые, у нее сложились хорошие отношения. Да и судья была и грамотная, и опытная, и без дури… И вдруг примерно через месяц после разговора с Севой Долгоруким, когда пришел очередной иск, Сева неожиданно распределил его не привычной судье, как положено, по месту жительства ответчика, а той, которую в Рыбацком терпеть не могли! Эта престарелая мадам, проработавшая до того, как стать судьей, не один десяток лет в торговле – юристом Рыбацкого универмага, а потом объединения «Продтовары», была безграмотна, злобна, и все процессы строила на эмоциях… Анна, почуяв подвох, отправилась к Долгорукому разбираться. Он долго крутил-вертел, говорил, что совсем не обязательно, чтобы иск рассматривал судья по микрорайону, он распределяет, дескать, дела по загруженности, и Анне при этом в глаза не смотрел… Ей надоели его выкручивания, и она спросила прямо:

- Всеволод Борисович, ведь Вы нарочно отправили этот иск к этой судье? Потому что после той статьи о проститутках меня невзлюбили?

Сева покраснел как рак, потом встал, закрыл плотно дверь и, злобно глядя Анне в глаза, вдруг сказал:

- Я вообще сомневаюсь, что Вас кто-нибудь любит!

Анна открыла рот удивления, да так и стояла несколько секунд с открытым ртом. Пока, наконец, не собрала разбежавшиеся было от удивления и тупого откровения председателя суда мысли воедино, и тогда расхохоталась ему прямо в лицо. Он не ожидал такой реакции на свое злобное хамство, выскочил из-за стола и уставился на нее полными ужаса глазами. А она, кончив хохотать, вышла из кабинета и громко хлопнула дверью.

Иск при рассмотрении противной старой судьей она, конечно, проиграла, но областной суд отменил это решение и, в конце концов, она выиграла. Зато Сева Долгорукий с той поры, увидев Анну, обходит ее за версту…

Вспомнив все это, Анна поняла, что если как следует настроить потомка великих русских князей, который не тянет внешне даже на простого советского интеллигента, то ничего хорошего ей ждать не приходится…

У Сергея снова зазвонил мобильный. Коллега-адвокат, взявшийся следить за Литровским с Долгоруким, сообщил, что Литровский вышел из кабинета Севы Долгорукого красный и потный, видимо, разговор был напряженный, а потом Долгорукий вызвал Киселеву… Пименова это сообщение, конечно же, расстроило.

- Ну ладно, Аня, будем надеяться на лучшее. Все-таки Светка Киселева – крепкая судья.

Сергей иногда называл судью Киселеву в кругу близких знакомых Светкой, так как знал ее хорошо: ее супруг, теперь милицейский пенсионер, тоже был следователем и работал в одно время с Сергеем. Вдруг послышался звонок в дверь ИВС, Анна услышала, как открыли дверь, раздались шаги, и в комнату для допросов вошел дознаватель Горемыкин, какой-то еще больше повисший и неуверенный в себе.

- Я узнал, что Вы, Сергей Андреевич, у подозреваемой, и решил воспользоваться этим и дополнительно допросить Анну Сергеевну.

- Я уже все сказала и больше мне добавить нечего… - резко ответила Анна, но в глубине души стал разрастаться страх.

Что-то за это время случилось. Что-то нехорошее.

- Дело в том, - немного волнительно, немного торжественно-радостно начал Горемыкин, - что возбуждено еще семь дел.

- Какие семь дел! Вы в своем уме?! – чуть было не набросилась на него Анна, но адвокат остановил ее, сжав плечо.

- Ну так объясните, что еще за семь дел?

- В деле фигурируют еще семь эпизодов вымогательства! – снова так же торжественно-радостно заявил Горемыкин.

- Что-о-о?!- Анна в ужасе вскочила, и Пименов снова сжал ей плечо и усадил на место.

Он, в отличие от Анны, уже полностью овладел собой. Горемыкин положил на стол талмуд с уголовным делом, и Анна в ужасе увидела, как за эти полсуток дело распухло… «Ну, Аня, суши сухари! – мысленно сказала она себе.

- Ну а потерпевшие-то кто? – насмешливо спросил адвокат. – Тот же самый, или еще какие олигархи?

- Пять эпизодов с Литровским, он дал показания, что Анна Сергеевна вымогала у него деньги с марта, и три – с депутатом областной Думы Сергеем Вадимовичем Морозовым.

- Это уже не смешно! – взорвалась Анна. – Каким образом я у него-то вымогала деньги? Да знаете ли Вы, что они с Литровским – одноклассники и друзья детства!

- Это не имеет значения! – с гордостью от осознания собственной значимости и оттого что удалось возбудить так много уголовных дел, заявил Горемыкин и как-то даже распрямился, перестал быть таким повисшим. – Если к нам поступили заявления, мы обязаны провести проверку и возбудить уголовные дела.

- Чем подтверждаются эти заявления? – спросил Сергей.

- Показаниями свидетелей, вернее, свидетеля.

- Одного? Я даже сейчас угадаю: Кириллова Василия Евгеньевича?

- Совершенно верно, - ответил дознаватель. – Но опять же это не имеет значения. – Гражданин Кириллов – такой же гражданин России, как и все остальные, и имеет полное право…К тому же не я, а прокурор подписывает возбуждение…

- Слушайте, хватит! – перебила дознавателя Анна, и, несмотря на то, что адвокат довольно сильно держал ее за плечо, с силой поднялась из-за стола.- Мне Ваше словоблудие уже надоело! Скажите лучше, сколько Вам заплатил Литровский за то, чтобы меня посадить?!

- Вряд ли Литровский станет размениваться на такие мелочи, как дознаватель Горемыкин! – в издевки пошел уже адвокат. – Он заплатил самому начальнику полиции Баранову, а господину Горемыкину досталась разве что бутылку коньяка! Такие как он – простые исполнители…

- Вернее, шестерки! – сорвалась на крик Анна. – Вы, господин дознаватель, обыкновенная шестерка, такая же, как Вася Кириллов! Убирайтесь вон, я не буду давать Вам никаких показаний по Вашим липовым оплаченным делам!

Горемыкин, похоже, испугался. Здесь, в изоляторе временного содержания, задержанные (если, конечно, они в здравом уме и не разухабисто-пьяные) испытывают перед дознавателями и следователями священный трепет. Но эта журналистка мало того, что явно показывает, что он ей активно не нравится, да еще и за что-то активно презирает его, давая понять, будто бы он находится на какой-то более низкой ступеньке интеллектуально-духовной лестницы, да еще и позволяет себе говорить ему такие слова как «убирайтесь!»… Что-то здесь не так, что-то срывается в этом хитроумном плане, который вкратце довел до него начальник полиции Баранов… Слишком уж не похожа эта красивая, несмотря на полуторасуточное выматывающее пребывание в ИВС, высокомерная мадам на сломленную духовно и физически (а в плане было именно так) женщину…

Адвокат взял постановления о возбуждении уголовных дел. Три было по известным Анне эпизодам: заявления о том, что ей господин Литровский через господина Кириллова под угрозой распространения порочащих сведений передал в июне и в июле по десять тысяч рублей, и третье - в августе, как раз то, за что она сейчас сидит в ИВС. Еще два – в апреле и марте. Май они почему-то пропустили. Но именно в мае вышла статья «Загадки «Гермеса». Видимо, они тоже не дураки, решил адвокат, дело стряпают так, что Анна вымогала деньги до мая, а потом они отказались якобы платить, так она написала статью и снова стала вымогать, так они испугались и опять стали платить… А еще три эпизода с депутатом областной Думы Сергеем Вадимовичем Морозовым – так это вообще смешно. Про Морозова среди областных журналистов не писал разве что ленивый! Такого депутата и директора завода (он был генеральным директором и держателем более чем половины акций Рыбацкого мясокомбината) в Рыбацком еще не было! Мало того, что он не ходил ни на заседания думы, ни на заседания комиссий, он еще и собственный-то завод сумел развалить дважды! Первый раз – лет семь назад, когда предприятие было объявлено банкротом, и все активы перекачали во вновь созданное. Кажется, трудись, гендиректор, в поте лица, вот тебе предприятие без долгов, к тому же мясокомбинат!.. Но Морозов умудрился еще раз разорить предприятие, почти год коллектив не получал заработную плату, и вот – снова процедура банкротства. Причем, в отношении Морозова возбуждено два уголовных дела, одно – по сокрытию налогов, второе – по невыплате заработной платы. И еще собирались возбудить по умышленному банкротству… Об этом писали абсолютно все, прошли сюжеты на ТВ, причем, даже на центральном, и Анна была просто в шоке от сообщения о том, что она якобы вымогала у Морозова деньги под угрозой распространения о нем порочащих сведений…

Сергей Андреевич задумался. Горемыкин сидел весь красный, а Анна взирала на него в полном недоумении.

- Интересно, - задумчиво произнес, наконец, адвокат. – Сегодня суд решает вопрос о мере пресечения моей подзащитной, а Вы тут возбуждаете несколько уголовных дел вдогонку, причем, два – по уже известным эпизодам, два – с тем же потерпевшим и тем же свидетелем, еще три – с другим потерпевшим, явно липовым, да еще другом первого потерпевшего, да еще с тем же свидетелем… Не кажется ли Вам, что это дурно пахнет фабрикацией и липой?

- Я бы Вас попросил, Сергей Андреевич, выбирать выражения! – батюшки- святы, откуда только у повисшего дознавателя появились такие гордые нотки в голосе!

- Ну ладно! – Пименов хлопнул в ладоши, как бы подводя итог. - Все ясно. К счастью, те времена, когда возбуждали уголовные дела по нескольким эпизодам одного дела и держали благодаря этому дополнительно людей в ИВС и СИЗО, уже прошли. Все решит сегодняшний суд. Никаких показаний мы давать сегодня не будем, пишите протокол, что мы отказываемся от дачи показаний.

Горемыкин быстро застрочил. Видно было, что ему стало все это неприятно, его уловки «клиенты» отгадали легко, и не очень-то удобно находиться в одном помещении с людьми, видящими тебя насквозь…Баранову хорошо, он сказал «фас», и ждет результатов, а бедному Горемыкину нужно за все отдуваться, да еще эта мадам, не дай Бог, выйдет на свободу, по глазам видно, что она уж так на нем отыграется в своей прессе!..

… Анну снова отвели в камеру. Смена была уже другая, не та, вредная, но и не такая хорошая, как в первый день. Но, однако же, в легком чуть веселом подпитии благодаря коньяку, с утра преподнесенному им Анниным супругом…Уже принесли обед, и Анна с удовольствием отметила плоды своего «коньячного» усердия: на дно миски с макаронами и жареной рыбой был запрятан еще один кусок рыбы, большой и, видимо, тщательно отобранный охранником специально для нее.

После обеда Анна снова стала думать. Ничего хорошего сегодняшние события ей не предвещали. Литровский, как и следовало ожидать, предпринимает все меры к тому, чтобы ее упрятать в СИЗО и изолировать не неопределенно долгий промежуток времени. Он все просчитал просто на «отлично»! Ненависть к журналистке Анне Кондратьевой со стороны прокурора, начальника милиции и даже председателя суда были очевидны, и рассчитывать на милость в такой ситуации не приходилось…

Что ж, осталось несколько часов. Надо привести себя по возможности в порядок, хотя у нее и отобрали вместе с сумкой косметичку и расческу, но хотя бы умыться и заплести волосы можно…

Едва Анна заплела косу, как дверь распахнулась:

- Кондратьева, на выход! – скомандовал не очень вредный охранник, которого Анна даже до сих пор не успела рассмотреть, так она была занята собственными грустными мыслями…

Из камеры ее на сей раз повели не налево, где находились охрана и комната для допросов, а направо, в конец коридора, где была комната с матрасами и бельем… Коридор упирался в массивную железную дверь. Охранник скомандовал совсем как в кино:

- Руки за голову, лицом к стене!

И Анна почему-то развеселилась от этих почти киношных слов и совершенно послушно, как опытная преступница, сложила руки за головой и повернулась лицом к стене… И боковым зрением увидела, как охранник снял с пояса связку ключей и самым большим, похожим на сувенирный, легко одним оборотом отпер массивную дверь… «Э-э-э, братцы, - подумала Анна, - да у вас тут все на соплях висит. – Ваше счастье, что ни у кого не возникает желания удрать отсюда, поскольку сидят здесь недолго… А так при вашей вечной готовности выпить вас развести как лохов ничего не стоит…» Подумала, и тут же осеклась, испугавшись собственных мыслей. А ведь и правда, если захотеть, то убежать отсюда не так уж сложно! Ну-ка, посмотрим, что там у вас за этой дверью?.. Ага, еще один коридор с дверями по бокам, похоже, какие-то подсобки, и коридор этот также упирается в железную массивную дверь… Ой, да эта дверь вообще закрывается на задвижку, вон как легко ее охранник отодвинул, и никаких ключей не применял… Правда, у двери Анну, гордо шедшую с руками за спиной, ждали несколько милиционеров, по всей вероятности, так называемый караул, сопровождающий задержанных в суд, в СИЗО и на какие-нибудь следственные действия… Ребята все молодые, очень приятные, видимо, парни, пришедшие из армии, крепкие здоровьем, но еще не определившиеся в своем жизненном пути и потому решившие пока временно послужить в Рыбацкой полиции. Вряд ли они пробудут здесь долго, судя по их довольно приятным лицам, надоест возить туда-сюда преступников, да и женятся, жены заставят зарабатывать, а не в карауле штаны протирать... Эх, бесперспективная это доля – провинциальная полиция! Тут или деградируешь окончательно, если пошел по недостатку ума, или, если умный и честный, семью потеряешь из-за маленькой зарплаты и больших нагрузок. Или начнешь откровенно брать мзду, и тогда через несколько лет из крепенького парнишки с открытым добродушным лицом превратишься либо в вечно как будто подвешенного и готового на исполнение любых приказов Горемыкина, либо в наглого сытого Коробкова, внешне вежливого и респектабельного, а в душе – гнилого и мелочного…

Итак, охрана по бокам, спереди и сзади, и дверь, которая запирается на задвижку. А за дверью – крыльцо, несколько ступенек вниз, и ждет машина, крытый фургончик для перевозки преступников… Анну, видимо, не одну погрузили в этот фургончик, потому что она слышал голоса явно не полицейские, вялые и полупьяные, а бодренькие рябята-патрульные их подгоняли: «Давай, давай поживее!»

Фургончик внутри был разделен на комнаты-клетушки, в каждой, везли, видимо, по одному -два человека. Анна была одна. Еще тот, самый первый охранник из самой хорошей смены, сообщил ей, что она в ИВС – единственная женщина, и больше, кажется, так и не привезли… В клетушке была привинченная к полу тубареточка, а на наружной стенке фургончика – глазок. Анна припала к нему, разглядывая через этот единственный источник связи с внешним и становящимся уже далеким миром улицу, увидела знакомую аптеку около здания милиции, небольшой сквер по дороге из милиции к зданию суда, даже краешек здания, где они арендовали комнатку для корреспондентского пункта…

Потом машина затормозила у каких-то дверей. «Обратный вход в здание суда! – смекнула Анна. – Скорей бы все это кончилось, уж на один конец! А там – посмотрим еще, кто кого…» У нее из головы не выходили две массивные железные двери, одна из которой запиралась самым большим ключом из связки, висевшей на поясе у подвыпившего охранника, а вторая – на простую щеколду -задвижку.

Но кончилось все очень даже нескоро! Анну провели в подвальное помещение суда, разделенное на клетки, и посадили в одну клетку с какой-то совершенно пьяной и размалеванной девицей усадили. Девица болтала без умолку, все рассказывала, что ее хотят лишить материнских прав, что она с каким-то Сашей безумно любят другу друга, а детей забрала мать и написала заявление в полицию, будто она скрывается и не выполняет родительские обязанности, а она совсем даже не скрывается, а просто живет с этим Сашей, с которым они безумно любят друг друга… И вот ее при какой-то облаве у подруги (в притоне, конечно же, решила Анна) поймали и привезли сюда, а теперь хотят отправить в СИЗО и припаять статью об уклонении от воспитания и даже избиения детей, а она совсем их никогда и не била, мать все врет, ну и так далее, тому подобное… Анне эта болтовня надоела, тем более что перегородки в клетушках были фанерные, и слева, и справа сидели такие же как эта девица полупьяные и наверняка что-то действительно совершившие девки и парни, стоял матюжный галдеж, все было слышно. А спереди галдели конвойные, в общем, здесь было в сто раз хуже, чем в ИВС, и Анна уже даже заскучала по своей теплой одинокой камере…

Анна стала абстрагироваться от окружающей обстановки и сосредотачиваться на своих недавних мыслях. Она немножко представляла себе план здания рыбацкого УВД, и, если она верно мыслит, то железная дверь со щеколдой выходит во внутренний двор. Когда-то, когда криминогенная обстановка в Рыбацком была средненькой, а о терроризме в России знали только из газет, печатавших репортажи о борьбе палестинцев с израильтянами, проход с улицы во внутренний двор был свободным. К зданию УВД, имеющему форму буквы «П» «палочками» назад, «перекладиной» вперед, был вплотную сзади приделан бетонный забор, окружающий здание с трех стороны, кроме фасада – «перекладины» буквы «П». Но между правым от фасада крылом и забором был когда-то широкий проход. Потом, когда боевики захватили здание налоговой полиции на Северном Кавказе, на этом проходе повесили огромные ворота, запиравшиеся на замок, и поставили дневную охрану. А вот была ли там ночная охрана? Анна решила, что вряд ли. Зачем, если вечером из ворот никто никуда не выходил, все задержанные мирно спали по своим клеткам в ИВС и в дежурке, а полицейский пост все равно есть на центральном входе? ИВС, как поняла Анна, находился в левом крыле здания, занимала левую «палочку» буквы «П», и крылечко, с которого она спускалась в фургончик для арестантов, находилось напротив милицейского гаража. Он, скорее всего, тоже запирался на ночь. И если спуститься с этого крылечка, повернуть направо и тихонечко скользить вплотную к стене, то можно незамеченной добраться до ворот. Но вот если они будут заперты, что тогда? Кончено, можно попытаться через них перелезть, уж в чем-в чем, а в ловкости Анне не откажешь… В детстве она брала штурмом любые преграды. Принцип прост: сначала забираешься на сам запор, ведь не ползти же по голой стене ворот, потом встаешь на запор (он, как правило, мощный, выдержит не только ее), дотягиваешься до верхнего края, подтягиваешься и перемахиваешь… Все это не так уж сложно, только бы не было охраны… А дальше – дело техники, здание милиции в самом центре города, так что затеряться там – пара пустяков, самый лучший сыщик не отыщет.

…Уже все соседние клетушки опустели, а Анна все ждала и ждала. Это не предвещало ничего хорошего. Судья явно оставляла ее напоследок, а напоследок, как известно, оставляют самое трудное и неприятное. Наконец позвали и ее. Под конвоем, руки за спиной она прошла по зданию суда и вошла в зал заседаний. Ее посадили за перегородку, конвой встал по бокам, как около убийц и маньяков в детективных фильмах… Сергей уже был в зале, он сразу бросился к ней и зашептал:

- Слушай, тут такое дело… Судью опять поменяли. Стал Миша Лунин, а он – приятель Долгорукого. Дело пахнет керосином. Дознание вышло с ходатайством поместить тебя под арест, ну, в следственный изолятор то есть, на два-три месяца, но прокурор испугался – это же незаконно, а ты как-никак не последнее лицо в городе, да и в области! Однако все равно пошел у них на поводу и написал на их ходатайстве «прошу продлить содержание под стражей на 72 часа», то есть, опять в ИВС. Это плохо, но это лучше, чем СИЗО. Честно говоря, после того как мне сообщили, что Литровский приходил к председателю суда и после того, как этот придурок Горемыкин возбудил еще семь уголовных дел, я предполагал, что будет жарко. Уголовные дела и возбуждались специально, чтобы поселить у судьи недоверие…Уж не знаю, на что решится Миша Лунин.

- Ничего, Сергей, я к этому готова, я выдержу, в ИВС не так уж страшно, с охранниками я, можно сказать, сдружилась, в камере одна, никто мне не мешает. Вот если СИЗО – то мне уже не выйти такой целой и невредимой, я же тебе говорила, что только что писала про начальника… Но страшнее всего будет, конечно, разлука с мужем и малышом. Ведь Ване завтра идти в первый класс, а меня нет даже рядом! – на глаза Анны навернулись слезы. – Ты мужа моего видел?

- Да, он как только освободиться, возьмет ребенка из садика, пристроит его к соседям и сразу приедет сюда… С малышом все в порядке, он по-прежнему думает, что ты в командировке… Ты, кстати, не обратила внимание, кто сидит на заднем ряду?

Анна повернулась: сидели обэпники Силаев, Коробков и их начальник, тот самый рыженький паренек, фамилию которого она из-за ее простоты никак не могла запомнить – какой-то Иванов-Петров-Сидоров. Не зря они пришли, нервничают, даже на рабочем месте не могут сидеть, значит, очень надо, чтобы ее упекли в СИЗО… Анна наконец решилась

- Слушай, Сергей, я сейчас скажу тебе одну вещь, только ты не ни о чем не спрашивай и не удивляйся… Если я сегодня поеду отсюда домой, то все само собой решиться. Но может произойти, как ты понимаешь, и по-другому… Ты сейчас попроси судью отложить заседание на пять минут, выйди в коридор, там у тебя наверняка полно приятелей-адвокатов, попроси у кого-нибудь сотовый и позвони Генке Славину. Дай ему понять, что речь идет обо мне, да он и так поймет… Спроси у него, запираются ли на ночь ворота, ведущие во двор здания полиции и, главное, есть ли там ночью охрана. Если он не знает, то пусть в ближайшее время узнает… Все, не спрашивай ни о чем, иди и делай, что говорю!

Сергей Андреевич сначала округлил глаза и замер, но потом, привыкший к необычному образу мышления своей давней знакомой и к тому, что если она что-то задумала, бесполезно переубеждать, сказал что-то секретарю и вышел. Секретарь тоже вышла, видно, к судье, и объявила, что будет перерыв минут пять-десять. Все остались в зале.

Наконец вернулся Сергей:

- Я все сделал. Он сейчас подъедет, тут как раз пришел твой муж, стоит за дверями, сюда его не пустят – процесс-то закрытый – и они все обговорят, а потом мне расскажут.

- Вот это ты молодец! – Анна повеселела. – Ты, небось, до того как следователем стал, опером работал?..

- Было дело… Ну а сейчас придет судья, слушай меня внимательно. Ты ссылайся на слабое здоровье, я твою медицинскую карту из поликлиники привез, там у тебя два года назад было сотрясение мозга, ну и кардиограмма плохая, и все такое… Говори, что ребенку в первый класс, что бабушка на инвалидности, что у мужа строительный бизнес, и потому он все время в командировках, что семья полностью на тебе, и так далее… Плачь побольше. А остальное я сам скажу.

- Прошу встать, суд идет! – отчеканила девушка – секретарь суда, и в зал вошел судья Михаил Луни в черной мантии, которая чрезвычайно шла его высокой крепкой фигуре.

Проходя мимо Анны он пристально и с нескрываемым любопытством на нее посмотрел, и Анне показалось, что в его темных глазах промелькнули жалость и понимание…

…Суд пошел своим чередом. Сначала судья Лунин зачитал ходатайство дознания о взятии подозреваемой Кондратьевой под стражу, потом дознаватель Горемыкин стал объяснять, почему необходимо Кондратьеву поместить в следственный изолятор, дескать, иначе она окажет влияние на ход следствия. Судья задал дознавателю вопрос, как же окажет? Горемыкин стал мямлить, что, вот, он был в редакции «Золотого слова», но там все отказываются что-либо объяснять по данному делу и характеризуют Кондратьеву как «кристально честного человека». Судья спросил, как может мнение коллег Кондратьевой, которые характеризуют ее как кристально честного человека, повлиять на ход следствия? Горемыкин замямлил, что, дескать, они, так хорошо относясь к подозреваемой, не станут давать против нее показаний…

Потом выступил представитель прокуратуры и сказал, что они не считают необходимым помещать Кондратьеву в следственный изолятор, но полагают, что необходимо продлить ее содержание под стражей (то есть, в ИВС) на семьдесят два часа. Тут же было эмоционально преподано, что в отношении Кондратьевой возбуждено еще семь уголовных дел, итого восемь, пять с тем же потерпевшим Литровским, а три – с другим потерпевшим, с Морозовым, у которого она также вымогала деньги.

- Какие у Вас доказательства по остальным семи делам, кроме заявлений потерпевших? - поинтересовался судья.

- Показания свидетелей.

- Назовите их, пожалуйста.

- Кириллов.

- Все понятно, - сказал судья и предоставил слово Анне.

Анна вроде бы и с духом собралась, и спокойна была, но только начала говорить, как слезы сами собой так и хлынули из глаз. Она все пыталась начать, без конца обращалась к судье с извинениями, но ничего не получалось. Она вдруг совершенно отчетливо поняла, что судья, конечно, ее пожалеет и в следственный изолятор не запихнет, но на него уже оказали такое давление, представили Анну в его глазах такой вымогательницей-монстром, что, как говорится, и пробы ставить негде, и что наверняка ей подсунули кипу газет с критическими статьями о Рыбацком суде, а корпоративные интересы есть корпоративные интересы, от этого никуда не денешься… Наконец собралась с духом и, захлебываясь в слезах, стала говорить о семье, о маленьком ребенке, о том, что ему завтра в первый класс, а она сидит в тюрьме, что мать у нее инвалид по сердечному заболеванию, и она, во-первых, не вынесет этого, а, во-вторых, не сможет сидеть с ребенком. Что же касается мужа, то у него такая работа, что он постоянно в разъездах, и ничего в этой работе изменить нельзя, поэтому ребенок будет брошенным…

Потом слово предоставили адвокату. Он весьма взвешенно разъяснил суду, что задержание незаконно, что само возбуждение уголовного дела тоже незаконно, поскольку основывается лишь на показаниях заинтересованной стороны, а уж возбуждение еще семи дел по другим эпизодам – и вовсе глупость. Два из них относятся к этому же делу, по этому поводу подозреваемая дала показания, три факта получения денег она не отрицает, а остальное – фантазии так называемых потерпевших, которые между собой друзья, да к тому же подкрепляются показаниями одного и того же свидетеля, который также является работником фирмы «Гермес»… Кроме того, отметил адвокат, согласно законодательству нет оснований для помещения Кондратьевой в следственный изолятор, поскольку она, во-первых, имеет постоянное место жительства, во-вторых, работу, в-третьих, положительно характеризуется по месту работы и по месту жительства, в-четвертых, ее освобождение не будет иметь тяжких последствий для общества, поскольку она не маньяк, не убийца и, вообще, совершенно положительный человек. Ну а в-пятых, она ранее не судима и вообще не попадала в поле зрения полиции ни при каких обстоятельствах.

Наконец судья удалился для вынесения вердикта. Анну вывели из зала под конвоем. У выхода она вздрогнула: у самых дверей стоял ее муж. Конвой не успел среагировать, и она бросилась к нему на шею. Он обнял ее, успел шепнуть на ухо: «Славин здесь!», но конвойные тут же отодрали Анну от него, впрочем, надо сказать, что сделали это тактично, шепнув:

- Извините, так не положено, Вы ведь пока еще задержанная.

Пока еще! Анна была уверена, что задержанной она будет еще по крайне мере семьдесят два часа. В конвойной за фанерной перегородкой она просидела долго, наверно, не один час. «Ну все, - решила Анна, - раз судья так тянет, значит, не знает, как быть. И, скорее всего, его просто убедят оставить меня в ИВС на 72 часа. Лунин решит, что это не самое худшее, все же не следственный изолятор. А потом будет новое ходатайство, и тогда уже убежденный или купленный Литровским Сева Долгорукий выберет такого судью, который непременно примет нужное решение. Поэтому нужно действовать»

А как действовать, она уже знала. Сейчас Генка Славин уже общается с Володей и, наверно, с адвокатом. Да, они будут ее отговаривать, но Анна уже точно знала, что если она не сделает то, что задумала, то Литровский сделает то, что задумал он. И через пару месяцев, когда ее все же выпустят из следственного изолятора, бесполезно будет что-либо предпринимать. Литровский уже станет королем Рыбацкого, и бороться с ним будет все равно что с ветряными мельницами…

Наконец ее вызвали, и конвойные снова повели ее в зал суда. Мужа в коридоре уже не было, из чего Анна сделала вывод, что он где-то общается со Славиным… Вошел судья, все встали, и Михаил Лунин хорошо поставленным голосом зачитал решение. Именно то, которое и ожидала Анна: срок ее содержания под стражей, то есть, в ИВС, продлевается еще на семьдесят два часа, или на трое суток. А ходатайство дознавателя о помещении Кондратьевой под арест, то есть, в следственный изолятор, суд отклонил. Ну что ж, спасибо, Михаил Лунин, Вы все-таки дали мне шанс, был бы другой судья, не дал бы и такого… Конечно, можно было обойтись и освобождением из-под стражи, но, видимо, здорово тут все поработали Сева Долгорукий, потомок великих князей, наверняка не зря общался с Литровским, и наверняка это общение недешево обошлось Литровскому… А потом потомок великих князей просто усиленно вдалбливал судье Лунину, какой жуткий монстр эта журналистка Кондратьева, что не зря же два бизнесмена подали заявления о вымогательстве, что наверняка сейчас еще потянутся, узнав, что монстр под арестом… Ну и Сева, конечно, от себя добавил как председатель суда, то есть, как начальник, что в интересах общества нужно поступить с зарвавшейся журналисткой как можно строже. Как можно строже судья Лунин отказался, но вот на семьдесят два часа продлить содержание под стражей все-таки согласился. Ну и ладно, нас это на данный момент вполне устраивает! Этих двух обэпников, Силаева и рыженького начальника с незапоминающейся фамилией, тоже устроило. Видно было, как довольно засияли после оглашения решения их лица. Даже повисший дознаватель Горемыкин как-то распрямился: есть о чем доложить начальству, пусть не арест, но все-таки эта кусачая змея еще посидит трое суток в камере, а за это время милый спонсор Литровский что-нибудь сообразит…

«Нет, господа хорошие, не посижу! И не потому, что мне у вас в ИВС не нравится, нет, тут неплохо и для журналиста даже весьма интересно, не каждому выпадет такая удача… А потому что мне, дорогие мои менты, прокуроры, судьи и прочие так называемые правоохранительные, силовые, надзорные или как вас там еще органы, придется выполнить за вас работу, которая вам не по силам. Или просто вам не охота ее делать. Или заплатили вам за то, чтобы ее не делать. Как заплатили за то, чтобы я не смогла ее сделать.

Не получится? А вот уж если не получится, то на это, извините, воля Божья, а никак не ваша, и уж коль не получится, то будем считать, что так назначено свыше. Но сидеть сложа руки мы не будем. Верно, Сергей Андреевич?»

Сергей Андреевич чуть не плакал во время оглашения решения суда. Анна была на редкость спокойной. Все предрешено, все предвидено ею заранее, и ничего иного быть не может. Что ж, это будет наш, надеюсь, не последний, но уж точно самый страшный из всех и самый решительный бой. И когда слабая журналистка, женщина, можно сказать, сломленная обстоятельствами и двухсуточным (а теперь уже и больше) сидением в камере, у которой ребенок должен пойти в первый класс, и от этого ей еще тяжелее морально, бросит вызов вашей коррумпированной клоаке, то не думайте, что вам так просто будет выиграть! Вы ведь не знаете, как псевдоним сам собой сложился у журналистки? Анаконда, самая страшная на свете змея. Причем, змея с зубами, которая, когда заглатывает жертву, то кусает ее, а не просто жалит, как другие змеи.

Псевдоним Анаконда действительно сложился как-то сам собой, но очень понравился Анниному мужу. Дело в том, что много лет назад, когда Ваня был совсем еще маленьким, на экраны вышел этот популярный ужастик «Анаконда». Анне тогда даже стало жутко после просмотра, так страшно там эта громадная страшная анаконда заглатывала людей и пожирала их. «И зачем, - думала Анна, - все это показывают? Неужели эти страшные кадры могут как-то положительно повлиять на человека, научить его чему-то доброму и прекрасному?» Через пару лет она уже перестала задавать себе такие вопросы, поняв, что в американском кинематографе, да теперь уже и в нашем, доброе и прекрасное давно уже не является целью. Заработок на эффектах фильма, а эффекты – это страх, сексуальное возбуждение и прочие разрушительные чувства… Но тогда это был первый фильм (стал он и последним одновременно) такого уровня, который посмотрела Анна. Ее поразило то, что у змеи есть зубы. Они долго с мужем обсуждали этот вопрос, даже заглядывали в энциклопедию, даже искали специальную литературу. Анне было интересно, жует или не жует анаконда жертву… Наконец один биолог объяснил им, что как таковых жевательных движений анаконда не делает, но когда заглатывает жертву, то зубы использует…

Потом к этой противной теме интерес они потеряли, но однажды произошло событие, которое очень изменило их отношение к Анаконде. Несколько лет назад в конце рабочего дня, когда Анна находилась в офисе одна и уже собиралась уходить, к ней зашел какой-то маньяк. Он представился родственником героя только что опубликованной критической статьи. В руках у него был нож, и он угрожал Анне расправой за, как он выразился, блистая очами, «опороченную честь семьи». Анна не знала, что делать, позвонить куда-либо возможности не было, на телефонные звонки, раздававшиеся в корпункте, маньяк отвечать запрещал. Требования маньяка были неясными, он то говорил о деньгах, то сообщал холодеющей от страха Анне, что только кровью искупит она свою вину, то вообще впадал в состояние транса. По всему было видно, что он либо психическим больной, либо в состоянии наркотического опьянения… И тут на сотовый позвонил муж. Анна сообразила сказать маньяку, что если не ответит, обеспокоенный муж примчится в офис, и маньяк на это купился. Мужу она сказала так:

- Дорогой, у меня много работы, есть посетители, я задерживаюсь. И еще, знаешь, я сегодня узнала, что у анаконды есть зубы.

Поскольку анаконда стала в их семье уже запретной темой, а псевдонима этого в редакции Анна еще не получила, муж замер от удивления. Он понял, что что-то не так.

- Ты действительно в офисе? – просил он.

- Да.

- Мне, наверно, нужно приехать?

- Да, да, дорогой, я очень люблю тебя. До скорой встречи.

Муж приехал, в два счета справился с маньяком, потом они вызвали милицию (тогда она еще так называлась) и сдали его. Это оказался психически больной парнишка, про семью которого по нелепому стечению обстоятельств Анна написала критическую статью.

С тех пор Анна с Володей решили сделать Анаконду своим паролем. Ведь мало ли что в жизни может случиться! И надо же, такое совпадение – через некоторое время главный редактор «Золотого слова» Алексей Новацкий присваивает Анне такой псевдоним.

…Из зала суда начали выходить. Вывели и Анну под конвоем. Пименову (а на общение с адвокатом Анна имела право всегда и наедине) она велела приехать к ней в ИВС сразу же после процесса, но чтобы предварительно он переговорил с мужем и с Генкой Славиным, но так, чтобы этого никто не видел.

В ИВС Анна ждала Сергея довольно долго. Наконец охранник (не очень вредный и навеселе) позвал ее в комнату для допросов. У Сергея Андреевича был весьма понурый вид…

- Видишь, как оно все-таки вышло, - начал он, как бы извиняясь.

- Вижу! – довольно бодро прервала его Анна. – И на старуху бывает проруха. Вышло хуже, чем хотелось бы нам, но и хуже, чем хотелось бы им. И теперь я тебе скажу то, что задумала, и не вздумай меня отговаривать… Впрочем, ты уже наверняка пообщался с моим мужем с Генкой Славиным и вы поняли, что я замыслила побег.

- Понять-то мы поняли, но ни один из нас не видит в этом смысла!.. Ты пойми, три дня ничего не решают, в конце концов, здесь, в ИВС, не так уж плохо, не СИЗО все-таки. А мы начнем бить во все колокола, подключим все правозащитные организации, ваш газетный юрист Вероника уже рассылает по Интернету сообщения, к губернатору обратимся, в конце концов, ведь не последний человек в области. И через три дня тебя отпустят.

- Нет, Сергей, меня не отпустят. Если им удалось упрятать меня еще на три дня, то, поверь мне, за эти три дня они найдут такого судью, который упрячет потом меня на три месяца.

- Аня, даже если так, даже если допустить самое худшее, то, поверь мне, даже при этом исходе тебя не ждет ничего страшного! Все равно любой судья при рассмотрении твоего уголовного дела будет руководствоваться законом. Ведь не времена сталинских репрессий, в конце концов, и даже не времена советской власти! Зачем судьям нужны липовые приговоры? Все равно тебя ждет оправдательный приговор, это уж я тебе гарантирую… И то я тебя лишь пугаю такой перспективой: скорее всего, дело твое все равно вынуждены будут закрыть из-за отсутствия состава преступления. Они хотят лишь попугать тебя, отомстить, в конце концов, может, сломать морально, чтобы больше не писала про них, как они считают, пасквилей.

- Сережа, я все это прекрасно понимаю и никаких сроков не боюсь. Даже если будет хуже, чем ты говоришь, и меня осудят, то все равно лишь условно. Но и это вряд ли. А раз мы с тобой это понимаем, то прекрасно понимают и они. А значит, им нужно совершенно не это. Им нужно, чтобы на какое-то время я как журналист была нейтрализована. Я в чем-то очень сильно мешаю Литровскому, вот только не могу понять, в чем именно. Раз он сейчас платит всем направо и налево за то, чтобы меня хотя бы на время изолировать, значит, это стоит того. Литровский может пойти на крайние меры только если будет терять деньги, причем, даже не просто большие деньги, а очень большие деньги. Но я пока, как не ломала голову, не могу вычислить, где я наступила ему на хвост? Сережа, мое правило – никогда не играть по чужим правилам. Это верный проигрыш. Если смирюсь и буду сидеть до суда или до закрытия дела здесь, а потом, точнее не бывает, меня отправят в СИЗО, то, значит, им, то есть, Литровскому и его команде, достаточно нужно сделать так, чтобы их план сорвался, и заставить их играть по моим правилам. Для этого, как ты понимаешь, мне нужно выйти отсюда…

- Аня!

- Не перебивай. Выйти отсюда не так уж сложно. Именно потому, что отсюда никто никогда не пытается выйти – ИВС ведь не СИЗО, тут долго не сидят, и все надеются, что их отсюда отправят домой, а не в следственный изолятор. Глупо, конечно! Я бы на месте тех, кто совершил преступление и хочет бежать, бежала бы прямо отсюда. Из СИЗО и уж тем более с зоны бежать намного труднее…

- Ань, выйдешь отсюда, напишешь об этом статью, а пока давай думать о тебе, а не о бедных преступниках…

- Да, я отвлеклась, извини. Так вот, побег надо будет совершить в ту ночь, когда будет самая противная смена охранников – не подводить же хорошую! Я вычислила – это будет через две ночи. Пока же Володя пусть регулярно каждое утро приносит всем сменам коньяк, это войдет в привычку, это – вторая часть плана. Пока же слушай первую. Со Славиным и с моим мужем говорил?

- Да. Славин, конечно, сразу понял, что ты решилась на побег и сказал, что у ворот во двор никакой охраны нет, охрана общая, та, что в дежурке. Перелезать через ворота не имеет смысла, да и опасно, могут увидеть. Он сказал, что асфальт под воротами утрамбован машинами настолько, что между поверхностью асфальта и нижней линией ворот промежуток величиной примерно полметра, может, чуть поменьше…Я, кстати, это и сам вспомнил, там как будто яма под воротами. В любом случае ты там пролезешь, никто и не заметит. И еще. Муж твой кое-что разузнал у своих приятелей в «Геркулесе». Примерно во время выборов в гости к тамошним бандитам приезжал какой-то вор в законе с Камчатки, из команды Шалого, он узнал Васю Кириллова и, говорят, Вася был после этого в не очень хорошем настроении. Вроде бы даже этому вору давали большую сумму откупного, чтобы он уехал и что-то такое не говорил.

- Отлично! Муж мой молодец, и Генка умница – оба просто гении оперативных разработок! А ты – самый гениальный адвокат! А теперь – о первой части плана. Завтра же, чуть свет Володя, едва принесет сюда коньяк, пускай вместо того чтобы вести Ваню в первый класс везет его в Смоленскую область к моей двоюродной сестре…

- Куда, куда?

- Сергей, не перебивай, мне нужно очень много тебе всего сказать, а ты должен очень много всего запомнить, потому как записывать, сам понимаешь, ничего нельзя – обшмонают в два счета под любым предлогом. Пусть муж берет любую машину любого приятеля, самого верного, уговаривает и везет. Но там не оставляет. Сестре все рассказывает, дает денег, и они пусть тут же с Ваней едут в Белоруссию, там у сестры очень хорошие родственники по бывшему мужу, племянница бывшего мужа тоже журналистка, так что они нам помогут. Опять же – на машине, она найдет, но на машине не родственников, а чужих людей, и именно тех людей, которые будут молчать. Заплатить им хорошо. И пусть Ваня с сестрой сидят в Белоруссии, пока я здесь все не закончу. Сестра ведь на пенсии. Потому как ты понимаешь, менты ментами, а господин Литровский отморозок еще тот, чтобы меня выудить, пойдет на любые крайние меры, так что ребенка надо спрятать. И это нужно сделать за завтрашний день. В школу пусть муж позвонит и скажет, что Ваня заболел, чтобы не вызвать подозрений. Пока я буду в ИВС, мой малыш не будет их интересовать, так что хватит времени его надежно спрятать, только пусть нигде не допустят проколов, везде нанимают только надежных людей, и по дороге желательно, чтобы Ваня поменьше высовывался из окна, а как только гаишный пост, то пусть сестра заставляет его ложиться, как будто его и нет в машине. Думаю, даже если его найдут, то не раньше чем дня через три-четыре, а к этому времени я или сделаю то, что задумала, или сдамся в руки правосудия.

Теперь дальше. Купите три новых сотовых телефона (я читала, что операторы сотовой связи могут запеленговать любой мобильник, им надо лишь знать, кому он принадлежит, так что пусть у каждого из нас будет новый телефон), шесть сим-карт по паспортам любых верных людей. Две – мне, две – мужу, две – тебе. Как сообщаться, решим попозже, но с мужем посоветуйтесь, а Генку Славина от дела отстраните. Все-таки бывший мент, нехорошо заставлять его работать против своих же… Еще купите (только не сами) два парика – длинные белые волосы и черное каре. И две пары линз – голубые и карие. И пару новых костюмов пусть Володя купит, но таких, которые я в принципе не надела бы, и еще в гумманитарке какие-нибудь задрипанные джинсы, куртку и свитер. Но, конечно, не сам, пусть кого-нибудь попросит….

Теперь дальше. Пусть Володя как только вернется, когда отвезет Ваню, сходит к моей подруге Наташе и все ей расскажет. Она не откажет в помощи. Мы с ней немного похожи, пусть она возьмет у мужа мой паспорт и с моим паспортом купит билет на Москву на поезд, который идет в четыре утра в ночь моего предполагаемого побега – со 2 на 3 сентября, пусть сделает макияж, чтобы быть на меня похожей, она умеет, она раньше в театре гримером работала, черные очки пускай нацепит, оденется в какую-нибудь мою одежду, сядет в поезд и доедет до Москвы. Как раз хватит времени: пока утром узнают о моем побеге, пока оперативники будут всех опрашивать да все узнавать, пока догадаются и разузнают, не покупала ли я билет, она как раз доедет до Москвы. И тут же пусть, приняв снова свою внешность, едет на ближайшем автобусе назад – как будто ничего не было. Пусть оперативники думают, будто я уехала в Москву, они в это охотно поверят, там ведь у меня полно однокурсников. Пусть Володя, когда его будут допрашивать, даст им записную книжку со всеми адресами и телефонами, и выпускной альбом – пусть ищут! Я выиграю время, а это – главное.

- Хитро придумано! И как только тебе все это в голову пришло, будто ты всю жизнь только этим и занималась?..

- Я, Сережа, всю жизнь изучала человеческие души и судьбы. И, поверь мне, это цветочки по сравнению с тем, до чего еще может додуматься человек в экстремальных условиях. Особенно когда речь идет о собственном ребенке… Слушай теперь дальше. Ты за это время сними квартиру. В самом центре, чтобы легко было затеряться в толпе, по их ментовской логике преступники всегда прячутся в отделенных местах, вот пусть и ищут меня по окраинам да по деревням. Квартиру сними тоже на подставное лицо, заплати за месяц, займись этим, пожалуйста, сам, пусть Володя спокойно уедет и спрячет Ваню.

Теперь самое важное. 2 сентября пусть Володя принесет охранникам коньяк с сильным снотворным. Он сообразит, как его туда насыпать и как завинтить бутылку снова. Охрана уже прикормлена, ничего не заподозрит. Пить коньяк они будут вечером, когда начальства нет, а остальное уже – мое дело… Все запомнил?

- Все. Только я бы хотел все равно тебя отговорить…

- Нет, Сергей Андреевич, не отговаривай, все равно не получится. Понимаешь, тут все просто, и я тебе уже говорила: как только в подобной ситуации начинаешь играть по навязанным правилам, так непременно проиграешь. Выиграть можно, только навязав противнику собственные правила игры. Если в их системе произойдет сбой, то у меня есть три-четыре дня, которые они будут исправлять свой «сбой», и все должно получиться. Если не получится – то не получится никогда, и я просто проиграю эту партию. Что ж, на все воля Божья.

- Да, но только ты еще вдобавок получишь срок за побег из тюрьмы.

- Ну, это еще бабушка надвое сказала. Не из тюрьмы, а из изолятора временного содержания. А если меня все-таки не осудят? Тогда мое задержание будет считаться незаконным, и никаких сроков я потом не получу… Начиная с двух часов ночи пусть Володя ждет меня на какой-нибудь чужой машине (только пусть заляпает грязью номера, чтобы машину не вычислили) в проходной арке дома слева от здания милиции. Во сколько мне удастся выбраться, я не знаю, но надо сделать так, будто бы я сбежала к поезду на Москву. Если до четырех утра я не появлюсь, значит, убежать мне не удалось, тогда пусть едет домой, а ты приходи днем, я придумаю какой-нибудь другой план.

Они расстались. Анна легла на нары и снова принялась думать. Это она так, бодрилась только, убеждая адвоката в верности своего плана, а на самом деле не была убеждена и на сорок процентов, что он удастся. Но делать нечего – назвался груздем, полезай в кузов. Недаром ее зовут Анаконда. Анаконда – самая большая и самая страшная змея на белом свете, это символ ужаса и непобедимой мощи природы. Анаконда – змея, имеющая зубы. Правда, как у всех змей, зубы не главное оружие в ее битвах, главное, конечно, яд. Но и зубы не маловажны… Их она использует, когда заглатывает жертву.

Когда в редакции ей дали псевдоним Анаконда, она восприняла его как должное и очень обрадовалась. Особенно это казалось актуально после того как с помощью этого так называемого пароля они справились с несчастным маньяком,

90

нагрянувшим в корреспондентский пункт… Когда она первый раз подписалась новым псевдонимом, Володя сказал ей:

- Теперь каждую твою критическую статью будут воспринимать как укус анаконды. Правда, не все знают, что у анаконды есть зубы. Зато все знают, что она опасная и ядовитая.

Вот и на сей раз, доверяя свою судьбу молоденькому охраннику в тот самый первый день своего пребывания в ИВС Анна воспользовалась тем же самым паролем про зубы Анаконды. И муж поверил охраннику.

Теперь нужно продумать первые шаги. На случай, если все получится. С чего начать разгадку этих проклятых тайн «Гермеса?» Если они чего-то боятся, то это что-то должно иметь форму конкретных документов. Не станут же они сажать ее в тюрьму из-за каких-то слухов! И если думать логически, то опасность, которая от нее может исходить, они могли почувствовать только в публикациях. В ее публикациях… Стоп! А почему только в ее публикациях? Скорее всего, в Рыбацком происходит нечто такое, что должно принести в недалеком будущем немалые барыши Литровскому, и не может быть, чтобы об этом не писали в газетах! Так, надо срочно, завтра же утром, сказать адвокату, чтобы собрал всю последнюю прессу, пусть сходит в наш корреспондентский пункт и сгребет там все, что есть, там целая помойка, ребята-коллеги с удовольствием помогут… Газеты читать в ИВС не запрещено, правда, здесь очень темно, но можно лечь под самое окошко…

« Да, а я ведь совсем забыла, что у Литровского есть любовница, молоденькая симпатичная шлюшка, ставшая журналисткой, что называется, на безрыбье. Кто-то довольно подробно рассказывал мне о ее судьбе… Она родом из деревни, приехала после школы покорять город Рыбацкий, поступила в дошкольное педучилище, училась и искала выгодную партию. Как большинство деревенских девочек, она мечтала найти городского принца… Любовников у нее было много, но жениться никто не хотел. Да и не так уж дорого стоят шлюшки, их в Рыбацком хоть пруд пруди! Однако Люся Семенова (да, именно так, вспомнила Анна, зовут эту девушку, ставшую по воле случая журналисткой) оказалась не промах, после педучилища закончила заочно пединститут (с последнего курса училища по договоренность брали на третий курс пединститута в областном центре), а потом вернулась в Рыбацкий. Но в школу учить детишек не пошла – что там делать? Ни денег не заработать, ни мужика путного не найти. Помоталась, и устроилась пресс- секретарем в какую-то общественную организацию, которая служила официальным прикрытием партии «Яблоко». Стала потом писать в газеты, и после того как общественная организация развалилась, поскольку у «Яблока» все хуже и хуже становилось с финансированием, подалась в журналисты. Писала она не ахти как, почти ни в чем не разбиралась, но была бойкой девицей, а, главное, без принципов… Анна вспомнила, как, будучи главным редактором «Рыбацких вестей», она приметила Люсю и даже имела намерение пригласить в «Рыбацкие вести» с целью обучить настоящей журналистике, т. к. хотела омолодить коллектив. Но Люся Семенова работала уже в рекламной газете «Фарс», которая зарабатывала на рекламе и которой журналисты были нужны постольку-поскольку – заполнять оставшиеся от рекламы места, и потому качества работы от них не требовалось. Она тогда наотрез отказалась от предложения Анны, гордо заявив, что работой в «Фарсе» вполне довольна, ибо там много свободного времени, а, главное ее статьи… не правят! Анна знала, что такой подход к журналистской работе – верная гибель для начинающего журналиста, Анну в юности правили, да еще как, а что касается загруженности, то по молодости в газетах, где она работала, с нее три шкуры спускали. Но она стала профессионалом, настоящей Анакондой, что, впрочем, не приносило особых доходов. Но Анна Кондратьева, выросшая на старой, классической школе журналистики, и не считала доходы основной задачей.

И получилось, что деревенская девочка Люся, несмотря на почти полное отсутствие профессионализма стала считаться полноправной журналисткой. Молодые журналистки из «Рыбацких вестей», дружившие с Люсей Семеновой, рассказали как-то Анне, что Люся была любовницей директора той самой общественной организации, где начинала пресс-секретарем. Анна подивилась. Директора она знала, ему было лет сорок, но выглядел он на все пятьдесят с хвостиком – толстый, расплывшийся, рыхлый, вечно потный и плохо пахнувший, как все полные люди, не следящие за собой. Представить молодую симпатичную девушку в его постели Анна никак не могла и, помнится, не поверила тогда еще девчонкам. Но вскоре девчонки сказали, что Люська укатила с ним отдыхать в Турцию, а потом эту версию подтвердили другие люди, и Анна поверила. Впрочем, скорее всего, ей было все равно. Но вот сейчас не все равно.

Анна лежала на нарах и вспоминала, что еще она знает о любовнице Литровского. Вспомнила, как один бизнесмен, Аннин друг, очень порядочный человек, бывший прихожанином той же церкви, что и Анна, обсуждая как-то с ней тему Литровского, когда речь коснулась любовниц олигарха, рассказал, как когда-то эта Люся клеилась и к нему, причем, так откровенно, что ему стало противно. Впрочем, этот бизнесмен имел красавицу жену, которую очень любил.

Потом Люся была подружкой известного рыбацкого шоумэна, которого Анна тоже прекрасно знала и с которым у нее также были хорошие отношения. Об этом, он, кстати, сам зачем-то ей рассказал, когда речь зашла о Литровском, и пошутил, что они с Литровским-де теперь «молочные братья»… Шутил он потому, что по странному стечению обстоятельств этот шоумэн финансировал предвыборные кампании депутатов другого, оппозиционного Литровскому, лагеря.

Сколько и каких любовников было всего у деревенской девочки Люси, Анна не знала и никогда не интересовалась. Но вспомнила, что Литровскому она досталась после Васи Кириллова, который бросил ее перед женитьбой на дочери профессора. Вася познакомился с Люсей перед выборами, девушка предложила свои услуги по пиару будущих депутатов, ее взяли в команду Литровского- Кириллова, а потом и в постель.

Это было все, что удалось вспомнить Анне. Но этого было достаточно, чтобы сделать определенные выводы. Если деревенская девочка Люся, нынешняя любовница Литровского, доставшаяся ему по наследству от приятеля, работает в журналистике на эту команду, то, конечно же, она пиарила в недалеком прошлом и, скорее всего, продолжает пиарить сейчас, какие-нибудь великие дела своего дружка. И эти публикации следовало найти.

Анна вспомнила слова своего университетского преподавателя по основам и теории журналистского мастерства Иосифа Дзялошинского, которым тогда никто из студентов их группы не поверил. Иосиф Михайлович как-то сказал:

- Человек как правило много лжет на словах. Но в текстах лжет редко. Читайте тексты, чтобы узнать правду.

Ребята тогда ухмылялись, не верили. Была советская власть, и журналистика тоже была советской, и им, свободолюбивым и почти диссидентствующим студентам факультета журналистки МГУ, казалось, что никто не лжет так много, как советские журналисты… И лишь много лет спустя она поняла весь глубинный смысл высказывания Иосифа Михайловича. Человек, и в первую очередь журналист, как наиболее активный представитель общественной жизни, может болтать без умолку и лгать при этом безбожно. Но ни один журналист не продержится долго в своем средстве массовой информации, если он постоянно будет лгать в текстах. И не потому, что его выгонят, лжи, скорее всего, начальство как раз и не заметит, а если какой суд по защите чьих-нибудь чести и достоинства и бывает, то это – дело житейское. Нет, тут действует другой закон: человек не может жить, когда его работа – чистая ложь. Он сам уйдет и, либо найдет ту работу, где можно не лгать или лгать по минимуму, либо изничтожится как творческая личность.

Думая об этом, Анна поняла, что советские журналисты в советских газетах не лгали, описывая достоинства советского строя. Они действительно так считали. А устно, в теплой компании вечно недовольной российско-советской интеллигенции, они могли, согласно моде, поносить советский строй, особенно отдельные его недостатки.

Анна редко писала не то, что думала. В основном если главный редактор Новацкий поручал какой-нибудь платный материал, но именно ей он делал такие поручения редко, зная, что Анна их не любит.

«Думается, - решила Анна, - деревенская девочка Люся, начинающая журналистка, лжет в статьях еще меньше, чем я, Анаконда, журналистка с опытом и стажем. Это в постели с Литровским Люся может лгать, изображая любовь и страсть, а текстах о нем – вряд ли. Потому что на самом деле считает его

великим бизнесменом и великим политиком, и думает, что ей страшно повезло…

Итак, завтра к вечеру Сергей Андреевич должен будет принести все последние номера всех местных газет, но особенно, скажет она ему завтра утром, пусть постарается подобрать побольше «Фарса».

Плохо, что будет уже темно, но ей можно держать в камере спички, и она сделает маленькую свечку из кожуры сыра, которого ей муж прислал чуть не целый килограмм. А послезавтра с утра она все прочитанное еще раз просмотрит и сделает выводы. Если сможет…

Делать свечку из сырной кожуры ее научил муж. Когда-то они купили дешевенькую дачку, в недавно освоенном дачном массиве даже не было подведено электричество. Анна готовила на керосинке, а когда длинные летние дни уходили на убыль, она, любительница читать, зажигала самые обыкновенные парафиновые свечи… Однажды оказалось, что свечи все использованы, а новых они не купили, и тогда Володя вытащил из мусорного ведра кожуру от съеденного сыра и слепил маленькую свечку, которой вполне хватило, чтобы Анна благополучно читала до полуночи… Отечественные сыры большинства сортов, оказываются, обливаются парафином.

Анна поднялась и принялась сковыривать с сыра кожуру. Занятие было долгим и не слишком-то приятным, но зато время прошло незаметно, и к полуночи, когда она уже нестерпимо хотела спать, у нее была наковырена целая горка парафина.

Адвокат пришел на удаче очень рано. Сначала он опять попытался отговорить Анну от побега, но уже не так рьяно. Анне даже показалось, что ему этот план стал нравиться. Володя, сообщил Сергей Андреевич, уже передал с утра коньяк, и тотчас на машине приятеля, старого верного друга, повез Ваню в Смоленскую область. Все, что нужно купить, они поручили купить его, Сергея Андреевича, жене, и Анниной подруге Наташе, которая с удовольствием согласилась выполнить роль так называемого двойника и уже готовится к предстоящей поездке в Москву.

Анне, как всякому честному и талантливому человеку, редко везло в жизни. Из-за принципов она отказывалась от должностей и денег, теряла связи с людьми, которые по здравому размышлению могли быть ей полезны, не получала квартир от государства, и они с мужем были самыми обыкновенным рабочими лошадками. Она горбатилась в газетах, он – на стройках, имея маленькую, едва приносящую доход, строительную фирму. Но в двух вещах ей повезло колоссально – в семье и в дружбе.

Что бы ни было, под какие удары ее не подставляла бы судьба, Анна знала – муж всегда будет на ее стороне, бросит все и кинется ее выручать. Еще ей повезло с сыном – мальчик рос здоровеньким, спокойным, хоть и хулиганистым, проявлял недюжинные способности в музыке и споре и был очень ласковым. Что касается подруг, то их у Анны было всего немного – школьная, она же дворовая Наташа и несколько университетских , живущих в Москве. С Наташей они выросли вместе, и, хотя по характеру и темпераменту были очень разные, как все люди, подружившиеся в детстве, были всю жизнь очень преданы друг другу. Ни одна из них никогда не ставила просьбу другой под сомнение, какой бы авантюрной эта просьба не казалась.

Анна поулыбалась про себя, представляя, как Наташа бегает по городу, покупая ей нужные вещи, как потом, несмотря на 1 сентября, отправит дочку к бабушке и засядет перед зеркалом, пытаясь сделать себя похожей на Анну. И ей это удастся.

Потом менты будут показывать проводникам и соседям по купе Аннину фотографию, и те в один голос будут говорит, что женщина похожа, но была в черных очках, к тому же была ночь, а утром было не до разглядываний, все собирались выходить в Москве… Сомнения развеет тот факт, что билет будет куплен по паспорту Анны Кондратьевой.

Но главное, что сегодня к вечеру Ванечка будет уже у сестры, а ночью сестра наверняка уже сумеет вывезти его в Белоруссию. В общем, пока все удается, только бы Сергей Андреевич сумел как можно раньше принести ей газеты. И еще сигареты и спички. Курить она не курит, но для оправдания необходимости иметь спичек это нужно. И еще побольше сыру… Елки зеленые! На сыр ночью нападут мыши, а ей одной столько сыру в жизни не съесть! Впрочем, можно будет поломать на мелкие кусочки и взять с собой, сыр ведь сытный, кто знает, сколько ей придется помотаться без еды и без отдыха.

К счастью, Сергей Андреевич принес и сыр, и газеты, когда еще было светло. И Анна улеглась на нары и приготовилась к вдумчивому аналитическому чтению… Когда же стемнело, она сделала «сырную свечку», которой как раз хватило, чтобы прочитать все до конца. А утром, встав с относительно свежей головой, она проанализировала все прочитанное и поняла, что она, кажется, на верном пути.

Люся Семенова без устали строчили во все газеты статьи о благодеяниях Рыбацкого мэра Николая Чумнова и его лучшего друга олигарха местного масштаба Бориса Иосифовича Литровского. Впрочем, печатали эту белиберду только две газеты – чумновские «Рыбацкие вести», где был новый главный редактор, как огня боявшийся мэра, и «Фарс», редактору которого было совершенно все равно, что там у него пишут журналисты, поскольку зарабатывала газета исключительно на рекламе. Другие газеты тоже публиковали статьи, но за деньги, и помечали такие статьи специальными знаками, означающими, что материал опубликован на коммерческой основе. На Чумнове и Литровском газетам было легко зарабатывать. Один панически боялся критических публикаций, другому некуда было деньги девать… Оба пиарились по- страшному. Даже «Золотое слово» публиковало статьи о достижениях мэра Чумнова. Правда, о Литровском ничего пока не было, редактор все ждал, когда будет выплачена и полностью оформлена договором и счет-фактурой сумма.

Но другие газеты написали много интересного. Анна, практически не читавшая газет, кроме своей, с удивлением узнала, как за эти несколько месяцев, прошедшие после ее «Загадок «Гермеса» в «Золотом слове», изменилась в городе обстановка и как Литровский начал уверенно набирать политический вес. Раскритикованная ею программа упрощения размещения детей сирот в зарубежные семьи, придуманная Литровским, пропагандировалась почти во всех газетах. Особенно, конечно же, усердствовали «Рыбацкие вести» и «Фарс», из-под пера Люси Семеновой выходили целые хвалебные оды, такие слащавые и навязчивые, что было даже неприятно их читать и становилось стыдно за своего брата-журналиста. Литровский назывался спасителем детей-сирот, благодетелем и защитником всех сирых и убогих… Анне даже вспомнился в связи с этим Ильфо-Петровский «Союз меча и орала», собиравший под мудрым руководством великого комбинатора средства для спасения голодающих сирот…

Но была еще одна тема, о которой Анна не знала. Вернее, она узнала о ней за час до задержания, когда ехала в машине мэра. И еще тогда дала себе слово начать журналистское расследование по этой теме, потому что кое-что из рассказанного мэром сразу же показалось ей странным… Но задержание, помещение в ИВС, допросы, суд и вся эта катавасия так выбили ее из колеи, что она совершенно забыла о фактах, рассказанных ей Чумновым. Зато описанием грядущих событий, способных, если верить заказанным публикациям, полностью перевернуть жизнь в Рыбацком, пестрили заказные статьи последних месяцев!

Речь шла об уже известной Анне из разговора с мэром в машине покупке Литровским лаборатории бывшего НИИ «ГЮИС» - научно-исследовательского института, занимавшегося при советской власти промышленным шпионажем. Любовница Литровского юная журналистка Люся Семенова поносила в статьях губернатора, долго и упорно стоявшего на страже лаборатории и не дававшего ее продавать, действуя в рамках договоренности с Президентом России, который несколько лет назад обратился к губернатором с просьбой постараться в эти тяжелые для промышленности страны годы сохранить по возможности потенциал бывших военных НИИ. Бывший мэр слушался губернатора, лабораторию законсервировали и держали. Но новый мэр Чумнов почти сразу же выставил ее на торги, купил ее, конечно же, Литровский… Но вот на кой же хрен она оказалась ему нужна? Анна даже вспомнила, как в разговоре с мэром, рассказывавшем ей о покупке Литровским здания лаборатории, она грубо пошутила, что, дескать, по ее мнению лаборатория нужна Литровскому вовсе не для того, чтобы делать детское питание и лекарственные препараты, а чтобы сделать там подпольный цех производства наркотиков… Чумнов, конечно же, разорался, но Анна, вспоминая тот разговор, все же убеждалась, что ее предположения больше похожи на правду, чем газетные дифирамбы о Рыбацком – будущем центре фармацевтической промышленности. Очередные Васюки, да и только!

Люся Семенова ругала губернатора, называя его «собакой на сене», которая, дескать, и сама ничего не делает, и другим не дает. Что вот, мол, лаборатория столько лет стоит бесхозная, город несет убытки, отапливая и охраняя ее, а никому она не нужна, только разваливается, люди не получают зарплаты, хранят в своих головах и в сейфах каике-то разработки, которые, может, и вовсе никому не нужны…. И вот новый мэр Чумнов принял прогрессивное решение продать лаборатории, а прогрессивный бизнесмен Литровский купил ее и составил инвестиционный проект.

Итак, подвела итог Анна, если верить поговорке о том, кто громче всех кричит «держи вора!», то собака зарыта где-то здесь. Литровский этими статьями как бы упреждает, заранее готовит положительное общественное мнение в этом направлении, чтобы, не дай Бог, у кого не сложилось иного мнения. Что, впрочем, на первый взгляд совершенно логично: что плохого в том, что бизнесмен купил разваливающуюся лабораторию с целью открыть там сперва цех по производству лекарственных трав и детского питания, а потом – фармацевтическое производство? И общественное мнение вряд ли будет иным… Тогда почему он так рьяно заказывает эти статьи, как будто боится, что иное мнение действительно появится? Это может значить только одно: он действительно задумал там делать не совсем то, что пропагандирует. Скорее всего, программа детского питания – только официальное прикрытие…

Стоп! Почему Литровский вообще вдруг стал проявлять такую заботу о детях? То программа размещения сирот в зарубежные семьи, то детское питание… Как это может быть взаимосвязано? И если о покупке лаборатории Анна ничего доселе не знала и, соответственно, ничего не писала, но программу размещения детей за рубежом критиковала. И, скорее всего, именно здесь почувствовал Литровский угрозу. Еще пара-тройка таких статей, и прокуратура, даже если программа будет принята, примется шерстить и программу, и Литровского, и будущую комиссию по зарубежному усыновлению, и тогда трудно будет под эту программу вершить свои темные делишки… Только вот какие делишки? Если это как-то связано с лабораторией и детским питанием, то вполне понятно, почему Литровский бросил такие силы на то, чтобы изолировать Анну. В Рыбацком у него почти все куплено, да и мэр свой, и чтобы против него кто-то поднялся, нужен был очень серьезный повод. Статья в областной газете – именно повод и есть. И если местная прокуратура, возглавляемая Анниным одноклассником, совершенно беззубым и согласным на любой компромисс Мишкой Толиным, спустит дело на тормозах, то областная прокуратура займется обязательно. Тем более что новый областной прокурор так называемого боевого президентского призыва, которого уже почти ненавидят и в областном центре, и в провинции все силовые структуры, надзорные и правоохранительные органы за то, что начал грандиозную чистку и действует по принципу «лес рубят – щепки летят», с удовольствием возьмется за какое-нибудь необычное громкое дело. И Анна Кондратьева теперь уже была на сто процентов уверена, что именно она стоит на пороге этого самого громкого дела. Иначе игра Литровского не стоила бы свеч.

Так, более менее ясно, где искать, весь вопрос в том, как это сделать? И даже с чего конкретно начать, она не знала. Надо будет каким-то образом добывать документы, доказательства, опрашивать участников всех этих сделок и историй. Придется им угрожать… А для этого следует прикупить еще кое-что. Так, сейчас уже утро, скоро придет адвокат, нужно все еще раз хорошенько продумать и продиктовать ему новый список. Пистолет, пожалуй, не нужен, хоть она и прекрасно стреляет, но, не дай Бог, убьет кого-нибудь, в жизни себе не простит… Что-нибудь, чего испугаются, что не так опасно. Пожалуй, подойдет серная кислота. Еще нужны пара-тройка настоящих наручников, они, знаю, продаются на рынке, Володя знает, где. Еще какое-нибудь приспособление, чтобы взламывать замки. И еще, пожалуй, нужна маленькая портативная цифровая видеокамера. Тут такие дела разворачиваются, что одной диктофонной записи будет мало.

В ожидании адвоката, который сегодня задерживался, потому что по договоренности должен был ждать, когда вернется Володя, отвозивший Ванечку в безопасное место, Анна принялась с помощью ногтя вырезать из газет статьи, которые показались ей полезными. Сделав это, она спрятала их на груди вместе со справкой о Васе Кириллове, которую ей передал через адвоката Генка Славин. Вдруг кому-то понадобиться обшмонать камеру, или, не дай Бог, к ней подсадят какую-нибудь бабу, неизвестно тогда, удастся ли сохранить материалы. Да, она и не подумала о том, что к ней могут кого-то подсадить, и тогда о побеге можно будет забыть… Хотя, впрочем, почему забыть? Она читала, что заключенные (а к заключенным можно смело отнести и задержанных, и арестованных) проявляют удивительную солидарность. В крайнем она сможет предложить соседке, или соседкам, бежать вместе с ней, но только до выхода из здания полиции. Дальше пусть исчезают, куда хотят… А если они откажутся, то скажут, что в ту ночь, когда она бежала, они крепко спали и ничего не видели.

Наконец пришел Сергей Андреевич. Был он в бодром расположении духа и, как выражаются в ментовке и в ФСБ, доложил о ходе операции. Володя приехал утром, все сложилось удачно, Ваню он довез благополучно, сестра без лишних расспросов наняла у друзей машину и вчера ночью он лично проводил до границы Белоруссии. В целях конспирации даже отправили приятеля, с которым и на машине которого он ездил, в деревню, где его если и найдут, то далеко не сразу.

Наташа тоже уже готова. Вещи, которые ей поручено было купить, купила, макияж подобрала, даже волосы подкрасила, чтобы быть больше похожей на Анну, Аннин паспорт и самый любимый Аннин костюм, в котором ее все видели, тоже уже у нее. Она только ждет сигнала.

Идею поехать Наташе- «двойнику» в Москву именно на неудобном вечернем поезде подсказал Гена Славин. В принципе, из Рыбацкого каждые три часа до столицы бегали маршрутки. Но там все сидят как-то скученно, смотрят друг на друга, периодически на остановках выходят курить и в туалет. Там просто могут хорошо запомнить Наташу, а ведь она все же не настолько похожа на Анну, кто-то очень внимательный и засомневаться может… А в поезде – другое дело. Народу мало, иногда на купе – один-два человека. И ехать – ночь. Все будут спать, и никто ни на кого не обратит внимания. Заметят только внешнее сходство, для ментов этого будет достаточно.

Жена Сергея Андреевича тоже с поручениями справилась, все вещи перевезены к Володе. Новые мобильники и новые сим-карты куплены совершенно посторонними людьми, бывшими клиентами Пименова, которые если и выдадут его, то только под пытками. Связь решили установить следующим образом. Когда уже, дай Бог, будет удачно произведен побег, она будет посылать Сергею с одного из мобильников ничего не значащие эсэмэски. После этого он в течение часа будет уезжать за город, причем, в самые разные места, включать новый телефон, вставлять новую сим-карту и ждать он нее звонка. Она позвонит и скажет, что ей нужно. После этого Сергей должен будет звонить Володе и дать понять, чтобы Володя включил новый телефон с новой симкой. Через некоторое время будет перезванивать Володе на новую карту. Так же – если что-то передать Гене Славину. Потом, если что передать Анне, она тоже будет ждать, не выключая телефон. После процедуры общения все вынимают карты, отключат «связные» телефоны и даже вынимают из них батарейки, а Анна отключает телефон. Условный язык будет такой: муж будет называться «милым», а Славин «другом».

Анна продиктовала Сергею очередной список нужных ей вещей, он поулыбался, но комментировать не стал. Адвокат Пименов уважал отважных людей.

Конец первой части

Часть 2. Побег из ИВС

Молодой человек, исполняющий обязанности начальника Рыбацкого ОБЭП, Ваня с простой фамилией, которую Анна никак не могла запомнить и называла его Иванов-Петров-Сидоров, на самом деле носил фамилию Петин. После того как его предшественника перевели в областной центр, он стал и. о. И это и. о. грозило для него стать вечным. Показатели раскрываемости преступлений в ОБЭП были до того низкими, что даже в самых микроскопических райцентрах области они были выше. Рыбацкие обэпники погрязли во взятках, крышевали бизнесменов, открывали и закрывали уголовные дела по своему усмотрению. Отсюда и низкие показатели.

Ваня Петин пока еще взяточником не был. Не преуспел в этом и его заместитель Силаев, которому и была поручена высокая миссия задержания Анны. Они еще сохранили часть юношеского максимализма и задора, и все еще хотели раскрывать преступления и получать за это звездочки… И именно это уголовное дело, как им обещал начальник Рыбацкого УВД господин Баранов, люто ненавидевший Анну за серию критических статей о себе, должно было стать определяющим в их карьере. Ваня Петин должен был после того как дело будет передано в суд, превратиться наконец из пресловутого и.о. в начальника и получить майора. Его заместитель Андрей Силаев должен был поменять старлейские погоны на капитанские. Силаев приложил к этому делу максимум усилий еще и потому, что стул под ним последнее время усиленно шатался. Он на даче избил беременную женщину, и у той случился выкидыш. Силаев был тогда пьяный, разгорелся какой-то межсоседский конфликт, на него, а потом на его жену налетел такой же пьяный сосед, в результате чего завязалась драка, закончившаяся избиением Силаевым беременной супруги соседа. В УВД дело, разумеется, закрыли, но сосед оказался не промах и нанял адвоката, которым по совершенно не счастливому для Силаева стечению обстоятельств оказался Сергей Пименов. Если бы он знал, что у Анны Кондратьевой будет тот же самый адвокат, который, разумеется, тут же по телефону сообщил ей о проступке Силаева, то ни за что не согласился бы проводить задержание этой ненормальной журналистки, а взял бы отгулы, больничный или отпуск и уехал бы куда-нибудь подальше на это время. В крайне случае заболел бы.

А вот теперь ему, как никому другому, нужно было сделать все, чтобы Кондратьева не вышла на свободу. Иначе всем от нее достанется по первое число, а ему – вдвойне. И она уже дала ему это понять.

Но не только эти обстоятельства подогревали рыбацких обэпников. Сам начальник УВД Баранов, для которого Анна Кондратьева и газета «Золотое слово» были костью в горле, курировал это дело и обещал в случае удачного исхода кроме повышений по службе каждому большую премию. А еще сказал, что олигарх Литровский, если они посадят Кондратьеву, обещал им купить на ОБЭП новую машину. Обэпники знали, что Литровский слово в данном случае сдержит. Несколько лет назад были закрыты два уголовных дела по торговле фирмой Литровского «Гермес» левой водкой с поддельными акцизными марками. И после этого Литровский оборудовал дежурную часть полиции новой мебелью и новыми компьютерами.

За день до задержания, когда они поздно вечером обсуждали детали операции вместе с шестеркой Литровского Васей Кирилловым, дверь в кабинет Вани Петина, где шло обсуждение, открылась, и на пороге возникла собственной персоной грузная фигура господина Литровского. Обэпники открыли рты от удивления, а Промокашка так угодливо подскочил и так подобострастно-заискивающе стал смотреть Литровскому в рот, что даже обэпникам, приученным к профессиональному чинопочитанию, стало противно.

Литровский важно прошелся по кабинету, подошел к окну, молча постоял, посмотрел на улицу, затем брезгливо провел пальцем по давно не протираемому подоконнику и также брезгливо продемонстрировал обэпникам толстый грязный палец… Затем достал белоснежный платок, обтер палец, выставил на середину кабинета единственный оставшийся свободным стул, сел на него, откинув в сторону фалды пиджака, положил ногу на ногу и обвел присутствующим презрительным взглядом… Первым среагировал Ваня Петин:

- Извините, но у нас тут совещание, и посторонние не должны на нем присутствовать.

Литровский смерил рыженького и. о. высокомерным взглядом и не сразу ответил.

- Не забывайте, господа, что совещание у вас по моему делу, - отчеканил он, особенно выделяя слово «по моему», - поэтому я имею полное право здесь присутствовать. И еще: не знаю, сообщил ли вам ваш начальник господин Баранов, сообщу на всякий случай, не беда, если повторюсь. Запомните хорошенько: я обещаю каждому в случае, если эта журналистка окажется в СИЗО, по пятьсот долларов. А о том, чтобы она потом была осуждена за вымогательство по всем правилам, я сам позабочусь.

С этими словами Литровский выплыл из кабинета.

Обэпники замерли. Молчал и Вася Кириллов, подобострастно глядя в глаза теперь уже Ване Петину, как главному сейчас, после ухода Литровского… У каждого мента в душе жадность боролась с честью, вернее с профессиональной расчетливостью. Большинству из них такие деньги предлагались впервые. Мысли у всех в голове бродили примерно одинаковые. Каждый убеждал себя, что взятка – это то вознаграждение, которое передается должностному лицу до того, как он совершает оплаченное взяткодателем действие. А если вознаграждение следует после того, как дело уже сделано, то это вовсе уже не взятка… Итак, к звездочкам на погонах прибавляются еще пятьсот долларов на рыло…

Первым молчание нарушил Ваня Петин.

- Черт! – хлопнул он веснушчатой ладошкой по столу. – Интересно, сколько же он даст этому козлу Баранову!

И эта фраза стала определяющей в принятом ими решении. Не давая официального согласия, внутри всеми своими продажными органами тела они уже были «за». Журналистка Анна Кондратьева стоила почему-то очень дорого.

Но утром 3 сентября мечты о скором благополучии стали таять, как утренний туман. Случилось то, чего никто из них не ожидал – дорогостоящая журналистка Анна Кондратьева сбежала из ИВС. Ваня Петин узнал об этом первым из обэпников и чуть не хлопнулся в обморок . Еще не было девяти утра, как ему на мобильник позвонил «этот козел Баранов» и на чистом матерном языке сообщил, что нынешней ночью Кондратьева каким-то образом удрала из изолятора. Всем обэпникам, участвовавшим в операции задержания, было велено в течение пятнадцати минут прибыть в УВД на разбор полетов.

Когда от ужаса перед предстоящим разгромом и исчезновением почти из-под самого носа и пятисот долларов на рыло, и новой машины для ОБЭП не через пятнадцать, а через десять минут Петин, Силаев и Коробков вкатились в кабинет начальника, там был уже почти весь состав уголовного розыска, начальник ИВС и дежурившая в ночь побега злосчастная смена охранников с опухшими рожами.

Баранов допрашивал охранников лично, с особым пристрастием и отборным матом. Вскоре стала вырисовываться примерная картина ночного происшествия. На утреннем обходе начальник ИВС долго не мог достучаться до дежурных. Им звонили, колотили в дверь, пока, наконец пришедшая новая смена не созналась под строгим оком начальника ИВС Паши Конокрадова, что логичнее будет обойти здание со двора, ибо случается (при этом новая смена сделала очи долу), что ребята выпивают в дальней комнате перед выходом во двор, потому что в той комнате хранятся матрасы и можно полежать… Новая смена намекнула, что старая смена, мол, могла и «перебрать», и теперь не слышит… Паша Конокрадов пошел через двор к задней двери и с ужасом обнаружили, что дверь отперта. Он прошел через все помещения и в дежурной комнате обнаружил спящих снами исключительных праведников охранников. Дверь в камеру Кондратьевой была не заперта, и в ней на тюремном матрасике вместо задержанной журналистки мертвецким сном спал полураздетый кругленький мент – тот самый, который считался самым вредным.

Начальник ИВС пинками и кулаками разбудил спящих охранников, их опухшие головы были в срочном порядке засунуты по очереди под тюремный умывальник, и когда они смогли наконец внятно говорить, их повели наверх в начальнику. И началось так называемое служебное расследование. Баранов, конечно же, сразу позвонил Литровскому, и тот приехал тут же и, никого о своем визите не предупреждая, не спрашивая разрешения у секретаря в приемной, как хозяин грузным чеканным шагом вошел в кабинет. Баранов кинулся навстречу, протягивая руку для приветствия, но Литровский холодно и демонстративно засунул обе руки в карманы брюк, прошел мимо Баранова и сел в кресло рядом со всеми присутствовавшими на совещании полицейскими. На Баранова он посмотрел всего один раз, но так, что Баранов с тоской подумал: «Эх, не видать мне теперь полковника! И новой машины не видать…» - с тоской подумал Баранов, глядя на налитое гневом лицом олигарха.

- Доложите обстановку! – приказал Литровский.

Баранов велел охранникам ИВС объяснить все подробности дела

Охранникам пришлось признаться, что утром 2 сентября муж Кондратьевой передал для нее передачку, а им – две бутылки хорошего коньяку, в который, как они теперь уже поняли, подмешал снотворное. Пустые бутылку отдали на экспертизу, результаты вот-вот должны были появиться… Вечером, когда в здании УВД наступает затишье, дежурная смена стала прикладываться к бутылочкам. Опьяневшим охранникам не показалось подозрительным, почему их так быстро развезло…

Кондратьева оставалась по-прежнему единственной женщиной в ИВС, вела она себя хорошо, спокойно, тихо, вежливо, за все благодарила, и к ней тоже относились хорошо, тем более что все были наслышаны о ее остром пере… Уже ближе к полуночи она постучала в дверь камеры и вежливо попросила вывести ее в туалет, ссылаясь на то, что плохо себя чувствует, что у нее упало давление и ее стало подташнивать от запаха параши в камере… Поскольку муж Кондратьевой уже второй раз приносил им коньяк (и, как выяснилось чуть позже, другим сменам тоже), охранники посчитали, что не имеют морального права отказать женщине в столь пустяковой просьбе, и проводили ее в туалет.

Выйдя из туалета, Кондратьева игриво сказала:

- О, я вижу, что у вас тут веселье! Не нальете ли рюмочку коньячку, чтобы у меня стабилизировалось давление и я смогла, наконец, уснуть?

Ей снова не отказали. Свой коньяк она, вероятно, вылила незаметно куда-нибудь, но тогда охранники были уверены, что она его выпила… Через некоторое время она снова попросилась в туалет, они были уже сильно навеселе, развязали языки и вступили с ней в разговоры. И не заметили, как женщина подсела к ним, и никому в голову не пришло срочно водворить ее в камеру. Она принялась с ними кокетничать, и кругленький вредный мент купился на это. Она позвала его в камеру, он отлил в пузыречек коньячку, взял закуску и отправился на поиски приключений…

Приключения закончились для него плохо. Он смутно помнил, как в камере пытался раздеть задержанную, как она, по сложившемуся у него впечатлению, не пыталась сопротивляться, но почему-то от прямого раздевания уклонялась, а все заигрывала с ним, укладывая на тюремный матрасик и снимая с него форменную куртку, И он, кажется, заснул, так и не воспользовавшись ее кокетством…

Вредному менту было велено писать рапорт об увольнении.

Дальше Кондратьева, убедившись, что ее новоявленный ухажер крепко спит, тихо выскользнула из камеры, убедилась, что остальные охранники тоже спят, спокойно взяла связку ключей, открыла дверь в коридорчик с подсобками, прошла в конец коридора, отперла запертую на щеколду дверь и вышла во двор. Двигалась она по внутреннему двору, видимо, прижимаясь к стене, чтобы не быть замеченной камерами видеонаблюдения, а через запертые ворота прошла, распластавшись и протиснувшись в щель между нижним краем ворот и асфальтом, где образовалось от наката шинами довольно большое углубление.

По следу пустили собаку. Она подтвердила, что задержанная проделала именно такой путь, следуя к соседнему дому, под аркой которого ее, скорее всего, ждала машина.

Здесь следы обрывались, ставя всех в тупик.

Эксперты обследовали камеру, где сидела Кондратьева, и обнаружили следы от свечного нагара и кипу газет. Нашли оброненный обрезок газетной бумаги, из чего сделали вывод, что Кондратьева в камере читала газеты, причем, видимо, очень внимательно, раз ей понадобилась для этого свечка, и делала какие-то вырезки.

Проштрафившуюся охрану Баранов матюгами заставил копаться в камерной параше, откуда им удалось изъять обрезки газет. Газеты были отданы на экспертизу, и вскоре эксперты установили, из каких именно номеров какие именно статьи были вырезаны.

После этого Литровский ушел, пообещав зайти вечером за новостями, а Силаева с Коробковым Баранов отправил домой к Кондратьевым, чтобы допросить супруга Кондратьевой, который, по всей вероятности, помогал ей в организации побега. Владимира Кондратьева дома не было, соседи сообщили, что утром он как обычно уехал на работу, а выходил ли он куда ночью, неизвестно. Мальчишки во дворе показали его машину, получалось, что он уехал не на машине. Они обследовали машину, но следы протекторов не совпадали с теми, что были найдены под аркой, оставленные машиной, на которой, по их предположениям, сбежала Кондратьева. Значит, либо не Кондратьев увозил ее ночью, либо Кондратьев использовал для этого другую машину.

Обэпники чувствовали себя полными идиотами. Кондратьев как в насмешку исчез утром, оставив им обследовать свою «Ниву», чтобы они ползали под ней, теряя время, и сделали потом вывод, что не на ней сбежала эта проклятая Анаконда.

Самого Кондратьева они обнаружили уже после обеда на одном из строительных объектов. Спокойно закурив сигарету, он без всяких эмоций выслушал обэпников, на сообщение о побеге жены отреагировал легким, хорошо сыгранным удивлением, попросил занести в протокол его слова о том, что никакого отношения к побегу он не имеет, а больше, сказал, беседовать на эту тему не намерен и воспользуется своим конституционным правом не давать показаний против себя и своих близких.

Разъяренные обэпники полетели к прокурору за разрешением на задержание Владимира Кондратьева. Но прокурор был еще разъяреннее, чем они. Всегда спокойный и выдержанный Михаил Толин на этот раз обложил их таким трехэтажным матом, что даже мат их начальника Баранова показался им детским лепетом. И сказал при этом, что разрешения на задержание Кондратьева не даст, поскольку никаких доказательств участия его в организации побега у них нет, ни свидетельские показания, ни следы от протектора шин этого не подтверждают. Толин обозвал обэпников придурками и выгнал вон из кабинета. И при этом не преминул заметить, что строитель Кондратьев оказался умнее их и даже умудрился не закурить под аркой, чтобы не оставлять окурков со своей слюной… И еще разъяренный прокурор добавил, что очень жалеет, что согласился тогда подписать возбуждение уголовного дела и согласие на задержание Кондратьевой, и что теперь он с огромным удовольствием возбудит уголовные дела по фактам халатного отношения сотрудников ИВС к своим обязанностям. Что же касается Кондратьевой, то она просто молодец, раз в одиночку, будучи в камере, сумела организовать и провернуть побег, обведя вокруг пальца весь состав Рыбацкого УВД и начальство в том числе. Силаев и Коробков отлично понимали, что прокурор просто подстраховывается. Кондратьева не оставит без внимания тот факт, что он внатяжку подписал возбуждение в отношении ее уголовного дела и помещение в изолятор временного содержания. Так что теперь ему лучше было оставить на свободе хотя бы ее мужа…

Не солоно хлебавши они вернулись на ковер к Баранову. Там оперативники уголовного розыска уже рапортовали о том, что, по их мнению, Кондратьева села на ночной поезд и уехала в Москву, где, по показаниям коллег из корреспондентского пункта «Золотого слова», у нее осталось множество друзей- однокурсников.

Снова ринулись к прокурору с просьбой подписать хотя бы разрешение на обыск в квартире, где проживают Кондратьевы. На это Толин согласился. Опять пришлось разыскать Владимира Кондратьева, который с большой охотой согласился присутствовать во время обыска и с величайшим, как им показалось, удовольствием, выдал им все записные книжки жены и назвал два десятка фамилий ее московских друзей. Обэпники поняли, что им предстоит огромная работа по поиску сбежавшей Кондратьевой в Москве.

Оперативники уголовного розыска меж тем выяснили, что на ночной поезд, идущий в Москву, действительно этой ночью был куплен билет по паспорту Кондратьевой. Оставалось только выяснить, сама ли Кондратьева покупала этот билет, или кто другой купил по ее паспорту, пытаясь ввести милицию в заблуждение. Для этого нужно было дождаться возвращения завтра поезда с проводником вагона, где ехала Кондратьева, допросить проводника и предъявить для опознания фотографию сбежавшей журналистки… Ну, или если начальник прикажет, срочно ехать в Москву.

В общем, к концу дня подвели общий итог, и он оказался нулевым. Ничего, кроме самого факта побега, у сотрудников Рыбацкого УВД не было. Решено было отработать связи Кондратьевой, но собрать сведения о ее друзьях в Рыбацком оказалось невозможным. С тех пор как она вышла замуж и уехала с мужем на квартиру в другом микрорайоне, где ее почти все знали визуально, но, как оказалось, глубоко никто не знал, круг друзей стал ограничен. Друзья, которых удалось разыскать, оказались поразительно верными ей, показаний никаких не давали, отвечали только «не знаю», «не помню», «давно не виделись» и давали понять, что в данной ситуации они полностью на стороне Кондратьевой и никакой помощи в ее поимке оказывать не собираются.

Лучшую подругу Кондратьевой Наташу вообще не удалось найти. По показаниям матери, она накануне 1 сентября завела какой-то новый роман, оставила матери дочку и укатила отдыхать с любовником.

Прослушивание телефонных разговоров Кондратьева и адвоката Пименова ничего не дало. Сама Кондратьева сбежала, оставив свой сотовый в ИВС вместе остальными вещами.

… Из кабинета красного как рак из-за поднявшегося давления Баранова расходились уже к концу дня. Днем ему несколько раз звонил мэр Чумнов, и, как понял Баранов из разговора с мэром, не умевшим сдерживать своих чувств, Николай Евгеньевич был доволен побегом этой проклятой журналистки. Еще когда 30 сентября Чумнов узнал об аресте этой чертовой Анаконды, он примчался к Баранову и умолял отпустить ее. А Баранов никак не мог взять в толк, почему Чумнов на стороне журналистки, доставлявшей ему как мэру множество неприятностей своими публикациями. Он так и не понял этого, но твердо стоял на своем, убеждая мэра, что отпустить Кондратьеву никак нельзя, что возбуждено уголовное дело, что много доказательств ее виновности и что, скорее всего, она будет осуждена. Не мог же ведь он сказать Чумнову, какие деньги получил от Литровского за задержание этой Анаконды и какие хозяин «Гермеса» еще обещал ему заплатить, если дело выгорит!

И когда совещание завершилось и дверь за последним подчиненным закрылась, Баранов вытащил наконец из шкафа заветную бутылочку, о которой мечтал целый день и к которой не смел притронуться, так как все время ждал приезда из области грозного генерала, по телефону спустившего на него собаку и угрозу об отставке… И в это время позвонил дежурный и сообщил, что к нему желает подняться гражданин Литровский.

- Ну вот, опять перед ним отчитываться!, - Баранов тяжело вздохнул и велел проводить.

Литровский как всегда грузно вошел, по-хозяйски развалился в кресле и велел Баранову рассказывать, что удалось сделать за день. Баранов стал подобострастно заверять, что дело выеденного яйца не стоит, что уже почти установлено, что Кондратьева купила билет на ночной поезд на Москву, что ждут оперативники уже помчались в Москву на машинах, чтобы найти проводника и допросить, и если проводник опознает ее по фотографии, то уже готова выписка адресов московских приятелей Кондратьевой, и оперативники будут курсировать по Москве, и эту Кондратьеву найдут и вернут в считанные часы… Она точно, там, у своих московских друзей скрывается, куда ей еще деваться?

Литровский налил себе Барановского коньяка, выпил, закурил сигарету и голосом, от которого несчастному Баранову захотелось умереть, произнес:

- Я бы на Вашем месте не был бы так в этом уверен.

- Почему? – пролепетал Баранов, теряя способность к здравому размышлению.

- Потому что она сбежала не для того, чтобы ее поймали. И, честно говоря, я просчитался с ней, рассчитывая на вас, придурков. Если бы я не слушал вас, недоумков, уверявших, что у вас все получится, а потрудился немого изучить эту так называемую Анаконду, то пришел бы к выводу, что не стоило затевать против нее дело с такими идиотами, как Вы и Ваши подчиненные. Лучше было бы ее просто ликвидировать…

- То есть, как это?.. – пролепетал Баранов, чувствуя, как кровь стынет у него в жилах.

- А вот так! – Литровский встал, хлопнув кулаком по столу. – Как когда-то ликвидировал своего бывшего партнера по бизнесу. Это мне обошлось бы дешевле, чем платить вам, кретинам!

Литровский нервно заходил по кабинету. Баранову стало плохо. Он понял вдруг, что никакие деньги, никакие квартиры и машины, которые он усиленно приобретает последнее время, без меры беря взятки и вознаграждения, в один прекрасный день не спасут его ни от разжалования в чине, ни от потери должности, ни от уголовного дела о взяточничестве или злоупотреблении должностными полномочиями… И, что самое страшное, не спасут от этого человека, хладнокровного убийцы, идущего по трупам и профессионально умеющего скрывать свои преступные намерения и деяния.

Наконец Литровский успокоился, снова сел, подумал и уже совсем ледяным голосом сказал.

- Вот что, Баранов… Я понимаю и хорошо представляю, как она сбежала. Но вот ради чего? Никак не могу взять в толк! То, ради чего она сбежала, должно быть настолько важным, что она пренебрегла покоем, пошла на большой риск, несмотря на то, что, возможно, через несколько дней суд освободил бы ее из-под стражи. Конечно, я дал взятку председателю суда - этому придурку Севе Долгорукому, именующему себя потомком великих князей, но ведь она-то этого не могла знать!

Теперь уже Баранов овладел собою.

- Вы можете ошибаться, Борис Иосифович, насколько я знаю, у Кондратьевой были свои терки с Долгоруким, и она могла догадаться, что он вполне способен приложить немного усилий, чтобы поместить ее решением суда в СИЗО.

- Вот как! – Литровский снова заходил по кабинету. – Я этого не знал, и это в корне меняет дело. Значит, она поняла, что ей уготована участь двух -трехмесячной изоляции и приняла меры, чтобы убежать… Но что она намерена делать после побега? Уехать за границу? Тайком вывезти потом мужа и сына? Зачем? Экое преступление – вымогательство! Да ей при самом худшем раскладе навряд ли больше условного дадут! Она достаточно умна, чтобы понимать это, и адвокат наверняка ей то же самое сказал. Тогда ответь мне, Баранов, что же случилось за эти несколько суток, что такого могла она узнать в полной изоляции, что приняла столь рискованное решение? А?!

Литровский оперся о стол перед тихо сидящим и чуть не блеющим от страха Барановым и грозно навис над ним.

- Газеты! – вдруг осенило Баранова. – Газеты! – закричал он, подпрыгнув от радости. – Я все понял – она читала в камере газеты и делала вырезки! Мы извлекли газеты из параши, эксперты установили названия и номера, из которых сделаны вырезки!

- Что ж ты молчал, дурак! – заорал Литровский. – Где они, эти номера, черт возьми! Столько времени зря!

Баранов схватил папку с уголовным делом Кондратьевой, с которой расставался только в исключительных случаях, когда, например, она была нужна дознавателю, и продиктовал Литровскому номера и названия изданий, извлеченных из параши и привлекших по каким-то причинам внимание подозреваемой. Литровский сунул бумажку с нужной информацией в карман пиджака, но уходить не спешил…

- Вот что, - после долгой и показавшейся Баранову вечностью паузы произнес, наконец, олигарх. – У Кондратьевой кроме мужа есть маленький сын, который, насколько я знаю, должен был пойти 1 сентября в первый класс. Узнайте-ка мне, в какую школу он пошел и чем, вообще, занимается.

Баранов побледнел.

- Вы что, хотите сказать..., - заблеял он, прекрасно понимая, зачем нужна Литровскому эта информация.

- Что именно я хочу сказать, то я уже сказал, - резко перебил его Литровский. – Чего я не желаю говорить, того ты все равно от меня не услышишь. Делай, что тебе сказано!

- Борис Иосифович! Нельзя этого делать! Это же скандал, все сразу поймут, откуда ветер дует! Меня обяжут заниматься Вами!

- Вот и хорошо, - холодно ухмыльнулся Литровский. – Хорошо, что именно тебя обяжут, с тобой мы всегда договоримся.

- Но если что-то узнают, меня снимут!

- Не беспокойся, я возьму тебя начальником своей службы безопасности.

- Это не спасет! Будет еще хуже! Это будет верный признак нашей с Вами связи, возбудят уголовное дело и меня отправят в тюрьму.

- Значит, я не смогу взять тебя начальником службы безопасности, - ледяным тоном произнес Литровский.

И это была его последняя фраза. Он вышел из кабинета, хлопнув дверью.

В своем офисе Литровский глубоко задумался. Он очень не любил, когда игра, задуманная им, срывалась и шла не по его правилам. По образованию он был технарем, любил математику и просто обожал все просчитывать. Поэтому он очень раздражался, когда расчеты оборачивались просчетами. Просчетов в его жизни было мало, и за последние годы этот был, пожалуй, самым дурацким. Кто бы мог подумать, что эта ненормальная журналистка, которую ненавидели все начальники и руководители, какие только есть в городе, которой желали самого худшего и прокурор, и начальник полиции, и председатель суда, и крупные бизнесмены, надует в два счета тех, кто ее ненавидит! Он много дней и ночей плел сети, чтобы поймать эту противную вечно кусающуюся муху! И вот сети сплетены, мушка попалась…и ускользнула, умело прорвав паутину!

Литровский велел принести себе в кабинет кофе и коньяку и предалсмя размышлениям. « Ну ладно, не так уж много у нее шансов остаться не пойманной, если проводник поезда опознает эту чертову Анаконду, то завтра ее уже схватят в Москве. Адреса друзей есть, остальное – плевое дело. Надо сказать Баранову, чтобы отправил в Москву лично Петина, Силаева и Коробкова. Они жадны, а я им денег обещал… В Москве будет легче, там можно особо не церемониться, это здесь город маленький, все на виду, и о дружбе Литровского с Барановым и прочими ментами знает даже областной прокурор. А в Москве, там ее и его никто не знает, если что, то можно будет организовать что-нибудь типа неудачной попытки к бегству… Тем более что теперь она стала опаснее, ведь она знает несколько более того, чем до задержания. Черт! И откуда у нее в камере взялись эти газеты?! Ах, ну да, закон не запрещает заключенным читать прессу… НУ и нюх у нее все-таки – в самую точку попала, вырезала из газет именно ТЕ статьи. Этим-то она и опасна, вездесущая Анаконда, Ее интуиция может стоить мне потери столь удачно начинаемого бизнеса… Или потери ей жизни.»

Если до задержания Кондратьевой Литровский опасался, как бы она, вездесущая журналистка, не вышла на ту информацию, которую он старательно прятал от нее и публиковал (а не публиковать было нельзя, уже требовался полный пиар задуманного им дела) пиар-статьи только в тех газетах, которые, он точно знал, она не читает, то теперь она вышла на верный путь. Эти придурки менты, ничего не подозревая, разрешили передать ей газеты, и она все вычислила правильно.

Так, надо успокоиться. Ничего особенного она пока не вычислила и вычислить не сможет, пока не узнает самого главное: зачем на самом деле он купил эту лабораторию по изучению и производству бактериологического оружия. А это знают только три человека: он сам, Васька Кириллов и еще один человек, о существовании которого, вернее, которой, она вряд ли догадывается.

Так что опасность еще не так велика, решил Литровский, и время еще есть. Тем более что он разгадал ее планы полностью, а она его – еще нет, хоть и на верном пути. Совершенно понятно, зачем она ломанулась в Москву. Там у нее друзья по университету, они будут ей помогать, станут строчить в столичные газеты, может еще приедет в Рыбацкий этот ее великий однокурсник телевизионный частный детектив из «Независимого расследования» Аркадий Слонов… И еще она, конечно, помчится в пресс-службу Президента, где у нее тоже однокурсники. И, конечно же, в МВД и в Генпрокуратуру. Это все, конечно, плохо, там, понятное дело, заинтересуются необычной ситуацией, сложившейся в Рыбацком, где с какой-то стати задержали за вымогательство журналистку, которая имеет совершенно противоположную инкриминируемому ей деянию репутацию. И отправят сюда проверку из областной прокуратуры. Но все это произойдет не сразу, пройдет несколько дней, и этого хватит…

Черт! Но все может оказаться опаснее! Положим, ни одна проверка ничего пока не найдет, ведь лаборатория еще не работает, закупается оборудование и сырье, тут мышь не проскочит… Зато проверяющие сразу обнаружат, что уголовное дело дутое, и ее отпустят, а всем этим Барановым, Толиным и Долгоруким всыплют по первое число, и потом они будут сидеть тише воды ниже травы. И тогда проклятая Анаконда будет ходить с гордо поднятой головой и делать в Рыбацком все, что ей вздумается! И ему уже точно никогда не открыть это производство… Нет, все-таки он дурак, что не решился сразу убрать ее по-тихому, как того своего давнего партнера по бизнесу, которого нашли сдохшим от передозировки под забором! Просто-напросто испугался. Ведь одно дело ликвидировать опустившегося наркомана, который, все знают, прочно подсел на дурь и кончиной которого просто не стали заниматься. А она все-таки известная журналистка с прочной репутацией, вот он и струсил, побоялся убирать ее, а решил просто-напросто скомпрометировать и вывести из игры на время. Если бы она досидела до суда в СИЗО и получила хотя бы условный срок (а уж он бы не пожалел денег для этого придурочного потомка великих князей Севы Долгорукого), то не слишком бы потом верили ее публикациям, да не особенно бы их и стали печатать. А все, что было бы написано в его, Литровского, адрес, воспринимали бы как самую обыкновенную месть…

В общем, подвел общий итог Литровский, с Анакондой пора кончать, и чем быстрее, тем лучше. Когда ее опознает проводник, нужно будет вместе с ментами отправить в Москву своих людей, и пусть делают что угодно, но чтобы ее не было в живых. Или лучше даже, чтобы не было подозрений, сделать им на обратном пути аварию… Погибнут менты, но зато все будет шито-крыто и вне подозрений. Все будут думать: не мог же Баранов убрать своих же, это уж слишком для нашего провинциального сознания!

И еще сын этой Анаконды. Если он здесь, то Анаконда полная дура, что его не изолировала. А если его здесь нет, то наверняка не составит труда найти мальчишку, и тогда она сама приползет к нему на коленях…

Литровский почти успокоился и собрался ехать домой. Но что-то еще его смутно беспокоило, какое-то ощущение, что что-то сегодня было не так, не правильно… Он задумался. Ах, да, Люся! Сегодня его удивило поведение любовницы Люси Семеновой, которая никогда не преподносила никаких неожиданностей. Он покинул ее утром, около девяти часов, когда Баранов сообщил ему о побеге Анаконды. Часа через четыре Люся позвонила ему на мобильник и сказала, что собирается к матери в деревню, мать позвонила, дескать, заболела, и Люська отправилась к ней, вернется дня через два-три. Тогда Литровский не придал этому значения, да и, честно говоря, был рад, что она сваливает, дни обещали быть горячими, не до нее, вечно капризной взбалмошной куклы… Но днем, поосвободившись, он вдруг вспомнил, что Люся никогда не ездила в деревню своим ходом. Она была ленива, амбициозна, и считала, что раз уж она греет постель рыбацкого олигарха и депутата, то должна всюду ездить только на его иномарках… Да и в деревне долго не задерживалась, пару часов, максимум - с вечера до утра, а потом сваливала опять в Рыбацкое, полная презрения к грязной деревенской жизни…

Литровский набрал ее номер. Девушка ответила сразу и, как ему показалось, слишком поспешно.

- Люся, ты где?

- Я же тебе говорили, что в деревне, у матери…

- На чем ты приехала?

- На такси… А что?

Литровский вздохнул с облегчением: такси – это на нее похоже.

- Да ничего, просто я подумал, что ты не попросила машину, и забеспокоился, что вдруг тебе взбредет в голову ехать на автобусе.

- Нет, не взбредет, - Люся тихо засмеялась, и Литровский успокоился.

- Как мать?

- Ничего, лучше.

- Когда ты вернешься?

- Не знаю, дня через два.

- Может, к тебе приехать?

- Не надо… Мать все утомляет.

- Ладно, освобожусь, приеду, если ты к тому времени не вернешься. Нужна будет машина – звони. Целую.

Литровский не слишком доверял своей подруге. Он знал, что она без особых моральных принципов, и что если в Рыбацком появится мужик более крутой, чем он, Люська тотчас же перебежит к нему. Единственное, чем он ее удерживал подле себя, так это своим разведенным положением. Люська надеялась, что он все-таки когда-нибудь на ней женится, что сам Литровский ставил под большое сомнение.

Как все евреи, Литровский был очень привязан к своей семье. И сейчас, когда года уже вплотную подступали к полтиннику, он все чаще и чаще грустил о том, что по собственной глупости потерял семью и, что самое печальное, единственную женщину, которую любил и безмерно уважал и которая единственная любила его не за деньги, а именно потому, что любила. Она вышла за него замуж, когда он еще был худеньким прыщавым мальчишкой, студентом математического факультета, и именно в тот момент, когда у него в жизни случился самый первый срыв… Его отчислили с третьего курса университета без права восстановления - за фарцовку. Это тогда было тяжким преступлением перед обществом, их, группу советских студентов, занимавшихся этим так называемым бизнесом, прихлопнули, но уголовное дело возбуждать не стали, просто выгнали с широко практикующимися тогда «волчьими билетами» – с приказом отчисления без права восстановления… Нина заканчивала тогда последний курс, они еще только-только начинали встречаться, и у него едва-едва стали зарождаться мысли о женитьбе. Нина была серьезной девушкой, отличницей, не красавицей, но очень обаятельной. Она была уроженкой одной из северных областей, светловолосая, с густой красивой косой, белокожая, крепенькая, без премудростей в характере, но стойкая к переживаемым обстоятельствам. Ее в институте звали Поморкой, и это ей очень нравилось…Лучшей жены просто даже невозможно было представить!

Литровский помнил тот весенний день, когда они с Ниной сидели в холле общежития, и она успокаивала его, говоря, что ничего страшного, что времена меняются, и что то, что сейчас называется фарцовкой, скоро будет называться бизнесом, что исключение из университета без права восстановления ничего не значит, он может поступить в любой другой вуз, лучше где-нибудь у себя в провинции, и никто ничего не узнает. И что даже Ленина, если он помнит из истории, исключили из университета, однако же это не помешало ему совершить революцию… Он слушал подругу и успокаивался, ее теплый уверенный голос действительно полностью убедил его в том, что ничего страшного не случилось и что жизнь совсем даже не кончается, когда тебе двадцать лет и тебя исключают из университета. Он взял Нину за руку, заглянул в ее серьезные светло-серые глаза и вдруг совершенно неожиданно для себя произнес:

- Единственное, о чем я сейчас жалею, так это о том, что не могу на тебе жениться!

- Почему? – очень бодро и удивленно спросила Ниночка. – Исключение из университета, пусть даже без права восстановления, вовсе не причина для того, чтобы принять обет безбрачия!

- Так ты выйдешь за меня? – почти счастливый принялся покрывать ее руки поцелуями Литровский.

- Конечно!

- И прямо сейчас? Здесь, в Москве, на виду у всего курса и всего деканата?

- Почему бы нет? – Нина мягко улыбнулась.

- Это правда? – все еще не веря своим ушам переспросил несчастный и одновременно счастливый студент.

- Это правда, – спокойно ответила Ниночка.

Они посмотрели на часы. Было еще утро, и они с лихвой успевали в районный ЗАГС, чтобы подать заявление.

После простенькой студенческой свадьбы он уехал к себе в Рыбацкий. Она сдала госэкзамены, защитила диплом и приехала к нему. С дипломом и радостной вестью: несколько дней замужества в Московском общежитии подарили ей желанную беременность.

Он не стал устраиваться на абы какую работу, так уж они с женой решили. Зачем засвечивать свое не слишком благовидное прошлое? Пройдут годы, он закончит другой вуз, все обустроится. А пока ему все равно следовало идти в армию. И он пошел работать самым обыкновенным грузчиком. Работал и зарабатывал по тем временам неплохо, ждал грядущего осеннего призыва. Хитрой Ниночке удалось меж тем усыпить бдительность медкомиссии, ее беременности не заметили, да не особенно и разбирались, и она устроилась ведущим экономистом на самый большой в Рыбацком завод. Там платили хорошие деньги. Ниночка успела до декретного даже сделать небольшую карьеру, став начальником отдела…

Осенью он ушел служить, а она осталась жить у его родителей. В начале будущего года у них родился первый сын. И все два года родители писали ему в письмах, что ни словом, ни вздохом, ни даже помышлением они ни в чем не могут упрекнуть Ниночку, что о такой замечательной жене для сына они не могли даже и мечтать…

Когда ребенок подрос, Ниночка, как все советские женщины, отправила его в ясли и вышла на работу. И за тот короткий промежуток, что он дослуживал в армии, смогла подняться еще на несколько ступенек карьерной лестницы и стала возглавлять ведущую экономическую службу предприятия. А когда он вернулся из армии, то ей уже не составляло труда убедить начальство взять его на работу, ну хотя бы на самую маленькую должность в самой простейшей экономической службе.

Нина заставила его на следующий год поступит на заочное отделение экономического факультета другого вуза. Она убедила его, что экономисты нынче в гораздо большем почете, чем математики. А потом она сумела добиться почти невероятного: ему зачли два года учебы в предыдущем вузе, несмотря на исключение. Таким образом, он вскоре получил полноценное высшее образование и стал полноценным экономистом. Ниночка за это время успела родить второго сына и стать заместителем главного экономиста предприятия.

Она всегда была его путеводной звездой, ангелом-хранителем, верным другом и советчиком во всем. Несмотря на амбициозность и самоуверенность, особенно развившиеся в нем в последние годы, он прекрасно осознавал, что если бы не Нина, то не было бы ни экономиста Литровского, ни хозяина «Гермеса» - Литровского, ни олигарха – Литровского, ни депутата и друга Рыбацкого мэра – Литровского. Во всех этих достижениях была полностью заслуга одного-единственного человека – милой и любимой супруги Ниночки Литровской. Она, одна она подняла его, худенького гонимого студента с некрасивым юношескими прыщиками на лице, со дна жизни, И, в общем-то рискуя своей карьерой и не приняв во внимание мнение своих родителей, которые были против, чтобы дочь выходила замуж за исключенного из университета фарцовщика, протянула ему руку помощи, вышла замуж, родила и подняла двоих замечательных сыновей, сделала карьеру, заставила выучиться и помогла ему не только сделать карьеру, но и, более того, добиться богатства и могущества.

А он ее предал.

Он сделал это не специально. Так уж, убеждал он себя, сложилась жизнь. Но виноват все равно был он. Раньше он никогда не изменял ей. До тех, пока не стал богатым. А богатым он стал сразу же, как грянули времена капитализма, на заводе начались сокращения, зарплаты стали задерживать с каждым годом все больше и больше, и он, вспомнив свои студенческие годы, занялся тем, что раньше назвали фарцовкой, а теперь – бизнесом. Ездил в Польшу, Турцию, Китай, иногда прогорал, но чаще всего выигрывал, и нажил, таким образом, небольшой капитальчик.

А потом решил заняться самым, по его подсчетам, прибыльным делом – виноторговлей. Сам ездил за товаром на заводы изготовители, сам привозил, таскал на себе ящики с вином и водкой, сдавал их торговцам на рынках и в магазинах, а то и сам вставал за прилавок. Но главным, конечно, было не это. Главным была паленая водка, технический и разный левый спирт, и даже самогон, который он в подвалах разбавлял с приятелем и разливал по бутылкам.

Когда Нина узнала об этом, она чуть с ума не сошла! Она была очень порядочной и правильной женщиной, и торговля разбавленным опасным спиртом в ее понятии являлась просто преступлением. Они начали ссориться. Но на этот раз он не хотел уступать жене в ее просьбах и не желал прислушиваться к ее рекомендациям. У него появились деньги, большие и даже очень большие деньги, и Боря Литровский был вовсе не из тех людей, которые способны бросить деньги в обмен на угрызения совести. У него, как вызов несговорчивой супруге, стали появляться любовницы. Самые обыкновенные потаскушки, падкие на деньги и умеющие изображать страсть. Нина была слишком умна и слишком внимательна, она сразу заметила это. Она сказала ему, что все, что угодно, но только не измены. Он поуменьшил пыл, но остановиться уже не мог.

Тогда она пригрозила разводом. А у него как раз дела в тот момент шли неважно, пошли большие долги и наезды, бизнес, казалось, вот-вот гикнется… Это был удобный момент – объяснить жене, что развод сейчас как раз на пользу, потому что на него могут повесить немыслимые долги, и им нужно срочно разделить имущество, чтобы все не потерять. Они быстро разошлись, он все имущество переписал на нее, выписался из квартиры и съехал на съемную хату.

Потом, живя отдельно от жены и детей, он понял, как все-таки любит свою семью и что никакие, даже самые молоденькие, самые хорошенькие и самые страстные потаскушки не заменят ему стрекотанья вечно возящихся с винтиками -шпунтиками сыновей, умных надежных советов спокойной уравновешенной жены, привычного жужжанья чайника на кухне, воскресных поездок на лыжах, и даже невинных забавных игр всей семьей в подкидного дурачка… Прошло время, дела устоялись, он организовал крепкую легальную фирму оптовой торговли винно-водочными изделиями, и фирма эта стала крупнейшей в области. Он стал богат, щедро платил ментам, налоговикам, чиновникам… Его имидж стал более положительным, о старых грехах в городе стали забывать. И он предложил жене снова жить вместе. Она согласилась. Но снова заключать брак они не стали. Так, на всякий случай, вдруг опять будут какие-нибудь неприятности.

Совместная жизнь с семьей была нужна Литровскому еще и потому, что он собирался идти в политику. Сначала решил попробовать себя в местном совете, став депутатом Рыбацкого муниципального совета. А потом, если все будет хорошо, станет депутатом областного совета.

Но политическая карьера развернулась в совершенно неожиданном для Литровского направлении. Став депутатом Рыбацкого совета вместе с верным юристом Васькой Кирилловым, он развернул оппозиционные действия по отношению к мэру Рыбацкого Николаю Чумнову – человеку совершенно несдержанного импульсивного характера. Но вышло так, что Чумнов с его вечными придурствами и наездами на оппонентов, с его ссорами с губернатором остался совершенно один. И тогда Литровский принял решение: пойти к мэру и предложить ему мир и дружбу. Когда же он сделал это, то эффект от предложения получился совершенно неожиданный. Чумнов принял его с распростертыми объятиями, и блага посыпались на голову Литровскому как манна небесная. Чумнов, пребывавший до этого в полнейшей депрессии и не имевший ни одного единомышленника, вдруг получил вместе с голосами Литровского и Васьки Кириллова еще почти половину голосов совета депутатов, всех этих якобы независимых учителей и врачей, которые баллотировались на деньги Литровского. В новой ситуации Чумнов уже преспокойно мог быть уверенным, что ручным теперь уже советом будут приниматься те решение, которые ему нужны. И губернатору, с которым Рыбацкий мэр уже несколько месяцев пребывал в ссоре, ужо они теперь покажут!

Литровский и нужные ему люди теперь походя подешевке скупали недвижимость на специально организованных для этого аукционах, брали в аренду за копейки площади в центре города, выгоняя оттуда под разными официальными чиновничьми предлогами бывших арендаторов, боролись с конкурентами, насылая на них проверки, начиная от торгового отдела администрации и кончая Роспотребнадзором и пожарными, получали якобы путем выигрывания на конкурсной основе муниципальные заказы на поставки питания в детские и медицинские учреждения… В общем, жизнь в Рыбацком крутилась теперь вокруг Литровского и его команды. И вот он решил, что, наконец, наступил момент для осуществления давно задуманного их с Васькой Кирилловым мероприятия. Мероприятие это они запланировали давно, когда еще только-только в стране началась конверсия и в любом бывшем советском засекреченном НИИ можно было за копейки купить секретную тему… Но для того, чтобы стало возможным разработать и внедрить в производство эту тему, которая очень быстро принесла бы такие барыши, что ему, Литровскому, позавидовали бы бывалые столичные олигархи, требовалось идеальное стечение обстоятельств. Нужны были деньги, площади, свой мэр и полностью купленные все местные начальники. Всего этого Литровский добился за один год, ему даже повезло купить на аукционе ту самую оставшуюся последней нетронутой лабораторию давно распроданного НИИ, занимавшегося промышленным шпионажем, в которой и разрабатывалась эта золотоносная тема…

И вот когда почти все было на мази, появилась вдруг как черт из табакерки эта чокнутая журналистка с жутким псевдонимом Анаконда и начала под него копать. Как все испорченные деньгами люди, Литровский решил, что журналистке просто-напросто его «заказали», заплатив деньги. Но, наведя справки, понял, что это далеко не так и что эта журналистка копает под всех и ее в городе побаиваются… Литровский испугался. Пресса могла оказаться страшнее любой силовой структуры. И тогда они с верным и повязанным с ним накрепко Кирюшей придумали этот хитроумный план.

Положение осложнялось тем, что эту журналистку неизвестно почему любил рыбацкий мэр. Она его «мочила» в своем «Золотом слове» почем зря, а он почему-то все больше и больше уважал ее. Литровский понимал, что это уважение основано частично на страхе, частично на признании ее таланта и смелости, а частично на сложившихся между Кондратьевой и Чумновым своеобразных отношениях. Она была главным редактором «Рыбацких вестей», когда он стал мэром, и они как-то умудрились подружиться. Собственно говоря, компрометация журналистки как вымогательницы и была частью его плана. Он хотел, чтобы Чумнов разочаровался в Кондратьевой, перестал считать ее честной и бескомпромиссной.

Было еще одно слабое место в этот грандиозном наполеоновском плане – это его нынешняя сожительница Люська. Люська до лютой ненависти завидовала Кондратьевой как профессионалу, а Кондратьева, похоже, ее даже не замечала! Когда-то Кондратьева даже звала ее в «Рыбацкие вести», но она не пошла, потому что, как предполагала Анна, знала, что не потянет этот каждодневный адский провинциальный журналистский труд.. Люська все время подзуживала Литровского, прямо выходила из себя, когда появлялись громкие статьи под псевдонимом Анаконда. Литровский знал, что Чумнов хотел бы иметь Кондратьеву в своей пресс-службе, думал, что и как можно ей предложить ей, чтобы она стала работать на него, хотел даже создать специально под нее какое-нибудь пиар-агентство, но не знал, как это удобнее сделать, чтобы Кондратьева, во-первых, не разозлилась на такое предложение, а, во-вторых, согласилась…

Люська, узнав об этом, орала дурниной как наркоман, не успевший уколоться. Она сама хотела стать пиарщицей у главы, и тотчас потребовала, чтобы Литровский организовал ей эту должность. Поразмыслив, Литровский пришел к выводу, что это для него выгодно. Во-первых, вопрос о том, что такое место может занять Кондратьева, отпадет сам собой, во-вторых, через любовницу он сможет получать дополнительную информацию о действиях и намерениях Чумнова, а, в-третьих, будет пристроена Люська. Олигарх считал, что если любовница будет занята на постоянной работе, она не будет без конца таскаться с ним и за ним. Литровский втайне надеялся, что ему удастся, отстранив Люську, помириться с женой. Он очень скучал и страдал без семьи. Но как-то так получилось, что Люська приклеилась к нему крепче, чем на клей «Момент» советского производства, вцепилась мертвой хваткой, и теперь уже было очень сложно объяснить все это Нине…

Он никогда не хотел заводить постоянную любовницу! Но с Люськой получилось как-то само собой. Он в свое время допустил слабинку, видимо, это пришлось как раз на тот проклятый критический возраст, когда седина в голову – бес в ребро, но теперь уж ничего не попишешь!

Люська приклеилась к его команде во время выборов. Ее притащил Промокашка, она очень быстро влезла в постель к юристу и, как понял Литровский, это романтическое приключение было единственным в ее жизни немеркантильным. Вася Кириллов был смазливым пареньком, Люська в него влюбилась и даже пыталась выйти за него замуж. Но Вася был расчетлив, он давно сделал ставку на знакомую дочку профессора, пусть не первой свежести, не красавицу, избалованную и вздорную, но все же это была не взбалмошная деревенская карьеристка, от которой можно ожидать чего угодно. Дочка профессора имела, во-первых, собственную квартиру, а, во-вторых, папеньку со связями.

И тут случилось то, чего никто не ожидал. В Люську, когда она жила еще с Кирилловым, вдруг со всего маху влюбился Литровский! Да так втрескался, что хоть кричи караул.

Возможно, это было последним, перед уже упорно приближающейся старостью, увлечением Литровского, его так называемой поздней любовью. Будь Люська обыкновенной шлюшкой, каких много встречалось последние годы на пути богатого олигарха, он бы не обратил на нее внимания. Но она была не глупа и остра на язычок, представляла определенную общественную значимость, работала журналисткой, писала, пусть слабенькие, но довольно скандальные статьи, имела высшее образование, умела вести разговор и одеваться… В общем, новая пассия олигарха Люся Семенова оказалось такой, с которой не стыдно было показаться в обществе, и это Литровскому льстило. Он купился на это, он почти полностью ушел из семьи, упиваясь хорошо разыгранной страстью, которую ему с удовольствием изображала новая любовница. Он влюбился по уши, до ревности, он ревновал ее к Ваське, который уже готовился к свадьбе, а ему все казалось, что они тайно встречаются. Он даже выдал Люське одну нелицеприятную интимную Васькину тайну, чтобы подружку отвернуло от бывшего любовника. Это, как ему показалось, подействовало… Во всяком случае, она постоянно выспрашивала подробности и хихикала.

Сия тайна, между прочим, спасла Васю Кириллова от увольнения из «Гермеса» и от потери жирного куша, который он на протяжении вот уже многих лет имел от Литровского. Литровский так ревновал Люську к Васе-Промокашке, что готов был даже уволить его, но тут по несчастливому для Промокашки стечению обстоятельств приехали в гости к рыбацким бандитам с Камчатки два авторитета. Промокашка ведь несколько лет проработал на Камчатке, ловил рыбу в рыбацкой артели. У Камчатских авторитетов к Промокашке были кое-какие вопросы. Они даже хотели забрать его с собой. Дело в том, что Промокашка был, как оказалось, не последним человеком на Камчатке. Он был приближенным тамошнего авторитета, даже жил с ним вместе. В Рыбацком и не подозревали о склонности Промокашки к гомосексуализму, поэтому откровениям прибывших авторитетов не все поверили, хотя новость и посмаковали…

Тут-то и началось самое интересное. Промокашка тогда подвизался у бандитов в спортивном клубе «Геркулес». Там в основном тренировались и общались бандюки интеллектуально не особенно одаренные. Они поржали над новостью о том, что Промокашка, оказывается, «девочка», и решили, что после смерти его любовника – камчатского авторитета он должен перейти по наследству к его приемникам. Вот за ним, дескать, и приехали.

Но Литровский сразу понял, что тут что-то не так. И поскольку Промокашка ходил как неприкаянный, чуть не в слезах, и явно боялся камчатских гостей, Литровский решил узнать, в чем дело. Он пригрел Промокашку и пообещал ему покровительство, даже заплатить отступные за него камчатской братве, если он расскажет ему правду. Литровский своим изворотливым и опытным умом бывалого бизнесмена и математика прекрасно понимал, что не поедут камчатские авторитеты сотни верст через всю матушку-Россию в чужой город, только чтобы вернуть себе весьма сомнительное удовольствие – смазливого парнишку, бывшего «возлюбленной» почившего в Бозе авторитета. Литровский нутром чуял, что тут – дело серьезное.

Промокашка долго не запирался, прекрасно понимая, что один Рыбацкий авторитет – лучше, чем два Камчатских. И поведал Литровскому такую страшную тайну, что даже видавший виды Борис Иосифович ужаснулся… НО ужас прошел быстро, и он понял, какие большие деньги сулит ему то, что поведал отчаявшийся Промокашка. А Промокашка преданно глядел ему в глаза и со слезами просил помощи. И тогда они разработали схему: Промокашка клянется и божится бандитам, что ничего из того, что ищут камчатские бандиты, у него нет, а за то, чтобы остаться здесь и на Камчатку не ехать, он заплатит. Вернее, его друг заплатит. Камчатские рассудили здраво: лучше синица в клетке, чем журавль в небе. И согласились. Они решили, что Литровсикй – тоже гомик, влюбился в Промокашку и хочет оставить его себе. Сумму они заломили немалую, поторговались, как положено, цену умеренно снизили и улетели на свой полуостров вулканов и сопок.

Шло время. Литровский с помощью Промокашки потихонечку, незаметно для широкой общественности, воплощал свой бизнес-план. Промокашка приобрел солидность, стал юристом, и его все реже и реже стали называть погоняловым, а все чаще – Васей.

Литровский и Кириллов стали депутатами, отбыли ими четыре года, и вот готовились к новым выборам. Вася женился на дочке профессора, Литровский жил с Люськой, и этот факт, поначалу казавшийся ему совершенно невинным, сыграл в его судьбе роковую роль. Он еще как-то сумел бы объяснить жене частые отлучки и ночевки вне дома, возможно, Нина, скрепя сердце, в это бы и поверила, или сделала бы вид, что поверила, но проклятая Люська никак не хотела следовать его примеру и скрывать свою с ним связь! Напротив, она всячески старалась рекламировать свое новое положение любовницы ведущего рыбацкого олигарха и депутата, гордилась этим, трепалась всем встречным и поперченным, полагая, что достигла вершин славы и карьеры.

С Ниной состоялся серьезный разговор, и впервые за долгие годы они разговаривали полностью на повышенных тонах. Нина на сей раз заняла жесткую позицию: объяснила, что сама она, вероятно, еще терпела бы молча его очередное романтическое приключение, но что быть посмешищем для всего города она не желает, и дети на ее стороне. И еще Нина сказала то, чего больше всего боялся Литровский, эту горькую правду.

- Когда ты был несчастным бедным студентом, изгнанным из университета, не только без денег, но без работы и даже без диплома, тогда ты не был нужен никаким любовницам, а нужен был только мне. А теперь, когда ты богат, ты предал меня и променял на молодую потаскушку, которой нужны только твои деньги. Посмотрела бы я на нее в той ситуации, был ли бы ты ей нужен!

Правда была настолько горькой и настолько голой, что защищаться Литровскому было совершенно нечем. И, как все услышавшие о себе горькую правду непорядочные люди, именно из-за этой своей беспомощностью перед истиной, сказанной женой, он вдруг разозлился и взбесился.

- Ну и пусть! - орал он жене, а больше всего самому себе, чтобы заглушить остатки совести, - пусть будет так, не нравится – живи одна, я отработал за всю жизнь твою так называемую руку помощи, ты одна из самых богатых женщин в городе, а теперь еще и выпендриваешься!..

Он ушел, хлопнув дверью и твердо решив в наказание строптивой жене жениться на Люське. В конце концов, у олигархов заведена такая мода – после сорока менять жен на более молодых. Чем он-то хуже!

Все бы, может, и обошлось, если бы Литровский женился на Люське сразу, под горячую руку. Но он этого не сделал, было не до того, время меж тем шло, и вскоре он понял, что совершенно не любит Люську, что дурацкая страсть из серии седина в голову – бес в ребро прошла, что в сердце остается пустота, которую нечем заполнить.

Все больше и больше убеждался он в том, что Люськина красота ни в какое сравнение не идет с глубоким внутренним обаянием Нины, что уровень ее образования и интеллекта просто нулевой, если за отправную точку брать Нину, что юная подруга пустая, жадная, лживая, меркантильная и, что самое страшное, на нее совершенно невозможно положиться! Она предаст в любой момент, как только появится более богатый и более влиятельный…

Теперь в свободное от дел время Литровский лихорадочно думал, что бы такое сделать, чтобы безболезненно избавиться от Люськи и вернуться в семью. Но ничего путного в голову не приходило. И вот, когда он затевал дело с Анакондой, Люська услышала то ли от него, то ли кого другого, что мэр Чумнов хотел бы предложить Кондратьевой какую-нибудь «пиарящую» работу… Тут она взвилась и потребовала, чтобы такую работу Литровский выторговал у мэра для нее. И он обрадовался неожиданно пришедшему решению… Люська будет занята и, глядишь, постепенно отвяжется. Во всяком случае, он будет с ней реже общаться и постарается сделать так, чтобы это обстоятельство стало известно жене. А если ему удастся пристроить Люську, то мэр уже не будет делать ставку на Кондратьеву, ему, Литровскому, усиления влияния Кондратьевой «при дворе» ой как бы не надо бы…

Однако Чумнов на предложение Литровского пристроить на место, предполагаемое для Кондратьевой, Люську отреагировал совершенно неожиданным образом. В администрацию он Люську не взял, специальную организацию для нее создавать не стал, а устроил Люську куда-то к своему другу так называемым «подснежником», чтобы она там получала официальные деньги, а выполняла поручения пресс-службы мэрии и лично мэра. И продолжал надеяться, что найдет общий язык с Кондратьевой и что она, придет время, согласится на него работать.

И тогда Литровский с сожалением понял, насколько важна мэру дружба с этой Анакондой, и решил, что нужно торопиться в осуществлении их с Кирилловым коварного плана. Если Кондратьева будет работать с Чумновым, то она станет для Литровского недосигаемой, и еще неизвестно, кто со временем будет иметь больше влияния на мэра – винно-водочный король, у которого, даже мэру известно, руки по локоть в крови, или Анаконда со своим дурацким имиджем бескомпромиссного борца за справедливость?

Дома, в квартире, где он теперь жил с Люськой, было пусто, и его это радовало. Наконец можно было остаться наедине и подумать хорошенько. Но не о политике, не о предстоящих барышах, не об опасности, которая может исходить от сбежавшей журналистки, а о том, о чем он давно хотел подумать – о жене и детях. Люська работала как бы в пресс-службе у мэра, но работой была явно не загружена, хотя, Литровский чувствовал: в ее собственных глазах она значительно поднялась. Статьи она писала дома, на домашнем компьютере, информацию собирала в основном по телефону, а если уходила, то ненадолго. Именно поэтому ему и показалось подозрительным поспешное бегство подруги к матери в деревню. Деревню она презирала, считая себя теперь птицей более высокого полета, с матерью, не одобрявшей ее образа жизни, была в натянутых отношениях… Впрочем, успокаивал себя Литровский, болезнь есть болезнь, ее не проигнорируешь. К тому же он был безумно рад, что остался наконец один, и только сейчас, кажется, понял, как же она ему надоела и как мешает!

Зазвонил телефон. Литровский снял трубку и сердце его екнуло – в трубке был голос жены. Это была его съемная квартира, она знала этот телефон, но с тех пор, как здесь поселилась Люська, не звонила ни разу…

- Здравствуй, Борис.

Он надеялся, что она задаст дежурный вопрос «как дела?» и хотел воспользоваться им, чтобы как-то разговорить супругу, но она даже не позволила ему ответить на приветствие и довольно резко спросила:

- Ты телевизор смотришь?

Черт, он совсем забыл посмотреть местный телеканал, который наверняка уже протрещал о побеге из ИВС.

- Нет, сегодня не смотрел…

- Что же так? Я думаю, что сегодня ты не будешь спать ночь.

- Нина! Дорогая! Я знаю, что ты имеешь в виду, я буду не спать не одну ночь!

- А предыдущие ты спал?

- Что ты имеешь в виду?

- Когда по твоей команде твои шестерки посадили в тюрьму молодую женщину, мать семилетнего малыша, который только-только пошел в школу? Ты хоть знаешь, что это такое – маленький ребенок без матери? Или с тех пор, как спутался с этой подстилкой, забыл и честь, и совесть?

- Нина, не драматизируй! Ее, во-первых, посадили не в тюрьму, а в изолятор временного содержания. А, во-вторых, через три дня ее выпустят… Эта мера предпринята в интересах следствия.

- Сегодня и по местному телеканалу, и по областному, и даже по центральному сообщили, что она бежала! И, знаешь, Борис, я очень рада за нее!

- Как - по центральному?! - Литровский схватился за голову.

Значит, она действительно в Москве, принимает все меры, чтобы выкрутиться, и ей это, по всей вероятности, стало удаваться…

- Так, - спокойно объяснила Нина. – По России, в новостях. Сказали, что несколько дней назад задержана в городе Рыбацком молодая журналистка по подозрению в вымогательстве, а через несколько дней она совершила отчаянный побег из тюрьмы, утерев нос всем продажным чиновникам, ментам и прочим, которых, по всей вероятности, подкупил некий местный олигарх и депутат Борис Литровский, которого она отчаянно критиковала в местной прессе… Это я тебе почти дословно передала. Борис, ты не так часто совершаешь в жизни глупости, но это – огромная глупость! Неужели ты не понимаешь, что если у журналистки находится мужество писать такие статьи, то, наверняка у нее хватит мужества, чтобы с достоинством перенести все, что с ней произошло и выйти с честью из этого положения! Борис! Мне жаль тебя. Ты очень поглупел последнее время. (Литровский отметил про себя, что под последним временем подразумевался тот период жизни, который он провел с Люськой вдали от семьи). И, если хочешь знать мое мнение, я – на стороне этой журналистки!

С этими словами Нина повесила трубку. Первой мыслью Литровского было перезвонить жене, все объяснить, сказать, что журналистка эта вовсе не ангел, что он три месяца платил деньги газете, чтобы о нем ничего плохого не писали, но… передумал. Что бы он сейчас не говорил, ситуация, увы, не в его пользу. Во-первых, все вышло далеко не так гладко, как предполагалось, а, во-вторых, с точки зрения любого обывателя, даже не такого умного и взвешенного, как его жена, он все равно совершил плохой поступок.

Борис Иосифович Литровский, немного подумал, позвонил Кириллову и велел распорядиться, чтобы ему записывали все передачи, где проскользнет хоть слово о нем и Анаконде и чтобы к завтрашнему утру у него на рабочем столе была вся пресса, где хоть слово об этом обмолвлено. Потом он принял снотворное и лег спать, так и не додумав до конца ускользающую мысль о том, почему же вдруг так подозрительно исчезла Люська?..

Борису Иосифовичу Литровскому, как человеку другого, еще советского, не близко знакомого с Интернетом и электронными средствами массовой информации поколения, и в голову не могло прийти, что информация о необычном уголовном деле и побеге журналистки из ИВС могла появиться в центральных СМИ вовсе не потому, что именно сама журналистка, пробравшись в Москву, ее инициировала. Что просто любой столичный журналист начинает теперь свой рабочий день не с телефонных звонков в провинцию в поисках информации, а с лазания по Интернету в поисках горячих новостей в глубинке… А вся местная и областная пресса уже до отказа напичкана сообщениями о деле Кондратьевой, и на сайтах местных новостей и разных Интернет-газет наверняка уже с утра появилась информация о побеге из ИВС…

И если бы Борис Иосифович Литровский не был таким уставшим и раздраженным, то додумал бы до конца мысль о Люське. И наверняка пришел бы к выводу, что нет, не так просто сбежала подружка в деревню, и что надо вызвать машину и отправиться к ней туда, чтобы на месте выяснить, не появилось ли чего-то новенького и необычного в ее поведении? Еще пару месяцев назад он так бы и сделал, тогда ему еще в голову не приходила мысль разбежаться с надоевшей жадной и амбициозной любовницей. А теперь он просто по-детски радовался, что может остаться один. Хотя бы на несколько дней.

***

Побег удался Анне даже легче, чем она предполагала. Единственным слабым местом ее плана была опасение, что охранники напьются и уснут раньше, чем она сможет расслабить их и выйти из камеры. Ведь в этом случае камера осталась бы запертой… Поэтому она без конца стучалась в дверь камеры, просила отвести ее в туалет, ссылаясь на болезнь, кокетничала с ними, старалась выйти в комнату, где они пили, чтобы узнать обстановку.

За время ее сидения в ИВС охранники к ней привыкли. Она была необычным для ИВС обитателем, ее имя было овеяно легендами, с тех пор, как она угодила к ним, в прессе только и было разговору, что об этом. Поэтому к Анне относились с уважением, да и со страхом. Мало ли что может она написать даже о них, простых охранниках, когда выйдет на свободу!

Вопреки инструкциям, ей кипятили чай несколько раз в день, давали сколько угодно заварки и выводили в туалет. Сначала это делала только одна смена, самая, по мнению Анны, хорошая, потом другая, похуже, и, наконец, почти сломалась даже самая вредная смена. К тому же ее супруг каждое утро приносил им хороший коньяк и просил не обижать жену… Сегодня он принес даже две бутылки. Охранники стали пить не в дежурке, а в кладовке, где хранились матрасы – там можно было полежать спокойно.

Наконец Анна решилась. В очередной выход в туалет она попросила, ссылаясь на пониженное давление, налить ей немного коньяку, и незаметно вылила его на пол. Охранники расслабились, вступили с ней в контакт, она рассказала им пару анекдотов да пару журналистских приколов, и этим окончательно расположила к себе. Один охранник, опьяневший и расслабившийся больше всех, стал смотреть на нее масляными глазами. Она подыграла ему, начала кокетничать и вскоре дала понять, что не прочь уединиться с ним в своей камере. Он подмигнул ей, перекинулся с сослуживцами парой фраз, налил в какой-то пузырек коньку и отправился с ней в камеру…

Дальше было проще. Камеру охранник за собой, конечно же, не запер, да если бы и запер, то ничего страшного, так как связка ключей висела у него на поясе. Он выпил и все порывался обнять ее, она налила ему своего коньяку, потом все отстранялась, как бы играя, стала бегать по камере, и, наконец, у него закружилась голова, он упал на нары и уснул…

Анна подождала несколько минут в полной тишине. На цыпочках подошла к дверям, приоткрыла их и прислушалась. Кажется, в комнате – кладовке стояла полная тишина, охранники спали на матрасах… Она открыла дверь пошире, чтобы пройти, но та предательски скрипнула, и охранник в камере зашевелился. Анна замерла. Он, что-то пробурчав во сне, тоже замер. Она выскользнула в коридор, прошла до дежурки и убедилась, что охранников там нет, они в полном составе спят крепким сном на матрасах в кладовке. Дальше предстояло самое сложное – дойти до коридора, открыть дверь, выйти на улицу и выскользнуть из полицейского двора.

Первая дверь открылась ключами без всякого шума. Щеколда на выходной двери оказалась мощной и неподатливой, с ней пришлось повозиться, наваливаясь всем телом. Зато железная дверь открылась как по маслу, без единого скрипа, и Анна тихонько, как тень, выпорхнула во двор, закрыла плотно дверь, так, чтобы с улицы, если, не дай Бог, кто окажется в тюремном дворе, казалось, что она заперта… Прижимаясь спиной к стене, чтобы все время сливаться со стеной и быть незамеченной, она сползла с крыльца и проскользнула по периметру здания к воротам. Вот и ворота, освещенные прожекторами, и это требует повышенного внимания. Анна присела на корточки, спиной к воротам, чтобы все время видеть двор и так, двигаясь вприсядку, направилась к середине ворот, где створки железных махин смыкались друг с другом и запирались на замок… Да, действительно, Генка Славин был прав, прямо под центральной частью ворот в асфальте была огромная выемка, оттуда с улицы пробивался ночной фонарный свет, и видна Анна могла быть очень хорошо. И это было опасно.

Анна легла на живот и остаток пути до выемки проползла, потом также на животе нырнула под них, и уже на другой стороне ворот снова встала на корточки, забирая влево вдоль створки ушла за угол, куда не попадал фонарный свет, освещавший площадку перед зданием УВД, встала, наконец, в полный рост и бросилась бежать со всех ног.

Впрочем, бежать ей было недолго, и путь она рассчитала правильно – он все время пролегал в темноте. Под заветной аркой многоэтажного дома стояла машина, при появлении Анны дверь машины распахнулась, Анна прыгнула на переднее сиденье и оказалась в таких знакомых и таких теплых объятиях мужа!

- Ну, здравствуй! – он прижался холодными губами к ее щеке. – Все нормально?

- Кажется, да! Но поехали, ради Бога, быстрее!

Он завел еще не успевший остыть мотор и рванул с места. Путь до снятой для нее квартиры не занял и двух минут, но ей он показался вечностью.

Анна не позволила мужу проводить ее до квартиры, это было бы очень опасно и подозрительно. Она взяла ключи, приготовленные для нее и сложенные в сумку вещи, и крепко прижалась к нему.

- Аня, - начал муж разговор, которого она и ожидала, – что ты задумала? Это очень опасно, давай я спрячу тебя где-нибудь, ну, хочешь, прямо сейчас уедем к твоим родственникам или друзьям, а ты мне расскажешь, что ты задумала, и я сделаю это за тебя.

- Нет, Володя, - твердо ответила Анна. – Я должна это сделать сама. Честно говоря, у меня нет даже конкретного плана, буду действовать, как Бог на душу положит. На все Божья воля, и если у меня получится, то Господь на моей стороне. Если же нет – что ж, видно, это испытание мне послано такое… Я знаю, ты смелый и умный, но ты не сможешь всего предусмотреть, даже если я подробно расскажу тебе, что я подозреваю и по какому пути пойду. Давай, ты только немножко поможешь мне вначале, хорошо? И еще: следи за ними за всеми. Пусть тебе помогут Сергей Пименов и Генка Славин. Главное, собирать информацию об их действиях, и очень важно, чтобы они не нашли сына… Если только появится информация о том, что они ищут сына, это значит, у них нет другого выхода, кроме как вернуть меня через сына, и тогда бери любую машину и мчись на всех парусах за ним, перепрячь его в другое место, но чтобы только они не сумели причинить нашему мальчику вреда… На связи будем так, как договаривались. А теперь возвращайся, сделай вид, что всю ночь спал, утром они тебя найдут, наверное, проведут обыск, так ты отдай им все мои блокноты: пусть ищут меня в Москве у многочисленных друзей, назови им как можно больше имен и фамилий.

Расставаться не хотелось. Анна почувствовала только теперь, как она соскучилась по дому и мужу, как хочется ей быть с ним, как далеко за эти несколько суток ушла от нее нормальная жизнь…

Снятая квартира находилась в самом центре, в большом многоподъездном девятиэтажном муравейнике. Анна открыла дверь, но свет включать не стала…

Квартира оказалась такой, какой нужно. Всего одна комната, но окна из комнаты и кухни выходили на разные стороны – во двор и на центральную улицу. Шторы были темные и плотные, больше походившие на старинные портьеры, и это было очень удобно. С улицы ничего в квартире не было видно. А незаметную щелку между портьер всегда можно удобно сделать. Готовить тоже можно в темноте. Да тем более какая уж там готовка – чайник вскипятить да и только…. Анна открыла холодильник и улыбнулась: друзья и муж позаботились о том, чтобы она была сыта как минимум месяц… Да, но месяца ей много. И даже не просто много, а слишком много. За месяц ОНИ ее найдут. Не ее, так сына найдут, и тогда она сама по доброй воле предстанет перед ними. И уже точно пойдет в СИЗО. А потом и в тюрьму. Ибо своим побегом из ИВС она намного упростила ИМ дело: раз сбежала, значит, виновата, к тому же побег – тоже преступление.

Анна вскипятила чаю, сделала себе бутерброд. Потом приняла ванну. Именно ванну, а не душ, она душ вообще терпеть не могла: льется тебе на голову и на спину вода, никакого удовольствия. А в ванной можно полежать, расслабиться, подумать. И она стала думать.

Все складывалось как-то странно. Она перечитала в камере все публикации последнего времени о Литровском, его фирме и его достижениях. Безусловно, он активно пиариться. Он вообще выглядит благодетелем. Анна в сотый раз пожалела о том, что не читает никакие газеты, кроме тех, где публикуется. Если бы она читала хотя бы местную прессу, то знала бы, что господин депутат Боря Литровский идет напролом со совей идеей облегчить процесс усыновления российских детей гражданами иностранных государств, причем, имеет много сторонников. И ее, Анны Кондратьевой, мелкие укусы в прессе по поводу того, что над детьми в других государствах измываются, их там истязают, а то и они вообще там пропадают, не находили, увы, поддержки у общественности. Общественность прекрасно понимала, что система детских домов в России насквозь порочна и гнила, что дети выходят оттуда моральными уродами. А система размещения в российские приемные семьи на уровне государства поддерживается почему-то крайне вяло. А, впрочем, тому есть объяснение. И журналистка господина Литровского Люська Семенова это, кстати, расписала как следует. И Анна даже подивилась, с каким мастерством деревенская потаскушка сумела это сделать. .. Нет, безусловно, Люська не глупа и даже талантлива, эх, ее бы в хорошие руки! Бросила бы она своего Борю да поступила бы на факультет журналистики МГУ, да поучилась бы там, да пообщалась бы с нормальными талантливыми людьми! Глядишь, осталась бы потом в Москве, была бы и с именем, и с деньгами, и свободна. А сейчас этот Литровский полностью подмял ее под себя, как говорится, шаг вправо, шаг влево – расстрел.

Так, опять пошли лирические отступления. Надо сосредоточиться. Итак, Литровский выходит с идеей сделать город Рыбацкий и потом, если получится, всю область некоей экспериментальной площадкой для усыновления детей в приемные семьи. А одновременно с этим двигать через депутатов Госдумы России предложения по изменению в Закон об усыновлении. И все это должно идти параллельными путями…

И снова мысли стали расползаться, разбегаться в разные стороны, как тараканы. Анна пыталась особрать их воедино, но вскоре поняла, что она просто засыпает. Посмотрела на часы. Четыре часа утра. Так, надо все-таки немного поспать. Часов в восемь – в девять там, в ИВС, ее хватятся, сообщат Баранову, тот примчится, сам все обследует, будет всех материть, а потом сообщит Литровскому. Ничего не поделаешь, Литровскому придется сообщать, ведь он все-таки заказчик… И Литровский наверняка сразу же сорвется, помчится к Баранову, а что ему еще останется делать? И это будет в десятом часу как минимум. А его ленивая Люська останется дома. Она ведь работает дома, на домашнем компьютере, и сама неоднократно хвалилась перед подружками- журналистками, что может иногда проспать до обеда.

Что же, будильник можно вполне поставить на восемь утра. Она успеет и позавтракать, и привести себя в порядок, и собраться, и оказаться в нужный момент около дома, где проживает Литровский со своей Люсей Семеновой. Тем более что это – в двух шагах отсюда. А сейчас: спать…спать…спать… Отдых тоже необходим. Как любит повторять рыжий бывший опер Гена Славин, с несвежими мозгами преступление не раскроешь…

Будильник зазвонил ровно в восемь, и Анна, открыв глаза, не сразу сообразила, где она и, главное, зачем. Но через секунду-другую сознание вернулось к ней и она в ужасе вспомнила, что находится под уголовным делом, что против нее в этом городе ополчились все, кто имеет силу и власть, и что нынешней ночью она совершила побег из тюрьмы, и теперь вот, поспав четыре часа в чужой, снятой друзьями для нее квартире, она должна начать то, ради чего сбежала. Она должна сама провести собственное расследование. Во-первых, чтобы полностью оправдать себя, во-вторых, чтобы раскрыть некое преступление, которое готовит местный олигарх Литовский. В том, что он его готовит, Анна была убеждена на сто, двести, тысячу процентов! Иначе он не стал бы изолировать ее на столь длительный срок. Он должен что-то успеть, а она может ему помешать. Потому что вот-вот нападет на верный след. А, скорее всего, уже напала…

Анна резко откинула одеяло и встала. Так, сегодня утро понедельника! Вот и прекрасно. Все хорошие дела надо начинать в понедельника. Она и начнет. Прежде всего надо очень сильно изменить внешность. Она раскрыла сумку и порадовалась: ей всего положили с запасом. Кроме одежды и диктофон, и веднокамера, и бинокль, и несколько пар наручников и перчаток и газовый пистолет, и серная кислота – в общем, все те мелочи, список которых она тщательно на протяжении суток обдумывала…Она одела купленный по ее указанию ярко-красный костюм, такой, какой в здравом уме и трезвой памяти никогда не одела бы, и такие же ярко-красные туфли на низком каблуке. Кончено к костюму больше подошли бы высокие каблуки, но ей для задуманного нужна удобная обувь. Она заколола волосы шпильками и невидимками и нахлобучила парик – брюнетистое каре. Пошла в ванну посмотреться в зеркало. Да, хороша… Сама себя не узнала бы. Только голове жарко, как будто в зимней шапке… Теперь макияж под все это одеяние вместе с париком. Это быстро, главное – ярко-красная помада. Темные очки на глаза. Ничего, что лето кончилось, многие еще продолжают носить… Ну вот, получилась не журналистка Анна Кондратьева, а привычная одинокая леди города Рыбацкого, какие в изобилии ходят по городу, улыбаясь и привлекая одиноких и не одиноких мужчин яркими красками своих костюмов и волос.. Анна таких женщин вовсе не осуждала, она их даже жалела: что делать, если мужчин в России намного меньше, чем меньше, чем женщин, жить-то одиноким женщинам как-то надо! А если из числа мужчин исключить пьяниц, больных, неустроенных в жизни и не умеющих зарабатывать, то и вовсе остаются какие-то крохи…

Анна перекинула на грудь ремешок сумки-планшетки. Такую сумку ее научил носить еще бывший начальник УВД. Неплохой был мужик, заботливый. В меру честный. Она брала у него интервью о том, как вести себя людям в опасное время суток на улице, как избежать краж в общественном транспорте, как обезопасить себя от нападения, от грабежей и насилия, как позвать на помощь. Он дал очень много ценных советов, и Анна сама постоянно применяла их на практике и обучала знакомых. Но самым, на ее взгляд, практичным был совет о приобретении сумки-планшетки.

- Вспомните, как носили в школе сумочки с красным крестиком девочки-санитарки! – сказал ей бывший начальник. – Не на плече, а через плечо, и сама сумка перед собой, на животе. Вот так и носите. И преступник никогда не сдернет ее, и самим вам будет всегда удобно из нее все доставать. А, главное, руки всегда свободны! Можете и в морду дать, если что…

Анна сразу же пошла в магазин и купила такую сумку-планшетку. Конечно, она значительно уступала в элегантности модным сумочкам, но Анна всегда между элегантностью и практичностью выбирал практичность. Для вечеров и торжеств у нее была маленькая итальянская сумочка, которую муж подарил ей на день рожденья еще в незапамятные времена. А вот для работы планшетка оказалась просто незаменима. Да еще такая, со множеством карманчиков и отделений.

Она прикинула, что ей нужно взять на сегодня, произвела тщательный отбор. Много не надо, только то, что необходимо! И- никаких документов! Если ее остановят по какой-то причине полицейские, она готова назвать штуки три фамилий, именно и отчеств с точными датами рождения и адресами своих приятельниц. Если что, то они не обидятся.

Итак, вперед! Анна тихонько вышла, заперла за собой дверь, ключи положила в сумку-планшетку. Стала спускаться пешком, не нужно, чтобы в лифте ее кто-то пристально рассматривал. Сейчас люди как раз идут на работу…

Рыбацкий – город парков и скверов, особенно в центральной части. Сейчас они все стоят желто-красные, очень красивые. И ее ярко-красный костюм синхронно впивается в общий пейзаж. Идет себе утром молодая женщина на работу, идет парком, а не какой-то пыльной улицей, это похвально. В парке уже бабушки прогуливаются, болтают о том, о сем. И никому в голову не придет, что шествующая сейчас в двух шагах от здания управления городской полиции брюнетка с прической каре в красном костюме и есть сбежавшая нынешней ночью из городского изолятора временного содержания журналистка Анна Кондратьева, гроза местных олигархов, чиновников и депутатов.

Вот и дом, где живут Боря Литровский с Люсей Семеновой. Старая «сталинка», но отремонтированная. Палисаднички ухоженные. Растут кусты бордового барбариса, потихоньку краснеют ягоды тонкой рябинки, вовсю алеют гроздья калины, красуются всеми цветами радуги клены… На клумбах - поздние осенние цветы. Настурции, хризантемы, астры. Красиво! Особенно если просидишь двое суток в вонючем каземате! У выхода из подъезда две лавочки друг напротив друга –и впрямь как в старину. Никто на них пока не сидит, но скоро выйдут бабушки-старушки обсудить местные новости…

А машина Литровского - черный джип гранд чероки стоит тут же, на парковке. Все правильно она рассчитала, раньше девяти он вряд ли выйдет из дома. Ведь и охранники в ИВС спохватились наверняка только когда пришла новая смена, а до этого спали беспробудным сном, и даже радио наверняка забыли в шесть утра включить.

Анна притаилась за кустом калины. Окна квартиры, она высчитала, выходят не во двор, не на парковку, где стоит черный джип гранд чероки. Это хорошо. Конечно, не факт, что ей повезет, может, простоит так целый день, а Литровский так и не выйдет из квартиры. Может, он вообще впадет в депрессию из-за ее побега, и будет пить коньяки и раздавать распоряжения по мобильному… Он же считает себя хозяином города! Даже Чумнов, как ему кажется, пляшет под его дудку... Да, может все сорваться, а время сейчас – самый важный фактор. Время сейчас - даже не деньги, как принято говорить, а свобода. Ее свобода и ее безопасность. Но она ведь молилась сегодня утром. И ночью тоже…

Литровский, как ни впивалась она глазами в дверь подъезда, возник как будто из-под земли, выпрыгнул из подъезда, словно черт из табакерки. Сердце у нее бешено заколотилось, ей показалось, что стук услышит даже Литровский. Но он, как всегда, по-барски даже не посмотрел по сторонам и направился прямо к своему чероки, на ходу нажимая брелок-автомат. Что ему какая-то бабенка, притаившаяся возле калины! Такие – не про его честь, таких он и за людей не считает. Литровский был расстроен, озабочен и очень зол. Из чего Анна легко сделала вывод, что он обо всем только что узнал и едет на разборки к Баранову. Ужо сейчас этому Баранову достанется на орехи!

Как только машина Литровского выехала со двора, Анна кинулась к подъезду, нажала нужную цифру домофона. У нее два варианта: или Люся заспанным голосом спросит, кто это, и тогда она скажет бодро, что принесла телеграмму из Пищалкино (это деревня, откуда Люся Семенова родом и где до сих пор проживает ее мать). Но Люся может и открыть сразу, решив, что возлюбленный зачем-то вернулся, а ключом от домофона почему-то не воспользовался. В общем, сообразит она, что сказать и что сделать, главное – войти.

- Слушаю вас, - раздался (далеко не сразу) недовольный сонный голос.

- Откройте, пожалуйста!, - как можно бодрее и вежливее попросила Анна, хотя голос у нее предательски дрожал, - Семеновой телеграмма из почтового отделения Пищалкино!

Дверь сразу отворилась. Квартира находилась на третьем этаже, Анна шла бодрым шагом, с сумкой-планшеткой на животе, совсем как заправский почтальон. В руке держала для пущей важности бумажку. Люська уже ждала, приоткрыв дверь. Когда Анна подошла вплотную к двери, Люська открыла дверь пошире и впустила ее. Она моментально огляделась: квадратный коридор, довольно большой, коридорный трельяж с зеркалом, один угол коридора почти свободный – там только торшер.

- Давайте к торшеру подойдем, - предложида она, - свет нужен, тут в нескольких местах расписаться надо.

Люська, кутаясь в сногсшибательный пеньюар, ничего не подозревая и позевывая побрела в дальний угол коридора включать торшер. Анна запустила руку в сумку-планшетку, нащупывая наручники. Когда Люська повернулась к ней спиной, она моментально сделала подсечку (этому ее научили еще на втором курсе учебы на факультете журналистики, когда она несколько месяцев ходила в секцию женского дзюдо) и повалилась вместе с Люськой на пол, накрывая ее собой. Люська даже сообразить ничего не успела, пыталась отпихиваться, с трудом вытаскивая руки из-под себя и из кружев пеньюара, но это только облегчило процесс надевая наручников. Люська оказалась не так глупа, чтобы орать и звать на помощь, она лежала животом вниз и очухивалась. Когда очухалась, спросила:

- Что вам от меня нужно? Это ограбление?. Я скажу, где деньги, но их немного. Мой любовник (это словосочетание она горделиво выделила) очень богатый человек, но все деньги он держит, разумеется, не здесь.

- Я знаю, - спокойно сказала Анна, приподняла Люську за воротник пеньюара и потащила в комнату.

Она была физически намного сильнее Люськи, несмотря на то, что у той была деревенская закалка. Видимо, многие месяцы безделья, рестораны и совместные с Литровским попойки (а тот был выпить далеко не дурак, это весь город знал) ослабили ее юный организм. К тому же Люьска дрожала от страха, потому что пока еще ничего не понимала.

Анна для удобства уложила девушку на диван и склеила ей ноги скотчем. Люся совсем не сопротивлялась, пребывая словно в какой-то апатии. Видимо, она считала все происходящее с ней неким недоразумением. Ведь ее покровитель – самый, как она считала, могущественный человек во всем Рыбацком, и не может быть, чтобы он не принял меры к тому, чтобы эту невесть откуда взявшуюся грабительницу не поймают и не нейтрализуют. С другой стороны, Люся с ужасом думала о том, что Литровского считают баснословно богатым. А ведь воры бывают совсем отморозками и полными придурками, решат, что все его деньги и ценности находятся именно здесь, в этой квартире, все перероют, что найдут, то возьмут, а ее уберут как свидетельницу. Или станут пытать, где баснословные богатства… Ступор прошел, Люську прошиб холодный пот. А потом начали возникать вполне трезвые вопросы: «Почему эта грабительница одна? Почему она до сих пор нигде не шарит? Почему только сидит напротив нее и смотрит? И, вообще, голос у нее какой-то знакомый, и кого-то она будто бы напоминает… Но вот кого?..»

Но не успела пиарщица Люся додумать эту мысль до конца, как неизвестная грабительница сняла с себя черный парик, потом очки и оказалась самой ненавистной на данный момент Люське женщиной на всем белом свете – Анакондой, известной журналистской Анной Кондратьевой, которая так безжалостно мочила ее любовника Борю Литровского. И не только его. Люся ненавидела Анаконду не только из-за любовника, но еще и из-за того, что никак не могла сравняться с ней журналистской славой. Вот и она, Людмила Семенова, тоже мочит разных там неугодных Боре чиновников и депутатов, когда Боря ей приказывает, и неплохо получается, но почему-то перед ней не преклоняются так, как перед этой проклятой Анакондой!

- Ну что, девочка, передохнула? – осведомилась Анаконда снисходительным тоном. – А теперь перейдем к делу. Ибо времени у меня очень мало. А у тебя его, можно сказать, нет совсем. Первое, что я хочу тебе сказать: если по каким-либо причинам твой Литровский сейчас вернется, то мне ничего не останется, как просто застрелить его. А заодно и тебя. Он может сам отпереть дверь? Ключи у него есть?

- Да…

- Так вот, скажи мне в связи с этим, дорогая, как мне сделать так, чтобы он не смог отпереть дверь?

Люська молчала, проявляя гордость, смелость и строптивость. Анна вздохнула удрученно, открыла свою потрясающе вместительную планшетку и извлекла на свет Божий пузырек с серно кислотой.

- Послушай, красавица моя, - начала она как можно более зловеще, поднося пузырек к ее хорошенькому личику. – Ты прекрасно знаешь, в какой я оказалась ситуации, и сценария только два: либо я – вас, либо вы – меня. Меня, конечно, устраивает первый сценарий. Сначала вы обошли меня на несколько шагов, упрятав за решетку, чтобы я не путалась у вас под ногами и не мешала каким-то вашим черным делам. Но все равно по вашему не вышло! Как видишь, я на свободе, и терять мне, как ты понимаешь, нечего (Анна, конечно, здорово бравировала и сгущала краски, но делать-то нечего, надо же как-то запугать эту девицу!). В этом пузырьке – концентрированны раствор серной кислоты. Клянусь, я не желаю тебе зла, и как только все кончится, я отпущу тебя подобру-поздорову. Но так уж вышло, что начать мне пришлось именно с тебя. Если ты откажешься мне помогать, я выплесну эту кислоту тебе в лицо, и ты не только перестанешь быть хорошенькой девушкой, но еще и, быть может, ослепнешь. А еще я обожгу тебе язык, чтобы ты долго не могла говорить, и руки, чтобы не могла писать и даже печатать на компьютере. А потом уйду, стерев все свои отпечатки пальцев в этой квартире. Меня входящей сюда никто не видел, да и видели бы – не узнали, так что доказать, что тебя изуродовала именно я, ты все равно не сможешь…А, может, я посажу тебя в какой-нибудь подвал. И еще очень нескоро твой любовник и купленные им менты узнают, где ты и что с тобой произошло…

- Вы не сделаете этого? – в голосе Людмилы был неподдельный страх. – Вы же – защитница всех несчастных, и сами подлость не совершите.

- Была когда-то такой! – Анна постаралась вложить в эту фразу как можно больше гнева и сарказма. – Но вы, твой Литровский, его Промакашка и иже с ними сами пожелали довести меня до такого состояния. Вы сделали меня преступницей, вымогательницей, вы лишили меня ребенка и мужа, из-за вас я пустилась в бега, у мня нет ничего, и неизвестно, доживу ли я вообще до завтрашнего дня… Так неужели ты думаешь, что при всем этом я почажу тебя?

Девушка тяжело дышала. Анна на всякий случай начала отвинчивать крышку пузырька с серной кислотой. Ей было ужасно жалко эту деревенскую простушку, в общем-то довольно талантливую и шуструю, но решившую почему-то, что вырвавшись из деревни в город к лучшей жизни, лучшим вариантом жизненного устройства является приобретение богатого любовника. Мол, тогда счастье девушки на всю жизнь обеспечено… Анна даже расслабилась, но тут же спохватилась. Как это она объявила Люське? Либо я – вас, либо вы – меня.

- Что я должна сделать, - наконец пролепетала Люська, не отводя полных ужаса глаз от пузырька с кислотой.

- Для начала скажи, что сделать, чтобы Литровский сам не смог открыть квартиру, если вдруг сейчас явится.

- Просто вставьте ключ в нижний замок – дверь запирается только на нижний замок. Он подумает, что заклинило, и кому-нибудь из своих позвонит, чтобы пришли помочь.

- Ясно, - с нарочитой уверенностью сказала Анна. – Ты становишься понятливой девочкой. Глядишь, еще поживешь с красивым личиком. Где ключи?

- У меня в сумочке.. Она на трельяже в прихожей.

Анна встала, вышла в коридор, надела резиновые перчатки, открыла сумочку, достала ключ и вставила его в замочную скважину нижнего замка.. Затем вернулась в комнату, пузырек с кислотой предусмотрительно поставила на стол прямо перед носом у Людмилы. И включила диктофон.

- А теперь вот что скажи мне. Знаешь ли ты, что затеял твой Литровский с этим проектом передачи детей за границу?

Людмила отчаянно замотала головой.

- Нет, правда не знаю! Он только говорил мне, чтобы я как можно больше об этом писала. И нужно было обязательно делать акцент на том, что отправлять за границу нужно только тех детей-сирот, которые больны какой-то тяжелой болезнью, которую у нас вылечить практически невозможно. Я вот и писала…

- Это? – Анна вытащила из сумки многочисленные газетные вырезки, которые она наделала в камере, и помахала ими перед лицом у лежащей на диване пленницы.

- Да. Вроде эти… Их много было. В разных газетах. И в областных. И в Интернете мы даже завели специальный сайт. И на наш сайт выходили иностранцы и поддерживали нас.

- Надо же, даже так?: - искренне удивилась Анна. – Жаль, что я читаю только те газеты, в которых печатаюсь. – И что же должно быть дальше? Какие у вас дальше были планы? Не просто же так Литровский поручал тебе писать статьи о больных детях-сиротах?

- Дальше – не знаю. Нужно было поднять общественное мнение и выйти с инициативой в муниципальный совет. Чумнов это поддерживает, потом через областных депутатов планировали выйти в областную думу, на губернатора. Главное – доказать, что это очень гуманная программа.

- Какова его цель?

- Он хочет, чтобы Рыбацкий стал экспериментальной площадкой для опробования такой программы. Если получится – тогда и Госдума России поддержит.

- Я тебе не верю, Людмила! – Анна предупреждающе опять взяла пузырек в руки. – Ты прожила с Литровским довольно долго и, я уверена, что даже ты, простая хорошая девушка, понимаешь прекрасно, что он лишен каких бы то ни было гуманных движений души. Любовь к детям сиротам – это не его стихия, увы! Наверняка он хочет превратить это в бизнес… Так?!, - Анна снова поднесла пузырек к лицу перепуганной до полусмерти девушки.

- Я не знаю, не знаю! Я правда не знаю! , - Людмила с неподдельным ужасом стала инстинктивно отползать к спинке дивана. – Пожалуйста, поверьте мне, я не знаю, он не делился со мной этим. Я –только пиар!

Анне стало жалко ее. Она прекрасно знала, что никогда в жизни не сделает того, чем угрожает Люське – не плеснет кислотой ей в лицо, не изуродует, не затащит в подвал и не убьет. И почему только сама Люська этого не понимает? Видимо, имидж жестокой Анаконды все же превышает действительный ее образ… Но нет, надо все-таки собраться с мыслями и довести дело до конца.

- Допустим, я тебе верю! Но тогда скажи, кто может это знать? Не может же Литровский один во всем городе двигать свой проект? С кем он делился? Кто ему помогает?

- Кириллов…

- Промокашка? – Анна удивилась. - Но что он может? Так, письма какие-нибудь куда-нибудь написать.

- Так они пока только и писали. И Чумнов помогает, его службы пишут…. Думаете, мне много доверяют?

- Думаю, не очень много.. Теперь скажи мне, что это за проект со строительством фармацевтического предприятия? Знаешь что-нибудь об этом?

- Знаю, конечно. Обыкновенное предприятие. Сначала он планирует всякие там травки, косметические крема, народные средства. А потом со временем приобретет настоящую лицензию на изготовление лекарственных препаратов, и будет обычное предприятие.

- Так, это более-менее понятно. Это он тоже придумал в одиночку? Сам? Или на двоих с Промокашкой?

- С Промокашкой… Вернее, с его мамашей.

- С мамашей?! – Анна от удивления даже опустила руку с пузырьком. – Вот это новость.! А что она-то в этом понимает? Она что, фармацевт?

Разговор пошлее более-менее спокойно, и Людмила немного расслабилась, стала говорить спокойно.

- Нет, она не фармацевт. Но она по образованию химик-технолог. Она же работала на этом секретном НИИ «ГЮИС», которое Боря теперь купил. Вернее, он купил только помещение бывшей какой-то там супер-лаборатории. Будет там свою фармацию развивать. А пока идет подготовка, он Промокашкину маму принял на работу. Ирина Ильинична у него в «Гермесе» теперь заместитель директора.

- Что-о-о-?!! – Анна чуть дара речи не лишилась и чуть не расслабилась окончательно.

Хорошо, что у Люськи на руках были наручники, а на ногах – плотный слой скотча. Не то она точно дала бы деру – так явно было видно, что Анна Кондратьева потеряла контроль над ситуацией.

- Значит, ее зовут Ирина Ильинична. – Анна начала приходить в себя. – А фамилия у нее такая же, как у Промокашки?

- Да, Кириллова. Ирина Ильинична Кирилова.

- И что, она вот так вот сразу пришла к Литровскому и стала заместителем? Это Промокашка попросил?

- Нет, не так все было. Он взял ее на работу еще до того, как я появилась. Химиком-лаборантом, вроде.. У него же там всякие вина, продукты. А потом она стала подниматься и подниматься в должности, и когда он задумал эту фармацевтическую фабрику открывать, то с ней много советовался. Она же все-таки химик-технолог, и на этом «Гюисе» долго отработала.

- Ясно. Что ты еще знаешь?

Люся помолчала немного.

- Еще про Промокашку такое знаю! Что Вам ни в жисть не догадаться! Только скажу, если отпустите меня!, - Люська неожиданно проявила храбрость и определенное свободолюбие.

- Я тебе ничего плохого не собираюсь делать, я же не изверг, - спокойно сказала Анна. – Меня просто загнали в ловушку. Твой Борик загнал. Вот мне и приходится действовать не совсем, скажем, тактичными методами. Но скажу тебе со всей определенностью: если бы на моем месте был твой Борик, то тебя уже в живых не было бы!

- Чаво-о-о? –Люська, как ни старалась говорить на городской манер, но в минуты страха из нее просто перло ее деревенское полубарачное детство. Ведь они с матерью долгое время жили в колхозном бараке.

- А ничего. Твой Борик Литровский не пощадит даже тебя, если ты встанешь на его пути каким-то образом. Разве ты не знаешь, что у него руки по локоть в крови.

- Ну, это Вы преувеличиваете…. – не очень уверенно начала защищать возлюбленного Люська, - про бизнесменов такое всегда говорят. А начальный капитал что в нашей стране, что в других странах на криминале основан.

- Ух ты! Да ты, оказывается, экономически подкована! Может, ты еще и «Капитал» Маркса читаешь?

Люська надулась. Ей всегда хотелось казаться умной и, главное, образованной. Она с трудом несколько лет выдавливала из себя деревенские «магазин» с ударением на втором слоге, «хозяева» с ударением на последнем слоге, всякие там «ложить», «инженера» и прочие перлы. Она была неглупая девица, настырная и целеустремленная, и это ей удалось. Но острую нехватку настоящего гуманитарного образования она чувствовала всегда и поэтому ужасно комплексовала, если приходилось общаться с человеком явно образованным. С Анной Кондратьевой она общаться панически боялась. Анна ведь не просто закончила журфак МГУ, да еще и в советское время, когда образование там давали ой-ой-ой.... Она еще была родом из интеллигентной семьи в нескольких поколениях. И к тому же, жестокая на язык, любила публично поправлять тех, кто говорил неправильно.

- Значит, говоришь, капитал должен быть основан обязательно на криминале? – ухмыльнулась Анна, закручивая пробку на пузырьке с серной кислотой. – Что же, пусть будет по-твоему. Ну так что же такое ты знаешь о Промокашке, что может меня заинтересовать?

- А Вы меня отпустите? – в голосе Люси Семеновой послышалась неподдельная надежда.

- Ну, если твоя информация будет стоить того, - спокойно пожала плечами Анна. – Сама понимаешь, оставаться с тобой здесь до прихода твоего друга Литровского мне нет никакого резона!

- Попить дайте! – Люся, похоже, стала понемногу оперяться и наглеть.

Анна принесла ей простой воды в фарфоровой чашке. Люся пыталась сказать, что в холодильнике есть минералка и кола, но Анна оборвала ее довольно грубо, сказав, что это вредно для здоровья и что пусть это пьет Литровский, потому что он и так обрюзгший и с нездоровым цветом лица, а ей, девушке Люсе, надо придерживаться старой народной мудрости, которая гласит: пейте воду – слаще меду.

Люська перечить не стало, тем более что Анне пришлось лично держать чашку возле ее розовых нежных губ, а это фаворитке главного провинциального олигарха не слишком-то приятно.

- Напилась? Ну а теперь рассказывать про своего Промокашку..

Люся придала своему лицу некую особую загадочность и изрекла:

- Несколько лет назад сюда приезжали авторитеты с Камчатки, ну, с которыми Васька якшался, когда на рыбные промыслы уехал. А Промокашка тогда уже при Литровском отирался. И вот эти авторитеты сказали местным бандитам, и Литровскому тоже, что там, на Камчатке, Промокашка был гомиком,… Ну, гомиком - девкой. Он, дескать, был такой хорошенький, что его сразу присмотрел для себя главный камчатский авторитет, кажется, кличка у него была Шалый. Да так и держал при себе. И никаким рыбным промыслом Васька там не занимался. Другим он занимался. (Люська ехидно хихикнула).

- И это все – нарочито разочарованно протянула Анна. – Я-то думала! Велик компромат: Промокашка – гомик! В Госдуме гомики на каждом шагу… Да про это я и без тебя знала, - соврала Анна.

- Не может такого быть! – чуть не взорвалась Люська. – никто не знал! Эти камчатские авторитеты хотели рассказать всем, но Литровский решил пожалеть Промокашку и дал авторитетам отступного! – Люське было явно обидно, что ее такая сногсшибательная информации не произвела на Анаконду никакого впечатления.

Ей и в голову не могло придти, что Анна просто, что называется, взяла ее на понт и сделала вид, что все знает. О чем-то подобном она, конечно, догадывалась, ведь не зря же Промокашка боится всего на свете и ведет себя и впрямь как перепуганная девка. Но сейчас Анна просто вынуждена была сделать вид, будто осведомлена обо всем на свете. Ведь не терять же лицо! Тем более, когда так детективно-потрясающе совершен побег из изолятора временного содержания.

- Что еще ты знаешь? Говорит, но только быстрее. Не дай Бог твой бой-френд схватиться и будет тебе звонить! Кстати, если позвонит, скажи, что срочно уехала к матери в деревню, что мать заболела. А лучше – сама позвони и скажи, об экстренных отъездах лучше самой сообщать, а то не поверит.

- Зачем?!,

- Затем, бестолковая, что это в твоих интересах! Ему сейчас даже легче будет, если тебя не будет рядом. Спокойнее, то есть. Скажем так, он не будет волноваться за твою безопасность…. Так, однако же, мы не закончили. Почему Литровский решил оказать помощь Промокашке и отмазать его от камчатских авторитетов?

- Не знаю! – Люся испуганно покосилась на пузырек с серной кислотой. – Промокашка был нужен Литровскому для чего-то. Они с мамашей этой, Ириной Ильиничной для чего-то нужны ему оба. Они что-то знают.

- И что же?

- Не знаю! Ну ей-Богу не знаю я! Что-то для этой фармацевтической фабрики. И что-то для проекта с детьми… Ну, для усыновления за границу. У них все это как-то связано.

- Связано?

- Да!, - раздраженно ответила Люьска. – Только я подробности не знаю! Это все как-то вместе идет!

- И поэтому ты пиаришь проект льготных условий размещения наших сирот за границей?

- Да! Ну и что в этом плохого? Речь ведь идет в основном о больных детях. Кому нужны наши больные дети? Их никто не берет. Здоровых-то и в наши семьи и то трудно не устроить… Я ведь не просто так статьи пишу, я ведь с людьми разговариваю. Из отдела опеки… У нас приемные семьи стараются брать только здоровых. А таких очень мало. А если усыновить – так вообще хотят идеальных, и чтоб здоровые были, и чтоб красивые, и чтобы порода нормальная… А где в нашей спившейся России таких найдешь?

Люська разошлась не на шутку. Но, безусловно, она была абсолютно права. Анна и сама знала об этом. Иностранцы спокойно усыновляли детей с тяжелыми врожденными патологиями. У них это даже считается почетным – взять тяжело больного никому не нужного ребенка, вылечить его, дать ему образование и подвести к полноценной жизни… Да, все это было так! Но не стал бы участвовать в этом Боря Литровский, если бы у него не было прямой выгоды. А что за выгода, Анна понять не могла.

- Ты вот что, Людмила, - сказала она, начиная потихонечку разматывать скотч, которым скрутила ноги девушки. – Вызывай сейчас такси, я отвезу тебя в деревню к матери. И сиди там как мышь! Поняла?

- Почему это я должны сидеть в деревне?

- Да потому что в твоих и только в твоих интересах скрыть, что я была у тебя и ты мне столько всего выболтала! Ты думаешь, твоему Борику понравится, что я тут тебе на руки наручники одела и ноги скотчем завязала?

Люся опешила:

- Как?! Я-то в чем виновата? Ты же все силой сделала! – от возмущения Люська даже перешла на «ты».

- Понятно, что силой. Серной кислоты все боятся. Но не вздумай сказать своему Борику об этом! Он ни за что не поверит, что твой страх перед серной кислотой оказался сильнее, чем страх перед ним… Или, скажем, больше, чем любовь к нему!

Люська поразмышляля.

- А ты намерена дать ему прослушать запись?

- Если ты не выполнишь мои условия, то конечно! - Анна продолжала разматывать скотч. – И вообще, дорогуша, скажи-ка ты мне, какой же такой из Промакашки гомик, если он был твоим любовником?

Люська пошленько хихикнула:

- А я тогда не знала, что он гомик. Он ведь такой хорошенький! Самый хорошенький из всех, кто был у меня последнее время… Ой! – Люська зажала ладонью свой прелестный ротик.

И правильно сделала. Запись на диктофон ведь все-таки велась, и если Боря Литровский эту запись послушает и поймет, что из всех Люськиных любовников «рыбацкого периода» он далеко не самый хорошенький, а предпочтение отдано гомику –Промокашке, то Люське явно несдобровать.

Анна передохнула, допила из Люськиной чашки воду и спокойно заговорила с девушкой.

- Вот что, дорогуша. Запомни одно: ты мне дорогу не переходила, ты мне не враг, соответственно, я тебе тоже. Единственная моя цель – спасти себя и свою семью. Ты понимаешь, что если меня посадят, то моему сыну будет очень плохо .И я делаю сейчас все для того, чтобы ему не было плохо. Если бы я точно знала, что все, что со мной проделали, было простое «пугалово», что меня не отправят в СИЗО на два месяца и что пусть даже меня потом отсудят условно – мне, клянусь, на это было бы абсолютно наплевать. Я судимости условной совершенно не боюсь. Я ведь на муниципальную или там на госслужбу не собираюсь… А на мою профессиональную деятельность это никак не повлияет… Так вот. Если бы я была абсолютно уверена, что меня просто пугают и воспитывают, я не убежала бы из ИВС и не была бы сейчас здесь. Но все дело как раз в том, что я уверена: против меня затеяли чудовищную провокацию. Литровский подключил всех: главного мента города, этого урода-алкоголика Баранова, прокурора Мишу Толина, и даже председателя суда…. Все они почему-то считают, что если на какое-то время сумеют избавиться от меня, то им станет легче жить.. И все делается на деньги твоего Бори. Но я еще раз тебе повторяю: ты мне дорогу не переходила, я тебе – тоже. И ни капельки зла я на тебя не держу. Именно поэтому я предлагаю тебе защиту. Сейчас мы с тобой на такси действительно поедем в твою деревню. Матери скажи что угодно, лишь бы она подыгрывала тебе, что болеет. Ну, например, скажи, что поссорилась с Литровским, хочешь, чтобы он поскучал. Фантазируй, как можешь. Но главное – если Боря вдруг нагрянет, не проговорись и даже намека не подай! Я лично не уверена, что он захочет оставить тебя в живых после того, что ты тут мне наговорила..

У Люськи глаза сделались круглыми от ужаса.

- Да, да, дорогуша! Я понимаю, что весьма трудно сообразить сразу, что страшнее: серная кислота или Боря Литровский. Поэтому ты позволила лишнее. Но у меня не было другого выхода. И потому я несу за тебя определенную ответственность и пытаюсь обеспечить тебе защиту. Сиди у матери. Успокоишься через несколько дней. Тебе будет легче разговаривать как ни в чем ни бывало с Борей. А потом, когда я все закончу, я тебе помогу. Я отправлю тебя в Москву к своим друзьям. Выберешь сама, где тебе было бы комфортнее работать. Я договорюсь. Ты не глупая девочка, и способности у тебя есть. Сначала, конечно, примой, как ты тут у Бори привыкла, не будешь. Но со временем станешь. Поступишь на факультет журналистики, на заочное или вечернее. И скоро станешь нормальной хорошо оплачиваемой журналисткой. Ты красивая, молодая встретишь еще человека, который будет тебя любить и уважать, а не считать своей собственностью, как твой Литровский… Поверь мне, тебя ожидает хорошая, интересная и через какое-то время вполне обеспеченная жизнь! Ты даже сможешь стать известной… Но лучше бы тебе молчать об этом. Не дай Бог, кому взболтнешь! Есть известная поговорка: знает один – знает один, знают два – знают двадцать два. Все твои подружки, бьюсь об заклад, тебе завидуют, полагая, что Боря Литровский – сущий ангел, а деньги – это главное счастье. Поэтому если ты кому сболтнешь – они продадут тебя в два счета. И я не дам за твою жизнь ломаного гроша.

Анна окончательно размотала ноги Люськи, потом тщательно протерла все места, где могла оставить хоть какие-то следы, и велела Люське вызвать со своего сотового такси. Люська подчинилась и вызвала, довольно-таки мастерски удерживая телефон в скованных наручниками руках.. Анна помогла ей собраться, велела проверить, не будет ли видно каких-то следов или хотя бы признаков пребывания в квартире чужого человека, если Литровский что-то заподозрит. Людмила все сделала тщательно и основательно. Похоже, предложение променять Литровского на столичную жизнь на нее подействовало. И потом, она действительно боялась: под угрозой расправы серной кислотой она слишком много рассказала о Литровском. Конечно, ничего криминального в ее рассказах не было, тут еще работать и работать с информацией. Но Литровский, прослушав разговор, прекрасно понял бы, что его возлюбленная легко и просто направила его злейшего врага по правильному следу. И это могло Люське стоить жизни.

Анна сняла с Люськи наручники только перед выходов из квартиры, после того как диспетчер такси уже позвонил и сказал, что такси стоит у подъезда. Крепко держа Люську за руку, Анна вышла вместе с ней и села в такси. Она излучала лучезарную улыбку. Люська хоть и была напряжена, но , похоже, уже начинала всерьез воспринимать все, что сказала ей Анна, и приходить к выводу, что выгоднее выполнить Аннины требования, чем поведать Литровскому о том, как ее развели как лохушку с серной кислотой… Впрочем, кто знает, не такой уж безобидной представляется эта Анаконда, если учесть, что сумела сбежать из тюрьмы, обведя вокруг пальца и подставив если не под трибунал то по крайней мере под увольнение целую смену охранников ИВС,

Через полчаса такси высадило Люську в Пищалкино, где Анна тепло попрощалась с ней, наконец отпустив ее руку, которую она на всякий случай нежно сжимала всю дорогу. «Ну и железная же у этой Анаконды хватка! – подумала Люська, потирая сдавленное запястье, - не зря она получила такое прозвище» Тем не менее, у нее хватило хитрости нежно улыбнуться Анне как лучшей подруге напоследок.

- Что, подругу проводили на дачу? – поинтересовался молодой таксист, которому яркая Люська явно понравилась

- Не совсем на дачу, - улыбнулась Анна таксисту, старясь запомниться ему яркой брюнеткой с уложенной стрижкой каре. – Мама у нее приболела, она здесь живет. А Людмила живет в городе, у нее там престижная работа… Ну а меня везите обратно, мне в центр Рыбацкого надо!

Анна вышла в центре города, расплатилась с водителем и пошла пешком, выбирая безлюдные улочки и парковые зоны, к бывшему НИИ «ГЮИС». Она не знала, зачем ей туда нужно, но интуитивно чувствовала, что тайна за семью печатями кроется именно там…. Дорога заняла около часа. За это время она сумела привести мысли в порядок. Бывшее здание «ГЮИСа» вряд ли само по себе представляет какую-то ценность. Стены и стены. А вот куда делась документация о секретных разработках – это уже вопрос, как говорится, не праздный! Много лет назад, в знаменитые разрушительные 1990-е годы говорили, что ее всю отправили в Москву, в какое-то министерство, которое курировало направление промышленного шпионажа.

Все это мало интересовало простой народ, их тревожило другое: грядущая потеря работы. НИИ закрывались по всей стране, выкидывая на улицу тысячи безработных, среди которых далеко не все, как почему-то было принято судачить обывателям бывшего Советского Союза, были бездельники и резонеры-диссиденты. Было много специалистов, которые действительно всю жизнь трудились над тонкостями секретной военной промышленности. А еще были ученые, которые безработицы не боялись, ибо могли спокойно со своими знаниями и талантами уехать за границу и получать там зарплату раз в десять выше, чем здесь. Но не уехали. Как ни смешно для некоторых это звучит, но именно из-за патриотических соображений. И именно эти ученые до слез жалели могущественные секретные разработки бывшего Советского Союза. Куда они делись из этого НИИ «ГЮИС»? Наверняка ведь государство позаботилось об их сохранении. Не оставило же пылиться в шкафах и лабораториях выставленного на продажу института?

А если оставило? А если те, кто уходили отсюда, прихватили все с собой? Ведь это наверняка стоило огромных денег… А если они уже продали давным-давно это какому-нибудь Джохару Дудаеву или, что еще хуже, Саддаму Хусейну? У Анны от этих мыслей мурашки побежали по коже… Но вот он, этот знаменитый когда-то НИИ «ГЮИС», вот его светло-серый бетонный забор, уже весьма обветшалый, с вывалившимися кусками бетона. ... За этими обваливающимися стенами находится тайна.

Анна решила войти через главный вход. Быстро оглядела ворота, будку с охранником, забор – нет, вроде камер видеонаблюдения не видать. Да и кому они здесь нужны? Здания бывшего НИИ давным-давно распроданы по частям. Самые дальнее здание занимает типография, Анна это давно знает, она даже знакома с ее владельцем, помогала составлять и заказывала у него брошюры начинающим рыбацким поэтам. У самого входа расположилась куриная коптильня: это и по запаху чувствуется. Свежих кур привозят сюда с ближайшей бройлерной птицефабрики, коптят и развозят по торговым точкам…. Еще сюда недавно въехало кондитерское производство знаменитого Рыбацкого кондитера, которого Анна еще со школы знала как Толяна. Толян делами почти не занимался, уходил периодически в запои вместе с дочкой, а все производством вела его супруга Елена, женщина очень хорошая, энергичная и старательная. Свою пьющую дочку они, в конце концов, выдали замуж за кого-то тихого бессловесного спортсмена, а родившихся милашек-близнецов Елена в период запоя дочки забирала к себе…Эту историю знал весь город, все жалели Елену, ругали ее запойных дочку и мужа, а торты и пирожные покупали с удовольствием: они и стоили не так уж дорого, и действительно были очень вкусными. Вход в свой кондитерский цех они сделали отдельным, бывший контрольно-пропускной пункт НИИ их не касался.

На КПП скучали двое охранников. Один лет пятидесяти, другой лет двадцати: видно, парнишка, перекантовывающийся здесь после армии в ожидании какой-нибудь работенки получше. Анна прикинула: двадцатилетнему скучно, он кроссворды разгадывает, на нее даже не взглянул. А вот пятидесятилетний посмотрел на посетительницу с любопытством, так что она явно имеет шанс ему понравиться.

- Здравствуйте! - Анна с лучезарнейшей улыбкой смело распахнула стеклянные двери бывшего НИИ и двинулась к турникету.

Так и есть: пятидесятилетний, вместо того чтоб сонно поинтересоваться, кто она такая и что ей здесь нужно, шустро выскочил из своей будки с не менее лучезарной улыбкой.

- Чем могу служить? – шутливо спросил он, и Анна с облегчением вздохнула: разговор может действительно получиться долгим и обстоятельным.

- Да я вот, - она изобразила в голосе и на лице некоторую неуверенность, - слышала тут, что у вас будет новый фармацевтический завод. – Говорили, что вот-вот будет проходить набор работников … Вот я пришла…

- Садитесь, пожалуйста! – пятидесятилетний охранник усадил ее в одно из двух потрепанных кресел, оставшихся около стеклянного входа еще, наверное, с советских времен. Из многочисленных разрывов обивки кресел торчала во все стороны вполне советская качественная вата.

Анна села с удовольствием. Ее ярко-красный костюм и черное каре явно произвели на охранника впечатление. Анна прикинула: скорее всего, не из бывших военных и ментов, выправки нет, и глаза поумнее, наверное, здешний работник, который за неимением другой работы пристроился в охране.

- Ну, я села! – Она немного вызывающе улыбнулась. – И из этого могу сделать вывод, что работа для меня у вас действительно есть и что Вы расположены поговорить о ней со мной. Так ведь? Вы ведь наверное начальник отдела кадров?

Молодой поднял голову и заулыбался, а пятидесятилетний приосанился и кокетливо поинтересовался:

- А почему Вы решили что я – начальник отдела кадров?

- Ну, как «почему»? – Анна пожала плечами. – Внешность у вас такая…интеллигентная, возраст подходящий, манеры хорошие. Не охранник же Вы!

- В том-то и дело, что охранник, - пятидесятилетний немного обреченно вздохнул. – А был действительно на руководящей работе. Начальником отдела этого НИИ был. Потом сокращения начались. Предприятие продали, поделили, видите, у нас тут сплошное пищевое производство.

- Вижу! И очень сочувствую. Я сама подобное пережила, - Анна незаметно перешла на мягкий украинский акцент. – Я сама с Украины. Закончила Днепропетровский химико-технологический, работала в НИИ. И вот после этой проклятой Беловежской Пущи пришлось бежать с родной Украины. У вас в России тут был не сахар, но у нас – просто беда. Все же как-то устроилась в Рыбацком, у меня здесь родственники. Но все же хочется работать по специальности. Услышала вот про фармацевтический завод… Ну так что, правда это, или я зря пришла?

Пятидесятилетний присел рядышком.

- Да, правда, фармацевтическое производство открывается. Я и сам тут сижу в охране, так сказать, пережидаю, чтобы тоже устроиться на этот завод.

- А что это будет за завод?

- Ну, пока только будет производить всякие там лекарственные травы, народные средства, биодобавки и прочую дребедень, которую народ очень любит. На подходе – лицензия на детское питание. А уж потом, в перспективе, будут делать и настоящие лекарства…. Я вот только думаю: какой в этом смысл? Разве сможет какой-то мелкий провинциальный заводишко конкурировать с акулами российской фармации? Одна Иркутская фармация чего стоит! А сколько их еще по России? А импорт? Да мы же сгинем через несколько месяцев!

- Ну, ничего, пока хотя бы работа будет. А потом могут и продать какому-нибудь фармацевтическому концерну – тоже ведь на улицу не выгонят. Иногда производства хозяева для того и открывают, чтобы потом продать. Открыть – одни деньги, а продать – это уж совсем другие! Так что мало ли какие задумки у хозяина… Кстати, кто хозяин-то? – Анна вопрос задала совершенно невинным голосом.

- К-а-а-к??!! ВЫ разве не знаете?! – пятидесятилетний даже привстал из своего советского кресла от удивления.

А молодой, Анна заметила краем глаза, опять оторвался от кроссворда и вытаращил на нее глаза.

- Откуда же мне знать? – недоумевая пожала она плечами. – Я же вам говорю: с Украины я приехала. Работала где не попадя, а в городские дела вашего Рыбацкого не вникала. Мне главное было выжить!

Пятидесятилетний приосанился и со значением принялся знакомить «украинскую гостью» с местной политической обстановкой. Он рассказал все, что Анна знала и без него, и лучше, чем он, но что поделаешь – приходилось слушать! И про то, как торговал паленой водкой и девочками в 1990-е годы местный предприниматель Боря Литровский, и как он разбогател на этом, и как он открыл винно-водочную фирму «Гермес», и как на широкую ногу поставил сутенерский бизнес, и как потом стал депутатом, и подружился с мэром Рыбацкого, и они теперь вместе ворочают тут делами… В общем, было в его рассказе все так, как обычно препарирует правду народная молва. Почти все правильно, только с большой долей ненависти и страха. В России почему-то до сих пор считают, что олигарх, если он съякшался с властью, может абсолютно все!...

- Как хоть Вас зовут? – Анна решила смягчить обстановку.

- Николай. А Вас?

- Меня Оксана. А отчество Ваше как?

- Ну, уж я не так стар, - закокетничал Николай, - чтобы по отчеству меня называть.

- Да я ведь вовсе не из-за старости, - тоже закокетничала Анна-Оксана. – Просто Вы в таком важном институте такой важный пост занимали… Неудобно как-то…

Сказала – и попала в самую точку! Николай, занимавший когда-то пост начальника отдела, начал историческую и одновременно научную речь:

- Да, Оксаночка, это все очень печально: развал Советского Союза, гибель промышленности и, что самое страшное, гибель величайшей военно-промышленной науки! Миша Горбачев, а потом Боря Ельцин сделали все, чтобы нашей великой державы перестали бояться. Наш военно-промышленный комплекс был уничтожен в кратчайшие сроки. Мы еще что-то сохранили и как-то выжили, просто потому что богатая страна, а ваша бедная Украина стала нищать еще стремительнее.

- Да вот, - подхватила Анна-Оксана, - я с красным дипломом закончила Днепропетровский химико-технологический институт, а вот никому оказалась не нужна!

- Вот-вот, и я про то же. Теперь у нас тут тортики делают, кур коптят, книжки да картинки печатают.. Все продали по частям, по цехам! Слава губернатору, он долго боролся за то, чтобы сначала сохранить, а потом законсервировать лабораторию – самую главную. Сначала добивался из Министерства кое-каких заказов, чтобы сохранить человеческий и промышленный потенциал. Потом, когда заказы поступать перестали, боролся за то, чтобы сохранилась целостность лаборатории. Дело в том, уж я открою Вам небольшую государственную тайну, что лаборатория эта – не просто несколько комнат. Там целый подземный лабиринт, попасть в который даже тогда мог далеко не каждый – так все было засекречено. Ее так и называли - Главная Лаборатория, и во всех документах писали оба слова с большой буквы. И только в 1999 году Главную Лабораторию решили все-таки закрыть. Целый год закрывали. Губернатор привозил сюда чиновников из Министерства, документы, компьютеры, диски – все тщательно инвентаризировали, упаковывали, зашифровывали, опечатывали и увозили в Москву… Я принимал в этом самое непосредственное участие.

- Вы руководили процессом?

- Нет. Процессом руководила Ирина Ильинична Кириллова, она была начальником той самой Главной Лаборатории. Та еще штучка! Ее все боялись, даже директор НИИ.

- А где она сейчас?

- Наш нынешний хозяин господин Литровский взял ее в свою винно-водочную фирму «Гермес», она там у него заместителем. Практически сразу как сдала дела чиновникам из Министерства, так сразу к нему устроилась. А теперь она будет на днях назначена директором нашей фармацевтической фабрики. И если Вы, Оксаночка, хотите к нам устроиться, то именно с ней Вам предстоит собеседование…

- Я готова! А когда и как?

- А вот мы сейчас ей позвоним. Мы как раз с ней говорили на днях, что мало будет собрать старую гвардию, надо молодых искать. Да и старой-то осталось полтора землекопа. Она даже собиралась в газете и по телевидению объявления о приеме на работу давать… А тут такое везение! Вадик, дай-ка мне телефон!

Молодой охранник вынес из будки трубку радиотелефона, который был у них, видимо, служебным. Николай набрал номер. Ждать долго не пришлось.

- Алло! Ирина Ильинична! Добрый день, это Николай…. Да, на смене сегодня… Тут девушка пришла, вернее, женщина молодая, она узнала, что у нас предприятие открывается и хочет устроиться к нам на работу… По образованию кто? Химик-технолог. Закончила? На Украине училась, закончила Днепропетровский, кажется, химико-технологический называется.. Да Вы сами сможете с ней сейчас по телефону переговорить… Некогда?

Несколько минут охранник Николай слушал молча, а Анна переводила дух: ведь чуть не попалась! Если бы ей сейчас предстоял, что называется, с пылу – с жару разговор с Промокашкиной мамашей, то она однозначно села бы в лужу. А ну как эта новоявленная директриса нового завода Бори Литровского начала бы задавать ей вопросы по специальности, что да как, где работала и кем, и, вообще, что такое химия-технология?.. Ох и несладко пришлось бы жительнице Украины с наспех придуманным украинским именем Оксана и наспех вспомянутым Днепропетровским химико-технологическим институтом. Хорошо, вспомнила, что брат ее украинской университетской подруги Ленки Отапенко учился в этом Днепропетровском химико-технологическом… Впрочем, можно было включить дурака, говорить о том, где и сколько она проработала в России и, вообще, сослаться на какие-нибудь секреты какого-нибудь такого же НИИ, которые лучше не обсуждать по телефону вообще, но это было бы все равно не так просто. Но, слава Богу, все обошлось, и в очередной раз врать и выкручиваться не пришлось. Господь милостив! Анна врать вообще не любила, ей это давалось с огромным трудом..

Анна незаметно включила диктофон в нагрудном кармане. «Пора, - решила она, - записывать, тут может быть много интересного». Отключившись от Ирины Ильиничны охранник – бывший завотделом Николай с самым что ни на есть серьезным видом сообщил Анне:

- Ирина Ильинична очень обрадовалась. Ей как раз, как она сказала, нужна свежая кровь – да, буквально так и выразилась, именно свежая кровь. То есть, новые кадры. Сейчас она в областном центре, усиленно занимается оргработой, получением разных там лицензий да техусловий. А завтра у нее тут мастера придут – ремонт ведь уже у нас начат! Фирма работает. Только Ирина Ильинична не особо этим нынешним фирмам доверяет, завтра сама будет здесь целый день заниматься с подрядчиками. Ну и заодно музей делать… Она, как минутка свободная, сразу в музей бежит – это у нее хобби!

- Музей? – Анна неподдельно удивилась. – Разве здесь еще есть какой-то музей? В этих развалинах? В этом распроданном по частям здании?

- Да! – с огромной гордостью ответил Николай, и снова очень преобразился. – У нас в НИИ «ГЮИС» музей был всегда! Замечательный был музей! Конечно, все было засекречено, отдела и цеха назывались просто № 1, № 2, № 40 и так далее. Но люди были здесь очень интересные. И мы делали большие фотовыставки. И демонстрировали кое-какие изделия, какие можно было показывать. Ведь цех ширпотреба у нас тоже был. Помните, как-то еще при Брежневе, когда вдруг заговорили, что у нас ничего не делают для простого человека, все советские предприятия обязали срочно открыть цеха по производству чего-нибудь такого народного, под названием ширпотреб. Так вот, мы делали светильники. Люстры с совершенно дурацкими висюльками. А, впрочем, почему дурацкими? Этот нам сейчас так кажется, когда кругом изобилие всяких корейских и китайских люстр и светильников, да грош им цена! А наши люстры с этими дурацкими висюльками могли висеть хоть целую вечность – ничегошеньки с ними не делалось! И красиво было, когда они при порыве ветерка через форточки ласково так позвякивали... А если лампочек туда вставляли много, то висюльки преломляли их свет, и вся комната как будто искрилась.. Помните такое?

- Да, помню, - бодро отреагировала Оксана на ностальгические воспоминания бывшего заведующего отделом. – У нас на Украине тоже были такие люстры… Но Вы мне что-то говорили про музей? Он, что, действительно существует до сих пор?

- Да! Как только Литровсикй купил помещение бывшей Главной Лаборатории и объявил о том, что будет здесь открывать производство лекарственных трав и разных там витаминных напитков и добавок, Ирина Ильинична первым делом взялась за музей. Часть архива она сохранила сама, часть разобрали сотрудники, часть унес домой последний директор музея, старенький еврей, он уже умер, но дети сохранили и передали нам все экспонаты. Литровский даже объявил, что будет платить за особо ценные экспонаты, и действительно платил. Так вот музей заново и собрался. И там открыта уже новая экспозиция – так сказать возрождение Главной Лаборатории, становление на ее базе нового фармацевтического производства.

- Прямо-таки целая экспозиция? – подивилась Анна. – Из чего же она состоит, если самого производства еще нет?

- Ну, не экспозиция, конечно, стенд пока еще только с фотографиями. Как боролся господин Литровский за то, чтобы все-таки выкупить это помещение, как шла переписка с разными там органами власти, с прокуратурой в том числе, ведь никто не имеет право тормозить продажу объектов недвижимости, если собственник этого пожелает. А собственник – муниципалитет. А губернатор пытался тормозить, он очень жалел этот НИИ. Вот на него прокурор области и наехал. Литровский как депутат везде писал, вот своего и добился.

- А посмотреть-то этот музей можно? Вдруг на самом деле посчастливиться здесь работать, буду хоть знать что-то о славном прошлом НИИ. Кстати, почему этот ваш НИИ так загадочно назывался – НИИ «ГЮИС»?

- Мы и сами тогда удивлялись, когда работали. Это аббревиатура. Расшифровывали ее так: научно-исследовательский институт «Государственные юридические исследования систем». Но что все это значит – мало кто понимал. Тогда ведь все было зашифровано черт знает как!.. Так значит, посмотреть хотите? С удовольствием! Вадик, дай ключи, они с краю на стенде висят!

Вадик опять оторвался от кроссворда и протянул старшему товарищу ключи.

- Мы недолго, ты, если что, скажи, что я сейчас по распоряжению Ирины Ильиничны работаю с кадрами, - в горделивыми нотками в голосе распорядился Николай и повел Анну по какой-то лестнице наверх. Видимо, здесь, как на всех предприятиях бывшего Советского Союза, располагалось заводоуправление, а в одной из комнат заводоуправления – музей.

Музей и в самом деле оказался на редкость интересным. Видно было, что экспонаты, фотографии и альбомы люди – работники этого предприятия – хранили все с любовью и с радостью отдали обратно, когда узнали, что музей возрождается. Наверное, они отдали бы и без денег. Но Литровский зачем-то решил платить за это деньги. «Скорее всего, - подумала Анна, - он хочет сразу расположить к себе людей»

Николай виртуозно преобразился в экскурсовода, взял старинную длинную деревянную указку и начал историческое повествование. Оказывается, этот НИИ с непонятной аббревиатурой «ГЮИС» был создан сразу после Великой Отечественной войны. И должен он был заниматься двумя важными секретными вещами. Первое: промышленным шпионажем. Это когда вражеские страны делали что-то из новой военной техники лучше нас, нужно было это добыть и изучить. Секретные изделия воровали или покупали, привозили сюда, разбирали на части и кумекали, как это все сделать лучше для своей страны. Но было еще и второе направление, которым как раз и занималась Главная Лаборатория – попытка создания так называемого биологического оружия.

Оказывается, после второй мировой войны в Советском Союзе сложился самый мощный в мире секретный военно-биологический научно-производственный архипелаг, который включал около 40 учреждений - институтов и заводов. В их число входил НИИ «ГЮИС». Какое конкретно биологическое оружие изобретали здесь, экскурсовод-охранник Николай не знал. Так он, по крайне мере, сказал. Ведь если бы и знал, то уж всяко не стал бы сейчас рассказывать этой случайно гостье, изъявившей желание работать на новом фармацевтическом производстве. Тем не менее, Николай сообщил, что к концу эпохи Михаила Горбачева все было готово к ведению тотальной наступательной биологической войны. Разумеется, системе биологической войны официально приписывались лишь оборонительные цели, то есть нацеленность на создание исключительно средств защиты от биологического оружия. Но в это мало кто верил и, скорее всего, это было неправдой.

На самом деле оборонительными задачами занимались специалисты организаций - так называемых противочумных гражданских институтов Министерства здравоохранения СССР.

Военные биологи всех стран заверяют, что отличить наступательные работы по биологическому оружию от оборонительных невозможно. Принципом советской военно-биологической доктрины было создание многочисленных новых боевых штаммов патогенов, которые еще не были известны "вероятному противнику". Соответственно, против них на тот момент не было противоядий - ни вакцин, ни антибиотиков. Этот принцип нельзя считать оборонительным, это был мощный толчок гонке военно-биологического оружия.

С разговорами об оборонительном и наступательном биологическом оружии покончил Борис.Ельцин. Он же покончил с НИИ «ГЮИС». В самом начале своего правления Ельцин не только подтвердил приверженность новой России принципам Конвенции о запрещении биологического оружия, но и прямо запретил ее нарушать, заодно провозгласив в этом трудном вопросе принципы открытости и доверия .

Так проблема советского биологического оружия вышла, наконец, из сферы государственной тайны и стала предметом знания всего общества. К сожалению, государственная бюрократия новой России не поторопилась к обществу с рассказами о постыдном прошлом. И это чрезвычайно опасно. И не только потому, что, как говорится в старинной французской поговорке, кто забыл сове прошлое, тот проживет его заново. А потому еще, что таинственное исчезновение этих секретных институтов и лабораторий вовсе не означает, что они стерты с лица земли. Вот если бы народу четко показывали бы и указывали, что вот там-то и таким-то образом уничтожены такие-то разработки, то было бы совсем другое дело. А так – исчезли с лица земли только институты да лаборатории, а идеи-то исчезли ли?

Все это патетично, как талантливый и весьма опытный экскурсовод, изложил Анне Николай-охранник, он же - бывший начальник отдела. Он показывал ей указкой фотографии, где группы людей колдовали над какими-то схемами, колбами и пробирками. Анну все это взволновало. Она все явственнее ощущала, что подошла совсем близко к разгадке той ужасной тайны, из-за которой ее так хотят устранить…

- Но это еще не все, моя дорогая украинская гостья! – Прищурившись, Николай перешел к другой стеклянной витрине и другому стенду. – Страшного биологического оружия из стен этого института не вышло – в этом я могу вам поклясться! Так что совесть наших сотрудников совершенно чиста. Какие-то разработки были, но их очень быстро свернули еще до прихода Горбачева.. Материалы в довольно-таки сыром виде отправили в Москву. И я никогда о них больше не слышал. Да и вообще применение биологического оружия во второй мировой войне было скорее эпизодическим.

А вот в 70-е – 80-е годы мы занимались именно промышленным шпионажем. Боже, какие чудеса техники попадали к нам! Сколько их усовершенствовали наши ученые и инженеры! Мы, скажу я Вам, дорогая Оксаночка, действительно великая нация! Мы можем создавать все! Если бы не тупость нашей руководящей системы, если бы не эта дурацкая уравниловка в зарплате с небольшой разницей в премиях, иначе говоря, практически полное отсутствие материальной заинтересованности в результатах своего труда, мы давно бы и догнали, и перегнали бы и Америку, и Японию! Но наше правительство ценило ученых в таких вот НИИ весьма слабо. Может, у кого и была зарплата рублей по триста, так это у единиц, и, в общем-то, работа, которую такие ученые проводили, стоила раз в десять, а то и в сто дороже. Вот, например, Главная Лаборатория!

Они перешли к последним стенду и витрине. Он был посвящен этой таинственной Главной Лаборатории.

- Вот она, Ирина Ильинична! – Николай указал на фотографию совсем молодой женщины в белом халате и в белой шапочке, совсем как у медицинского работника. – Она одна из первых работниц лаборатории. Лаборатория открылась в середине 70-ых годов прошлого, разумеется, века. И она была в числе первых выпускников химфака МГУ, которых направили сюда. Взгляните, она на фотографии совсем молодая девушка, вчерашняя студентка. И с ней такие же ее однокурсники и однокурсницы. И уже через несколько лет она стала начальником сектора Главной Лаборатории, потом заместителем начальника Лаборатории, а потом, уже, можно сказать, к концу той великой эпохи – начальником лаборатории. Она и возглавляла консервацию этой лаборатории..

- Но, скажите, Николай, что же все-таки делали в этой лаборатории? Почему именно она была так важна? И что даже сам губернатор беспокоился о ней, и приезжали чиновники из Министерства какого-то там. Вы знаете что-нибудь об этом?

- Да, немного. Работу этой лаборатории курировало Министерство обороны. Это была их вотчина. От старожил я слышал такую легенду, правда, за правдивость ее не ручаюсь, но расскажу. В Кирове был создан секретный институт, который наряду с биологическим оружием разрабатывал некие препараты для солдат, так называемое «лекарство против страха». Сейчас ведь не для кого не секрет, что солдатам перед боем дают таблетки, которые уменьшают чувство страха. В Великую Отечественную давали сто, кажется, граммов водки. А потом решили изобрести такие таблетки. Это в своем роде гуманно: согласитесь, тяжело отправлять в бой солдатика, особенно новобранца, если он панически боится смерти. Вот и стали такие препараты изобретать. К Кировскому институту присоединили другие. Говорят, решение о создание «бесстрашных таблеток» принял лично товарищ Сталин еще в 1946 году. В Свердловске, то бишь в Екатеринбурге, был создан второй военно-биологический институт. И этот шаг был прямым результатом анализа японского биологического оружия и созданного им «лекарства против страха». У наших военных биологов уже имелась захваченная во время боевых действий в Манчжурии техническая документация на комплекс производств биологического оружия и «лекарства против страха».. Так вот и появился военный институт Свердловск-19, специализировавшийся в основном на биологическом оружии на основе бактерий А еще – на таблетках, уничтожающих чувство страха. Но дело в том, что японские таблетки, как выяснилось, были изготовлены в основном из самых обыкновенных наркотиков. Разумеется, советское правительство не могло пойти по этому пути. Ведь за несколько дней любой войны все советские солдаты просто-напросто превратились бы в наркоманов.

И вот перед советскими биологами поставили, казалось бы, невыполнимую задачу – изобрести такое лекарство от страха, чтобы оно не приводило к наркотическому привыканию. И если разработки биологич6ского оружия старались переводить за Урал, то институты и лаборатории по созданию «бесстрашного лекарства» решили все-таки сосредоточить поближе к Москве. В 1954 году в Загорске, то бишь в Сергиевом Посаде, был создан очередной секретный военно-биологический институт, который сосредоточился на создании оружия на основе вирусов и токсинов, а также на «лекарстве против страха». Исследования шли долго и не всегда успешно. Сами посудите, как можно заставить человека перестать бояться, если его не напоить или не дать ему наркотик? Это практически нереально. Первую такую лабораторию расположили именно в Сергиевом Посаде, рядом со знаменитой Троице-Сергиевой лаврой с весьма дальним прицелом. Была у биологов мысль, что, может быть, православные христиане владеют какими-то секретами бесстрашия. Ведь шли же они в пасть ко львам, в огонь и в воду без всякой боязни! Секретные агенты проникали в стены монастыря, становились монахами, изучали все это. Надеясь, наверное, что Иисус Христос оставил своим ученикам какой-то тайный рецепт снадобья для бесстрашия. Но, увы, они оказались горько разочарованы: пришлось убедиться, что только истинная вера дает бесстрашие и совершенно спокойное желание пойти на смерть за Христа. … Говорят, даже тайно изучали состав Святых Христовых Тайн, иначе говоря, Причастия, которым причащают православных. Говорят, там открылось много чудес, но все эти результаты находятся в таком режиме секретности, что никому из нас недоступны. Тем не менее многие из нашей Главной Лаборатории считали, что полученный в конце концов секрет бесстрашия как раз и был найден благодаря Святым Христовым Тайнам..

- Так он был все-таки найден? – Анна, слушавшая рассказ Николая как сказку, как древнюю красивую и страшную легенду и пребывая от услышанного в каком-то странном оцепенении, вдруг словно очнулась.

Николай вздрогнул, словно сам вышел из мистического оцепенения.

- Сам не знаю, я ведь не работал в Главной Лаборатории… Я ведь говорил Вам, что руководил отделом как раз по разработке бактериологического оружия…. Но вот коллеги говорили, что секрет они открыли-таки. Лет через двадцать после того как в Сергиевом Посаде был открыт такой институт и велись такие исследования, решили сделать им в помощь, а, может, как научно-исследовательскую альтернативу, в нашем НИИ некий филиал – эту самую Главную Лабораторию. И сделали. В середине 1970-ых. Я думаю, они торопились перед войной в Афганистане. Ведь послать к отморозкам-душманам, на чужую, насквозь пропитанную ненавистью, территорию русских солдат без такого лекарства было бы просто безумием. Они гибли бы там тысячами, миллионами. А ведь, что бы не говорили о нашей оккупации в Афганистане, по сравнению с другими войнами и оккупациями она прошла наиболее бескровно….

- Да, я тоже так считаю, - согласилась Анна. – Но все, что Вы мне рассказали, не только очень интересно, но как-то даже… страшновато.

- Я так и знал, что Вам будет страшно! – самодовольно изрек Николай. – А я ведь Вас предупреждал, что рассказываю вовсе не то, что мне доподлинно известно, а то, что слышал от других, и другие тоже от кого-то слышали. Никакой уверенности в том, что все это – чистая правда, у меня нет. Хотя, конечно, дыма без огня не бывает. А вот то, что в Главной Лаборатории под руководством Ирины Ильиничны работали над созданием «лекарства против страха» для российских солдат – это, я Вам скажу, чистая правда. И, насколько мне известно, такой препарат действительно был создан и успешно применялся в Афганистане.

- Вот это да!!! – Анна старалась как можно восхищеннее взирать и на своего экскурсовода, и на экспонаты, которые представляли собой в основном фотографии. – О, если бы Вы только знали, как я хочу работать здесь! Да еще под руководством такой великой женщины, как Ирина Ильинична!

- Охотно верю! Мы все сюда с удовольствием возвращаемся. А что касается Вас, Оксаночка, то Вы, насколько мне помнится, приглашены для собеседования с Ириной Ильиничной на послезавтра. Документ об образовании не забудьте захватить!

- Конечно, конечно! – и вдруг взгляд ее упал на последние фотографии последней витрины. - А это где Ирина Ильинична?

- А это уже фотографии, так сказать, сегодняшнего дня. Вот эти, - Николай дотронулся указкой до нескольких крупных цветных фото под стеклом, - уже, так сказать, новая история. Вот фотографии с аукциона. Видите, вот сын Ирины Ильиничны Василий, он юрист, тоже работает в фирме нашего нынешнего хозяина господина Литровского. Вот Ирина Ильинична, Василий, Литровский и его помощники осматривают только что приобретенное помещение. Вот Литровский торжественно дает Ирине Ильиничне ключи от только что врезанного нового замка в помещение. Ведь все было нараспашку, сплошная разруха… Вот схемы новых помещений, так они будут выглядеть после ремонта. А вот они все на даче у Литровского празднуют победу – покупку лаборатории и получение разрешения на открытие фармацевтического производства…

Анна много раз видела фотографии этого дома Литровского в селе Спасское километрах в тридцати от Рыбацкого. Там было очень красиво, село стояло на излучине реки, дом был большой, но сделан из простого белого кирпича, без всяких изысков. Литровский вообще изыски не особенно любил. А все тусовки, семейные, корпоративные, депутатские он проводил именно в Спасском. И все к нему с удовольствием ездили. А потом рассказывали и показывали фотографии. Даже в Интернет выкладывали. Даже в совете депутатов был стенд, где размещались фотографий с празднования какого-то государственного праздника у Литровского на даче. Правда, справедливости ради стоит сказать, что Люську в Спасское на праздники никогда не брали. А вот жена Литровского Нина часто ездила с ним на эти тусовки. И многие за это относились к Литровскому с уважением: все-таки жена, хотя формально и разведенная, есть жена, и публично демонстрировать на официальных церемониях любовницу неэтично, и он, честь ему и хвала, ведет себя правильно.

- А это где Ирина Ильинична?

Николай вгляделся, поморщился, напрягаясь. Ирина Ильинична в светлом летнем костюме с хорошо уложенной стрижкой и со связкой ключей в руке стояла около какого-то мощного сейфа, который, судя по фотографии, находился в углу помещения из красного кирпича. Рядом была другая фотография: Ирина Ильинична в том же костюме и с той же стрижкой, Литровский и Промокашка стояли на фоне стены дома из такого же красного кирпича. В стене дома, прямо над их головами – необычной формы окно, круглое, открытое круглой рамкой на улицу. А справа от группы на снимке, совсем рядом со стоящей с краю Ирной Ильиничной, шикарный куст плетистой розы нежного то ли белого, то ли бледно-розового цвета. Плетистая роза оплела специально вкопанную в землю дугу и смотрелась просто потрясающе! Обе фотографии были новые, цветные, сделаны на хорошей бумаге и, видимо с хорошего фотоаппарата

- Не знаю, где это они! – пожал наконец плечами Николай. – Эти две фотографии совсем недавно тут появись… Нет, не знаю, где это. Наверное, у кого-то на даче. Может, у самой Ирины Ильиничны. Хотя, насколько я помню, у нее дачи не было… Впрочем, может, уже и есть…

- А вон там, Николай, на самом первом стенде, человек стоит, мне только сейчас взбрело в голову, что он похож на Берию. Может, это Берия и есть? Подите, посмотрите, может, там написано?

Анна сама подивилась своей оперативной наглости. Николай покорно пошел, а она, пока он был спиной к ней, быстро открыла стеклянную витрину, схватила эти две фотографии и сунула их в свою сумку-планшетку. И сразу кинулась в тот угол, к предполагаемому «Берии». «Вот теперь ты еще и воровка!» - усела подумать она.

Николай рассеянно крутил головой, не видя никакого Берии на фотографиях..

- Ах, вижу, что я ошиблась, уважаемый Николай. Этот мужчина в очках мне показался похожим на Берию. И я подумала, что, может, сам Берия сюда приезжал… Теперь вижу, что ошиблась. Из того угла как-то так показалось.

- Да нет, это первый директор нашего НИИ, - улыбнулся Николай. – Ну, все ли Вам понравилось в нашем музее?

- Абсолютно все! – от чистого сердца изрекла Анна. – Особенно Ваши страшные рассказы о бактериологическом оружии!

- Не берите в голову. Может, оно так и было. А может, и вовсе не так…Ну так Вы придете послезавтра на встречу с Ириной Ильиничной?

- Обязательно!

- Только позвоните предварительно. Да, и дайте-ка мне Ваш телефончик, мало ли что, Ирина Ильинична не сможет, что же Вам зря-то гоняться.

- Чтобы с Вами еще раз увидеться, - улыбнулась Анна как можно более загадочно. – А свой номер я никак не могу запомнить, недавно поменяла – поклонники надоели! – Анна уже себя вовсю кляла за неуемное кокетство, за постоянное вранье и даже на сей раз воровство. – Да еще и дома забыла. Но Вы мне свой напишите, и служебный тоже, я Вам послезавтра с утра обязательно позвоню.

На том они и расстались.

Литровский приходил в бешенство все больше и больше. Вот уже целый день прошел, а ни следа этой проклятой Анаконды не видно. Как в воду канула! Баранов, конечно же, незамедлительно отправил в Москву своих лучших оперативников, чтобы они там по адресам, найденным в записной книжке журналистки, выпотрошили из ее столичных дружков-журналистов все, что можно. Пусть установят слежку за каждым домом, ведь поселилась же она у кого-то из них. Впрочем, это могло и ничего не дать – ее могли поселить куда угодно, на любую квартиру друзей, родственников и прочих, на дачу или даже в гостиницу под чужим именем… Но это не самое страшное. Литровский более-менее знал всего лишь нескольких рыбацких полицейских, которым он платил и потому взаимоотношения с ними были соответствующие… Так же как из всех журналистов Рыбацкого хорошо знал только одну свою продажную Люську, про которую еще задолго до него говорили, что она за пятьсот рублей любую статью напишет, да еще и, если ты мужик стоящий, переспит с тобой за эти же деньги. Если бы он знал других журналистов и других оперативников, хотя бы нескольких, то он, конечно же, не равнял бы всех журналистов по Люське, а ментов – по Баранову и его прихвостням, то скорее всего, не сделал бы такой роковой ошибки с Анакондой.

Литровский поразмышлял немного и решил позвонить Баранову. Хотя тот из каких-то соображений безопасности и просил звонить и приезжать только в крайних случаях, Литровскому было наплевать на его опасения. Ему было вообще наплевать на людей, которым он платил деньги за конкретную работу на него…

- Привет! Есть новости?

- Да почти никаких, - было слышно, что Баранов удрученно вздохнул.

- Почти – значит, все-таки кое-что есть? Я тогда сейчас приеду к тебе.

- Не стоит! – почти испуганно залепетал Баранов. – Ничего существенного, уверяю тебя! Совсем даже не стоит ехать! Я же сказал, что как только что-то будет, я позвоню тебе сам!

- Ладно, я тебя понял, ты не хочешь, чтобы я там у тебя светился. Тогда давай встретимся в другом месте. На выезде из Рыбацкого, как ехать ко мне на дачу, есть хорошее кафе. Там народу в это время почти не бывает, только проезжие дальнобойщики. Приезжай туда, у меня там хорошие знакомые, нам даже отдельный кабинет выделят.

Минут через двадцать они сидели в довольно уютном кабинете для так называемых VIP-персон в уютном придорожном кафе. Баранов был красный как рак и уже слегка навеселе. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: дело уже шло к вечеру, а начинал принимать «на грудь» начальник рыбацкой полиции с самого утра. Понемножечку… «Странно, почему меня это раньше так не раздражало, - почти что в гневе подумал Литровсикй. – Мне было даже удобно, что он пьет. Принес ему бутылочку, распили по рюмке, - вот и хорошо. Он остальное – в шкаф, а разговор сразу клеиться начинал… Но почему меня сейчас так раздражает его жирная красная рожа и запах перегара?! Боже, какое же он на самом деле убожество! И как это генерал областного УВД Петушинов умудрился его поставить начальником в Рыбацком. Это же совсем головы не иметь нужно!»

- Ну, говори, какие там новости из Москвы?

Баранов предварительно выпил водки, видимо, для храбрости, потом уже начал рассказывать:

- Новости неважные, Борис Иосифович, сразу тебе говорю. Нашли мои опера пока лишь нескольких человек. Нашли лучшую подругу Кондаратьевой, с которой они даже в общежитии в одной комнате жили, Инну Семеновну Северову. У нее крупный медиахолдинг. От разговора она не уклонилась и даже очень вежливо пригласила моих олеров к себе в офис. Но ничего хорошего из этого не вышло. Она, как я понял со слов оперов, просто поиздевалась над ними. Сказала, мол, надо сажать таких как ваш депутат Литровский да начальник вашей полиции Баранов. И вдогонку добавила, что как только история вся эта закончится, а закончится она, Северова не сомневается, в пользу Кондратьевой, так она во всех своих СМИ обязательно все это распишет. У нее и сейчас уже висит на сайте статья про то, как местные власти города Рыбацкого гнобят честную журналистку, и как эта храбрая журналистка умудрилась сбежать из тюрьмы…

- Вот как! Значит, зря ты туда отправил своих оперов? Значит, я зря плачу тебе такие деньги?

- Боря, они не всесильны! Что они, провинциальные оперативники, могут против столичных журналистов? Да журналюги если не захотят, то и разговаривать с нашими не станут! И потом, Кондратьева – это же их человек, они с ней учились, они ее знают, неужели же они будут ее сдавать? Наши пытались говорить о том, что она совершила страшное преступление – вымогательство крупной суммы денег, так только хуже стало! Они все как сговорились: «Десять тысяч – крупная сумма? Да вы-то сами сколько каждый день берете на лапу?» Заехали в журнал «Автопилот», в котором главным редактором один из ее лучших друзей, так он прямо сказал: «Я, конечно, не знаю, где сейчас скрывается Анна Кондратьева, но, клянусь, если бы знал, то не сказал бы все равно. И вообще, Вы сажаете в тюрьму за десять тысяч женщину, у которой маленький ребенок, а сколько каждому из вас заплатил ваш папа-олигарх за то, чтобы вы ее за эту десятку гнобили?» Так прямо и сказал, и чуть ли не выгнал. К знаменитому Аркадию Слонову даже не сунулись, только к Телецентру подъехали, и с вахты им разрешили позвонить. Со Слоновым не соединили, секретарь спросила, по какому делу, а потом передала слова Слонова: катитесь-ка вы, ребята, отсюда подобру-поздорову.

- Что, прямо так и передала секретарь?

- А ты думал! Это здесь мы с тобой цари и боги, это здесь ты кормишь свою Люсю Семенову и получаешь от нее то, что хочешь. Там ты для них что вошь платяная…

- Ну, ты, потише тут со своими сравнениями. Не забывай, что кормишься с моей руки!

- Да надоел ты мне, Боря, своими напоминаниями о кормлении. Чуть что: «Я плачу тебе деньги! Не забывай, что я плачу тебе деньги!» Деньги – это еще далеко не все. Мне ты платишь, я эти деньги отработал уже давно и с лихвой, когда почти каждый месяц твои фирмы от левой водки отмазывал. А в Москве я никто! Так же, как и ты. Понял? Ты не Абрамович, не Березовский, не Ходарковский и не Алекперов. Так что веди себя прилично! Я тебе помогаю, как могу. Не нравится – нанимай частных детективов и работай.!

- Ладно, не обижайся! – Литровский миролюбиво похлопал Баранова по жирному плечу и при этом заметил, что китель так трещит под его не в меру обрюзгшим телом, что вот-вот лопнет – Баранов толстел не по дням, а по часам. - Что-то нервы у меня сдают. Затеял дело – а вот все срывается. А я так не люблю.

- Да полно, Борис Иосифович! Ну сбежала эта проклятая Анаконда. – да и Бог с ней. Все равно она в бегах ничего не сможет сделать. Ты-то свое дело делай, не тормози. Чем быстрее начнешь, тем быстрее денежки потекут.

Литровский посмотрел на Баранова снисходительно, как на полного придурка. Тоже мне, тот еще советчик! Зря он его вообще посвятил в свое дело. Впрочем, ничего страшного, посвятил-то на какие-то полмилиметра. Всего-то и знает Баранов, что он собирается открыть производство лекарственных трав. ВСЕ об этом деле знают только трое: он сам, Промокашка и его мамаша Ирина Ильинична Кириллова. Вот стерва еще та! Когда он с ней познакомился, то сразу понял, что далеко не всегда верна поговорка: дети должны опережать своих родителей. Промокашке до своей мамаши было как до неба! Но поговорка о том, что яблочко от яблоньки недалеко падает, все же верна. Оба они – отъявленные негодяи, которые готовы зарабатывать деньги на чем угодно. Даже на смерти других людей…. Даже на смерти детей… Но это хорошо, что они отъявленные негодяи. Без отъявленных негодяев успешный бизнес в России не сделаешь..

- Слушай, а что говорят эти менты, которые должны опросить проводницу поезда, на котором уехала Кондратьева?

- Вроде по фотографии опознала ее проводница. Хотя, говорит, особенно не разглядывала, все пассажиры спали.

- А ты не зря надеешься только на своих ментов? Может, москвичам разошлешь ориентировки?

- Разослал уже. Только толку от этого мало. Если только она там как-то случайно попадется… Кондратьева не убийца ж серийная, не маньячка, они и напрягаться не будут. Мои-то менты как раз шустрее будут работать. Я самого Петина с Силаевым и Коробковым отправил. Уж они-то, сам знаешь, будут из кожи вон лезть. Ради…

- Ради моих денег!

- Ну вот, видишь, ты сам все лучше меня понимаешь!

- Понимаю… Теперь слушай меня внимательно, - Литровский пригнулся к Баранову почти вплотную. – Я тебе еще в прошлый раз намекал: надо сына ее найти. Они, похоже, успели его спрятать. И если мы его найдем, то она сама прибежит к нам.

- Да ты что! – Баранов даже вскочил. – Ты за кого меня принимаешь! Как я могу это сделать?! Да любой же опер, кому я дам такое задание, поймет, для чего это мне нужно, и информация уплывет. Никто у нас тут не решится на то, чтобы похитить ребенка и шантажировать этим журналистку! У нас все же провинция, мы люди маленькие. Думаешь, все мои подчиненные так уж и горят желанием поймать и посадить эту Анаконду? Ошибаешься! Я только недавно узнал, сколько у нее в моей полиции, оказывается, сторонников. Не дай Бог дойдет до областного руководства!

- Ты что, так уж боишься областного руководства? Хочешь сказать, что генерал Петушинов не на твоей стороне?

- В данном случае он не будет на моей стороне!

- Ха! - Литровский презрительно коротко рассмеялся. – Если бы он не был на твоей стороне, он не поставил бы тебя, законченного алкоголика и придурка, руководить полицией Рыбацкого! Неужели ты этого не понимаешь?

Баранов начал усиленно потеть. Это случалось с ним всякий раз, когда ему, что называется, крыть было нечем. Он, как бы не хорохорился, прекрасно знал себе цену. Знал и то, что цену ему знают и другие.

- Вот что, дорогой мой!. – Литровский с усилием усадил Баранова на место. – Выпей еще и послушай, что я тебе скажу. Мальчишку ты мне найди.. Стоп-стоп! Не вскакивай ты опять! Не нужно мне, чтобы твои опера куда-то ехали, выкрадывали его, или что-то там еще. Не бойся, подставлять тебя не буду. Пусть они здесь вызнают, куда в принципе он мог деться. Есть же у этой Анаконды какие-то родственники, друзья, к кому-то ведь они его сплавили! Ведь не может же шести-семилетний ребенок один уехать. Кто-то его сопровождает. В Москву ведь Кондратьева его с собой не брала?

- Нет, проводница дала показания, что она ехала одна.

- Значит, кто-то его куда-то отвез. Наверняка ведь муж. И сделал он это заблаговременно, пока она еще сидела в ИВС и никому из нас не приходило в голову, что она сбежит . Вот и пусть твои опера вызнают, куда за несколько дней до побега отлучался Кондратьев. И так, по ниточке, пусть тянут. А когда вытянут – это уже моя забота. Петина, Силаева и Коробкова из Москвы отзывай – нечего им там делать, только лишний повод московским журналистам подают делать из Кондратьевой героиню. Пусть другие оперативники работают, незаметненько так, пошукают по Москве, по журналистским дачам. Ведь в Интернете все про известных журналистов есть. По редакциям пусть походят, но не как опера, а как читатели, или просто интересующиеся посетители… Пусть жизнью журналистов интересуются. Слежку пусть установят. Глядишь, и всплывет на какой-нибудь даче или на какой-нибудь фатере наша Анаконда. А эта «святая троица» пусть мальчишкой занимается здесь. Пусть подключат всех своих агентов, пусть выспрашивают всех знакомых и приятелей, всех коллег Анаконды и ее мужа, где у них есть какая родня, какие приятели. Это не так уж трудно…. Понял ты меня?

- Понял. Только это не так уж быстро. В Москву я много народу послать не могу, сам понимаешь, у меня тут все же не курорт, а преступления каждый день. А агентурная работа – дело долгое..

- А ты ускорь! - Литровский со злости даже стукнул кулаком по столу!

- Ладно, постараюсь.

- Вот и постарайся. И вот еще что: вы телефоны мужа Кондратьевой хорошо прослушиваете?

- Хорошо прослушиваем. И на всякий случай еще ее приятеля адвоката Пименова прослушиваем. Только это ничего не дает.

- Что, неужели они ничего не обсуждают? И никаких намеков ни на что нет?

- Абсолютно никаких! Оба спокойны как удавы. Такое впечатление, что их это дело вообще ни капельки не беспокоит.. Нет, им, конечно, звонят разные друзья и родственники, спрашивают, нет ли новостей о Кондратьевой, но они всем отвечают совершенно спокойно: мол, убежала каким-то образом из ИВС, никаких вестей.

- А про сына что, тоже никто не спрашивает?

- Спрашивают и про сына. Кондратьев говорит, что сына во избежание опасностей, которые может устроить отморозок Литровский (ты уж не обижайся, он именно так и говорит) ребенка отвез к друзьям Анны в столицу. Там, мол у друзей-журналистов много знакомых в руководстве полиции, там ребенка в обиду не дадут.

- Тьфу! – Литровский зло сплюнул. – А вдруг это на самом деле так? Вдруг мальчишку поселили к квартире какого-нибудь приятеля из ФСБ этого Аркаши Слонова? И теперь они нами тихонечко занимаются…Хрен мы тогда до него доберемся!

- Хрен доберемся! – с удовольствием подтвердил Баранов. – А что нами действительно могут всерьез заниматься, я тебя предупреждал, так ты все равно мне звонишь.

Ему уж очень не хотелось напрягать своих ментов на поиски родственников и знакомых Кондратьевых, у которых могли укрыть мальчишку. Все это могло плохо кончиться лично для него, Баранова. Ведь журналистка – не продавщица из ларька, которая фунт изюму скоммуниздила. Тут особо не разбежишься, можно и хуже сделать. Если Кондратьева добралась до своих коллег журнаоистов в Москве, то те и впрямь могут ФСБ на хвост посадить…

Баранов размышлял: «В конце концов, я ведь свое дело сделал, Кондратьеву, как обещал Литровскому, «принял», уголовное дело возбудил. А насчет побега – так ведь такие форс-мажорные обстоятельства не были предусмотрены «договором». И чего ему надо, этому Литровскому? Сбежала эта Кондратьева, ну да и черт с ней! По крайне мере, она сейчас ему на мозоли не наступает, ничего про него не пишет, у него в любом случае передышка… А если наступает? Чего он так боится? Что она на самом деле узнала гораздо больше, чем он думал изначально? И потому может на воле доставить ему очень большие неприятности? Боже, как я смертельно от них от всех устал! И на кой я согласился на эту авантюру с Кондратьевой? Предупреждали же меня Петин с Силаев, что не стоит связываться! Так нет, позарился опять на деньги. И чего мне надо? У меня квартиры – хоть задницей ешь! Машины, особняк, гараж, все есть! На черный день мне тоже хватит.. Нет, не зря говорят: много денег не бывает….»

- Ладно, Боря, я все понял. Найдем мы твою Кондратьеву. Только время дай…

- Она не только моя, но и твоя! – Литровский угрожающе поднял вверх жирный указательный палец. – Вывернется – тебе хуже будет. У меня-то хоть бизнес есть, а у тебя после потери должности что останется?

- Да, знаешь, кое-то останется… Ладно, давай пойдем уже отсюда. Пообедали. Надо и дела делать.

После расставания с обаятельным охранником – бывшим начальником отдела НИИ «ГЮИС» и будущим сотрудником нового фармацевтического предприятия - Анна долго не могла ни на что решиться и ни на чем сосредоточиться.. Значит, следовало подумать в тишине и покое. Она нашла укромный уголок за старым монастырем, где обычно в хорошую погоду тусовались бомжи, купила еды, бутылку воды, побольше газет и устроилась под деревцем неподалеку тот бомжей, которые мирно праздновали что-то, используя пенек в качестве столика и даже накрыв его как скатертью газеткой. На Анну они сначала довольно косо смотрели, мол, не вписывается она явно в компанию тех, кто здесь обычно бывает, но потом, изрядно выпив, перестали обращать на нее внимание.

Анн перечитала все купленные газеты. Вроде ничего нового. О ее побеге, разумеется, было много. Одна газета, которой Литровский, Анна точно знала, приплачивал, опубликовала статью Люси Семеновой о том, как Анна Кондратьева вымогала деньги у депутата Литровского под угрозой распространения о нем порочащих сведений. Большинство газет были на стороне Анны, писали о том, как она не раз «давала прикурить» местным депутатам, олигархам, полицейским и прокурорским работникам и даже судьям, и поэтому вполне возможно, что против отважной принципиальной журналистки сложился всеобщий заговор. Часть газеты были нейтральны. Это что касается самого уголовного делаю. А вот побег ее из ИВС описывали все с большим смаком! Откуда-то узнали (у хороших журналистов ведь в ментовке всегда есть свои люди), что смена была пьяней вина, что Кондратьева умудрилась всех напоить, вычислить выход, забрала у пьяных охранников ключи, спокойно открыла дверь и убежала. Причем, мастерски проползла незамеченной по внутреннему двору и протиснулась между краем ворот и асфальтом. Всплыли сведения о том, что Анна Кондратьева скрывается в Москве у своих знаменитых друзей-журналистов, которые ей помогут восстановить справедливость.

Все написанное Анне понравилось. И должно было не понравиться Литровскому с Барановым. Значит, все шло хорошо. Лишь бы они не догадались, где находится сын. И лишь бы ее не сцапали…

Про новый фармацевтический завод тоже было. Анна стала перечитывать более внимательно. Как оказалось, дело шло к открытию. Опять писали о том, что поначалу там будут выпускать препараты, основанные на народных средствах, потом – детское питание, потом – косметические средства на всяких там травах и натуральных добавках, а потом уже настоящую лекарственную продукцию. Появилось и новенькое: уже обозначили Ирину Ильиничну Кириллову как будущего директора этого завода. Во всех газетах было хотя бы несколько слов о том, что на предприятии делается ремонт, и ход ремонта контролирует сама генеральный директор, и что еще она занимается подбором кадров. Она возьмет на работу многих своих бывших коллег, которые работали с ней, когда она возглавляла в НИИ «ГЮИС» Главную Лабораторию, на площадях которой как раз и создается новое предприятие. Она сказала, что в НИИ, а особенно именно в этой лаборатории, работали удивительные люди, профессионалы высочайшего класса, химики от Бога, которые, увы, во время перестройки и конверсии оказались, так сказать, выброшенными за борт нашим государством. Некоторым удалось уехать и устроиться на другие предприятия. Но большинство по семейным и другим обстоятельствам вынуждены были остаться в Рыбацком, устраиваться на другие работ, не по специальности. Но она, Ирина Ильинична Кириллова, знает, что специалисты такого уровня не теряют квалификацию. Кроме того, если будет необходимость, специалистов будут отправлять на учебу. Ну и еще, конечно, на новое предприятие будут набирать фармацевтов.

Новое предприятие будет называться «Farma next». Только что назначенный директор Ирина Ильинична по поводу названия прокомментировала, что она не любит иностранные названия, но по-русски получилось бы и слишком длинно, и слишком помпезно: «Фармация будущего». Нет уж, пусть лучше звучит по-английски.

В «Золотом слове» тоже написали об этой «Farma next».Очень едко, разумеется. Раскрыли и состав учредителей - три частных лица: Боря Литровский, Вася Кириллов и Ирина Ильинична Кириллова. Ну и, конечно, поерничали по этому поводу, мол, зачем это винно-водочному королю и его шестеркам понадобилось фармацевтическое производство? Видно, у партнеров-поставщиков накопилось много отходов от производства левой водки, вот и решили пустить этих отходы в дело…

Насчет отходов от левой водки коллеги, конечно, погорячились. Но вот тот факт, что торжественное открытие уже не за горами, и состояться оно должно именно сейчас, когда Анну Кондратьеву ликвидировали (пусть не так, как им хотелось бы, но хотя бы предприняли попытку) красноречиво говорил о том, что она явно на правильно пути. И искать надо было в этом направлении. Рассказ сегодняшнего будущего сотрудника нового фармацевтического предприятия Николая направил ее мысли в нужную сторону. Но не хватало какого-то звена. Очень важного, чтобы соединить две вещи: открытие фармацевтической фабрики и продвижение программы облегчения условий усыновления сирот за границу. Все сходилось: фабрика, программа и место, выбранное в качестве пилотного проекта. Все это Боре Литровскому нужно было сосредоточить в одно время и в одном месте. Для чего?

Анна включила диктофонную запись разговора с Люськой. Хотя она и помнила его почти наизусть, но мало ли что упустила…

«Несколько лет назад сюда приезжали авторитеты с Камчатки, ну, с которыми Васька якшался, когда на рыбные промыслы уехал. А Промокашка тогда уже при Литровском отирался. И вот эти авторитеты сказали местным бандитам, и Литровскому тоже, что там, на Камчатке, Промокашка был гомиком,… Ну, гомиком - девкой. Он, дескать, был такой хорошенький, что его сразу присмотрел для себя главный камчатский авторитет, кажется, кличка у него была Шалый. Да так и держал при себе. И никаким рыбным промыслом Васька там не занимался. Другим он занимался». Здесь Люська ехидно хихикнула.

Так. Значит, несколько лет назад сюда приезжали авторитеты с Камчатки. Но зачем? Не повидаться же с Промокашкой, пусть даже он был там у них супер-девочкой. Что-то им тут было надо… Двинуть за тридевять земель в Рыбацкий – это надо имеет серьезную цель. Бандиты на такое способны только ради больших денег. Вернее, очень больших денег. Может, ради разборок? Мало ли что там у них могло произойти, мало ли что когда не поделили! Но про все крупные разборки криминальных авторитетов в Рыбацком Анна всегда все знала. Ее друзья-менты для журналистских статей всегда тщательно снабжали такой информацией. Да и без этого город бы явно гудел. Город всегда гудел, когда были разборки… Так, кстати, Шалый, этот камчатский авторитет, умер ведь еще тогда, когда Промокашка был на Камчатке. Почему Промокашка сразу оттуда и сбежал – не захотел попасть под раздачу, перейти кому-нибудь из рук в руки, быть вечной подстилкой для криминальных авторитетов. А вдруг еще была какая-то причина для побега? Ну, допустим, он что-то украл, что было общим у этих авторитетов и Шалого? Тоже серьезная версия… Еще Люська сказал, что Литровский дал откупного этим авторитетам. По ее версии, чтобы они не распространяли слух о том, что там, на Камчатке, Промокашка был подстилкой у Шалого. Ну, это ерунда полная. Так Литровский объяснял свой поступок в своем окружении. На самом деле, конечно, ему глубоко плевать на Промокашку и на, что про него говорят. Неужели бы он стал давать деньги за то, чтобы заезжие камчатские авторитеты не сказали рыбацким авторитетам о том, что Промокашка – педик? Да он скорей бы удавился, чем дал бы на это деньги. Подумаешь, проблема! Даже если учесть, что Промокашка считается его личным юристом, ведет дела фирмы, ну и что с того, что он педик? Разве сейчас это подлежит такому уж широкому осуждению? Анна знает нескольких рыбацких адвокатов, про которых тоже говорят, что они – педики. И ничего, клиентуры у них от этого не убавляется…И про главного режиссера рыбацкого театра такое же говорят. И что из этого? Это никаким образом ситуацию в Рыбацком не меняет.

Так что же все-таки из всего это следует? А следует из всего этого то, что авторитеты приезжали с Камчатки по какому-то серьезному делу.

Анна поежилась. За рассуждениями она и не заметила, как похолодало. Какими бы теплыми ни были сентябрьские дни, вечера все равно прохладные. Еще пара часов, и она уже начнет мерзнуть по-настоящему. Вот веселые бомжи не мерзнут – у них горячительное. Впрочем, оно у них вроде как закончилось. Сейчас они вполне могут уснуть и тоже начнут мерзнуть… Так, пора принимать решение.

Анна отошла в глубь кустарника и включила мобильный. Так, теперь посылать эсэмэску Сергею Пименову. Анна набрала: «Какой теплый сентябрь стоит в этом году! Правда?» И тут же отключила телефон и вытащила батарейку. Теперь нужно ждать как минимум час. И Анна решила сделать небольшую пробежку вокруг старого монастыря, чтобы согреться. Да и для здоровья полезно…. Пробежка была совершена, потом она еще несколько раз обошла монастырь, зашла внутрь, погуляла, наконец, час вроде бы прошел, она выключила мобильный и позвонила Пименову уже на другой, «связной номер».

- Привет? – он ответил сразу же. – Как ты?

- Все хорошо. Все идет по плану, все получается.

- Молодец. Что нужно сделать?

- Передай моему другу, что я сейчас гуляю около монастыря, потом пойду потихонечку домой. Пусть меня найдет. Если сегодня не может – завтра с утра погуляю.

- Понял. Пока.

Анна тотчас выключила телефон и вынула из него батарейку. Ну вот, теперь все зависит от Гены. В городе он, значит, повезет, если нет, значит, разговор и предполагаемые действия откладываются на неопределенное время. Но будем надеяться, что все-таки повезет…

Потихоньку стемнело. Анна сняла темные очки, потому что в них уже ничего не было видно. Так, завтра надо одеть другой костюм и другой парик. В этом она уже достаточно намелькала сегодня в городе. Люська Семенова, таксист, который отвез их в Пищалкино, охранники из бывшего НИИ «ГЮИС», эти вот бомжи… Анна погуляла еще немного около монастыря, потом потихонечку направилась по тропинку к центру города. Тропинка шла через несколько частных секторов, можно было и их огибать с разных сторон. В общем, место удачное. Потом через железнодорожную линию можно выйти прямо в центр города, а оттуда – рукой подать до дома, где ей сняли квартиру. Вот только бы Генка ее не потерял, не упустил бы из виду, и, главное, чтобы узнал…

- Девушка, Вам тут не скучно одной бродить? Да ведь и опасно, темно уже. Может, я Вас провожу?

Генка! Полчаса максимум прошло, а он ее нашел-таки! Она как раз шла по краю улицы, застроенной частными домами. Анна так обрадовалась единственной за этот день родной душе, что чуть не бросилась обнимать Славина. Он, видимо, понял это, крепко сжал ее за локоть и повел куда-то. Она шла за ним беспрекословно. Все правильно, если ее в парике и гриме могут и не узнать, то он-то без всякого грима и парика, а его ведь полгорода знает.

Держа подругу крепко за локоть, Гена повел ее через улицы к железной дороге, а на железной дороге свернул в какую-то разрушенную пристройку, которую, судя по интерьеру, тоже обжили бомжи. Анна расстели на кирпичах газеты, они сели, и она наконец-то поцеловала его в щеку.

- Господи! Никогда не думала, что могу так обрадоваться тебе!

Гена улыбнулся многозначительно и чуть приобнял ее, правда, немного смущаясь.

- Ну как ты? Жива-здорова? А то ведь от тебя ни слуху ни духу почти сутки.

- Да уж полно - сутки! Только сегодня ночью сбежала. Впрочем, мне кажется, что прошла уже целая жизнь!.. Как там.. мои?

- Ты же знаешь, мы не созваниваемся и не встречаемся в целях конспирации, чтобы не вызвать подозрений. Но недавно, как раз перед звонком Пименова, я специально зашел в то кафе, где Володя обычно с подрядчикам пьет кофе. Поздоровались, двумя-тремя словами перекинулись. Сказал, что с сыном все хорошо, он как-то умудряется поддерживать с ним связь. И еще сказал, что вокруг него закрутились сегодня разные знакомые и малознакомые люди, все выражают сочувствие и пытаются выспросить про сына, мол, надежно ли спрятан, у родственников, у друзей? Это понятно, Литровский с Барановым дали команду своей агентуре… Но он упорно гнет свою линию: говорит, что сына отвез к твоим друзьям в Москву, под охрану столичных журналистов.

- Сволочи! Значит, они все же хотят найти моего сына и и через него меня выпотрошить!

- Конечно! Это – твое единственное слабое место.

- Опасно, если они выйдут на знакомых и друзей моих родителей. Мы ведь никогда не скрывали, что родом со Смоленщины и что у нас там много родни. Могут выйти на моих смоленских родственников, а там уж – пара пустяков вычислить, что двоюродная сестра с ребенком внезапно выехала в Белоруссию, к другим родственникам.

- Да, я сам постоянно об этом думаю. Это очень опасно.

- Да, Гена, я как подумаю об этом, у мня поджилки трясутся… Единственная надежда – что я успею разоблачить этих сволочей раньше, чем они доберутся до моего сына. Вот слушай, что я успела сделать.

И Анна подробно рассказала Славину, как провела день и что узнала. И про приход к любовнице Литровского, и про наручники, и про скотч и про серную кислоту. И дала послушать запись. Гена слушал улыбаясь. Потом сказал:

- Ты уверена, что она тебя не выдаст?

- Конечно, не уверена! Но она боится. Я ведь ее реально напугала, внушила, что если Литровский узнает, что она мне его хоть чуточку сдала, то ее дела плохи. И потом, я ей пообещала, что если все со мной обойдется, я отправлю ее в Москву к своим друзьям, там ей найдут какую-нибудь журналистскую работу, ну а уж дальше пусть сама устраивается… По-моему, ей это понравилось. Она ведь не глупа, понимает, что всю жизнь с Литровским не проживет, да и он становится все опаснее и опаснее.

- Все равно не успокаивайся этим. Литровский ведь может и просто заметить какие-то изменения в ее поведении, что она что-то от него скрывает… Ладно, посмотрим, я попытаюсь что-нибудь разузнать. Что у тебя еще?

Анна вкратце рассказала про посещение бывшего НИИ «ГЮИС», знакомство с охранником, который будет работать на новом предприятии ООО «Farma next», потому что работал начальником отдела в НИИ «ГЮИС», про экскурсию по музею и дала Гене прослушать подробную запись разговора с этим Николаем и экскурсии по музею. Гена был этим сообщением просто шокирован.

- Слушай, это просто бред какой-то! Я, конечно, много чего слышал про этот «ГЮИС» еще при советской власти, но чтобы такие тайны Мадридского двора!,, Может, он тебе все-таки наврал?

- Зачем? Как говорят опытные полицейские, должен быть мотив. Даже для вранья.

- Ну, чтобы произвести впечатление хотя бы… Как на женщину.

- Ты с ума сошел? – Анна даже рассмеялась. – Чтобы произвести впечатление на современную женщину, надо рассказать ей о том, сколько у тебя денег, какие у тебя машина, коттедж и прочее. А то нашел как производить впечатление: рассказами о секретах советской власти!

- Ну да, так-то ты права. Все сходится. Если ты ему понравилось, то ему при его нынешнем почти нищенском существовании как разно важно, чтобы тебе понравилось производство, куда ты собираешься устраиваться на работу, и чтобы вы с директором друг другу понравились. Только не вздумай на встречу с этой Ириной Ильиничной ходить!

- Что я, сумасшедшая, что ли? Да я и в школе-то эту химию еле тянула, а тут еще выпускницей химико-технологического прикидываться. Хорошо еще, вытащила из запасников своего великого мозга этот днепропетровский химико-технологический.

- И не только поэтому. Все же тебя ищут. Литровсикй ведь может и не поверить Люське, найдет таксиста, который ее вез в деревню, и тот скажет, что ехала Люська с подругой, и даст твое описание А потом, когда ты откажешься от встречи с Кирилловой Ириной Ильиничной, тоже могут что-то заподозрить, и твой любимый охранник Николай тебя тоже опишет. Описание совпадет, они поймут, что ты изменила внешность и осталась в городе. И это будет самое страшное!

У Анны аж мурашки по спине пробежали. Действительно, она целый день болтается по городу, как будто ее и не ищет никто, как будто ни из какого изолятора временного содержания она никогда не убегала и как будто никакого уголовного дела нет и в помине.

- Хорошо, Гена, я завтра будут сидеть дома как мышь и выйду только в случае краней необходимости… Но ты скажи, насколько серьезно меня ищут?

- Пока все идет по плану. Знакомые опера рассказали, что лично Петина, Коробкова и Силаева Баранов отправил в Москву. Но там твои друзья их послали подальше. И даже вроде как уже в центральной прессе и на сайтах есть статьи о том, как продажная рыбацкая полиция вкупе с прокурором и судьей гнобят честную бесстрашную журналистку. Проводница дала показания, что похожая на тебя пассажирка ехала в Москву прошлой ночью. Так что в том, что ты в Москве, они пока не сомневаются. Но не расслабляйся!

- Да я и не расслабляюсь! Гена, я ведь тебя не только затем позвала, чтобы обменяться новостями. Тут у меня все в какую-то странную мозаику складывается. Вот смотри. Купил Литровский часть НИИ «ГЮИС», и купил именно ту самую Главную Лабораторию, в которой, если верить рассказу моего нового знакомого Николая, занимались разработками этого так называемого лекарства против страха …

- Знаешь, я вспомнил, что действительно об этом слышал, когда еще только начинал в милиции работать. Тогда кто-то из кагэбэшников говорил. Вроде что-то там украли, или какая-то утечка информации произошла, в общем какие-то разборки были, и нас, милицию, привлекали. Так что, думаю, лекарство против страха – это не выдумка, что-то такое нам неведомое там производили…

- Ну вот видишь! – обрадовалась Анна, что Гена верит ей, потому что ей самой экскурсионный рассказ в музее казался почти фантастическим. – Как ни прячь секреты в наших секретных НИИ, все равно ведь они просачиваются в народ. Помнишь, при советской власти был еще такой анекдот про секретный завод? Мужика посылают в командировку в другой город на секретный завод, а он спрашивает у начальника: «Как же я найду этот завод, если он секретный да еще и под землей?» Начальник ему объяснил: «Найдешь там маленькую церковь, напротив нее холмик - это и есть секретный завод. Приехал мужик в город, ищет эту церковь и никак найти не может. Спрашивает у прохожего. А прохожий ему говорит: «Вон, видите, холмик на пустыре, это секретный завод, а за ним прямо напротив – церковь»

Гена от души рассмеялся и хохотал так долго, что у Анны даже настроение поднялось на такую высоту, будто никакого уголовного дела и никакого побега из ИВС нет вовсе!

- Ну ладно, хватит хохотать. Ты запись-то внимательно прослушал? Николай утверждает, что тогда, давно, коллеги по НИИ говорили, что секрет они все-таки открыли. До этого опытный завод или там НИИ по разработке этого препарата был открыт в Сергиевом Посаде. Лет через двадцать был открыт в нашем НИИИ как бы им в помощь такой филиал – эту самую Главную Лабораторию. Николай уверяет, что правительство торопились перед войной в Афганистане. Как раз по времени совпадает. Не хотели посылать к душманам, в чужую страну наших солдат без такого лекарства. Вот и активизировали действия по его разработке.

- Да, я помню это место в записи. В это я верю... Я помню статистику: за десять лет пребывания наших войск в Афганистане погибло и пропало без вести около пятнадцати тысяч человек. Это ведь не так много для войны. Еще любили раньше сравнивать, что столько же погибло от отравления суррогатным алкоголем за первые десять лет перестройки.

- Вот видишь, Гена, все это не так уж фантастически. А вот газеты, которые я сегодня купила. Там прямо уже говорится о том, что вот-вот, чуть ли не на днях состоится торжественное открытие нового фармацевтического производства. И директором будет знаешь кто?

- Конечно, знаю! Мамаша Промокашки. Ирина Ильинична Кириллова.

- А почему, знаешь?

- Знаю. Потому что она когда-то возглавляла эту лабораторию.

- И что все это значит?

- Не знаю. Может, она сохранила втайне технологии лекарства от страха и теперь Литровский будет выпускать его.

- Вот уж это точно нет! Это слишком примитивное объяснение! Это же важнейшая государственная программа, это тайна! Вся документация вывозилась в Москву. И если Литровский решил делать этот лекарство против страха, то его вместе с мамашей-Кирилловой просто возьмут под белы руки и отвезут в места не столь отдаленные, откуда они дорогу домой никогда не отыщут!

- Тогда что же?!

Повисла пауза. Ответа на этот вопрос не знали ни Гена, ни Анна.

- Есть у меня, Гена, интуиция…- начала Анна, вздохнув. – Ты же сам, помнишь, когда еще опером простым был, а я тебе помогала, говорил, что будь у тебя одна такая сотрудница как я, и все отделение можно разгонять..

- Я не из-за интуиции говорил. А из-за того, что ты – прирожденный опер, да еще и талантливый. Но интуиция у тебя есть, это правда. И что же она говорит тебе сейчас?

- Это как-то связано с двумя вещами. Первое: с программой размещения детей-сирот за границу. И второе – с приездом несколько лет назад сюда с Камчатки тамошних авторитетов. Ты, кстати, что знаешь об их приезде? Как-то он очень неслышно прошел.

- Помню. Приезжали то ли двое, то ли трое. Общались с нашими авторитетами из клуба «Геркулес». По нашим оперативным данным, что-то пытались узнать. О каком-то производстве, которое то ли здесь, то ли на Камчатке хотел якобы открыть Шалый, но вот умер внезапно, потому и не открыл.

- Интересно, почему именно у нас? С какой стати Шалому пилить в наш Рыбацкий со своей Камчатки?

- Ну, они тоже точно этого не знали. Или говорить не хотели. В «Геркулесе» тогда болтался Промокашка. То ли он их познакомил с Литровским, то ли сами они познакомились, но разговоры об этом были. Они немного пообщались с Литровским, а потом уехали. Тогда действительно говорили такую чушь, будто они хотели увезти обратно на Камчатку Промокашку, потому что он местным авторитетам-педикам очень нравился. Так что твоя Люська это не от балды выдумала. И будто бы Литровский дал им отступного.

- Да, Люська об этом говорила. Но это вряд ли. Они зачем-то другим приезжали. Гена, уж тебе труда не составит узнать, кто именно приезжал. Клички, фамилии и прочее

- Ну, это как раз пара пустяков. Это в оперативных сводках наверняка сохранилось. Это я, может, и сегодня узнаю.

- И надо будет выяснить, зачем же они все-таки приезжали, Гена! Ведь именно после этого Литровский стал интересоваться Главной Лабораторией.

- Хорошо, допустим. Как я это могу узнать?

- Надо ехать на Камчатку.

- Что-о-о-о? – Гена посмотрел на Анну как на сумасшедшую, у него даже челюсть отвисла.

- Геночка, миленький! У меня нет другого выхода! Я за один день исчерпала свои возможности!! Я узнала все, что могла, и дальше – тупик! Полный ноль, понимаешь? Кого-то я еще, конечно, найду, что-нибудь еще узнаю. Но я так и буду ходить вокруг да около, потому что мои возможности ограничены. Ограничены, понимаешь! Если я буду вести себя хоть чуть-чуть активнее, меня тут же сцапают! И тогда – пиши-пропало, я прямиком отправлюсь в СИЗО до самого суда. И никто мне уже не поможет. Ни ты, ни Володя, ни даже мои московские друзья не смогут раскрыть это таинственное преступление, которое готовит Литровский. Потому что только я, ибо это касается моей свободы, моих близких, моей жизни, в конце концом, могу остро всем нутром чувствовать, как и в каком направлении идти. Вы все можете мне только помочь. И я прошу тебя помочь. Потому что кроме тебя с Камчаткой не справится никто!

Гене посмотрел на нее очень внимательно. В глазах мелькнули хулиганские искорки. И он сказал:

- Я не поеду. Там вулканы. Я вулканов боюсь.

Анна улыбнулась: значит, поедет.

- Гена, ты не один поедешь. Пусть с тобой Володя поедет. Пусть он распустит слух, что нашел там какой-то выгодный строительный подряд А другим пусть скажет якобы по большому секрету, что сына проведать – мол, он там пока у родственников… Пусть эти уроды путаются в догадках и слежках. Ты первый поезжай, и тихо, лучше через Санкт-Петербург. Сейчас переговоришь с Володей и сразу нанимай машину до Питера. ОНИ нескоро сообразят, ты ведь в дружбе со мной особо не засветился. Там сразу купишь билеты. Сейчас считается как бы сезон, билеты с июня по сентябрь на Камчатку взлетают в несколько раз, поэтому рейсы свободны. Деньги у нас есть, мы ведь с Володей на строительство дома копим… А Володя пусть завтра как следует все что нужно разболтает и берет билеты через Москву. Там встретитесь. Наверняка ты там и оперативников знакомых найдешь. А не найдешь – так с бандитами договоришься… Не мне тебя учить. Но нужно выяснить, какие - такие дела были у Камчатских авторитетов с нашим Литровским. Наверняка это как-то связано с Промокашкой. Ведь он там был, пока был Шалый, а как только Шалый умер, сразу смотался. И бандиты за ним поехали. Значит, их связывает какая-то тайна

- Ну, ты задала задачу! Ты хоть представляешь, каких денег и каких трудов все это стоит?

- Представляю. Но моя свобода и жизнь стоят намного дороже. Не забывай, что у меня маленький ребенок. И если я не выкарабкаюсь…

- Выкарабкаешься! – Гена встал, поправил ремень. Вид у него был очень серьезный. – Это я тебе обещаю… Ну что, расходимся по одному?

- Подожди. Вот еще что, - Анна достала фотографии, которые стащила сегодня в музее. – Вот две фотографии. Что об этом скажешь?

Гена взял фотографии и внимательно посмотрел.

- Ну, это вроде мамаша Промокашки, Ирина Ильинична. А это она с сыном Васькой и господином Литровским. Знакомые все лица! А где это они?

- Вот я тебя о том же хотела спросить: где это они? Понимаешь, там, в их вновь обретенном музее разные фотки, и новая витрина посвящена как бы возрождению НИИ. Вернее, Главной Лаборатории как ее составной части. Там всякие помпезные фотки… То Литровский выдает ключи Кирилловой, то они на аукционе покупают здание, и прочая белиберда для фотовитрин… Но все в известных местах. Прямо в лаборатории, в музее, у входа он выдает ей ключи, на аукционе по продаже этой лаборатории, даже у Литровского на даче. А вот это место я не знаю! Видишь, обе фотографии сделаны в один день. Ирина Ильинична на обеих в светлом летнем костюме с уложенной стрижкой. Вот она со связкой ключей в руке стоит около какого-то сейфа, а сейф стоит в углу какого-то здания, и почему –то стены из красного кирпича. Ведь комнаты в кирпичных домах отделывают, в офисах тем более. Это либо подвал какой-то, либо хозпомещение, либо недостроенный дом. А на второй фотографии Кириллова Ирина Ильинична в том же костюме и с той же стрижкой, плюс Литровский и Промокашка стоят у стены дома из такого же красного кирпича. Это может быть коттедж, их любят делать из красного кирпича. Тем более что тут над ними очень интересное окно – круглой формы. А вот еще одна особая примета - шикарный куст плетьистой розы. Очень красивый куст! Такой не забудешь. Эти фотографии были последние на витрине этого так называемо музея. И сделаны они явно совсем недавно. Ведь только этим летом Литровский купил лабораторию и начал там ремонт. И только буквально на днях, как выяснилось, назначена Кириллова директором. То есть, фото сделано совсем недавно, думаю, где-то в эти дни, может, месяц назад, или около этого. Розы цветут еще и сейчас, но могло это быть и летом. Все одеты по-летнему… Гена, ты не знаешь, что это за дом? Тебе он нигде не попадался?

Гена довольно долго смотрел на фотографии.

- Нет, как не напрягаю мозг, не могут вспомнить: не знаю я такого дома с круглым окном и с плетистой розой под ним! Если хочешь, я возьму их, покажу кому-нибудь, кто-нибудь да узнает?

- Нет! Ты поедешь на Камчатку, тебе они там совершенно ни к чему. Я уж тут сама.

- Ты только поосторожней. Особо не высовывайся. Тем более что помощников у тебя почти не остается. Ведь мы с Володей уезжаем на твою любимую Камчатку. Только Серега.

- Ладно, как-нибудь. Прощай!

Они очень крепко обнялись на прощанье и разошлись в разные стороны. Так требовала конспирация. Анна знала, что через несколько минут Гена будет у Володи, что они обговорят, как сделать все наилучшим образом, найдут надежную машину до Питера, и завтра, может даже утром, Гена полетит на Камчатку. А Володя полетит, наверное, завтра вечером, или в ночь, через Москву, предварительно распространив по городу всю информацию, которую нужно распространить...

А она? Что будет делать она? Анна плелась домой, вернее, на свою конспиративную квартиру, покинув полуразвалившееся здания на железной дороге, в котором они с Геной встречались. Она была как выжитый лимон. Было уже совсем поздно и темно, что являлось, конечно, хорошим фактором. И очень холодно, что являлось фактором плохим, поскольку она была одета для дневной теплой погоды. «Завтра надо будет на всякий случай захватить куртку» -подумала она. Хотя куда ей завтра идти? Все, что задумала, она сделала. Теперь оставалось ждать новостей с Камчатки… Да, без Гены и Володи будет плохо. Никакой информации! Пименов много не узнает, не опер же. А что с сыном, она не узнает теперь еще очень долго. Эх, даже родителям не позвонить! Все ведь наверняка прослушивается. Может, загримироваться завтра да зайти? Нет уж, это слишком рискованно, наверняка за домом родителей следят. И менять облик коренным образом она не умеет, не актриса ведь и не разведчица. Может, в мужика переодеться? Она фыркнула от смеха: придет же такая мысль в голову, с ее-то формами – и в мужика!

Нет, это просто от усталости путаются мысли. Слишком напряженными были и ночь, и день. Но зато какими плодотворными! Она заслужила короткий отдых. Сейчас ляжет спать, только примет горячую ванну, чтобы не простудиться, и сразу ляжет. Она буквально засыпала на ходу. Тем не менее не забыла инструкций: к дому нужно подходить осторожно, осматриваясь, нет ли подозрительного кого рядом. И входить в подъезд только одной. И на лифте подниматься, только если одной. Если же пока ждешь лифта, кто-нибудь подойдет, то лучше идти пешком… Да и вообще лучше идти пешком – для здоровья полезно… А вообще-то сколько она сегодня прошла? Наверное, не один десяток километров.

Анна даже не помнила, как дошла до дома, как все оглядела на автопилоте, как упорно, шатаясь от усталости, поднималась на свой этаж, как тихо-тихо, стараясь не звякнуть ключом, отперла дверь, как стянула ненавистный парик, в котором чувствовала себя как зимой в меховой шапке, как добралась до ванны, как согрелась в ней, и даже не поев, плюхнулась в постель.

Она спала очень крепко Ей снился сын Ванечка. Он бегал в одних трусах по берегу какой-то маленькой речки и смеялся. Было очень солнечно, вода сверкала сине-золотыми бликами… Она проснулась от звука будильника – еще со вчерашнего дня он заведен на восемь утра, вот и прозвенел. Что же, прекрасно, она проспала часов восемь – это точно. И чувствует себя вполне отдохнувшей. Только очень голодной. Это тоже неплохо. Утро – лучшее время суток, особенно если никуда не спешишь. Потому что утром думается лучше всего. Вчера она не успела и минуты подумать, но ведь план у нее уже был. И он сработал. А сегодня она как следует подумает. Ведь информации столько, что думать можно очень долго!

Анна не спеша позавтракала, почувствовав наконец вкус еды и насладившись ею. Все шло хорошо. Если ОНИ, то есть, Литровский с Барановым и те, кто им служит, не успеют за два-три дня найти ее и ее сына, то, можно сказать, она выиграла. Теперь совершенно очевидно, что ее устранение связано именно с открытием этого «Farma next». Может, Литровскому и привиделось, что она уже все знает, а, может, он устранил ее на всякий случай, чтобы не узнала. Видимо, все остальные хлопают в ладоши от радости, ожидая новое производство с новыми рабочими местами и новую программу опробования облегченного варианта размещения детей сирот в зарубежные семьи… Что ж, с чисто формальной точки зрения большинство как раз правы. И производство с новыми рабочими местами в Рыбацком нужно, и детям сиротам лучше в зарубежных семьях, чем в российских детских домах. И она, Анна Кондратьева, как и любой журналист, может ошибаться. И через полгода, скажем, когда все у Литровского будет уже на мази и все его проекты заработают на полную катушку, она будет посрамлена и вынуждена признать, что ошибалась. За сиротами, размещенными в иностранные семьи, будут следить, и если все хорошо, то и слава Богу! А если фармацевтическое производство будет развиваться, то тоже – слава Богу!

Нет, но почему же Литровский все-таки так боится ее? Ответ один: не все слава Богу. Он действительно что-то задумал. Местные менты у него прикормлены, ФСБ не до него, областной начальник полиции господин Петушинов дрожит в своем кресле как осиновый листок и никуда не сует нос. Раскрываемость преступлений в области – самая низкая по стране, его вот-вот уберут, как только подыщут нового. В общем, все опять же сводится к тому, что мешает господину Литровскому одна Анаконда.

Но как, черт возьми, связать эту фармацевтическую фирму с детьми? Возможно, командировка мужа и друга на Камчатку как раз даст ответ на этот вопрос. Но не сидеть же сложа руки! И потом, есть еще эти две фотографии. Надо узнать, где это было и что именно было? Ведь не зря же фотографии оказались именно в новоявленном музее фармацевтической фабрики.

У кого-то есть такой коттедж, где Литровский и мама с сыном Кирилловы – желанные гости. Такие желанные, что, может быть, праздновали там успешное начинание своих проектов. И потом, там сейф какой-то важный стоит. И мамаша Кириллова, нынешняя генеральная директриса, нарочито бренчит ключами около этого сейфа… Надо найти этот дом! Но где? И как?

Анна включила ноутбук. Много она говорит и думает о детях-сиротах, которых увозят за границу. А вот последнее время в связи с известными событиями как-то упустила эту тему. Надо посмотреть, что там новенького. Да и старенькое почитать повнимательнее. Вот совсем недавно в «Золотом слове» была опубликована ее статья об усыновлении итальянцами семилетнего мальчика из Рыбацкого Жени Ножкина. Очень странная была история. Официально у мальчика была мама, которую лишили родительских прав. А папа был у него неофициальный, так называемый биологический. И множество дядей и тетей – родных братьев и сестер биологического папы. Только юридически они таковыми не считались, поскольку папы как бы не было. Женю отправили в детский дом. И вот что странно: как бы и не было у него ни папы, ни родственников со стороны папы, но и папа, и многочисленные дяди и тети его навещали в детском доме регулярно. Папа так вообще хотел его забрать, вот только у него не было ни жилья, ни работы. Он все ездил по шабашкам, мечтая накопить на собственное жилье, чтобы забрать Женю. Когда Анна, уже после почти что тайного увоза Жени за границу, беседовала с начальником городского отдела опеки Галиной Юрьевной Старухиной, то та совершенно безапелляционно заявила, что, дескать, по документам у Жени никаких родственников не было, поэтому его с чистой совестью и отдали итальянцам. Анна спросила, почему же тогда руководство детского дома разрешало навещать мальчика и папе, и дядям, и тетям, и даже на ночь его отдавали? На это Старухина ответила что-то невразумительное, мол, не знаю, нарушение инструкций руководством детского дома и т. д. и т. п.

Когда родственники Жени совершенно случайно от знакомой нянечки из детского дома узнали о том, что мальчика усыновила по решению областного суда итальянская пара, они бросились на поиски малыша. Нашли его в рыбацкой детской городской больнице, где он проходил обследование перед поездкой в Италию. Женя подтвердил родным, что его действительно увозят в Италию новые папа и мама, и сказал, что не хочет. Родственники не знали, что делать, куда кинуться. Пока они бегали то в отдел опеки, то в прокуратуру, то в УВД, Женю все-таки увезли в Италию. Ведь по российским законам если областной суд признал усыновление, и решение никто не обжаловал (а кому обжаловать-то?), то ребенок уже не является сиротой, а имеет полноценных маму и папу.

Папа и родственники знали, что до этого мальчик несколько месяцев провел в областной детской больнице, где его обследовали как тубинфицированного. И у мальчтка неожиданно оказалась легкая форма туберкулеза. Им это показалось странным. Вроде никогда, во всяком случае, до детского дома, у Жени никаких подозрений на туберкулез не было. И вдруг такое… Родственники ходили в отдел опеки, но там Галина Юрьевна Старухина развела их по полной программе на предмет необходимости больного туберкулезом ребенка непременно отправить за границу. Там его вылечат быстрее и лучше. Ясное дело, она была в курсе всего. Анна узнала потом (и в статье об этом написала), что знакомство с итальянскими родителями как раз и состоялось в этой областной детской больнице. Но родственникам мальчика Старухина ничего не говорила. Сказала только, что вот-вот Женю из больницы привезут обратно в детский дом. Когда родственники Жени, позвонив в очередной раз в областную больницу, узнали, что мальчик уже выписан, они поехали в детский дом. Там их на сей раз встретили совсем по-другому, как будто знать не знали. И лишь знакомая нянечка вечером позвонила одной из тетей и тайком поведала, что мальчика зачем-то на сей раз положили в городскую больницу. Она тоже подтвердила, что, что в областной больнице у Жени обнаружили легкую форму туберкулеза. А итальянцы, которым мальчик очень понравился, согласились усыновить его и с туберкулезом, сказав, что вылечат. Папа-итальянец оказался врачом.

Потом Анна, проводя расследование, узнала, что из этого детского дома за последний год иностранными родителями усыновлены девять детей! Правда, было хорошее оправдание: все дети были безнадежно больны. По закону отдел опеки обязан отслеживать жизнь детей в иностранных семьях. И Старухина отслеживала. Она показывала Анне пришедшие из Международного центра усыновления отчеты. Они были присланы через электронную почту на компьютере, никаких печатей, никаких признаков официальных документов. Рост, вес ребенка, милые фотографии с родителями, в каком-нибудь зоопарке или на аттракционах.. В общем, все это Анну не радовало. Но Старухина уверяла, что все хорошо. Анна сама проверить все это не могла, не ехать же ей самой в эти страны! Да и если поедет, то кто ей даст там такую информацию? В общем, так и осталось ее расследование повисшим в воздухе. Правда, Старухина стала осторожнее. А немного погодя Анна узнала, что госпожа Старухина буквально за год купила две квартиры дочерям: одной в Москве, а другой аж в Германии! Дочка вышла замуж за немца, но, к сожалению, без отдельной жилплощади….

Все это Анна вспоминала, перечитывая свои статьи о сироте при живых родителях Жене Ножкине и о начальнице отдела опеки Галине Старухиной. Да, как-то странно получается, за один год – девять детей за границу, и все безнадежно больные. Кстати, детский дом находится в избирательном округе господина Литровского. Он его курирует, подарки детишкам к Новому году дарит, навещает, праздники устраивает. Об этом много было в прессе… Анна углубилась в Интернет. Ну так и есть! Душещипательные статьи Людмилы Семеновой подробнейшим образом описывают регулярные посещения депутатом Муниципального совета Борисом Иосифовичем Литровским детского дома. На сайте детского дома – целые поэмы с фотографиями. В этот новый год он принес каждому шикарные подарки и, кроме того, устроил отдельное чаепитие. А что у нас было в прошлом году? Ага, то же самое. Подарки к Новому году, потом на 8 Марта приходил, сладостями угощал… Так, и именно в том году иностранные семьи усыновили девять тяжело больных детей из этого детского дома. Все как-то очень странно. Жаль, что она раньше не обратила на это внимание. Да и не особо афишируется это усыновление. Ведь все СМИ наполнены жуткими рассказами о фактах репатриации за границу российских детей для имплантации их органов больным иностранцам. И тем не менее – девять детей за один год! Понятно, что Старухина что-то скрывает, недаром же она так удачно за один год сумела поправить сове материальное положение, что аж двоим дочерям квартиры купила, да не где-нибудь, а в Москве и в Германии!

«Да, плохо, что я связана по рукам и ногам, - с горечью подумала Анна, - самое время начать новое расследование и трясти их, трясти как груши! Почему это вдруг дети в одном детском доме стали неизлечимо болеть? Понятно, у всех российских детей, родители которых были лишены родительских прав из-за пьянства и наркомании, плохое здоровье. Но ведь их лечат, за ними наблюдают, все не так уж плохо. Лично Анна была приверженцем передачи сирот в русские приемные семьи Она знала много замечательных приемных семей в Рыбацком. И писала о нескольких, где детей, которые считались больными и даже умственно отсталыми, сумели вылечить и скоррегировать их социальное поведение так, что они вполне нормально заканчивали обычные школы. Все не так страшно! Лучше бы программу размещения детей в приемные семьи пересмотрели, выделяли бы приемным семьям больше денег и все было бы хорошо. Можно и иностранцам, если действительно какую-то болезнь вылечить у нас сложно или просто невозможно из-за дороговизны. Но надо следить за этим не так, как это делает госпожа Старухина…. Боже, что же делать! Не сидеть же сложа руки! Как бы сдвинуться с мертвой точки?,,

Ага, есть! Нянечка из детского дома! Она тайком сообщила родным Жени Ножкина о том, что его увозят в Италию. Наверняка она что-то знает. Надо ее срочно найти. Но как? Эх, был бы Гена Славин, он бы махом все устроил! А без него что делать? Даже сегодня в Рыбацком уже не будет. Остался один Серега Пименов. Ну да, и Серега может это сделать. Надо только правильные ходы продумать…

Через полчаса Анна включила телефон и отправила адвокату Пименову эсэмэску: «Погода стоит изумительная, но вечерами все равно холодно. Осень есть осень!» Выключила мобильники, вынула батарейку и стала собираться. Только через час она может позвонить Сергею Андреевичу, только через час скажет ему, что нужно сделать. А пока надо привести себя в порядок, изменить внешность, стать сегодня не жгучей брюнеткой с каре и в красном костюме, а жгучей блондинкой с очень вьющимися волосами, одеть джинсы, майку и куртку. Сегодня предстоит поездка в сельскую местность. Надо же, в конце концов, найти этот дом из красного кирпича с круглым окошком и изящным кустом плетистой розы...

Через час Анна, преображенная в путешествующую блондинку, ждала автобуса, который шел до деревни Спас. Там находился коттедж Литровского. День был выбран удачно. Анна знала, что сегодня – заседание Муниципального совета, вопросов много, она повестку на сайте совета внимательно изучила. Значит, Литровский будет в совете часов до трех-четырех дня, а потом еще наверняка поедет к Чумнову обсуждать текущий момент. В повестке ведь как раз стоит вопрос -: обсуждение программы упрощения усыновления российских детей гражданами иностранных государств. Как пройдет обсуждение, предсказать трудно, но наверняка не слишком гладко, противники такого «упрощения» среди депутатов все же есть. Поэтому наверняка Литровский захочет потом пообщаться с Чумновым. Да к тому в свой загородный коттедж Литровский приезжает в будни крайне редко… Но если даже предположить, что приедет, то не раньше пяти вечера.

Анна включила телефон и набрала «связной» номер Пименова.

- Привет! Как дела?

- Все в порядке, держусь. Как там мой милый и мой друг?

- Один в командировке, другой готовится.

- Это хорошо… Мне вот что нужно. В детском доме, который на территории моего лучшего друга, есть нянечка. Единственная честная нянечка. Там в прошлом году мальчика усыновили в Италию, она была против… Ну, в общем, мне нужно ее найти. И лучше сегодня.

- Я тебя понял. У меня как раз есть время. Созвонимся.

Анна выключила телефон и вынула батарейку. И как раз увидела из своего укрытия, что к остановке подъезжает автобус. Она побежала и успела вовремя. Правда, сидячих мест не осталось, но она и не претендовала. Встала в самом конце автобуса лицом к стеклу, чтобы у пассажиров было меньше возможности разглядеть ее.

Через полчаса автобус высадил пассажиров в Спасе. Остановка была рядом с магазином, многие отправились прямо туда. Пошла и Анна в магазин. Встала вместе со всеми в очередь, купила себе мороженое , банан и воды… В магазине был небольшой «литературный уголок»: стояли крохотные столик и стульчик, на столике лежала агитационная литература: на селе, как и в городе, шли выборы. Анна села на стульчик, для виду стала перебирать агитки и есть мороженое. Когда все покупатели ушли, она спросила миловидную и очень вежливо общавшуюся с покупателями продавщицу:

- А что, говорят, у нас тут будет Литровский депутатом?

- Да нет, с чего вы взяли? – улыбнулась продавщица. – Он в городе депутат.

- Так, говорят, живет он тут…

- Нет, у него тут только коттедж. А живет он в городе. И здесь редко бывает Летом в основном. Летом у него тут семья живет, жена и сыновья. Гости часто приезжают.

- А гости что, только летом приезжают?

- Да нет, по-разному. И осенью, и зимой, и весной приезжают. Что-нибудь обязательно празднуют.

- Понятно.. А я вот работаю в риэлтерском агентстве. Продается коттедж в Спасе, не подскажете, где мне его найти? Вот он на фотографии, - и Анна протянула продавщице фотографию коттеджа из красного кирпича с круглым окном и плетистой розой.

Продавщица пожала плечами:

- Да нет у нас таких домов в Спасе… Точно нет. Я тут всю жизнь живу и все дома знаю. Даже ничего похожего нет.

- Точно нет? – Анна изобразила некоторый испуг на лице. – Ой, как же мне быть? Меня сюда хозяин агентства направил, чтобы я коттедж посмотрела. Перепутал, что ли?

- Стало быть, перепутал.

- А, может, в деревнях где?

- Да нет же, говорю Вам, нет у нас такого дома! Я же все деревни знаю. Уж такой-то, с круглым окном, точно бы запомнила… Перепутал Ваш хозяин.

- А есть в районе села с похожим на «Спас» названием?, - на всякий случай продолжала изображать растерянную риэлтершу Анна.

- Вроде есть. Спасский Бор по дороге на Москву. Туда съездите.

- Спасибо! Вот уж я хозяину задам… А, кстати, раз уж я сюда попала, хоть коттедж Литровского посмотрю. Говорят, крутой очень. Где он, не знаете?

- Как же, конечно знаю! Идемте, покажу.

Продавщица вышла вместе с Анной из магазина и показала тропинку, которая вела на небольшой холмик.

- Вот пойдете по тропинке до холма, потом холм обогните слева, и сразу увидите. Он как раз на берегу реки, на возвышении, очень красивое место. Сам из белого кирпича, а забор из зеленого профиля. И сосны там растут. В общем, не перепутаете ни с каким другим.

Анна поблагодарила женщину и пошла. Дорога заняла всего минут пять. Едва она начала огибать холм слева, как сразу увидела коттедж из белого кирпича, утопающий в соснах. Коттедж был так себе, без особых архитектурных изысков, но место!!! Чуть вверху, над домом и участком, красовался холм с соснами, видно, это был местный борок. Из этого соснового борка прямо к коттеджу Литровского спускалась узенькая тропинка. То есть, коттедж Литровского оказался как бы на втором, более нижнем ярусе холма. А самым нижним ярусом был ярко-желтый пляж у кромки реки. Причем, река сразу за коттеджем резко сворачивала влево. Пейзаж был вполне достоин Шишикна и Левитана!

Анна спокойно дошла до коттеджа, поднялась на сосновый холм, подышала шикарным сосновым воздухом, осмотрела сверху село, или деревню, Бог весть, как это теперь называется. Все было, как положено: богатые коттеджи граничили бок о бок с убогими лачугами. Но коттедж Литровского стоял особняком, лачуги не портили его внешний вид.

Анна спустилась. Обошла коттедж. Собака не лаяла за забором, значит, ее там не было. Глазка видеокамеры тоже не было. Это облегчало задачу. Анне все-таки не давала покоя мысль о фотографии. Ну да, коттедж Литровского ни капельки не был похож на тот, который изображен на фотографии. Но вдруг есть какая-нибудь пристройка внутри? Вдруг домик с круглым окошком – это какой-то павильон, которого не видно, вот он ни разу и не попал на фотографии тусовок депутатов и работников фирмы Литровского. А этот сейф, около которого демонстративно бренчит ключами Ирина Ильинична Кириллова… Он вполне может располагаться в подвале дома… В общем, надо туда как-то проникнуть и все посмотреть. Хозяев, похоже, нет.

Анна еще несколько раз обошла участок, огороженный зеленым профильным забором, еще раз убедилась, что камеры видеонаблюдения нет, и тут же засмущалась: «Если есть сейф, значит, в нем хранится что-то ценное, а если в доме хранится что-то ценное, значит, камеру видеонаблюдения Литровский уж всяко бы поставил». Да, странно, не похоже это на Литровского. Задумывать великую криминальную тайну и размещать ее в коттедже без охраны и даже без собаки и видеокамеры…»

Нет, скорее всего, Анна ошиблась. Но раз уж она сюда пробралась, стоит все-таки посмотреть, нет ли там, за зеленым забором Литровского, чего-нибудь интересного... Анна выбрала место для перелезания через забор позади коттеджа. Все же с тропинки не видно, да и сосна растет с той стороны рядом с забором, можно сразу на нее перемахнуть. Сидеть на сосне и проводить дислокацию местности гораздо удобнее, чем сидя на заборе из профиля…

Анна изловчилась, подпрыгнула, зацепилась за неудобный верхний край профильного железа, но все же смогла подтянуться хотя бы до такой степени, чтобы перенести ноги и сесть на край забора. Было не очень удобно и даже немножко больно. Но сосна действительно была в полуметре от забора, большая, раскидистая. Анна осторожно «перешла» на нее и засела в густых сосновых ветках. Между сосной и задней стеной коттеджа была еще небольшая пристройка, что-то вроде кирпичной сарайки для инструмента, или погреб какой-нибудь… Дверь в погреб находилась сбоку, с правой стороны. Интересно, заперта она? Анна тихонько слезла с сонны и подошла к двери. На двери были железные петли для замка, но самого замка почему-то не было. Анна тихонечко открыла дверь и первое, что увидела, это замок – он лежал у самого входа на пластмассовой бочке, закрытой крышкой. «Так, значит, хозяева не заперли по какой-то причине сарай., - тревожно подумала Анна. – Странная безалаберность, если учитывать, что у них тут нет ни охраны, ни собаки, ни видеокамеры…»

- Стоять! Руки за голову! – Анна даже не успела додумать свою мысль о безалаберности семьи Литровских до конца: ей в переносицу на расстоянии всего нескольких сантиметров глядело черное дуло пистолета.

В полутьме подсобного помещения, освященного только светом из распахнутой двери, прямо перед Анной, держа пистолет двумя руками, стояла женщина которую Анна с перепугу даже не сразу узнала. Впрочем, может, она и сразу узнала бы ее, если бы хоть раз видела воочию. Но поскольку видела лишь на фотографиях, сообразила лишь через несколько секунд. Перед Анной, совершенно нешуточно сжимая в руках пистолет, стояла жена Литровского Нина. Анна почувствовала, что вот-вот грохнется в обморок. Но она собрала воедино остатки создания и выполнила приказ Нины Литровской – заложила руки за голову.

- А теперь развернитесь ко мне спиной и выйдите отсюда, - скомандовала Нина Литровская. – Идите прямо и сядьте вон на ту желтую скамейку.

Анна покорно выполнила приказ, двинулась в центр участка к желтой скамейке, постепенно приходя в себя. Да, глупо было надеяться, что ей так и будет везти все дни, начиная с побега. Вот она и попалась. А в сумке у нее – диктофон со всеми нужными сделанными только вчера записями, и если раньше все это могло бы послужить вещественными доказательствами, то теперь, увы, каюк! Все было зря. Все так хитроумно придуманные планы, все усилия, все риски. Сейчас Нина Литровская, держа ее под дулом пистолета, позвонит мужу, и через несколько минут здесь уже будут Литровский с Барановым. Ее опять посадят в тюрьму, из которой уже не дадут убежать. А все собранные ею доказательства уничтожат… Можно, конечно, разыграть банальную воришку, вывернуться как-нибудь, она же все-таки изменила внешность, может, Нина Литровская ее и не узнает… Попытаться что ли выбить у нее пистолет из рук и перемахнуть через забор…

- Не вздумайте рыпаться! – Словно прочитала ее мысли Нина Литровская. – Я спокойно пристрелю Вас. Имею право – вы незаконно вторглись на мою территорию. Да сядьте же, наконец, на скамейку, что, так и будете стоять!

Анна опустилась на указанную ей желтую скамейку. Нина Литровская села напротив на такую же. Расстояние между ними было теперь около метра. Пистолет она не опускала. Она молчала и внимательно всматривалась в лицо Анне своими серьезными светло-серыми глазами.

Коней второй части

ЧАСТЬ 3. КОЛЬЦО ЗАХВАТА

Часть 3. Кольцо захвата

Петропавловск-Камчатский встретил бывшего лучшего опера города Рыбацкий Геннадия Славина весьма невесело. Едва Гена ступил на трап самолета, как в ужасе сжался от пронизывающего холодного ветра. При посадке объявили, что в Петропавловске—Камчатском три градуса тепла. В Рыбацком сейчас стоит золотая осень, бабье лето в разгаре, красота! А тут ему показалось просто жутко холодно, потому что дул сильный ветер. Самолет вылетел из Санкт-Петербурга около часа ночи по московскому времени, приземлился около девяти утра. Опять же – по московскому времени. В родном Рыбацком, как и в Москве, золотое утро бабьего лета. А тут – свое время, уже вечер, плюс восемь часов. Этот проклятый ветер так и пронизывает, так и пронизывает…. Гена много путешествовал в своей жизни, повидал как оперативник всякое, холодов не боялся, а вот ветров боялся панически… Он заранее изучил погоду на Камчатке и понял, что адаптация будет тяжелой. Поэтому и решили с Володей Кондратьевым остановиться в самой близкой к аэропорту гостинице. Таковой оказалась гостиница «Арт-отель», которая, если верить рекламе, расположена в 5 минутах езды от аэропорта в самом городе Елизово на берегу реки Авача. Конечно, с реки будет дуть, это однозначно, но они ведь не на курорт собирались. Раз лететь в целях конспирации предстояло разными рейсами, то договариваться нужно было заранее. Вот и договорились: гостиница «Арт-отель» в городе Елизово. Ведь аэропорт находится не в самом Петропавловске-Камчатском, а в мелком холодном городке Елизово. В гостинице всего восемь номеров, но Гена заранее позвонил, забронировал один двухместный. Так просто легче найти друг друга. Ведь когда приедет Владимир, еще неизвестно, а созваниваться они решили, не стоит. Приедет – быстро найдет его в этом Елизово….А там видно будет. Еще неизвестно, где им потом придется жить.

Наконец вышли из этого продувного аэропорта. Вот и такси. Пять минут – вот и гостиница. Скорее, бегом, бегом из такси в гостиницу – ох до чего же не нравятся ему эти ветра! Он прочитал в Интернете, что в Елизово погода хуже, чем в Петропавловске. И это несмотря на то, что Елизово находится всего в трех десятках километров от краевого центра! Вот что значит – полуостров, одни сюрпризы. Тридцать километров – и климат отличается от петропавловского, как архангельский от московского. Зимой здесь всегда на несколько градусов холоднее. Правда, он вычитал, что среднегодовая скорость ветра меньше, чем в Петропавловске-Камчатском, но это его не порадовало: значит, в Петропавловске будет еще ветренее, чем здесь. А ему надо сегодня же успеть в Петропавловск-Камчатский обязательно!

Летом в Елизове, считается, должна быть высокая температура. Но сейчас сентябрь. Впрочем, сентябрь это лишь начало осени, можно сказать, конец лета, может, днем и будет тепло…

- Как у вас тут днем погодка? – пытаясь изобразить веселость, спросил он у девушки на ресепшене.

- По-разному! - улыбнулась она. – Вчера тепло было. Но, говорят, это ненадолго. У нас обычно осень наступает раньше, чем в Петропавловске. Говорят, на следующей неделе уже будут ночные заморозки на почве.

Гена взял ключи от номера, быстро покидал вещи, принял душ и вызвал такси. Гена Славин не был бы Геной Славиным, если бы даже за те два часа, которые прошли от момента встречи с Анной и ее просьбы поехать на Камчатку до того момента, как он сел в нанятое до Петербурга такси, он не провел бы мощную оперативную подготовку. Во-первых, он связался с друзьями из Рыбацкого УВД, и через час уже знал клички тех камчатских гостей, которые приезжали несколько лет назад то ли к Промокашке, то ли за Промокашкой. Их было двое: Михаил Ахмедов по кличке Косой и Леонид Коган по кличке Тевье-молочник. Косой занимался недвижимостью, Тевье-молочник владел молокозаводом. В прошлом оба имели судимости. Ахмедов за разные разбои и грабежи, Коган – за хищение социалистической собственности.

Записав данные камчатских аборигенов, с которыми, возможно, предстояло познакомиться, Гена достал свой блокнот, где были адреса и телефоны всех, с кем он учился в высшей школе милиции, и сумел дозвониться до всех, кто мог иметь хоть какое-то отношение к Камчатке. Разумеется, мир тесен, и в Петропавловске-Камчатском оказалось несколько человек, которые хоть и не были его однокашниками по высшей школе милиции, но были друзьями однокашников, родственниками или просто хорошими знакомыми. Всем нужным однокашникам Гена позвонил и заручился поддержкой. Затем он позвонил в Москву, своим корешам из более высоких полицейских сфер, и те назвали на Камчатке еще несколько человек, с которыми их связывают узы дружбы и взаимовыручки. Кореша позвонили своим камчатским знакомым и составили ему так называемую протекцию. В общем, Гена ехал не абы как, а подготовленным. Российская полиция- в прошлом милиция – могла бы им гордиться. И Гена в очередной раз подумал, что надо бы все-таки взять лицензию частного детектива. Легче и законнее будет вести дела. «Вот помогу Анне, выручим ее из беды – и займусь оформлением лицензии. А то что я – ни в тех, ни в сих – опер в отставке».

Через десять минут он уже мчался в Петропавловск-Камчатский. Там местным отделом руководит хороший знакомый его московского кореша Женя Щедрин. Московский кореш сказал, что на него во всем можно положиться. В такси Славин перевел часы на местное время – настоящие часы, ручные, не на мобильнике, потому что мобильники свои (их два, дин – официальный, другой – для конспирации) он отключил еще в Рыбацком, когда сел в такси на Питер, и вытащил из них батарейки. Конечно, если Баранов с Литровским знают о том, что он помогает Кондратьевой, они скоро узнают, что он на Камчатке, и Литровский наверняка будет очень расстроен. Но дело в том, что как ни крути, а и Баранов, и даже Литровский, несмотря на все его деньги – мелкие сошки. Их сила и власть распространяется только в Рыбацком, ну, чуть-чуть в области, пока там генерал Птушинов, однако не более. И их полномочия до Камчатки не дотянутся. Здешние менты без приказа сверху не будут помогать Баранову, даже если он придумает какую-нибудь ориентировку о преступлении Славина. Но вряд ли Баранов пойдет на такую откровенную ложь – это же должностное преступление, и он знает, что Гена Славин – не зеленый пацан, а опер со стажем, до которому Баранову еще расти и расти. Да все равно и не дорасти…Для выдумки Баранову понадобится время, а Гена уже успеет к этому времени завести тут со всеми отношения. Единственный выход у «конкурирующей фирмы»– нанять бандитов. Но для этого нужны либо знакомства, а они вряд ли остались даже у Промокашки, а, во-вторых, время. Нельзя делать такой «заказ» просто по телефону, тут нужно подходы искать. Из Рыбацкого это непросто сделать.

Гене нужно было не в сам Петропавловск. В Петропавловске-Камчатском городу еще подчинены административно несколько близлежащих поселков. В одном из них Женя Щедрин возглавлял отдел. До поселка было несколько десятков километров, и они доехали минут за сорок. Таксист высадил его у ближайшего магазина и показал, где находится отдел полиции.

Гена купил в ближайшем магазине две симкарты – для себя и для Володи – и направился прямиком в полицию. Евгений Щедрин должен быть предупрежден, что сегодня к нему придет некто «от друга». Евгений Щедрин, к которому его направил московский кореш, представлялся Гене Славину либо моложе его самого, либо, в крайнем случае, таким же по возрасту, лет хотя бы около пятидесяти. Но когда он вошел в кабинет, куда его проводил дежурный, то едва не вздрогнул: ему навстречу поднялся белоснежно седой мужчина в подполковничьих погонах. Мужчина сдержанно улыбнулся, пригласил сесть, позвонил кому-то и попросил, чтобы им принесли чаю и кофе.

- Меня зовут Геннадий, начал Славин. – Насчет меня Вам звонили из Москвы.

- Я понял, да… Но давай уж на ты. Ты не смотри, что я такой седой, - при этом он провел рукой по своим совершенно белым, но чрезвычайно густым волнистым волосам. - Во-первых, это у нас наследственное: мой отец стал седеть уже в двадцать восемь лет. А, во-вторых, у мня несколько ранений. А так я ведь наверное ненамного тебя старше.

Славин пригляделся: а ведь и вправду у Евгения были совершенно живые и молодые глаза ярко-голубого цвета.

- А где ты был ранен?

- Я в Афганистане воевал. Потом военное училище закончил, в Чечне побывал. А как устал воевать – вот, сижу теперь здесь. Мог бы давно на пенсию уйти, рыбу удить. Я ведь, брат, такой рыбак заядлый! Да друзья из Москвы все просят: повремени, брат. Трудно, понимаешь ли, найти в эту глухомань хорошие кадры. Их и в не в глухомань-то найти нынче непросто. А уж наш полуостров вообще как проклятый. Вот и просят каждый раз: Женя, ну посиди еще немного, но не отдавать же вашу Камчатку бандитам! Я ведь после Чечни хотел бизнесом заняться, да только вот как-то пришло ко мне прямо домой милицейское начальство: мол, выручай, послужи хоть маленько, пока мы хоть какие кадры подготовим. Мне отказаться неудобно было, я ведь здесь родился и вырос, спортом занимался, народную дружину возглавлял, в комсомоле был… Камчатка, она, брат, видишь ли, чужим плохо покоряется!

Это вполне лирическое вступление произвело на Геннадия сильное впечатление.

- Так значит, ты здесь с где-то с конца девяностых?

- Точно! Немного повоевал в Чечне и решил выйти в отставку, на мирную профессию. Да не вышло!

Девушка в форме младшего лейтенанта принесла поднос с чашками, печеньем, пакетиками чая и кофе

- Чайник включить, Евгений Валентинович, или сами?

- Справлюсь, иди занимайся своими несовершеннолетними, - махнул рукой Евгений, протянул за спину руку и включил чайник. - Ну, выкладывай, что там у тебя? Какая помощь нужна? Спрашивать лишнее не стану, не беспокойся – друг моего друга – мой друг.

Славин подробности дела рассказывать не стал. Сказала в двух словах, что работает в паре с одной очень талантливой и честной журналисткой, которая ведет расследование по деятельности местного рыбацкого олигарха. И вот получилось, что след потянулся на Камчатку. Вернее, к камчатским бандитам, к событиям примерно шести-семилетней давности.

- Так, понятно, - прищурился Евгений Щедрин. – А у журналистки твоей случайно не Кондратьева фамилия?

- Ну вот, - вздохнул Славин, - а сказал, что лишнее спрашивать не станешь.

- Да я и не спрашиваю. Просто как только мне приятель из Москвы позвонил и сказал, что ты из Рыбацкого, я как-то все сопоставил. Весь Интернет забит рассказами об этой Анаконде. И в центральных СМИ уже сколько публикаций….Но какова ведь, а! Не только мочила там всех ваших продажных ментов, прокуроров вкупе с олигархами, но еще сумела из ИВС сбежать!. Ты, значит, с ней работаешь?

- Я с ней дружу и очень давно работаю. И она мне очень много помогала. Если ты будешь наводить сейчас о ней справки, то я лучше уеду обратно. Но ничего не скажу.

- Но что-то ты можешь сказать? Чтобы нам легче было помочь тебе.

- Могу. У нашего местного олигарха Литровского есть несколько видов бизнеса. Главный – винно-водочный. Но есть еще сутенерский, просто рэкет, а еще он депутат. И вдруг ему в голову взбрело выкупить часть помещений бывшего секретного НИИ, чтобы там открыть некое простенькое фармацевтическое производство. Лекарственные травы и прочая чепуха. Та часть, которую он выкупил под сове фармацевтическое производство, была когда-то суперсекретной лабораторией. Говорят, она чуть ли не под землей вся, там каике-то тайные ходы-выходы, лабиринты. НЕ зря ведь все это ему понадобилось. Такое впечатление, что он просто создает себе некое прикрытие. Для чего-то боле важного и прибыльного.

- Почему ты так думаешь?

- На лекарственных травках и народных настойках больно не разживешься. Он заявил, что будет потом открывать цех по детскому питанию. Это очень затратно, тут с ума сойдешь с одними только проверками да лицензиями. А потом уже якобы планирует настоящие лекарственные препараты выпускать. Ни один умный человек в это не поверит! Он же не Брынцалов, его мигом съедят.

- Может, это прикрытие для наркотиков?

- Вряд ли. Слишком опасно. При его весьма подмоченной репутации за ним будут очень сильно следить, и он это знает.

- Может, у него уже все вокруг куплено?

- Это не так просто. Куплено у него все только в городе, да и то я не сказал бы, что все. Начальник УВД Баранов, понятно, весь его, с потрохами. Прокурор города просто трус, насчет взяток – сомневаюсь. А начальник областной полиции сам сидит на чемоданах – не сегодня-завтра скинут. Так что с наркотиками он рисковать не будет.

- Ну, и что ты думаешь? Или там эта ваша Анаконда думает…

- Анаконда много над этим думала. И, похоже, напала на верный след. Поэтому ее Литровский и постарался убрать. Она ведь если начнет копать, то не остановится. И потом, она опасна еще и тем, что у нее много друзей-журналистов в Москве. Она училась на одном курсе со многими, кто сейчас известен. С тем же Аркадием Слоновым, например…

- Ого!

- Вот именно что «ого!». И владелица медиахолдинга Инна Северова ее близкая подруга. В общем, куда ни кинь – Анаконда для нашего Литровского очень опасна. Вот он и устранил ее с помощью начальника полиции. Они надеялись, что пока она посидит в ИВС, потом в СИЗО, а потом ее осудят. Пусть даже условно, все равно ее репутация будет безнадежно испорчена, и ему будет легче так творить свои делишки.

- Ясненько, ясненько…Ну и как же это все связано с Камчаткой?

- У Литровского есть подельник, шестерка, юрист, который все грязные делишки его обделывает. У него даже кличка соответствующая – Промокашка. В 90-е годы Промокашка жил на Камчатке. Он сначала в армии тут служил, а потом вернулся заработать на рыбном промысле, но подробностей я не знаю. Однако он очень быстро попал в лапы известного авторитета по кличке Шалый…

- Знаю такого. Только он умер уже. Крутой был мужик, всю Камчатку в ежовых рукавицах держал! У него две ходки было. Интересный был человек – и баб любил, и мальчиков… Это, кажется, бисексуал называется…

- Вот, вот, - закивал Гена. – И этот Промокашка был у него любимцем. Ну, он такой смазливенький, гомикам-мужикам такие нравятся… Кстати, он женился.

- Это все вполне вероятно. Я слышал такую кликуху – Промокашка.

- Потом как только Шалый откинул ласты, Промокашка мигом сбежал. Видно, не хотел перейти по наследству от покойничка к его приемнику. Он вернулся в Рыбацкий и как-то примкнул к бандитам. Вроде бы просто стал заниматься в спортивном клубе «Геркулес». Потом поступил заочно на юридический, пошел в милицию работать и, видимо, сливал и тем, и другим. Из милиции его попросили. Он как юрист совсем никакой был, работал в следствии, так там выли от него! Ну, это неважно, я отвлекся. Промокашка стал работать на бандитов, и, в конце концов, оказался в команде Литровского. У Литровского тогда дела шли очень хорошо, он избавился от своего партнера по винно-водочному бизнесу и все взял в свои руки. Вскоре и сутенерский бизнес подгреб под себя. А потом пошел в депутаты. Тут ему очень повезло: наш Рыбацкий мэр господин Чумнов весьма непростого характера, иногда совершенно неуправляем, даже с губернатором рассорился в пух и прах. И кличку получил соответствующую и фамилии, и характеру – Чума. Так вот. Наш Чума, мужик по сути очень хороший и прямой, из-за своей дури разругался с промышленниками. И никаких единомышленников у него не осталось. Тут наш Литровский и подкатил к нему с клятвами о верности и преданности.

- И что, они вместе теперь торгуют левой водкой и девочками?

- Нет. Чумнов в это не вмешивается, ему просто нужен Литровский как депутат-единомышленник. У Литровского своя группа в муниципальном совете, и нашего Чумнова это абсолютно устраивает. Вряд ли он вообще что-либо серьезное знает о Литровском. Но под прикрытием мэра Литровский начинает разворачивать какую-то слишком бурную деятельность. Губернатор пытался установить мораторий на продажу лаборатории НИИ, чтобы как-то сохранить хоть часть бывшего секретного оборонного производства. Но Литровский убедил мэра, что нужно здание продать. А сам купил там главную лабораторию. Говорят, там даже техника осталась! А сама лаборатория, как я уже говорил, построена так, что там есть разные секретные подземные ходы-выходы… И вот устранение журналистки как раз произошло в тот момент, когда эта новая фармацевтическая фабрика готовится к открытию. Совпадение?

- Ну нет, конечно, не совпадение. Но при чем здесь наш Шалый?

- И вот тут кроется некая тайна, которую нам из нашего Рыбацкого никак не разгадать. Шалый умер, Промокашка сбежал. И через какое-то время в Рыбацкий приезжают бандиты – последователи Шалого. У них какие-то претензии к Промокашке. И Литровский дает им денег, так называемые отступные, чтобы они свалили из Рыбацкого.

- Очень интересно. Кто приезжал, знаешь?

- Обижаешь! – Славин заглянул в записную книжку. Ахмедов - Косой и Коган - Тевье-молочник.

- Да, вам, считай, повезло, такие великие люди посетили ваш скромный город. Мы тут от любви к ним можно сказать, ночи не спим, глаз с них не спускаем… Тевье-молочник теперь владеет всем молочным производством в нашем крае, отсюда и кликуха. А у Мишки-Косого имеет свои магазины. Он сам родом из Дагестана, но живет здесь в детства, глаза у него раскосые, вот и прозвали Косым. Но он не обижается. Они теперь, как положено – честные бизнесмены… Ну а что в вашей лаборатории раньше делали?

- Вот это-то и есть самая интересная штука. Это был секретный НИИ, в котором занимались промышленным шпионажем. А потом стали участвовать в числе других предприятий в разработке бактериологического оружия.

- Ну и ну! Неужели наши авторитеты нацелились на бактериологическое оружие?

- Нет. Им это просто не потянуть. Да и нашему Литровскому. В 50-ых годах в Сергиевом Посаде, в секретном НИИ начались разработки некоего «лекарства против страха». .А лет через двадцать, как раз перед войной в Афганистане, в Рыбацком НИИ был открыт как бы в помощь Сергиеву Посаду филиал – под кодовым названием Главная Лаборатория. Говорят, что правительство торопились перед войной в Афганистане, чтобы наши солдаты в чужой стране в экстремальных условиях не испытывали животный страх… Этой лабораторией руководила последние годы, ну, то есть, до самого ее расформирования при так называемой конверсии, Ирина Ильинична Кириллова – мать нашего Промокашки.

- Ну, и сделали они это «лекарство против страха»?

- Говорят, да. Но все это вывозили в режиме строжайшей секретности, с документами и компьютерами в Москву, в Министерство…

- Да, история, конечно, интересная. Но вот что я скажу тебе, дорогой Геннадий. Как человек, который воевал и в Афганистане, и в Чечне, и вообще… Таких лекарств существует море! Они разные. Почти все – на основе наркотиков. Но без них очень трудно посылать солдат в бой. У нас в стране целая индустрия по созданию таких препаратов. И даже если ваш Литровский, или там наши Леня Коган - Тевье-Молочник и Миша Ахмедов-Косой задумали делать сами такой препарат, это им ничего не даст. Кроме очередных уголовных дел. Им проще купить этот препарат. Сейчас ведь, как ты знаешь, все продается и покупается. Даже государственные секреты. Не говоря уже о каких-то таблетках.

- Я это прекрасно понимаю, Евгений. И если бы не понимал, то сюда не приехал бы.

Щедрин замолчал. Похоже, он понял, что сморозил глупость, подозревая бывшего коллегу в недальновидности.

- Да-а-а, - наконец задумчиво протянул он. – Не думаю, что они ездили за тридевять земель, потому что соскучились по прелестям вашего Промокашки. В этом что-то есть. Но как нам это узнать?.. Ты, кстати, один здесь?

- Пока да. Но приедет еще один человек. Владимир Кондратьев, муж этой самой журналистки. Может, нам удастся раскрутить этих бандитов на разговор. Может, им нужно заплатить…

- Я тебя понял. Я сейчас заряжу сейчас всех своих, по максимуму постараемся к утру все узнать. Симки здешние купил?

- Купил, - Гена вставил симку в телефон, спросил номер Щедрина и позвонил ему, чтобы узнать номер.

- Ну, вот, номер твой у меня есть… Давай, пока! Посмотри тут наши достопримечательности.

Через полчаса Гена был уже в центре Петропавловска. Петропавловск-Камчатский по численности населения был почти такой же, как родной Рыбацкий. И тоже когда-то в 70-ых года прошлого века был зачем-то поделен на два района. И тоже, как в Рыбацком, в начале перестройки разделение было упразднено: народ требовал уменьшить число бюрократов…

Гена размышлял. У него было несколько телефонов и адресов, по которым он мог обратиться. Евгений Щедрин был самым надежным и осведомленным – так, по крайней мере, отрекомендовали его приятели из бывшего столичного РУБОПа. Но был еще один человек, который Гене тоже показался очень надежным. Это пожилой родственник парня, с которым Славин учился вместе в высшей школе милиции. Он был когда-то большим начальником в милиции. Приятель Гришка был родом с Камчатки, все предки его жили там. После армии этот родственник взял его на работу, а потом отправил в высшую школу милиции. Но, отучившись, Гришка не захотел возвращаться, женился на девушке из того города, где была эта самая высшая школа милиции, и остался. Гена виделся с ним несколько лет назад, когда отмечали двадцатилетие окончания выпуска. Созванивался и переписывался регулярно. Теперь этот парень (ну уж конечно он, как и Славин, дано не парень, а солидный человек, имеющий уже двоих внуков) после того как Гена позвонил ему и сообщил о предстоящей поездку на Камчатку, взялся очень активно ему помочь. Позвонил своему родственнику, договорился о помощи, потом сам перезвонил Гене и сказал, что майор в отставке Михал Михалыч Осипенко ждет его в любое время дня и ночи, что он на пенсии и занят разве что ловлей рыбы в своем поселке Рыбачий.

О поселке Рыбачий Гена слышал давненько. Это вроде на первый взгляд, вернее, на первый звук – деревушка какая-то, где местное население испокон веков занималось ловлей рыбы. А на самом деле до середины 1990-х даже названия такого не было – назывался нынешний поселок Петропавловско-Камчатский-53. А если к какому-то городу приставлена цифра – это дело серьезное. Значит, это связано с оборонкой. Как в Рыбацком назывались когда-то заводы, где хоть чуть-чуть выпускалась военная продукция? Почтовыми ящиками с какими-нибудь номерами… В Рыбачем базируются атомные подводные лодки Тихоокеанского флота России.

Впрочем, когда-то, когда Камчатка еще не была освоена и когда еще Тихоокеанского флота и подводных лодок не было, это действительно был поселок рыбацких артелей. Он расположен на самом берегу бухты Тарья. Но в конце 1960-ых поселок объединили вместе с другими в город Вилючинск. И все равно все по старинке называют его поселком Рыбачим. Как в родном Рыбацком, например, микрорайон в самом центре города до сих пор называют поселок Северный, а микрорайон на другом берегу реки – поселок Заречный.

Гена подумал, что если бы Камчатка не была так далеко от столицы, то наверняка было бы много желающих поселиться здесь. Природа шикарная, если не считать зимнего холода, рыбы – навалом, озера, как говорят – глаз не оторвать. А, главное, мало народу, не все загажено… Впрочем, потому и не загажено, что далеко от столицы и от так называемой средней полосы России…

Гена решил погулять по Петропавловску, в первом же попавшемся книжном магазине купил брошюрку об истории края. Оказывается, название бухты Тарья, или Тарьинская, где находиться поселок Рыбачий, происходит с тех давних лет, когда впервые нога русского путешественника ступила на её берег. Было это в далёком марте 1739 года, когда знаменитый "описатель земли Камчатки" Степан Петрович Крашенинников посетил владения местного ительменского вождя-тойона Тареи и крестил его, назвав Михаилом. Это небольшое поселение - острожек начавших принимать православную веру ительменов и дало имя и всей бухте. Правый входной мыс ительмены называли Ковидых, и лишь через сто лет он получил имя Казак из-за торчащего из воды вертикального камня, напоминающего гордо стоящего казака в лихо заломленной папахе. Остальные места на карте штурмана Ивана Елагина также именовались по-ительменски: мыс Нитеп (ныне Входной), остров Ыкулач (Хлебалкин)... Острожек Михаила Тарьи положил начало русским поселениям на этой стороне Авачинской губы, а значит, и всему Вилючинску. Название Старая Тарья сохранилось и по сей день. Но есть еще Новая Тарья, на перешейке, соединяющем полуостров Крашенинникова с Большой Землёй.

Бухта является идеальной гаванью, и когда-то сибирский губернатор Муравьёв-Амурский планировал перенести сюда Петропавловский порт. Дерзкий замысел генерал-губернатора предполагал строительство потайного канала из нынешней бухты Ягодной прямо в Тихий океан. В этом случае русская флотилия могла не бояться быть запертой коварным врагом в мышеловке Авачинской губы. Но, как всегда в России, из-за недостатка финансов и скудоумия чиновников из Санкт-Петербурга этот план был осуществлён лишь наполовину и только на бумаге.

По берегам бухты рубили лес для строительства Петропавловска, изготовляли кирпичи для печек, которые везли из Старой Тарьи через всю бухту. Позже Тарьинскую облюбовали рыбаки, поскольку уж очень была она богата рыбой - сельдь, нерка, горбуша, чавыча, мойва, корюшка, камбала, палтус, навага… У Гены даже слюнки потекли, когда он начла представлять «такую» рыбалку. А в начале ХХ века появляется посёлок Новая Тарья.. А потом бухту Тарьинскую переименовали в бухту Крашенинникова в честь «описателя земли Камчатки».

Впрочем, Камчатку осваивали задолго до Крашенинникова. Еще в середине ХVII века явились сюда беглый колымский казак Леонтий Федотов и промышленный человек Сава Анисимов Сероглаз (он же — Шароглаз). Они продолжительное время незаконно собирали лань с местного населения. В 1697 году Владимир Атласов, который вышел в январе из Анадырского острога с отрядом из 120 человек, пересек Корякский хребет и достиг восточного берега Камчатского полуострова. Затем обследовал западный (Пенжинский) берег. Летом на верховье реки Камчатки он поставил Верхнекамчатский острожек. В 1729 году Витус Беринг обогнул Камчатку с юга, открыв Камчатский залив и Авачинскую губу. На 1771 год на Камчатке были три острога: Нижний, Верхний и Большерецкий. Главным был Большерецкий. А потом началась история города Петропавловска. Сначала Петропавловскую гавань посетили англичане. Но российский император подсуетился, и в 1812 году это место получило статус города и с именем Петропавловская гавань. Также вышло «Новое положение о Камчатке», по которому управление Камчаткой поручалось особому начальнику. Местом пребывания начальника «назначалась» Петропавловская гавань, которая становится столицей Камчатки. Но лишь в 1849 году была образована Камчатская область во главе с губернатором с центром под названием Петропавловский порт. А в 1913 году был учрежден герб города. Потом пришла советская власть, и в 1924 году постановлением Президиума ВЦИКа город был переименован в Петропавловск-Камчатский, чтобы отличаться от города Петропавловска в Казахстане.

«Да, - подумал Гена, пролистывая брошюру, - велика Россия, а толку мало! Правительство то тупит и не желает построить потайной канала стратегического назначения, то все продает и грабит, а народ все века безмолвствует. И так будет всегда!»

Гена хотел посмотреть достопримечательности города, но как таковых их здесь не было. Здешних туристов возили на вулканы, на озера да на сопки. С некоторых точек города можно было увидеть Корякский вулкан, Мишенную сопку. В городе было чудесное Култучное озеро… Все это было красиво и романтично. Но для изучения всего этого не требовалось много времени. Поэтому Гена, походив часок по городу, посмотрел на часы – десятый час вечера по-камчатски. Пожилые люди в это время обязательно дома, а для бывшего милиционера со стажем нет запрета на поздние визиты по делу… Гена снова взял такси – на этот раз в поселок Рыбачий – ныне один из микрорайонов города Вилючинска.

Микрорайон города Вилючинска – иными словами поселок Рыбачий - был красив и прост, как красивы простой безыскусной красотой все поселки, находящиеся на берегу океана. От других поселков его отличало только обилие военно-морского флота, который солидно расположился по всему берегу. Первый же прохожий, у которого он спросил улицу, где должен был жить майор полиции в отставке Михал Михалыч Осипенко, подробнейшим образом рассказал ему, как эту улицу найти. Это оказалось на самой окраине поселка, можно сказать, у кромки Тихого океана. Зато тут не было видно мощной Тихоокеанской флотилии, и все выглядело как-то патриархально, по- стародавнему…

Гена без труда нашел нужный ему дом. Дом этот был одноэтажным, из белого силикатного кирпича, но совсем небольшим и уже достаточно старым. Наверное, за полкилометра от дома Гена ощутил тот непередаваемый запах коптящейся и вялящейся рыбы, который может быть только в старом доме, у старого рыбка, живущего у кромки прибоя… Он зашел в ближайший магазин и купил две огромные бутыли пива – выбрал самое дорогое. Хотя в пиве он разбирался слабо, предпочитая по-полицейски – водочку да самогоночку.

У калитки был звонок. Гена позвонил. Хозяин не заставил себя ждать и минуты – тут же отворил калитку, улыбнулся ему как самому близкому другу и сказал:

- Прошу! – сделав при этом широкий приглашающий жест. – Я так понимаю, что ты есть приятель моего Гришки? Главное – название населенных пунктов у нас с тобой почти одинаковое!

Надо же! Сколько раз за эти часы Гена мысленно произносил «Рыбачий» да «Рыбацкий», а до такого сравнения не додумался!.. Гена вошел во двор, который поразил его полным отсутствием каких-либо грядок, кустарников и плодовых деревьев. Только небольшие клумбы со скромными северными цветами. Хозяин Михал Михалыч выглядел очень хорошо – настоящий морской волк! Высокий, загорелый, с седой аккуратной бородой, он чем-то напоминал Хемингуэя. Весь двор его был завешан валящейся рыбой. А посреди двора стояла шикарная коптильня, источающая потрясающий запах по всем правилам коптящейся рыбы… Гена вытащил из сумки две огромные бутыли пива и с удовольствием заметил, как по лицу Хемингуэя пробежала одобрительна усмешка. Все правильно, раз рыбак, да еще и сам коптит и вялит, значит, пиво очень к столу придется.

- Для нас нынче гость с материка – редкий гость, - начал с философско-печальной ноты Хемингуэй. – Вот мой крестник Гришка – только попал на материк, так сразу и прирос. С Камчатки, можно сказать, деру дал. Все хотят поближе к столице. А то и поближе к Европе. А у нас тут что? Китайцы да японцы.

- Ну, китайцы да японцы давно уже покруче европейцев будут, - не согласился Гена.

- И я вот то же самое нашей молодежи говорю. Чего, говорю, дались вам эта наша продажная столица да Европа? Сколько времени пройдет, прежде чем вы там хоть кем-то станете. А здесь, на Камчатке, как говорится, где родился, там и пригодился. Всегда можно успешно вашу так называемую карьеру сделать. И к тому же не ровен час – окажемся в самой гуще цивилизации. Будщее-то, братец мой, не за Европой и даже не за этой бестолковой Америкой. Будущее – оно ведь за Китаем. А от нашей Камчатки это совсем недалеко Вон у нас китайцев сколько теперь! Целые артели. И пашут как – не то что мы, ленивые русские. И наши девчонки за них замуж теперь охотно идут. Раньше боялись, чурками называли, а теперь – с радостью. Лучше, говорят, трудолюбивый китаец, чем пьяница русский. Нет, братец, Китай – великая держава! Я-то, может, до ее величия не доживу, а вот ты – точно увидишь. Помню, еще моя бабушка говорила: «Пойдет Китай – хоть жизнь кидай!».

- Что уж Вы так, Михал Михалыч, - возмутился Гена. – А как же великая русская нация? Мы-то чем хуже?

- Была – великая русская нация. Да обленилась слишком… Ну да ладно, давай оставим этот национальный вопрос. Вот уж у меня и рыбка закоптилась. Эй, хозяйка, кружки неси, да побольше! – крикнул он в открытую входную дверь.

Вышла женщина, в возрасте, но тоже очень моложавая и улыбчивая. Принесла большие граненые кружки для пива. Гена даже глазам своим не поверил: в такие граненые кружки с ручками наливали пиво из бочек да в пивнушках еще в советские времена. Надо же, какой раритет сохранился у этого Хемингуэя! Михал Михалыч его восхищение заметил:

- Что, - лихо подмигнул он лукавым глазом, - помнишь эти кружки? Доводилось пить из них? Когда начались 1990-е, и наши пивнушки с настоящим пивом стали закрываться, я и стал потихонечку покупать у продавщиц кружки. За копейки. А им все же прибыль. Все равно все настоящие пивзаводы потом разорились. Только это порошковое пиво и пошло.

Они выпили. «Порошковое пиво» оказалось вполне ничего. Даже хозяйка выпила полкружки с большим удовольствием. Потом сказала, что ей пора спать и ушла в дом. А Михал Михалыч вытащил из коптильни сумасшедше пахнущую рыбину, название которой Гена даже не знал. А спросить постеснялся. Рыбину старик плюхнул на широкую плоскую тарелку и тут же огромным ножом рубанул ее на две части. «Экая же ту экзотика! – с удовольствием подумал Гена. – А я еще ехать не хотел. Разве когда еще побывал бы на Камчатке, поел бы свежекопченой рыбки прямо на берегу океана?»

Трапеза началась. Михал Михалыч как гостеприимный хозяин решил сначала накормить гостя, а потом уже мучить разговорами. Впрочем, это еще вопрос, кто кого должен мучить… Гена жевал, выпивал, и все не мог сообразить, прямо ли говорить всю правду этому Хемингуэю, или ограничиться расспросами про местную мафию? Но так ни до чего и не додумался. Решил: будет, как Бог на душу положит.

- Я, Михал Михалыч, как Вы понимаете, в такую даль по делу приехал…

- Да уд понятно, что не на Тихий Океан полюбоваться.

- Михал Михалыч, мой друг попал в беду. Если можно, то я не буду говорить, в какую именно. Но, поверьте, это очень хороший человек. Честный и отважный. Таких вообще на свете мало осталось..

- Женщина? – прищурившись, спросил Осипенко.

- Да. Но это совсем не то, что Вы думаете. Более того, я Вам скажу, что сегодня-завтра сюда приедет ее муж. Потому что, боюсь, я один не справлюсь. А женщина эта – журналистка.

- Понятно. Я ведь ничего и не думаю плохого. Ну, говори, что тебе нужно. Только уж постарайся, чтобы я служебную тайну не нарушал. Я ведь хоть и в отставке, но все равно майор милиции.

- Я и сам мент в отставке, - улыбнулся Гена. – Речь тут идет вот о чем. В нашем городе был когда-то секретный НИИ, принадлежавший оборонке. По некоторым данным там работали над изобретением некоего медицинского препарата, которое условно называли «Лекарство против страха», Ну, чтобы во время наших войн давать солдатам перед боем, чтобы им страшно не было. Особенно когда в этих мусульманских странах начали воевать – в Афгане, да потом в Чечне… Есть сведения, что каким-то образом об этом распознали ваши камчатские олигархи. Они пытались одно время съякшаться с нашим, рыбацким, олигархом, у которого, вероятно, каким-то образом оказались документы на эти разработки. Но наш олигарх сумел отшить ваших, он сам хочет начать какой-то незаконный бизнес в этом направлении. Наша журналистка напала на след, и ее за это преследуют. Это наш олигарх купил с потрохами местного начальника полиции, журналистку подставили, взяли как будто на вымогательстве и даже посадили в ИВС. Но она оттуда сбежала…

- Да ну! – выражение внимания и удивления на лице Михал Михалыча сменилось восхищением.

- Да, сбежала. Чтобы продолжить расследование. И довести его до конца. Дело в том, что есть одно связующее звено. Несколько лет назад здесь, на Камчатке, работал на рыбной ловле парнишка из Рыбацкого. Вроде он здесь поначалу в армии служил, а потом то ли остался, то ли приехал специально деньги зарабатывать. И состоял при известном камчатском авторитете по кличке Шалый.

- Ах, вот оно что! – Михал Михалыч глубоко задумался. – Петьку Шалого я знал хорошо. Он весь здешний рыболовецкий промысел под себя подгреб. А вообще он из старой гвардии, я имею в виду, жулик советской закалки.

- Расскажите, пожалуйста, про него.

- По образованию он – медик, фельдшер. И на Скорой помощи работал, и в больнице, а на массажиста выучился. В общем, деньги любил и умел их делать. Попался на наркотиках. Когда на Скорой работал, приторговывал морфием. Ну и препаратом который астматики пользуются, эфедрином. Потом через него и более страшные наркотики пошли. Мы неоднократно его задерживали, но он был хитер как черт и все время выворачивался. Посадить нам его удалось уже после Чечни…

- Чечни? Он, что, в Чечне был?

- Да, почему-то решил пойти повоевать. Он вообще был отчаянным до ужаса. Когда стали брать контрактников, он сразу попросился. Военкома замучил. Мы предупреждали: мол, не отправляйте, парень не надежный, с наркотой связан, головорез.. Но военком сказал, что так будет даже лучше: отмороженные против чеченцев надежнее, чем зеленые новобранцы, да и ума-разума, мол, наберется…. В Чечне он был фельдшером. Благодарностей и поощрений много: служил как герой. Из-под пуль с поля боя бойцов вытаскивал, ничего и никого не боялся. Здесь у него жена осталась, двое детей. Он приезжал, конечно, я его видел. Каждый раз становился все отмороженнее и отмороженнее. Наконец насовсем вернулся. Денег за это время скопил, квартиру хотел купить. Но прихватил в этой Чечне как нарочно одну страстишку постыдную: гомиком стал, мальчиков ему подавай. Жена переживала, решила разойтись. Он не возражал, отпустил ее с миром и купил ей и детям квартиру не то во Владивостоке, не то в Хабаровске, там у нее родня… Сам остался на Камчатке и очень быстро прибрал к рукам весь рыбный промысел. Тут такие разборки шли, горы трупов! Но он был так хитер! И все же дважды нам удалось его посадить. Но оба раза удалось только за драку. Шел он подозреваемым и по вымогательству, и по убийству, но доказать не смогли… А потом он умер.

- Отчего он умер. И когда?

- Кажется, году в 2006-2007, где-то так. Умер странно. Дело в том, что он ведь, хоть наркотиками и торговал, сам наркотой не баловался. Но кореша говорили, что принимал какие-то таблетки. Говорили, из Чечни привез. Сам не видел, но бандиты рассказывали, что становился он после них совсем ненормальный. Какой-то слишком агрессивный… Все крушил на совеем пути, они по углам прятались.

- Так может… это и было то самое «лекарство против страха»?

- Вот я теперь тоже так думаю. Если, конечно, оно и вправду существует…

- Так умер-то он все-таки от чего?

- От сахарного диабета. Причем, раньше у него никаким диабетом и не пахло. Сам понимаешь, в Чечню с сахарным диабетом не отправили бы, он был здоров как бык. Диабет развился буквально за несколько последних лет. Он вообще-то любил сладкое. В ресторане если обедал, то без пирожного или мороженого – никогда. Говорил, что это хорошо, потому что все бандиты рано или поздно становятся пьяницами или алкоголиками, а сладкоежки никогда не становятся. Вот, дескать, его организм и оберегает таким образом, чтобы он свой бандитский авторитет не терял.

- А что-нибудь о Васе Кириллове по прозвищу Промокашка Вы слышали?

- Конечно! Так это и есть тот парнишка из вашего Рыбацкого, про которого ты сказал раньше? Да, его тут все знали. Он вроде в армии тут служил, на флоте. Где-то в конце 1990-ых. А когда вернулся к себе на родину, то там, то бишь, в вашем Рыбацком, полная разруха. И завод, где его мать работала, закрыли. Вот он и вернулся сюда, пошел в рыбацкую артель. Говорил, что много зарабатывал, матери все время отсылал…

- Говорил? Кому же?

- Да лично мне! Я с ним, так сказать, дружил…

- Так он и у вас тут стукачом был?

- Ну уж ты скажешь! Надо говорить – осведомителем. Да, был. Впрочем, какой из него осведомитель! Пока работал в артели – так, по мелочам сдавал, кто от налогов уходит, кто лишнее ловит… А потом объявился Петр Шалый, артели все – под себя, а Промокашку – к себе. Очень уж ваш Промокашка ему понравился. Сразу видно, не здешний нежненький такой. У нас ведь тут – одни морские волки. Ну уж на Шалого-то он стучать боялся, встреч со мной и моими людьми избегал. И мы его в покое оставили. Ведь у Шалого нюх звериный. Узнал бы – Промокашке конец. Мы ж не изверги!

- И сколько он так пробыл под Шалым?

- Так до самой смерти Шалого. Я же говорил, что точно не помню, но примерно 2006-2007 годы, это ты в нашей полиции легко узнаешь. Я помню только, что из Чечни Петька окончательно демобилизовался в 2000 – мне тогда полтинник стукнуло..

Славин достал свои записи. Вот справка о Промокашке, то бишь, о Васе Кириллове. В 1995 году он был призван в армию, в морфлот, служили в те времена, как известно, три года. Весной 1998 года Кириллов демобилизовался, вернулся в Рыбацкий. Но буквально через два месяца отбыл снова – завербовался в рыболовецкую артель. Значит, часть 1998 года, весь 1999 и сколько-то от 2000 года он прожил относительно спокойно. Ловил себе рыбку да стучал на своих…Но вот в 2000 году объявился на Камчатке вернувшийся из Чечни Шалый, и прибрал весь рыболовецкий бизнес к рукам. Вместе с Промокашкой, который ему очень понравился. В 2007 году Промокашка вернулся в Рыбацкий. И тут же попадает к другим бандитам – в спортивный клуб «Геркулес». Ему тридцать лет, они дают ему денег, чтобы он поступил заочно на юридический факультет, он поступает, а потом идет работать в милицию, в следственный отдел. Из милиции его скоро попросили. И Промокашка стал работать на бандитов, и, в конце концов, оказался в команде Литровского. По оперативным данным Славин установил, что камчатские авторитеты, занявшие позиции Шалого, приезжали к Промокашке в Рыбацкий в том же 2007 году. Значит, что-то срочное погнало их в Рыбацкий, какой-то секрет, который Промокашка увез с собой после смерти Шалого…

Он дал почитать справку Михал Михалычу. Тот читал долго, видимо, обдумывая, что тут может быть важного.

- Михал Михалыч, какого черта погнались бы буквально спустя несколько месяцев после смерти Шалого эти Тевье-молочник и Косой в наш Рыбаций, через всю Россию к Промокашке? Хотя в Рыбацком, в бандитских кругах, и болтали, что, дескать, вернуть возлюбленного Промокашку, подстилку Шалого, но неужто у них у обоих такая уж страсть была к этому придурку, чтобы ехать за ним через всю страну? Не кажется ли Вам, что тут что-то другое?

- Вот именно, что кажется. Насколько я знаю от местной братвы, ни Молочник, ни Косой гомосексуализмом не страдали. Промокашка залал какой-то секрет Шалого. Видимо, этот секрет стоил больших денег.

- А какой секрет? Неужели никой информации до вас не доходило?

- Доходила. Но очень противоречивая. Дело в том, что Шалый в последнее время, как я тебе уже говорил, словно с катушек съехал. И особо верить тому, о чем он трепался, мы не могли. Говорил как-то, и даже перед народом выступал, что будет открывать какую-то фармацевтическую фабрику…

- Фармацевтическую? – Гена даже подавился куском копченой рыбы, и кость застряла в горле.

Он долго кашлял, и Хемингуэй усиленно хлопал его по спине и заставлял пить пиво большими глотками.

- Что ты так разволновался, братец? - спросил Хемингуэй, когда Славин наконец перестал кашлять.

- Да дело в том, что у нас в Рыбацком наш местный олигарх Литровский сейчас открывает фармацевтическую фабрику! Вот что! И мамаша этого Промокашки уже назначена генеральным директором! А до этого Литровский эту мамашу холил и лелеял, у себя в фирмах устраивал на работу, чтобы только она рядом была. И Промокашка при нем уже давно состоит. И всю юридическую документацию для этой фармацевтической фабрики готовил.

- Вот так да! Что наши бандиты не доделали, ваши доделают! «Что отцы не допели – мы допоем»… И что там будут выпускать, на этой фабрике?

- Да в том-то и дело, что какую-то хрень. Сначала просто лекарственные травы да настойки, потом вроде на основе их какие-то народные средств и косметику, оптом детское питание, а уж потом – настоящую медицинскую продукцию. Несколько лет занимался Литровский проджвижением своего проект. Ведь это непросто – такой проект пробить! Он даже выкупил бывшую лабораторию секретного НИИ, где разрабатывали это самое «лекарство от страха»! Губернатор был против, хотел сохранить сначала все помещения этого НИИ, потом хотя бы просто лабораторию. Якобы это некая уникальная постройка, с разными подземными ходами-лабиринтами, где прятали разработки. Да и коллектив хотел сохранить – все же там работали уникальные засекреченные ученые. Кое-какие заказы для этого выбивал в Москве, пытаясь сохранить хоть что-то ценное. Но поскольку по НИИ во времена Ельцина уже прошелся вихрь конверсии, сохранить что-либо оказалось трудно. А наш мэр как раз разругался с губернатором и продал помещения НИИ. Правда, до последнего по просьбе губера держал лабораторию, но и ее прождал в этом году – Лдитровскому. Тут у нас, Михал Михалыч, такая политическая петрушка.. У Литровского тогда дела шли очень хорошо, он избавился от своего партнера по винно-водочному бизнесу и все взял в свои руки. Вскоре и сутенерский бизнес подгреб под себя. А потом пошел в депутаты. Ну, знаете, бывает так, когда олигархам вдруг скучно становится, либо же они не знают, куда деньги девать. И он стал четыре года назад депутатом. А сейчас – новые выборы, он опять идет. И вот когда он стал в первый раз депутатом, ему очень повезло. Дело в том, что наш Рыбацкий мэр господин Чумнов весьма непростого характера, иногда совершенно неуправляем, даже с губернатором рассорился в пух и прах. И кличку получил соответствующую и фамилии, и характеру – Чума. Так вот. Наш Чума, мужик по сути очень хороший и прямой, из-за своей дури разругался с промышленниками, и теперь депутаты, что от них, от промышленников, настроены против него. Фактическим никаких единомышленников у нашего дорогого мэра не осталось. И вот тут наш Литровский и подкатил к нему с клятвами о верности и преданности. И Чумнорв действительно поверил в его порядочность, и даже лабораторию выставил по его просьбе на продажу.

- Вот те на! А я-то думал, чего это наш Шалый в депутаты идти намеревается? Это, видно, чтобы проще было задуманное осуществить…

- Как, он у вас еще и депутатом был? С двумя-то судимостями?

- Нет, до этого, слава Богу, дело не дошло. Он успел умереть до предвыборной компании. Да если бы и был жив, сомневаюсь, что его выбрали бы – все же бандит, да еще такой лихой! Но, впрочем, кто его знает… Наш народ непредсказуем. Борю Ельцина вон ведь сколько раз выбирали…

- У Бори судимостей не было.

- Зато у тех, кто за ним стоял, не по одной было… Ну да ладно, хватит о политике. Помер вовремя наш Петька Шалый – и пусть земля ему будет пухом. А уж Царствия Небесного желать ему не стану – не заслужил…

Гена немного подумал, потягивая пиво. Пиво кончалось. Надо было либо опять идти в магазин, либо уходить. И он решил уйти… Пока

- Михал Михалыч, - начал наконец Гена свою речь «о главном». – Вы мне многое рассказали, я теперь понимаю, что существует действительно некий секрет, из-за которого ваши Косой и Тевье-молочник ринулись в наш Рыбацкий через тысячи верст. А современные бандиты могут проделать такой путь вовсе не из-за восстановления некой бандитской справедливости, как, может, это было раньше. Сейчас – только из-за денег. Мне нужно во что бы то ни стало узнать, что это был за секрет. Похоже, обладателем этого секрета через Промокашку стал наш Литровский. А Литровский способен на все. Даже если смерть детей будет приносить ему доход, он не побрезгует. И сейчас из-за этого, вернее из-за того, что пытается что-то узнать и расследовать, попала в тюрьму одна молодая женщина, журналистка, мой друг. Я уже Вам говорил, что ее посадили в ИВС, чтобы нейтрализовать, но она оттуда убежала…

- Помню, да. Вот ведь геройская женщина! – восхищенно хлопнул в ладоши Хемингуэй, да так звонко, что у Гены уши заложило.

- Да, но сколько она пробегает? Пока она была в ИВС, Литровский считал, что ее нейтрализовал надолго. Думал: потом СИЗО, потом, может, и тюрьма… Но сейчас, когда все пошло не по его плану, он может просто выследить ее и хлопнуть! Теперь он и на мокруху легко пойдет!

- Я все понял, - перебил его очень сосредоточившийся Хемингуэй. – Говори, что нужно сделать.

- Нужно мне как-то поговорить с этими бандитами. Как-то так, чтобы они мне доверились и рассказали, что можно.

- Хорошо, - Хемингуэй большими глотками допил пиво. – Оба – мои должники. Для обоих я кое-кто сделал в свое время. И оба обещали отблагодарить. Благодарности их мне, сам понимаешь, не к чему. Но приглашение прийти за помощью, если что будет нужно, осталось в силе. Так что я готов. Ради твоей журналистки. Она, кстати, замужем?

- Да. И сын у нее есть. А муж сегодня-завтра сюда приедет. Мне помочь. Тяжело ведь одному. Особенно с бандитами разговаривать будет: у меня ведь на лбу слово «мент» написано.

- Это верно…Так что я помогу. Именно ради нее. Я очень мало знаю женщин, которые могут пожертвовать собой ради общего блага. Считай, она меня покорила… Кстати, она красива?

- Да, по-настоящему… Ну, без косметики, - Гена смутился, он не умел описывать женскую внешность.

- Ну, тогда тем более! – засмеялся Михал Михалыч. - Дай мне свой телефон, я тебе позвоню. Ты, надеюсь, приобрел местную симку?

Гена кивнул и продиктовал номер. Потом вызвал такси, тепло попрощался с Хемингуэем и поехал в Елизово, в гостиницу. Было уже далеко за полночь по камчатскому времени. «До чего же мала эта Камчатка! – думал Гена, пока ехал. – Вот уж через несколько минут буду в своем Елизове.

Девушка на ресепшене, очень радостно улыбаясь, сразу сообщила ему:

- А к Вам приехал друг. Он сейчас отдыхает в номере.

Славин чуть ли не бегом пустился в номер. Дверь была открыта, Кондратьев спал на кровати поверх одеяла. Был включен телевизор. Сначала Гена решил разбудить его, но потом передумал: он сам не особо легко перенес перелет, плюс еще не стоит забывать, что это именно его, Кондратьева, жена в бегах, и каждый момент его жизни теперь – это момент страха. Неизвестно ведь, чем все кончится... А в такой тяжелой нервной обстановке чем больше покоя – тем лучше Слава Богу, уснул человек, а раз уснул под звук телевизора, значит, здорово устал. Да ведь и неизвестно, как он вообще сейчас спит ночами…

Славин тихонько принял душ, тихонько переоделся, выключил телевизор и тихонько лег спасть. И уснул, не заметив как.

Проснулись они с Володей утром практически одновременно.

- Ой, здравствуй!.. Уже утро тут! – удивился Володя, протирая сонные глаза. Что же ты меня не разбудил, как пришел? Я вот всю одежду помял…

- Ничего, одень спортивный костюм, а это потом погладим.

Они даже обнялись. Тепло, как два земляка, встретившиеся на чужбине. Потом Кондратьев стал приводить себя в порядок, пошел в душ, а Гена включил чайник и побежал в ближайший магазин за чаем, кофе, и тем, из чего можно сделать бутерброды… Вскоре сели завтракать.

- Ну, что Анна? – начал, наконец, разговор Гена. – Новостей нет?

- Нет. Никаких новостей

- Это хорошо. Были бы плохие новости, уже давно знали бы.

- Я тоже так думаю… Но вот что меня беспокоит, Гена! Вокруг меня объявились разные так называемые друзья, которых я сто лет уже не видел. Все как бы с сочувствием, а сами разными окольными путями, якобы осторожно, выспрашивают, где у меня есть родственники, откуда родом жена, да где у нее родня… Это очень тревожно. Значит, Литровский с Барановым зарядили агентуру узнать, где у нас живут родственники с целью проверить, не к родственникам ли на самом деле увезли мы сына.

- Да, дело опасное.

- Я-то сам из Рыбацкого, родни у меня почти нигде нет никакой, да и та, что есть, уже давно потеряна. И не люблю о семейном распространяться, прожил в Рыбацком с рождения сорок три года, и, думаю, вряд ли кто о моей родне что знает. А вот Аня и ее родители – совсем другое дело. Аня всегда любила рассказывать, что она родом со Смоленщины, и хвасталась, сколько у нее там родни. И теща точно такая же, хлебом не корми- дай про многочисленную родню рассказать.

- Ты тещу предупредил?

- Да, разумеется, и тестя тоже. Только они ведь с того момента, как в Рыбацкий переехали, думаю, о своей родне и начали говорить. Думаю, все их соседи знают про Смоленщину. И людям Литровского и Баранова не нужно будет даже близко к теще и тестю подходить. Найдут кого-нибудь, кто хорошо знает соседей, и порасспросят. У тестя сестра работает на заводе, тоже ведь наверняка не молчала, откуда она в Рыбацкий приехала… Так что я, честно говоря, как на иголках…

- Да, дело опасное, - у Гены даже испортилось настроение, хотя сначала он намеревался порадовать Володю полученной информацией и тем, что, наконец-то, напали на след. – Но время еще есть. Если даже они пошлют людей на Смоленщину, там ведь город ваш маленький, любой новый человек как на ладони.

- Да, там сестра уехала с Ванькой по-тихому, никому не сказала, куда. Но узнать могут. Билеты на поезд, случайно кто-то что-то слышал… Но, надеюсь, это все не так уж быстро. Мне сразу сообщат, как только они в этом городе появятся.. Если появятся. Ну, что у тебя?

Гена со всеми подробностями рассказал и про посещение Евгения Щедрина, начальника уголовного розыска поселка, входящего в состав Петропавловска-Камчатского, и про майора в отставке Михаила Михайловича Осипенко, похожего на Хемингуэя. Гена мог бы еще встретиться с десятком, а то и больше, полицейских, которых ему по дружбе рекомендовали и которым его, тоже по дружбе, рекомендовали друзья из бывшего московского РУБОПа, теперь служащие в разных других полицейских подразделениях. Но он посчитал, что пока хватит. Сегодня утром наверняка уже появилась еще какая-то информация, а там уж – видно будет.

И он как в воду глядел. Около 10 часов утра Славину позвонил Щедрин и попросил срочно приехать. Друзья, даже не позавтракав, тут же взяли такси и рванули в УВД поселка – микрорайона Петропаловска –Камчатского.

Щедрин, знакомясь с Владимиром Кондратьевым, пожал ему руку, как показалось Славину, с большим интересом. Заинтересованность была видна и в глазах. И Гена про себя подумал, что наверняка искушенному в боях и с боевиками, и с бандитами начальнику местного уголовного розыска очень интересно познакомиться с мужчиной, чья жена, вместо того чтобы сидеть дома и заниматься хозяйством, разоблачает преступников, мочит элиту города и добивается ненависти всех сильных града того – от председателя суда до бизнесменов-депутатов. Наверное, Щедрин думал, что у такой женщины как Анаконда должен быть тихий скромный и даже, может, щупленький муж, который ее слушается, не перечит и не противостоит тому, что она сует свой нос в политику, криминал, подвергая семь риску. По лицу начальника местного уголовного розыска вполне можно было догадаться (а уж Гена-то Славин давным-давно стал психологом!), что он очень удивлен. Ведь Володя Кондратьев был крупным мужчиной в хорошей спортивной форме, в прошлом мастер спорта по боевому самбо, а сейчас – просто бодибилдер, не пропускающий тренировок. У него было строгие внимательные глаза и чуть выступающий вперед подбородок – признак довольно-таки сильного характера.

- Кофе, чай? – после некоторой паузы наконец предложил Щедрин.

- Не откажемся, - согласился, улыбаясь, Кондратьев. – Мы ведь даже позавтракать не успели. Я вот лично если чашку кофе не выпью, то и работать не могу.

- Ясно! – весло прокомментировал Щедрин, включая чайник. – Еще один кофеман. Как все мои подчиненные.

Заварили кофе, чай, Щедрин даже наше в холодильнике бутерброды. И начал свой рассказ.

- Подробностей мои оперативники узнали не так уж много. Все это – и про то, как Шалый прибрал к рукам рыболовецкие промыслы на Камчатке, и про то, как он возлюбил вашего милого Промокашку – вы уже знаете. Самое важное – это понять, зачем после смерти Шалого его приемникам Косому и Тевье-Молочнику понадобился Промокашка. Кое-что об этом нам стало известно. От людей из окружению Косого и Молочника. Шалый собирался открыть некий фармацевтический бизнес. Якобы производство каких-то таблеток, о которых он узнал, когда воевал в Чечне. Тех самых, которые ты, Гена, назвал мне «лекарством от страха». Да, да, он действительно хотел наладить их производство. И тут произошло роковое совпадение. Контролируя свои рыболовецкие артели, Шалый познакомился с Промокашкой. А, познакомившись, узнал, что тот – родом из Рыбацкого. Видимо, Шалый, будучи фельдшером в Чечне и, естественно, имея доступ к этим таблеткам, знал, что их производили в Рыбацком. Ну, или даже может их производили и в другом месте, но разрабатывали в НИИ «ГЮИС» Рыбацкого. Проявив интерес к этой теме, Шалый уже не отпустил от себя Промокашку. Тут, конечно, и гомосексуальная страсть сказалась, но главным было не это. Шалый считал, что ему крупно провезло: не только интересующее его НИИ находилось в Рыбацком, откуда приехал Промокашка, но и мать Промокашки работала в этом НИИ. И это даже не все! Она возглавляла когда-то лабораторию, где как раз и разрабатывали эти таблетки! Промокашка, по всей видимости, язык за зубами не держал и все, что знал, вывалил Шалому как на духу. Нам стало известно, что в эти годы, с 2000 по 2007, пока Шалый была на Камчатке в авторитете и пока не умер от сахарного диабета, Промокашка часто отлучался домой. Видимо, он по поручению Шалого работал с матерью, заставлял ее узнавать какие-то секреты, может, она эти секреты покупала – это вы уже у себя в Рыбацком лучше узнаете. Он хотел открыть здесь такое производство. Но не открыл. Думаю, что не будь он последние годы таким чокнутым, ему бы с его умом и хваткой все удалось. Но он в последнее время как с катушек слетел. Трепался Бог знает о чем, заговаривался, денег не считал, даже бизнес свой запустил. В общем, деградировал наш Шалый. И мы тут прикинули: есть мнение, что не только потому, что у него в Чечне мозги вывихнулись, но еще и из-за таблеток этих. Вот такая у нас информация!

Теперь вот что. Хочу помочь вам встретиться с Косым и Тевье-Молочником. Разумеется, сам я организовать эту встречу не могу. Но вот подход мы нашли. В «Арт-отеле» в Елизово, где вы остановились, работает Сева Берковский. Он завхоз. Вы его сразу узнаете: рыженький такой еврейчик, лет около сорока, с веснушками. Так-то хороший мужик, хозяин гостиницы им доволен. Этот Сева какой-то дальний родственник по жене Тевье-молочника. Он нездешний, приехал вроде из Владивостока, там у него были неприятности с хозяевами бизнеса, у которых он работал: был бухгалтером, как говорят, и весьма вольно распоряжался деньгами. Ему пригрозили, и он от греха подальше смылся. Тевье-молочник к себе его брать не стал, но уговорил хозяина «Арт-отеля» взять Севу Берковского завхозом. Под его личную ответственность. Ну и чтобы к деньгам не допускать.

Теперь слушайте дальше. Сегодня же доведите до Севы информацию о том, что вы приехали сюда из Рыбацкого, что вы – враги Литровского, и что специально приехали, чтобы кое-что выяснить и не прочь даже поделиться информацией. И обязательно скажите, что Литровский на днях открывает фармацевтический завод. Слышишь, Гена?! – Щедрин отдельным образом обратился к Славину как к оперу со стажем. – Обязательно про завод. Наверняка Литровский их кинул, и они захотят узнать, действительно ли он открывает производство этих таблеток. Но информацию доведите до Севы, естественно, невзначай, как бы рассказывая служащим и клиентам гостиницы. И спрашивайте у местных постоянно, в том числе у Севы, как найти здесь таких людей как Косой и Тевье-молочник. Сева, разумеется, до своего родственника очень быстро доведет тот факт, что прибыли из Рыбацкого два архаровца, знающие Литровского и желающие встретиться с Молочником и Косым. И будем надеяться, что они на это клюнут, и в скором времени вас пригласят на аудиенцию к нашим высокоуважаемым авторитетам. Все понятно?

- Все! – бойко ответил Гена.

Он как опер понимал, что им выпала большая удача – их грамотно подводят как раз к нужным людям. Ну а уж как сделать так, чтобы это Сева Берковский бегом побежал к своему молочному родственнику с докладом – это уже были проблемы Гены Славина, это уж он организует по своим правилам!

- Ну, если какой сбой – звоните или приезжайте, что-нибудь придумаем! – сказал, прощаясь, Щедрин.

Славин и Кондратьев вышли на улицу. Кондратьев закурил. Они пошли в какому-то скверу, сели на скамейки. Дождавшись, когда рядом никого не будет, Славин набрал номер Михал Михалыча Осипенко и коротко информировал его о том, как их хотят подвести через завхоза «Арт-отеля» к двум столь необходимым им авторитетам.

- Хорошо, я вас понял. Я уже сегодня дал знать нашим друзьям, что настал момент платить по долгам. Тогда я буду форсировать события и сегодня же переговорю с ними. А вы занимайтесь Севой. Глядишь, с двух сторон подойдем, оно и решится проще.

Они поехали в гостиницу. Пошли в ресторан, заказали завтрак и обед одновременно. Ели медленно и обстоятельно, с разговорами. Но как нарочно никто, подходящий по приметам для Севы Берковского, им на глаза не попадался. Ели они, едва жуя. Владимир несколько раз выходил курить в надежде, что в холле или на лестнице мелькнет этот Сева. Гена его проинструктировал, и он, выходя курить, приставал к каждому встречному - поперечному с вопросом: есть ли тут, в Камчатском крае, некие авторитеты с кличками Косой и Тевье-молочник? И если есть, то как с ними встретиться? Он, мол, специально ради этого сюда приехал из горда Рыбацкого, они в этом городе были, имели дело с бизнесменом Литровским, и этот Литровский сейчас открывает в Рыбацком фармацевтическое предприятие… И этот, дескать, Литровский, что-то предлагает, а у меня, приезжего бизнесмена, есть свои, более выгодные, предложения, и надо бы встретиться с этими людьми… Есть к ним предложения по бизнесу… Служащих отеля было немного, отвечали они по-разному. Одни уверенно говорили, что, да, такие авторитеты на Камчатке есть, но где они обитают и как с ними познакомиться – неизвестно. Другие двусмысленно улыбались в ответ. Третьи знали только Косого, четвертые – только Тевье-Молочника… Владимир умудрился спросить об этом даже нескольких клиентов гостиницы…

А Гена, который в отличие от Володи, курить из ресторана не выходил, делал вид, что изрядно пьян и как бы невзначай расспрашивал официантов и бармена. Вот, мол, мой хозяин приехал, видный бизнесмен из Центральной России (а я у него безопасностью руковожу), и, ему, моему хозяину, очень хочется встретиться с некими местными авторитетами, один какой-то «Косой», а другой какой-то «молочный», но ни фамилии, ни имени не знает. Знает только, что много лет назад они приезжали в их родной город, имели дело с бизнесменом Литровским, и тогда этот Литровский просто контролировал сутенерский бизнес, а теперь вот стал важной шишкой, депутатом, и лаже открывает фармацевтический завод….

Болтовня не пропала даром. Очень скоро объявился долгожданный Сева Берковский. И Гена, и Володя его сразу узнали. Берковский стал вертеться около них, кося зелеными глазами из-под веснушчатых век, делал вид, что работает, нарочито давал какие-то указания служащим отеля, громко кричал, что ему нужен слесарь-сантехник, а его вечно нет на месте… Сказал несколько фраз официантам, боковым зрением рассматривая Славина.. В общем, все шло как по маслу. И когда друзья решили, что они достаточно довели информации до веснушчатого Севы Берковского, то пошли к себе в номер. Отдохнуть и подождать. Камчатка – полуостров маленький, и даже если Сева решит доложить Молочнику лично, а не по телефону, это все равно не займет много времени.

Вытянувшись на кроватях, Кондратьев и Славин отдыхали. Кондратьев периодически тяжело вздыхал: было видно, что его мучила неизвестность, мысли об Анне и о сыне, с которыми могло случиться все, что угодно. Славину хотелось отвлечь его от тяжких дум.

- Вовчик, вот скажи, я ведь тоже рыжий. Можно мня принять за еврея?

- Ну что ты! Никогда! – Владимир даже улыбнулся, что Славина очень обрадовало.

- А почему?

- Почему? Потому что у тебя рыжесть другая…

- Какая другая?

- Русская. Почти в каждой нации есть рыжие. Конечно, я не общался с рыжими англичанами, например, немцами или французами, так что о них судить не берусь. Но вот рыжих грузин, армян, азербайджанцев и даже чеченцев я повидал на своем веку великое множество. И скажу тебе совершенно определенно: я ни за что не спутаю рыжего чеченца с рыжим азербайджанцем…

- Ну, ты даешь! Так уж и не спутаешь? Я тоже повидал за свой оперативный путь рыжих кавказцев немало. Но на самом деле среди них много похожих.

- Это так на первый взгляд кажется. А я среди них жил в молодости, в студенческом общежитии, и я уже не спутаю. И потом, еврей, особенно рыжий, он как-то сразу заметен. У него рыжесть какая-то особая, хитрая, что ли….

- Если говорить об этом Севе – то это уж точно! Одни его зеленые глаза, плутовски косящие на нас, чего стоят!

Но порассуждать как следует на тему национальных особенностей рыжеволосых людей им так и не удалось – в дверь постучали. Они переглянулись многозначительно: «Кажется, клюнули!», и тут же перепрыгнули с кроватей в кресла. Гена громко крикнул:

- Да! Да! Входите! Не заперто!

Дверь очень осторожно открылась, и на пороге материализовался молодой человек в хорошем по меркам Камчатки костюме, при галстуке и с деловой папочкой под мышкой. Гена опытным взглядом сразу сообразил, что папка нужна ему как прикрытие: чтобы, во-первых, было где держать руки, а, во-вторых, чтобы произвести на них впечатление делового человека… Молодой человек был, скорее всего, каким-нибудь референтом или помощником. Он очень старался произвести впечатление на гостей из Центральной России. Он мягким шагом прошел в гостиную номера и слегка поклонился. «Прямо лондонские манеры у них тут на Камчатке», - посмеялся про себя Славин. Они оба молчали, не спрашивали гостя, зачем пришел, ждали, когда сам заговорит И гость заговорил.

- Если не ошибаюсь, Вы – уважаемые гости из далекого города Рыбацкий, Геннадий Александрович Славин и Владимир Владимирович Кондратьев?

Они оба синхронно кивнули и продолжали молчать.

- Позвольте представиться. Я – помощник председателя совета директоров акционерного общества «Камчатские сыры» Когана Абрама Самуиловича. Он и его друг узнали, что вы приехали на Камчатку по некоторым вопросам, которые касаются и их бизнеса. И потому они предлагают встретиться. Как вы на это смотрите?

- Положительно, - Гена – само спокойствие – лишь пожал плечами.

А Владимир почувствовал наступающую по всему телу дрожь…. От этого разговора он ждал очень многого. Даже можно сказать, этот разговор мог решить все…

- Абрам Самуилович приглашает вас поужинать вместе с ним и его другом.

- Мы согласны, - спокойно сказал Гена. – Когда и где?

- Он приглашает вас в ресторане «Сванский двор». Там очень хорошая грузинская кухня Надеюсь, вы, как все русские, любите грузинскую кухню.

- Да, любим. Как все русские. – Гене стало смешно, он еле сдержал улыбку: он знал, что больше всего на свете грузинскую кухню любят как раз евреи. – Ну так когда же?

- Я получил распоряжение дождаться, когда вы будет готовы и отвезти вас. Вы согласны?

- Ну, мы не красны девицы, чтобы долго собираться. Через пятнадцать минут будем готовы. Нам вот только побриться, - Гена подмигнул взволнованному Владимиру: мол, расслабься, в таком напряжении нельзя…

- Очень хорошо. Я буду ждать вас внизу. «Lexsus» синего цвета. Да, и еще один момент… Только, пожалуйста, не сочтите за оскорбление, но Абрам Самуилович просил…

- Не брать с собой оружия? Не беспокойтесь, у нас его и нет. И даже разрешения на ношение оружия нет. Мы – мирные люди.

- Нет, что Вы, речь шла вовсе не об оружии. Абраму Самуиловичу такая мысль в голову не приходила. Он просил вас не брать с собой никаких записывающих и просматривающих устройств. И даже телефоны выключить и вытащить из них батарейки… Извините уж, но на входе вас просмотрят с помощью специального прибора..

- Ах, это! Нет, мы все понимаем: серьезные люди не записывают разговоры друг с другом. Надеемся, Абрам Самуилович и его друг тоже не будут записывать нашу беседу? И окружающие их люди – тоже.

- Это естественно. Но я будут присутствовать при разговоре. Вас это не смутит?

- Нисколько.

- Тогда вас жду в машине.

Через двадцать минут спокойный как танкт Гена Славин и совершено на взводе Владимир Кондратьев чисто выбритые и сменившие рубашки ехали в синем «Lexsuse» в Петропавловск-Камчатский.

Ресторан «Сванский двор» находился не в самом центре города. Но поскольку Петропавловск- Камчатский был город небольшой, то здесь по меркам даже Рыбацкого все казалось в центре. «Сванский двор» внутри вовсе не напоминал ни о высокогорной Сванетии, ни о солнечной Грузии. Но был уютным. Владимиру сразу понравилось, что на столах белые скатерти. Значить, хозяева аккуратные… Для них уже был готов отдельный столик на пять персон, он располагался около камина. Но «приглашающей стороны» еще не было. Это понятно: хозяева показывают свою занятость и превосходство. «Ничего, - подумал Гена, - мы не гордые. Перетерпим». К ним тут же подскочили секьюрити, провели проверку на ношение запрещенных предметов, поводили специальным приборчиком. И кивнули сопровождавшему их референту: мол, все нормально. Их пригласили сесть за столик. Славин и Кондратьев сели рядом, заняв одну сторону стола. Референт сел напротив Славина. Рядом с ним оставалось одно свободное место. Это значило, что Главный (скорее всего, Тевье-молочник) сядет на отдельное место, как бы во главу стола, а второй авторитет сядет рядом с референтом.

Не прошло и минуты, как в «Сванский дворик» вошли долгожданные хозяева и направились прямо к ним. Они выглядели точно так, как представлял Гена. Коган в строгом черном костюме, который сидел на нем безукоризненно, а Косой – тоже в костюме, возможно даже, более дорогом, чем у Тевье-молочника, но сидел этот костюм на нем как на корове черкесское седло… Гена и Владимир встали в знак уважения и признательности, знакомились и пожимали хозяевам руки стоя. Представились они по именам, без отчество. «Молочник» секунду подумал, и все же решил представиться по-солидному, с отчеством – Абрам Самуилович. Косой, соответственно, тоже представился с отчеством – Михаил Тахирович. «Ну и ладно, - подумал Гена, - пускай держат марку. Они ведь все-таки считают себя хозяевами полуострова. А мы будем чуть- чуть демократичнее»

Абрам Самуилович действительно сел на отдельное место и как будто возглавил стол. Он выглядел очень хорошо, несмотря на отсидки за хищение социалистической собственности. Внешне он немного походил на актера Александра Ширвиндта, даже очки носил такие же. Он предложил сам сделать заказ, объяснив это тем, что хорошо знает здешнюю кухню. Гена с Володей не возражали. Гена был спокоен как никогда. Понятное дело, они разглядели в нем мента и поглядывали с некоторым недоверием. Но, с другой стороны, а кем же еще должен быть в прошлом начальник службы безопасности видного российского бизнесмена, коим они должны считать Володю? У всех российских бизнесменов в службе безопасности либо отставные менты, либо отставные «комитетчики»

- Итак, если не ошибаюсь, вы хотели встретиться с нами? – вежливо начал Абрам Самуилович. – Мы вас слушаем.

- Да, не ошибаетесь, – ответил Владимир.

Хотя у Гены разговор получился бы лучше, ведь он был опытнее в общении с бандитами, но это было бы неправильно, без соблюдения всякой субординации. Ведь по «легенде» Кондратьев является руководителем и хозяином фирмы, а Славин – всего лишь его заместитель по безопасности.

- Что же привело вас в наш столь отдаленный край? – с улыбкой спросил Абрам Самуилович.

Гена внутренне улыбнулся: у Тевье-молочника это получилось совсем по-еврейски, даже немного театрально.

- Все очень просто, - Владимир вдруг почувствовал необыкновенное облегчение. Он каким-то шестым, интуитивным чувством понял, что говорить нужно правду, и чем искренне он расскажет, тем больше поверят ему эти «хозяева Камчатки».

И он рассказал все. Конечно, упуская для экономии времени подробности, которые ничего в этой ситуации все равно не меняли. Он рассказал, что он действительно бизнесмен, что занимается строительством, что имеет много подрядов по всей России, но это в данном случае не главное. Главное – это его жена. Журналистка, которая честно всю жизнь борется своим острым пером с продажными чиновниками, депутатами, ментами (Абрам Самуилович одобрительно кивал) и олигархами (в этом месте Абрам Самуилович многозначительно улыбнулся). И вот она перешла дорогу господину Литровскому.

- Знаем такого, - спокойно сказал Коган, а Косой при этом кивнул со значением. – И чего же Ваша уважаемая супруга достигла в своей борьбе?

- Ее посадили в тюрьму. Вернее, пытаются посадить. Литровский с потрохами купил нашего местного начальника полиции, а ему моя жена тоже не один раз давала как следует прикурить. Ее подставили, якобы она вымогала деньги, и с этими деньгами к ней послали Промокашку… Ой, извините. Кириллова Василия Евгеньевича. – Владимир заметил, как Коган и Ахмедов многозначительно переглянулись. – Ее взяли как будто с поличным, когда Кириллов всучил ей деньги. В любом другом случае полиция разобралась бы, но с моей женой – случай особый. Местный начальник полиции господин Баранов до такой степени ненавидит ее за публикации, что готов растерзать.. Короче, мою жену посадили в ИВС, потом суд должен был выпустить ее, но председатель суда – тоже давний враг моей жены, и на него Литровский тоже сумел повлиять.. В общем, моей жене продлили срок пребывания в ИВС на трое суток, но она уже поняла, что через трое суток ее отправят в СИЗО, и оттуда ей не выбраться. И еще она поняла, что не просто ее критические публикации гневят Литровского, нет, он затеял что-то грандиозное, какую-то масштабную махинацию, и она мешает ему. Когда ее задержали, она еще толком не знала, где она наступила ему на хвост. И вот мы помогли ей устроить побег из ИВС. Уже несколько дней она на свободе и тайно ведет расследование. Она уже многое узнала… Но Литровский с Барановым упорно ищут ее. И еще – нашего маленького сына. Нам удалось его спрятать, но у них больше сил и средств, чем у нас, и я не уверен, что мы спрятали его надежно. Если они до него доберутся…

Коган сделал рукой останавливающий жест: мол, я все понял, хватит. Кондратьев глубоко вдохнул, как будто за время рассказа истратил весь воздух.

- Нам известно все это, - многозначительно начала Коган после нескольких минут молчания. – Нам все это рассказал очень хороший человек, который просил за вас. Мы ему должны, поэтому мы вам поможем... Если поверим вам.

Славин улыбнулся, живо представив колоритные хемингуэевские бороду и осанку Осипенко. И сказал:

- Позвольте, Владимир Владимирович, дальше я продолжу?

Кондратьев кивнул: говорить у него уже не было сил. Ведь на самом деле никто не знал, чем это все кончится и что в действительности ожидает его семью. А Гена Славин начал говорить. Он рассказал все подробно. И про прошлое рыбацкого олигарха Литровского, и про его бизнес, винно-водочный и сутенерский, и про то, как однажды, несколько лет назад, он пригрел зашуганного Промокашку, еле унесшего ноги с Камчатки после смерти своего покровителя Шалого. И про то, что знает о приезде несколько лет назад в Рыбацкий уважаемых Абрама Самуиловича и Михаила Тахировича. И про откупные, которые за что-то Литровский дал камчатским гостям. И про слухи, что якобы он выкупил Промокашку, чтобы парень перестал быть подстилкой у камчатских авторитетов. Но самое главное – про Главную Лабораторию. Все, что Анне Кондратьевой удалось узнать и сообщить ему. Про «лекарство от страха», которое там разрабатывали. И про то, что Литровский выкупил здание лаборатории и вот-вот собирается открыть там фармацевтическое предприятие. И про то, что мамаша Промокашки Ирина Ильинична Кириллова, которая последние годы перед ликвидацией лаборатории руководила этими разработками лекарства. И про то, что удалось узнать о Шалом: как он вернулся из Чечни совершенно чокнутым, принимал какие-то таблетки, хотел стать депутатом и тоже, как потом Литровский, наладить какое-то фармацевтическое производство. И даже о его депутатской программе сделать территорию Рыбацкого городского округа экспериментальной площадкой для обкатки более облегченного варианта условий усыновления больных российских детей иностранными гражданами. И добавил, что Анна Кондратьева эту его программу постоянно критиковала.

Коган слушал его очень внимательно, глядя прямо в упор через затемненные очки красивыми ширвиндтскими глазами. Иногда он кивал, иногда склонял голову чуть набок, демонстрируя особое внимание. Гена уже понял, что Литровский тогда, несколько лет назад, во время приезда Тевье-Молочника и Косого в Рыбацкий, обдурил их, убедив, что ни о каком «лекарстве от страха» он не знает и ничего выпускать не собирается. На самом деле он как раз собирался выпускать что-то. Но вот что именно? Ведь после того как камчатские гости уехали, он несколько лет упорно шел к задуманной цели. И в депутаты пошел, наверное, тоже для этого: чтобы быстрее продвинуть свои проекты…

Наконец Гена закончил и залпом выпил рюмку водки.

Коган молчал, глядя в никуда. И Косой молчал, глядя то на Когана, то на Кондратьева, то на Славина. По лицу Когана никак невозможно было определить, какое впечатление произвело на него услышанное. Гена впился в лицо камчатского авторитета со всей цепкостью опытного опера, но ничего, кроме спокойного равнодушия и задумчивости разглядеть все равно не смог. Что касается Кондратьева, то он вообще еле сдерживался. Славин боком чувствовал его нервную дрожь. Казалось, этому молчанию не будет конца и края. Но Коган все-таки заговорил:

- Я вас понял. В принципе, все совпало с тем, что нам удалось о вас узнать. А это значит, что вы не солгали. И это хорошо, ибо плохо начинать дружбу со лжи...

- Вы предлагаете нам дружбу? – вдруг совершенно не к месту выпалил Кондратьев, Гена тут же наступил ему под столом на ногу, но, конечно же, поздно.

- В нашем понимании дружбы – это обмен информацией, которая нужна и нашей, и вашей стороне. Я буду с вами тоже откровенен. Тем более что мы с Михаилом Тахировичем (он многозначительно посмотрел на Косого, а тот изобразил тут же полную преданность) принадлежим к старой воровской элите. Если вам интересно, то я могу сказать, что я лично веду свою родословную от биробиджанских «цеховиков». Вам-то ведь известно, что это такое? – на этих словах он обратился конкретно к Славину, намекая тем самым, что прекрасно понимает, что Слаивн – мент. - А что касается Михаила, то он авторитет со стажем. А его отец (Царствие ему Небесное) был уважаемым медвежатником на Дальнем Востоке. Так что мы, как видите, честные люди, и сводить счеты с конкурентами и обидчиками через женщин и детей считаем ниже своего достоинства. Поэтому считаем вашего Литровского и всех, кто с ним имеет криминальные дела, отморозками.

Кондратьев немного облегченно вздохнул. Ну, слава Богу, кажется, нашли общий язык. Но Славин был настроен менее оптимистически, потому что знал из своего оперативного опыта, что слова бандитов о дружбе и взаимовыручке зачастую ничего не значат.

- Ну так вот, - продолжил после небольшой паузы Коган. – Для начала расставим все точки над «i». Мы действительно ездили в Рыбацкий вовсе не из-за телесных прелестей Промокашки. Ни я, ни Михаил Ахмедович не страдаем этим неприятным недугом, именуемым научно гомосексуализмом. А и страдали бы – не поехали. Невелика потеря!. Любой камчатский авторитет таких «промокашек» может найти себе и поближе… Мы ездили за тем, что Промокашка украл у нас… Да, да, именно так, - уточнил он, заметив, как вытянулись у гостей от удивления лица. – Но потерпите немного, вы все узнаете своим чередом. Наш уважаемый ныне покойный Петр Шалый (Царствие ему Небесное) был действительно большим авторитетом на Камчатке. И мы были в его команде. Я был, можно так сказать, правой рукой, а Михаил – левой. Я заведовал финансами, а Михаил – безопасностью. Петр Петрович от нас ничего не скрывал. И теперь, по прошествии множества лет, мы действительно можем открыть его секрет. Ведь даже если бы он был жив, то прошли уже все сроки давности преступления. Если то, что задумывал тогда Петр Петрович Шалый, вообще можно назвать преступлением.

Шалый действительно привез из Чечни эти проклятые таблетки. Именно они и погубили его. Да, действительно в нашей армии используется ряд препаратов, так сказать, «против страха». Бойцам дают их перед боем, чтобы им не было страшно. Но, как всякий препарат, эти таблетки имели обратный эффект. Шалый был фельдшером по образованию, и он, видимо, в Чечне старался как можно больше узнать о них. В Чечне использовали уже вторые, переработанные и доработанные таблетки. Первые испытали еще в Афганистане. Но тогда этот первый вариант очень быстро сняли с производства. Таблетки действовали мощно, но давали тяжелый побочный эффект. Боец, принявший таблетку перед боем, становился не просто храбрецом, а настоящим зверем. А нашему правительству зверства в Афганистане были не нужны, ведь советская миссия в Афганистане считалась миротворческой… Кроме того, через некоторое время после приема солдаты становились вялыми и апатичными, и очень долго приходили в себя. И третий побочный эффект: у принимавших эти таблетки очень тяжело проходило заболевание вирусным гепатитом. Ну, желтухой, то есть. Практически все случаи вирусного гепатита заканчивались смертью… Это все наш уважаемый Петр Петрович узнал во время своей службы в Чечне. Но там уже использовалась вторая партия таблеток, так сказать, модернизированная. Таблетки, использовавшиеся в Афганистане, имели кодовое название «Страт-1». А те, которые уже использовали в Чечне, назывались «Страт-2». Во время войны в Чечне, особенно в первую чеченскую, как вы хорошо знаете, в российской армии царили бардак и продажность. Наши даже оружие боевикам продавали. И расход этих таблеток никто не контролировал. Но, как утверждал уважаемый Петр Петрович, именно «Страт-2» использовали в той части, где он служил. В других могли использовать и другие таблетки. Их в России, оказывается, наизобретали великое множество – этого так называемого лекарства от страха.

Как рассказал нам Шалый, - Коган все-таки постепенно отошел от «уважаемый Петр Петрович» и, видимо, расслабившись, стал называть покойного дружка по кличке, - таблетки «Страт-2» проходили в его части опытные испытания, то есть, на бойцах экспериментировали. А он должен был наблюдать за действием препарата. «Страт-2» оказался лучше, чем «Страт-1», но ненамного. Солдаты действительно становились храбрыми, но без всякого зверства. Состояние их поле употребления таблеток было стабильным, то есть, все шло хорошо. Однако при более длительном наблюдении врачи обнаружили еще более ужасные побочные явления. Во-первых, через два – три месяца, если боец регулярно все это время принимал таблетки, у него начинали проявляться признаки гомосексуализма. Причем, как мужского, как пассивного, так и активного… Но это еще не самое страшное. Вторым, и самым ужасным было то, что уже примерно через полгода от начала приема таблеток у всех, кто принимал их регулярно, обострялись разные заболевания. Именно те, к которым была предрасположенность. И у некоторых эти заболевания до такой степени обострялись, что перерастали в хронические. А некоторые от них умирали.

- Как это?! – в ужасе в один голос вскрикнули Славин и Кондратьев.

- Ну, как вам объяснить… Если у кого-то была склонность к простудам, то она переходила в постоянные заболевания горла, легких и бронхов. Кончалось тем, что боец просто не вылезал из госпиталя, пытаясь вылечиться от воспаления легких. Иногда они переходили в гнойный плеврит… Или, скажем, привычное для любого современного человека заболевание – так называемая вегето -сосудистая дистония. Оно легко переходило в сердечную недостаточность, тяжелые болезни сердца… У кого проблемы с сосудами – через полгода получали инсульты и инфаркты… Еще приводить примеры?

- Спасибо, не надо, мы, кажется, все поняли, - ответил Славин, от ужаса схватившись обеими руками за голову.

Кондратьев молчал. Он был в шоке. Конечно, у него не было такого опыта выслушивания страшных жизненных историй, как у Славина. Но он был в шоке не только от этого. До него дошло, как могут быть связаны эти две вещи в деятельности Литровского – открытие «Farma next» и пилотный проект передачи больных российских детей на усыновление иностранцам… И этот ужас был вне его понимания…

- Сам Шалый умер от сахарного диабета, если не ошибаюсь? – спросил Славин. – Он ведь тоже принимал эти таблетки?

- Да, Шалый основательно подсел на эти таблетки в Чечне. Ему очень хотелось быть храбрым. – Коган невесело усмехнулся. – Хотел стать храбрым, а стал полным отморозком. Гомосексуализм он подхватил еще в Чечне, а вот что касается заболеваний, то к нему долго ничего не липло. Он был абсолютно здоров, и думал, что раз нет в его организме слабого места, значит, этот «Страт-2» кроме гомосексуализма ничего в нем и не зацепит. Но, как видим, ошибся. Он очень любил сладкое. И постепенно «Страт-2» победил его, посеяв в нем на этой почве ростки диабета.

Да, что ни говори, а Коган изъяснялся очень образно и, главное, точно.

- Скажите, Абрам Самуилович, - решился на вопрос Владимир, - а много ли таблеток Шалый привез с собой из Чечни.

- Да, очень много! Я сам не видел, а Михаил вот видел. Миша, скажи, сколько? – обратился Коган к молчавшему доселе Ахмедову.

Ахмедов, словно обрадовавшись, что ему наконец дали слово, заговорил быстро и громко:

- Да, Петька привез их два чемодана. Больших таких, армейских. Они были в голубых упаковках. Он сначала держал все это в секрете, а потом не выдержал и разболтал. Сначала только мне и Абраму Самуиловичу. И даже попробовать дал. Я пробовал – прошибло здорово! Так и захотелось сразу кому-нибудь морду набить! Я немного их поел, походил на разные там разборки, а потом Абрам Самуилович мне запретил. Неизвестно, сказал, что это за таблетки. Мол, если они так действуют, то в них должны быть наркотики. Или еще что-нибудь похуже. Ну, мы Петьку к стенке приперли: давай, мол, колись, что за дрянь ты привез из этой Чечни. – Косого, кажется, понесло не на шутку, вот- вот – и он перешел бы на жаргон.

Но Абрам Самуилович вовремя остановил его:

- Ты, Михаил Тахирович, выражайся интеллигентно, времена блатные для тебя прошли. Во-первых, не Петька, а Петр Петрович, ну, в крайнем случае, Шалый, клички в общественных местах допускаются. И потом, что за выражения, Миша: «моду набить», «к стенке приперли»! Что значит – приперли к стенке? Кто мы такие были тогда, чтобы самого Шалого припереть к стенке?

- Ну… я…это…имел ввиду…

- Я объясню уважаемым гостям, что ты имел ввиду. – Коган перестал ругать Косого и снова обратился к Славину с Кондратьевым. – Мы довольно жестко поговорили с Шалым, объяснили ему, что он этак в два счета запалиться и загремит в места не столь отдаленные. И что эти таблетки наверняка являются стратегически важной вещью, а он их, извините, украл. Хотя он говорил, что купил, вернее, скупал во всех медицинских пунктах. Вы же знаете, тогда, в конце 90-ых, в Чечне торговали все и всем… Он нас послушался. Но все равно давал втихоря эти таблетки своим бригадирам. А когда получил первый срок, то сумел передать чемоданы мне. Я их надежно спрятал и не прикасался к ним. Когда Шалый вернулся после первой ходки (он отсидел за драку совсем немного, вышел по амнистии), то сразу провел ревизию своего товара. У меня все было точно, таблеточка к таблеточке! Вот тогда он мне и рассказал про страшные последствия приема этих таблеток. А я-то думал, чего его, такого бабника, после Чечни на мальчиков потянуло! Он немного погулял и снова сел за то же, за драку с увечьями. Но тоже вышел очень быстро – за примерное поведение. Видимо, в тюрьме без этих таблеток он становился просто ангелом во плоти!

- А что его связывало с нашим Промокашкой? Как он вообще с ним познакомился? – спросил Гена

- О, это очень незатейливая история, - начал новый рассказ Абрам Самуилович, приступая к десерту. Он единственный из присутствующих смог во все время разговора преспокойно есть, ловко орудуя вилкой и ножом, а теперь вот ложкой. У него был отменный аппетит и потрясающе крепкая психика. – Шалый обходил свои владения – рыболовецкие артели – и увидел скромного русоволосого паренька, который копошился с уловом, весь в чешуе, мокрый и грязный. Но большие голубые глаза светились как два сапфира. Вы же знаете, друзья мои, что красоту ничем не испортишь. Даже грязной робой и рыбьей чешуей, - Коган насмешливо оглядел присутствующих, проверяя, какое впечатление произвело на них его сентиментальное эссе.

- Да уж, Вы прямо как повесть о первой любви рассказываете, - усмехнулся Кондратьев.

Ему было нехорошо. Он понял, что все гораздо страшнее, чем он предполагал. И эти инсинуации о голубых глазах довели его почти до тошноты.

- А чему вы удивляетесь? – спокойно пожал плечами Коган. – Все именно так и было. Рыбаки – народ грубый, заскорузлый. А тут сидит юноша с голубыми глазами, беззащитный такой, сразу видно, что нездешний. Ну, Шалый сразу и приказал привезти его к себе. Мужики так и сделали: кто же ослушался бы Шалого! Ну а уж подробности первой брачной ночи, я извините, не знаю! А дальше – дело техники. Покормил его месяцок - другой таблетками, и никуда ваш Промокашка уже не делся. Да он и без таблеток никуда бы не делся – с Шалому никто здесь не перечил.

Володю замутило, он извинился и вышел на свежий воздух покурить. Да, веселый человек этот хозяин Камчатки! В другой бы раз он, может, и посмеялся бы над его лирическим рассказом вместе с ним, но сейчас ему было не до чего… Раз уж Литровскому удалось обдурить этого тертого калача - уголовника с ходками за хищение социалистической собственности - то можно себе представить, к каким ухищрениям он сейчас прибегнет, чтобы обезвредить Анну…. Однако долго отсутствовать Владимир не мог, надо было участвовать в разговоре.

Когда Кондратьев вернулся, он застал мирную картину: все молчали и ели. Славин, который практически не ел во время разговора, наворачивал блюда из рыбы, заказанные Коганом, что аж за ушами пищало. Ахмедов с референтом со знанием дела попивали кофе, а Коган с огромным наслаждением доедал десерт. Только тарелки Кондратьева остались нетронутыми…. Он сел за стол.

- Ты бы поел все-таки, - заботливо попросил Славин. – Проблемы – проблемами, а есть надо.

- Да, ваш приятель действительно прав! – подхватил Коган. – У вас впереди много дел, и нужны силы. Тем более что блюда, которые я вам заказал, стоят того, чтобы их отведать.

Владимир, пересилив себя, начал есть. Больше даже из-за того, чтобы не показаться невежливым этому Когану, который пригласил их сюда, да еще и сам выбрал для них блюда. Постепенно он отвлекся, еда действительно оказалась очень вкусной… Когда он отложил в сторону салфетку, Коган, спокойно ожидавший, пока он, последний в их теплой компании, поест, сказал:

- Ну а теперь, как говорил наш великий друг детства Карлсон, продолжаем разговор. Итак, что вы еще хотите знать?

- По нашей информации, Шалый собирался открыть какое-то фармацевтическое производство здесь, на Камчатке. Что Вам об этом известно? – спросил Славин.

- Все известно, - пожал плечами Коган. – Разве нам здесь может быть что-нибудь неизвестно? Но, уверяю вас, это был полный блеф. Когда Петр Петрович взял к себе Промокашку и стал пичкать его таблетками, Промокашка ему рассказал о том, что в его родном городе Рыбацкий был как раз какой-то секретный завод, где делали такие таблетки. Видимо, он знал это от матушки, которая по каким-то причинам не стала выполнять условия подписки о неразглашении важной государственной тайны, которую она давала советскому правительству. Полагаю, это очень предприимчивая женщина. Когда ваш секретный завод загибался, она многое сумела сохранить, вероятно, чтобы потом продать. А через какое-то время, видимо, искала на это покупателя. И вот Промокашка предложил Петру Петровичу эти секреты. Нам доподлинно известно, что Петр Петрович несколько раз отправлял Промокашку в Рыбацкий. Видимо, узнать подробности этих секретов и возможность осуществления проекта…Он думал построить фармацевтическое предприятие, на котором тайно можно было бы манипулировать с этим лекарством

- Промокашка привозил сюда какие-нибудь бумаги, дискеты? – поинтересовался Кондратьев.

- Нет, этого не было. Он привозил одни разговоры. Но разговоры были весьма интересными. Оказывается, над формулой «Страт-2» можно было еще работать и работать. Как поняли мы из рассказов Промокашки, а он передавал слова своей матери, которая была когда-то у истоков этих разработок, из «Страт-2» можно было получить что угодно!

- А что конкретно? – у Кондратьева аж мурашки побежали по коже, но Славин сидел спокойный и невозмутимый – закалка!

- Ну, например, изменить формулу так, что человек, принимающий эти таблетки, станет всего лишь гомосексуалистом. Или, напротив, удалить, так сказать, из них эффект гомосексуализма, а сделать так, чтобы обострялись болезни. Можно сделать акцент на какие-то конкретные болезни.

- То есть, если верить тому, что рассказывал Промокашка, из человека, которому дать эти таблетки, можно сделать любого инвалида? – уточнил Кондратьев.

- Да, именно.

- А что насчет детей? Как на них мог действовать «Страт-2»?

- Точно так же, как на взрослых! Все зависит от организма ребенка.

- То есть, можно добиться эффекта, чтобы у ребенка быстро развилась болезнь, которую невозможно излечить здесь, в России, а только за границей?

- Не понимаю я Вас, Владимир, к чему вы клоните? К чему такие уточнения? При чем здесь заграница? Я же сказал – любые болезни!

Кондратьеву опять стало дурно. Но на этот раз он пересилил себя, выпил водки и успокоился.

- Ну а дальше-то что было? Вы сказали, что это – полный блеф. Предприятие, как мы поняли, Шалый не открыл? – продолжил «допрос» Славин.

- Ну разумеется, нет! – в голосе Абрама Самуиловича появилось некое удивление. - Петр Петрович пребывал тогда, скажем так, уже не в том состоянии, чтобы открыть какое-нибудь производство. Единственным человеком из его окружения, который мог бы потянуть этот проект, был я, ваш покорный слуга.

- Ну и?.. Что же Вы…отговорили его?

- Ни в коем случае! – для значительности Коган даже поднял вверх указательный палец правой руки. – Его невозможно было отговорить, если он что-либо задумывал. Но можно было тихо саботировать. И я поступил так, как поступал всегда, когда у уважаемого Петра Петровича возникали неудачные проекты: я создал условия, невозможные для претворения проекта в жизнь!

- А как Вы это делаете? Может, поделитесь опытом? – заулыбался Славин – ему уж очень понравился ответ.

- Ну, в России вообще нетрудно создать условия, которые сделают невозможным воплощение в жизнь любого проекта. Надо просто много говорить об этом проект и писать много бумаг. Я готовил документы для лицензии, бумаги для всяких согласований, подыскивал подходящие помещения… Шли месяцы, Петр Петрович в это время периодически исчезал, отбывал в места не столько отдаленные, увлекался другими проектами и так далее и тому подобное…. Однажды он сказал мне, что будет проще двигать что-либо, если он станет депутатом. И он решил баллотироваться в депутаты городского округа Петропавловск-Камчатский. Но не успел по причине того, что предстал пред Господом. Царствие ему Небесное! – Абрам Самуилович поднял очи к небу и печально вздохнул.

- Но почему Вы так упорно тормозили этот проект? Ведь Литровский схватился за него руками и ногами, а уж у него-то нюх на деньги – только держись! – флегматично поинтересовался Славин.

- Все очень просто, Геннадий. Мы и без этого фармацевтического предприятия жили неплохо. А я, потомственный «цеховик», хорошо знал, чем бы это закончилось. Никогда никто не сможет сохранить в тайне такое производство! Такие лекарства – это дело государственное. А игры с государством, как Вы знаете, заканчиваются исключительно в пользу государства! – и он снова многозначительно поднял вверх указательный палец правой руки! - Итак, уважаемые гости, мы рассказали вам, все, что знаем. Остается добавить, что когда прах нашего уважаемого Петра Петровича был предан земле, то Промокашка тут же сбежал, прихватив с собой все оставшиеся таблетки. И тогда мы с Михаилом Тахировичем рассудили, что было бы несправедливо оставить ему то, что ему не принадлежит. И поехали в ваш Рыбацкий искать сбежавшего друга. Ну а теперь поведайте вы нам, что происходило и происходит в Рыбацком и почему наши общие знакомые вдруг решили заняться фармацевтической промышленностью.

Рассказывать начал Славин.

- Никто в Рыбацком, за исключением, может, бандитов, к которым под крышу сразу залез Промокашка, не знал, что за товар он привез с Камчатки. Во всяком случае, я тогда работал в уголовном розыске, мы бдительно следили за спортивным клубом «Геркулес», под который нырнул Кириллов, но такой информацией не располагали. Но, думаю, что и бандиты не знали. Возможно, Кириллов с мамашей затихорились и задумали что-то свое, хотели как-то продать эти таблетки вместе с их секретами. Все это всплыло совсем недавно! Литровский засуетился буквально, может, год назад. Ну, или около этого. Он сделал последовательно три вещи. Первое: взял на работу в свою винно-водочную фирму на должность какого-то заместителя Кириллову Ирину Ильиничну. Это понятно: чтобы была под боком и занималась не столько вином и водкой, сколько этим «Стратом номер 2». Второе: он долго подбирался и наконец все-таки купил помещение бывшей главной лаборатории, где разрабатывалось эта продукция. И третье: он разработал и упорно, как депутат, продвигает идею сделать Рыбацкий экспериментальной площадкой для усыновления детей иностранными гражданами. Ну, там много разных нюансов. Он преподносит это как некую добродетель: мол, надо значительно облегчить условия для усыновления больных детей, особенно тех, чье лечение в России очень дорого. Он предлагает эксперимент: в течение какого-то времени передавать таких детей иностранцам под опеку, и если эксперимент окажется удачным, дети за границей действительно будут излечиваться, то после этого разрешать этим семьям усыновлять детей… И этот проект общественность весьма одобряет…

- Не одобряла его, пожалуй, только моя жена Анна! – перебил Славина Кондратьев. – Не знаю, как объяснить Вам, да и не уверен, что Вы поверите мне, но у нее – потрясающая интуиция. Она сразу почуяла неладное и стала выступать в прессе против этого проекта.

- Да, - Коган даже погрустнел и милая еврейская ирония исчезла с его ширвиндтского лица. – С одной стороны – весьма гуманный проект… Но с другой.. Когда мы уже столько знаем и можем сопоставить эти факты… Но простите, если Ваша супруга еще не знала того, что знаем все мы сейчас, как же она аргументировала свои доводы против проекта?

- Так же, как многие центральные СМИ: неизвестно, что делают с нашими детьми в иностранных семьях, со стороны российских органов опеки судьбы детей практически не отслеживаются, есть факты, что детей забирают за границу для трансплантации органов, для занятия проституцией и так далее… Думаю, Вам все эти факты тоже хорошо известны.

- Да, это так. И что же, именно за это Литровский постарался ее убрать? Таким оригинальным способом? Почему он просто, извините, не устранил ее физически?..

Кондратьев вскочил и чуть не набросился на Когана. Гена едва успел среагировать и обхватить его сзади. Ахмедов тоже вскочил, готовый ринуться в бой. А вот Коган даже бровью не повел. Когда все сели на свои места, он спокойно продолжил:

- Не кипятитесь, уважаемый Владимир. Мне понятны Ваши чувства. Но я ведь спросил совершенно нормальную и естественную вещь. Не так ли?

- Так, - Гена решил говорить дальше сам. – Но, во-первых, Кондратьева Анна слишком известная в области журналистка, чтобы ее вот так просто можно было устранить. Она училась в Москве на одном курсе с очень известными сейчас в России журналистами. Одно имя Аркадия Слонова многое значит! (на этих словах Коган удивленно приподнял брови и посмотрел на Кондратьева уважительно ). Литровский прекрасно понимал, что друзья-однокрусники поднимут шум, и расследование по - извини, Володя - устранению Кондратьевой будут вести не наши местные купленные уроды, а кое-кто покруче. Во-вторых, Литровский понимал, что Кондратьева еще только о чем-то догадывается. Поэтому ему нужно было устранить ее именно на это время. А заодно скомпрометировать. Даже если бы Анну потом выпустили из СИЗО, даже если бы не посадили, все равно ее репутация за это время была бы весьма подмочена. Уж он бы постарался приклеить к ней клеймо вымогательницы! Именно на это время, как оказалось, назначено было у него торжественное открытие нового фармацевтического предприятия… Но Кондратьева медленно, но уверенно ломала его планы. А потом она вообще сбежала из ИВС и начала расследование. Именно она поняла, что след ведет в Петропавловск-на-Камчатке и прислала нас к вам… А теперь ответьте, пожалуйста, Абрам Самуилович, почему Вы решили все же пойти нам навстречу и рассказать нам все? Мы, честно говоря, думали, что вы хотели открыть здесь сами это производство, но Литровский обманул вас, убедив, что это невозможно и никаких технологий не сохранилось. А сам потом все же сделал это. Но, оказывается, вы вовсе и не собирались ничего открывать. Так почему же Вы решили сдать нам Литровского?

- Ну, это совсем простой вопрос… Во-первых, Промокашка нас обокрал: он украл таблетки. А они были нашей собственностью, и вас совершенно не касается, как мы хотели бы и могли бы их использовать…

- Это точно: нас совершенно это не касается! А во-вторых?

- А во-вторых, Литровский нас обманул. Он поклялся, что никаких таблеток Промокашка не привозил, ни о каких «лекарствах от страха» он никогда не слышал, и что если и разрабатывали эти лекарства когда-то в Рыбацком на секретном заводе, то все давно ликвидировано. А мы не любим, когда нам врут. Мы, конечно, не стали бы делать эти опасные препараты, но кто знает, чтоо мы могли бы придумать! Теперь вам понятно?

- Понятно. Но за что же дал вам Литрвоский «откупного»?

- Мы дали ему понять, что зря потратили время и деньги, приехав в ваш Рыбацкий, и что если в Рыбацком нет этих таблеток, то это не значит, что Промокашка их не украл. Он мог их спрятать, продать, и даже не обязательно в Рыбацком, может, где-то по пути. А поскольку это теперь его человек, он должен решить, кто за это ответит – либо Промокашка, и тогда мы забираем его с собой и сами решаем, что с ним делать, либо сам Литровский, но тогда он должен оплатить нам издержки. И он их оплати.

В ресторане повисло тягостное молчание. Славин и Кондратьев прекрасно понимали, что два человека, сидящие рядом с ними (не считая верного референта, который за все время беседы не произнес ни слова) рассказали далеко не все из того, что было на самом деле. И наверняка они, как и Литровский, затевали такой же страшный бизнес, ну, может, несколько видоизмененный… Но они рассказали многое, и даже, наверное, все из того, что нужно было друзьям. Да, но что из этого следовало?

- Вы удовлетворены общением с нами? – спросил Абрам Самуилович.

- Да, вполне, ответил за обоих Славин. – Только нам еще хотелось бы уточнить, как мы можем официально использовать Вашу информацию? Если можем вообще ее использовать.

- Ну, это нетрудно объяснить. Во-первых, мы готовы сотрудничать даже с правоохранительными органами, но исключительно в рамках борьбы с Литровским. Вы можете ссылаться на нас, если вы выиграете и положите вашего местного олигарха на обе лопатки. Я имею в виду, если ему реально будет светить – Коган показал два скрещенных пальца, обозначающих решетку. – Тогда мы готовы дать показания, но, разумеется, в тех пределах, в каких пожелаем. О том, что кто-то из нас обладал этими таблетками, мы, разумеется, ни произнесем ни слова. Несмотря на то, что срок давности по этому, скажем так, преступлению, давно прошел. Но о том, что таблетки и секреты производства были у Промокашки, мы, разумеется, дадим показания.

- Ну что ж, нас это вполне устраивает. Благодарим вас за сотрудничество и гостеприимство, - Славин встал, начал прощаться и на всякий случай, поглядев на предприимчивую физиономию Тевье-молочника, поинтересовался, должны ли они заплатить за угощение?

- Ну, что уж вы так! – сделал вид, что обиделся Абрам Самуилович. – Я, конечно, старый экономный еврей, но мне не чужды законы гостеприимства. Ведь я сам вас пригласил. К тому же общение с вами доставило мне много приятных минут, ибо я твердо придерживаюсь правила: враги моих врагов – мои друзья. Надеюсь, вам понятно это?

- Да, вполне, - ответил Славин.

- Когда вы уезжаете?

- Как можно скорее! – быстро ответил Славин. Если получится, то ближайшим рейсом. У меня ведь там жена и сын в опасности.

- Да, да, конечно… Вот вам моя визитка, звоните, если что. Да и в любом случае, если вам незатруднительно, ставьте нас в известность, как будут продвигаться события. Огромный поклон Вашей супруге, - обратился он к Кондратьеву и даже слегка поклонился. – Обожаю мужественных женщин! Надеюсь, она еще и красива?

- Да, - нехотя ответил Кондратьев. – Он не хотел обсуждать с бандитами свою жену.

Они попрощались и разошлись. Славин с Кондратьевым сразу отправились в гостиницу. По пути Славин позвонил Щедрину и сказал, что напишет ему все, что нужно, но встречаться не будет: мало ли, может этот старый еврей со своим кавказским дружком установят за ними слежку, и лучше, чтобы они не знали о контакте с начальником полицейского подразделения микрорайона. А письмо передаст через Михаила Михайловича Осипенко. Щедрин сказал, что знает, где живет Осипенко.

В гостинице они коротко обсудили встречу с авторитетами. Ведь особо рассуждать было не о чем: все становилось предельно ясно. Оба пришли к выводу, что пора улетать отсюда.

- Ты улетай хоть сейчас, - сказал Славин другу, - тебе важнее. Да и лучше разными рейсами. А у меня кое-какие дела небольшие тут остались.

Владимир тут же позвонил в справочную аэропорта. Оказалось, что есть билеты на ближайший рейс в 19 часов по местному времени. Значит, примерно в это же время и в этот же день, в среду, по Московскому он будет в Москве. Он тут же стал собираться, вызвал такси. Через полчаса они уже попрощались. Началась холодная камчатская ночь. И в эту ночь, оставшись один, бывший оперативник Геннадий Славин не сомкнул глаз. Он сидел за ноотбуком и писал, писал, писал. В три часа ночи он закончил, поспал три часа, взял флэшку, выпил чашку кофе прямо в номере и поехал в Рыбачий…

- Что так рано?- Спросил удивленно Михал Михалыч, открывая калитку.

- Здравствуйте, Михал Михалыч! И до свиданья сразу. Мне пора уезжать. В Рыбацком я сейчас нужнее, чем в Рыбачем, - он улыбнулся получившемуся каламбуру.

- Встреча с «хозяевами» состоялась»?

- Да. Вполне прилично. Они так хотят отомстить Литровскому, что даже готовы дать официальные показания.

- Вот даже как! А за что же?

- Они не сказали всего. Вероятно, Коган тоже был не против наладить здесь кое-какие фармацевтические дела. А Литровский их обдурил, убедив, что нет никаких документов по технологиям, даже таблеток у Промокашки нет. Промокашка ведь, удирая с Камчатки, прихватил с собой все оставшиеся таблетки…Я, собственно, попрощаться приехал, да еще просьба у меня, - Славин протянул Старику флэшку. – Возьмите это. Почитайте, если у Вас есть компьютер, там на флэшке я все изложил. Это мой, если можно так назвать, рапорт. К вам заедет Евгений Щедрин… Знаете такого? (Осипенко молча кивнул). Передадите ему это. И постарайтесь его убедить вот в чем. Все, что нам стало известно, требует доказательств. Я бы хотел, чтобы он, как начальник полицейского подразделения, которому оперативным путем стали известны кое-какие факты, написал бы на основе моего настоящий рапорт и отправил бы этот рапорт лучше всего в Генеральную прокуратуру. Конечно, предварительно согласовав со своим начальством. Сами понимаете: я всего лишь помогаю Кондратьевой, да и то, можно сказать, незаконно, поскольку она находится под следствием, да еще и сбежала. Поэтому мне так, как ему, не поверят…Если это получится, Генеральная прокуратура заинтересуется – сто пудов, я уверен! Тогда начнутся проверки и, думаю, наша журналистка будет оправдана… По крайней мере, Литровскому и нашему начальнику полиции будет не до нее.

- Хорошо. Но ты же знаешь, что это в любом случае долго.

- К сожалению, да. Но это хоть что-то. А чем мы еще можем ей помочь? Постараемся, по крайне мере, чтобы ее за это время не поймали. И сына ее постараемся понадежнее спрятать.

- Я понял. Если Щедрин откажется, я сам напишу заявление в генеральную прокуратуру. Как бывший сотрудник милиции с большим стажем. Но, думаю, что Щедрин не откажется.

Они тепло попрощались и расстались. Через несколько часов Славин уже сидел в самолете. Он покидал Камчатку с небольшим сожалением: край очень понравился ему. И даже бандиты были здесь каике-то другие. Более правильные, что ли…

***

Да, понятно, она слишком заигралась, упиваясь своим везеньем. Но не вечно же ей будет выпадать счастливый билет!

Анна как бандерлог на питона Каа смотрела на Нину Литровскую. Вернее, на черное дуло пистолета, которое было наставлено ей прямо в переносицу. Они сидели на двух совершенно одинаковых скамейках, выкрашенных в ярко-желый цвет, и, если бы не пистолет, то можно было бы со стороны подумать, что мирно беседуют две подруги. Анна вдруг подумала, что у Нины Литровской очень красивые глаза. Большие, светло-серые и как будто прозрачные, похожие на лесное озеро, раскинувшееся где-нибудь на опушке, слегка освещенное лучами утреннего солнца. А еще очень красивая форма головы, очень правильная и благородная. Особенно высокий чистый лоб, как из слоновой кости… В ее голове замелькали совершенно нелепые, не соответствующие моменту мысли: «И чего ради этот Литровский спутался с Люськой? Разве можно сравнить Люськину дешевую вульгарную красоту с благородной внешностью этой удивительной женщины? Да она же вся словно пропитана каким-то светом….» На мгновение Анне стало смешно от своих мыслях: нашла о чем думать под дулом Макарова! И она невольно улыбнулась..

- Чему Вы так радуетесь? Тому, что я сейчас вызову полицию? И Вас арестуют как воровку?

Анна только сейчас сообразила, что Нина Литровская ее не узнала и принимает за воровку. Но что-то ее останавливает… Почему-то она действительно не вызывает полицию… Наверное, Анна все-таки не очень похожа на воровку, шныряющую по чужим дачам.

- Я ничего не украла.

- Я знаю. Я следила за Вами… Пока Вы следили за моей дачей. И все-таки дайте-ка мне Вашу сумочку.

Анна, вздохнув, сняла под дулом Макарова через голову свою планшетку и протянула собеседнице… Вот он, удобный момент, когда она берет левой рукой сумку и ослабила хватку в левой, выбить у нее пистолет и дать деру! Но Анна почему-то не смогла сделать этого. Наверное, ей действительно не хотелось показаться воровкой.

Не спуская пистолета и глаз с Анны, Нина левой рукой вытряхнула содержимое сумки. И, оглядев все бегло, подняла на Анну удивленные глаза:

- Вот так штука? Газовый пистолет, скотч, бинокль, наручники, серная кислота - это я еще понимаю, могут пригодиться вору. Но вот зачем вору видеокамера и диктофон ? Может, Вы скажите сами, кто и Вы и что Вам здесь нужно.

Анна, вздохнув, медленно стянула с себя парик и сняла черные очки. Нина слегка присвистнула, и у нее это получилось очень красиво.

- Так вот кто пожаловал к нам в гости! Сама великая Анаконда! Сбежавшая из тюрьмы!

- Из изолятора временного содержания, - поправила ее Анна.

- Ну, для меня все едино, я ведь простой обыватель… А я-то думала, что Вы в Москве, как все говорят.

- Как видите, я здесь, - Анна снова обреченно вздохнула.

- И что Вы делаете в Рыбацком?

- Веду расследование. ..

- Расследование? Одна?

- Да, одна. А что мне остается делать? Меня незаконно обвиняют в том, чего я не делала. Меня посадили в ИВС, хотя не имели права. Теперь хотят отправить в СИЗО, чтобы продержать там два месяца. А ведь у меня – сын! И, вообще, Вы хоть знаете, что такое, когда против тебя ополчился весь мир! Вернее, все сильные мира сего. А еще вернее – все сильные города Рабацкий!

Нина неожиданно замолчала. Она явно что-то обдумывал, слегка покусывая губы. Анна наблюдала за ней Рука, державшая пистолет, явно ослабла, но Анна чувствовала, что агрессии проявлять не нужно: что-то во взгляде Нины явно менялось.

- Вас ведь зовут Анна? – наконец произнесла она.

- Да. Анна Кондратьева.

- А скажите, очень любопытно, как же Вы ведете свое расследование?

- Я собираю информацию.

- О моем муже?

- В том числе и о нем.

- Ясно. И эту информацию Вы, видимо, записываете на диктофон и видеокамеру?

- Видеокамеру, честно говоря, еще не использовала. А на диктофон стараюсь. Все-таки слово в делу не пришьешь, а диктофонная запись – уже доказательство.

- В таком случае, мы с Вами сейчас послушаем запись.

Анна чуть не вскрикнула: «Только не это!», но вовремя прикусила язык: лучше не показывать свою нервозность. По-прежнему держа пистолет перед Анниной переносицей, Нина Литровская левой рукой включила диктофон. И тут Анне пришло в голову, что лучше сделать так, чтобы Нина послушала сначала запись с Люськой. Она не так опасна. Может, тогда до этого НИИ «ГЮИС» дело и не дойдет…

- Поставьте на начало, - спокойно сказала она. – Я начала свое расследование с посещения известной Вам особы по имени Люся Семенова. Думаю, Вам это будет интересно.

- Вот как! – на лице Нины появилась явная заинтересованность. – Найдите сами это место, - и она кинула диктофон на колени Анне.

Анна не заставила себя долго ждать, тут же нашла начало записи, включила погромче и перекинула Нине. Сначала слышались шаги, как она поднималась по лестнице, потом шуршание в квартире… «Давайте к торшеру подойдем, - это Анна уже заговорила с Люсей, когда вошла в квартиру - свет нужен, тут в нескольких местах расписаться надо». Два-три шага – и шум падающих тел, щелчок наручников.

- Это я на нее наручники одела, - гордо пояснила Анна.

И заметила в глазах Нины нескрываемое одобрение.

«Что вам от меня нужно?, - журчал дальше Люськин голосок. - Это ограбление? Я скажу, где деньги, но их немного. Мой любовник очень богатый человек, но все деньги он держит, разумеется, не здесь. «Я знаю», - голос Анны, опять возня. Это она перетащила Люську из коридора в комнату и уложила на диван. Вот шелест, похожий на скрип – это она склеивает ноги девушки скотчем… А вот снова разговор: «Ну что, девочка, передохнула? А теперь перейдем к делу. Ибо времени у меня очень мало. А у тебя его, можно сказать, нет совсем. Первое, что я хочу тебе сказать: если по каким-либо причинам твой Литровский сейчас вернется, то мне ничего не останется, как просто застрелить его. А заодно и тебя. Он может сам отпереть дверь? Ключи у него есть?» - «Да». « Так вот, скажи мне в связи с этим, дорогая, как мне сделать так, чтобы он не смог отпереть дверь?». Анна нажала на паузу.

- Вы только не подумайте, что я действительно собиралась застрелить Вашего мужа. У меня и пистолета-то нет.

- Давайте дальше! – скомандовала Нина довольно жестким голосом. – Предупреждение застрелить супруга ей явно не понравилось.

- И еще там шуршание было, так это я ее перетащила на диван и замотала ноги скотчем, - на всякий случай сказала Анна, надеясь, что собеседнице это понравится.

«Послушай, красавица моя, - снова зазвучал в диктофоне голос Анны. – Ты прекрасно знаешь, в какой я оказалась ситуации, и сценария только два: либо я – вас, либо вы – меня. Меня, конечно, устраивает первый сценарий. Сначала вы обошли меня на несколько шагов, упрятав за решетку, чтобы я не путалась у вас под ногами и не мешала каким-то вашим черным делам. Но все равно по-вашему не вышло! Как видишь, я на свободе, и терять мне, как ты понимаешь, нечего... В этом пузырьке – концентрированны раствор серной кислоты. Клянусь, я не желаю тебе зла, и как только все кончится, я отпущу тебя подобру-поздорову. Но так уж вышло, что начать мне пришлось именно с тебя. Если ты откажешься мне помогать, я выплесну эту кислоту тебе в лицо, и ты не только перестанешь быть хорошенькой девушкой, но еще и, быть может, ослепнешь. А еще я обожгу тебе язык, чтобы ты долго не могла говорить, и руки, чтобы не могла писать и даже печатать на компьютере. А потом уйду, стерев все свои отпечатки пальцев в этой квартире. Меня входящей сюда никто не видел, да и видели бы – не узнали, так что доказать, что тебя изуродовала именно я, ты все равно не сможешь…А, может, я посажу тебя в какой-нибудь подвал. И еще очень нескоро твой любовник и купленные им менты узнают, где ты и что с тобой произошло…»

Анна замечала, как в процессе ее диктофонного монолога менялось выражение лица супруги Литровского. Жесткость сменилась напряжением, напряжение – удивлением, а удивление даже каким-то восхищением, ну, или радостью…

«Вы не сделаете этого! – это Люська почти пропищала со страхом, и на этих словах Нина Литровская злорадно улыбнулась. – Вы же – защитница всех несчастных, и сами подлость не совершите» - «Была когда-то такой! Но вы, твой Литровский, его Промокашка и иже с ними сами пожелали довести меня до такого состояния. Вы сделали меня преступницей, вымогательницей, вы лишили меня ребенка и мужа, из-за вас я пустилась в бега, у меня нет ничего, и неизвестно, доживу ли я вообще до завтрашнего дня… Так неужели ты думаешь, что при всем этом я почажу тебя?» Дальше слышно было тяжелое от страха дыханье Люськи, звук, издаваемый отвинчивающейся крышкой пузырька. «Что я должна сделать? – спрашивает в ужасе Люська. «Для начала скажи, что сделать, чтобы Литровский сам не смог открыть квартиру, если вдруг сейчас явится.» - «Просто вставьте ключ в нижний замок – дверь запирается только на нижний замок. Он подумает, что заклинило, и кому-нибудь из своих позвонит, чтобы пришли помочь.» - «Ясно. Ты становишься понятливой девочкой. Глядишь, еще поживешь с красивым личиком. Где ключи?» - «У меня в сумочке.. Она на трельяже в прихожей.»

Дальше были шаги, звяканье ключей – Анна вставила ключ в замочную скважину.

«А теперь вот что скажи мне. Знаешь ли ты, что затеял твой Литровский с этим проектом передачи детей за границу?» - «Нет, правда не знаю! Он только говорил мне, чтобы я как можно больше об этом писала. И нужно было обязательно делать акцент на том, что отправлять за границу нужно только тех детей-сирот, которые больны какой-то тяжелой болезнью, которую у нас вылечить практически невозможно. Я вот и писала»

Неожиданно Нина выключила диктофон. Анна взглянув на нее, увидела вдруг, , что Нина затаенно улыбается. Глаза ее светились какой-то мстительной радостью.

- И что, Вы вот так вот скрутили ее, надели наручники и еще припугнули серной кислотой?

- Ну да… Я ведь в студенчестве занималась женским дзюдо… Правда, совсем немного.

- И что, Вы действительно плеснули бы ей в лицо серной кислотой?

- Увы, нет, этого бы я не сделала никогда. Я ее просто пугала. Но она действительно испугалась.

- Подлая шлюха! – вырвалась у Нины, но она сразу взяла себя в руки. – Я хотела сказать, что если бы любила человека, то его жизнь и здоровье были бы для меня дороже! Я не испугалась бы Вашей серной кислоты! Я бы стала бороться!..

Анна поняла, что задела женщину за живое. Действительно, она столько лет жизни отдала этому человеку, ни разу не оставила его в беде, вышла за него замуж, когда он был гоним (студенческую историю Литровского о фарцовке Анна знала), родила и вырастила двоих сыновей, везде и всегда была рядом с ним, как говорится, и в горести, и в радости… Она простила ему увлечения и легковесные измены. Но она не могла простить Люську. Эта деревенская потаскушка, намертво приклеившаяся к ее мужу, просто не давала ей покоя. Никогда еще муж не уходил из семьи. Никогда он так публично не тусовался с любовницей. Люська наглая, она нашла в душе Литровского какие-то тонкие струнки, и умело научилась наигрывать на них. Но она его не любила, ей нужны были только его деньги. И она готова была сдать его в любой момент.

- Расскажите своими словами, о чем там дальше? – попросила вдруг Нина.

Анна поняла, что ей становится тяжело слушать все это. Но знать она хотела. У Анны внутри все затрепетало: «Неужели повезло? Неужели и на этот раз выпадет счастливый билет? Неужели Нина Литровская может стать моей союзницей?» Она вся сосредоточилась.

- Дальше я провела допрос с пристрастием, вернее, с постоянным присутствием бутылочки с серной кислотой. И Люся рассказала мне, что Литровский с какой-то целью упорно продвигает проект: он хочет, чтобы Рыбацкий стал экспериментальной площадкой для опробования некой программы. Если получится – тогда и Госдума России поддержит. Еще рассказала, что он хочет открыть в Рыбацком новое фармацевтическое предприятие, и что всеми юридическими вопросами занимается Промокашка, ну, то есть, Вася Кириллов. И что мамаша Промокашки Ирина Ильинична Кириллова в большом почете у Литровского – она у него в «Гермесе», или в какой-то другой его фирме занимает какую-то руководящую должность. И что вроде она должна что-то возглавить на этом фармацевтическом предприятии. Ну и, что мэр Чумнов его во всем поддерживает… Еще про Промокашку рассказала. Она думала, дура, что на меня это произведет потрясающее впечатление! Прямо так и сказала: я, мол, про Промокашку такое знаю!

- И что же это было?

- Да так, дурь… Даже повторять противно. Давайте я вам запись включу.

Нина кивнула. Анна нашла то место, где Люська рассказала о Промокашке. «Несколько лет назад сюда приезжали авторитеты с Камчатки, ну, с которыми Васька якшался, когда на рыбные промыслы уехал. А Промокашка тогда уже при Литровском отирался. И вот эти авторитеты сказали местным бандитам, и Литровскому тоже, что там, на Камчатке, Промокашка был гомиком,… Ну, гомиком - девкой. Он, дескать, был такой хорошенький, что его сразу присмотрел для себя главный камчатский авторитет, кажется, кличка у него была Шалый. Да так и держал при себе. И никаким рыбным промыслом Васька там не занимался. Другим он занимался.» - Послышался глупый Люськин смех, потом голос Анны: «И это все? Я-то думала! Велик компромат: Промокашка – гомик! В Госдуме гомики на каждом шагу… Да про это я и без тебя знала.» - «Не может такого быть! Никто не знал! – заистерила обиженная Люська, - Эти камчатские авторитеты хотели рассказать всем, но Литровский решил пожалеть Промокашку и дал авторитетам отступного!».

Анна выключила запись. Нина улыбнулась недобро и сказала:

- Вот она какая... дрянь! Все готова выложить. И из-за этой дряни он семью бросил!

- Он Вас не бросал! – Анне вдруг стало нестерпимо жалко эту элегантную милую женщину, совершенно лишенную агрессии и неспособную уничтожить эту дешевую соперницу. – Так получилось. Обо этом все говорят: Люська просто прилипла к нему, а ему вроде как престижно. Вроде как у человека в его положении должна быть молодая любовница. Но если он узнает, что она сдает его с чистой совестью, испугавшись пузырька с серной кислотой, не думаю, что он останется с ней дальше и на день.

- Вы в этом уверены? – в голосе Нины появилась надежда.

- Да! – внутри у Анны тоже радостно задрожала надежда. – Он бросит ее, будьте уверены.

- Ну тогда…. Тогда я должна оставить у себя эту запись!

Вот уж этого Анна никак не ожидала. Оставить запись – это верная гибель. Она даст ее прослушать Литровскому, и тот, в отличии от супруги, прослушает ее полностью. И поймет, что она знает уже достаточно много. К тому же тут – еще одно уголовное дело на Анну – лишение свободы человека, получение сведений под угрозой серной кислотой. Но самое страшное, что она подставит Николая, того самого охранника их бывшего НИИ «ГЮИС», который так любезно рассказал ей о «лекарстве против страха». Боже, что же делать? Господи, помоги»

- Нина, можно я оставлю диктофон у себя, - робко попросила она.

- Почему? – Нина слушала ее вполуха, пребывая в какой-то задумчивости.

- Потому что это мое единственное спасение! Мне нужно довести расследование до конца. Если запись попадет к Вашему мужу – мне верная тюрьма! Ведь это прямое доказательство того, что я угрожала Люське, лишила ее свободы, ну, то есть, наручники надела, ноги скотчем склеила… Это – еще одно уголовное дело против меня! Это очень серьезно. Прошу Вас, пощадите меня и моего ребенка! Кроме того, там есть разговор с человеком, который, клянусь Вам, ни в чем не участвует и ни о чем не знает, но, сам того не ведая, выдал страшную государственную тайну: он рассказал о том, что раньше в НИИ «ГЮИС» делалось секретное биологическое оружие… Он там работал в это время. Он рассказал мне под большим секретом, потому что я ему сказала, что хочу устроиться на новое фармацевтическое предприятие. Я ему понравилось, он мне поверил и дал сведения, за секретность которых, быть может, давал когда-то подписку о неразглашении. Он ведь не знал, что я записываю. Умоляю Вас, поверьте мне и оставьте мне диктофон! А Ваш муж и так Вам поверит. Я дам вам послушать сейчас еще одно место, и он Вам проверит, это точно!

Нина в задумчивости положила пистолет рядом с собой на лавку. В принципе, Анна могла схватить его очень легко, да и дело с концом. Но она не захотела делать этого. Две умные женщины всегда в состоянии понять друг друга!

Нина Литровская казалась такой беззащитной! Анна где-то когда-то прочитала, что самой уязвимой становится женщина, которой изменяет муж. Это ведь не только личное горе, но и позор, потому что об этом, как правило, знают многие в окружении. Гордой женщине вдвойне трудно… И сейчас, как показалось Анне, в голове Нины Литровской зрел план. План не мести, а, скорее, разоблачения любовницы мужа. После этого разоблачения он должен был бросить неверную…

Анна нашла то место, где она предлагает Люське сделку. «Но я еще раз тебе повторяю: ты мне дорогу не переходила, я тебе – тоже. И ни капельки зла я на тебя не держу. Именно поэтому я предлагаю тебе защиту. Сейчас мы с тобой на такси действительно поедем в твою деревню. Матери скажи что угодно, лишь бы она подыгрывала тебе, что болеет. Ну, например, скажи, что поссорилась с Литровским, хочешь, чтобы он поскучал. Фантазируй, как можешь. Но главное – если Боря вдруг нагрянет, не проговорись и даже намека не подай! Я лично не уверена, что он захочет оставить тебя в живых после того, что ты тут мне наговорила…Да, да, дорогуша! Я понимаю, что весьма трудно сообразить сразу, что страшнее: серная кислота или Боря Литровский. Поэтому ты позволила лишнее. Но у меня не было другого выхода. И потому я несу за тебя определенную ответственность и пытаюсь обеспечить тебе защиту. Сиди у матери. Успокоишься через несколько дней. Тебе будет легче разговаривать как ни в чем ни бывало с Борей. А потом, когда я все закончу, я тебе помогу. Я отправлю тебя в Москву к своим друзьям. Выберешь сама, где тебе было бы комфортнее работать. Я договорюсь. Ты неглупая девочка, и способности у тебя есть. Сначала, конечно, примой, как ты тут у Бори привыкла, не будешь. Но со временем станешь. Поступишь на факультет журналистики, на заочное или вечернее. И скоро станешь нормальной хорошо оплачиваемой журналисткой. Ты красивая, молодая встретишь еще человека, который будет тебя любить и уважать, а не считать своей собственностью, как твой Литровский… Поверь мне, тебя ожидает хорошая, интересная и через какое-то время вполне обеспеченная жизнь! Ты даже сможешь стать известной… Но лучше бы тебе молчать об этом. Не дай Бог, кому взболтнешь! Есть известная поговорка: знает один – знает один, знают два – знают двадцать два. Все твои подружки, бьюсь об заклад, тебе завидуют, полагая, что Боря Литровский – сущий ангел, а деньги – это главное счастье. Поэтому если ты кому сболтнешь – они продадут тебя в два счета. И я не дам за твою жизнь ломаного гроша.»

Люся соглашалась, хоть и неохотно, «да, согласна» она, конечно, не говорила, но зато все «угукала» .В любом случае молчание – знак согласия. Потом в записи было слышно, как она вызывает такси…Нина Литровская слушала это спокойно, ни один мускул на ее лице не дрогнул, даже при нелицеприятных словах о супруге.

- Вы даже можете найти таксиста, который отвез нас деревню. Люся вызывала такси из фирмы «Скорость». И расспросить его. Правда, я была в черном парике каре и в ярко-красном костюме. Но он именно так меня и опишет, и это будет подтверждением тому, что я говорю правду. Если вы скажете об этом супругу, он это легко проверит, да и в деревню не поленится съездить. И его предательница - подруга будет разоблачена… Ну, Нина, почему Вы молчите? Что Вы надумали?

- Хорошо, - как-то автоматически заговорила Нина. – Вы можете взять свой диктофон, раз от этого так много зависит. Я знаю, что сказать мужу. Но ведь мне придется сказать ему в том числе, что Вы были здесь? А это значит, я должна выдать Вас, и он уже не будет искать Вас в Москве. А в Рыбацком, я думаю, он вас быстро найдет.

- Хорошо, я не имею права уговаривать Вас не говорить о моем столь оригинальном визите. Для Вас главное – муж, и я это понимаю. Но Вы можете дать мне хотя бы время? Мне нужно обезопасить сына… и себя, конечно.

Анна надеялась, что если Нина даст ей хотя бы день, она, по крайней мере, сумеет перепрятать сына и перейти в какое-нибудь другое жилье. А, может, и вправду уехать в Москву – там безопаснее. Нужно только дождаться возвращения с Камчатки мужа и Гены Славина. Они наверняка накопали что-нибудь важное – уж что-что, а интуиция Анну никогда не подводила. Нина ведь не знает о поездке на Камчатку, может, она ей и поверит...

- Сколько Вам нужно времени?

- Ну…хотя бы два дня, - Анна знала золотое правило: проси больше, дадут меньше.

- Один! – Нина начала торговаться. – Представьте, что завтра муж приедет, а я ему ничего не скажу. Это будет с моей стороны предательством.

-Ну, хорошо, тогда хотя бы полтора! – взмолилась Анна. – Остаток сегодняшнего и весь завтрашний. До позднего вечера. Ну, пожалуйста! Чтобы быть честной с мужем, сделайте так, чтобы он приехал завтра как можно позже. И я сумею спрятать сына. Прошу Вас! – Анна готова была броситься на колени.

- Ладно, пусть будет по Вашему. Забирайте свои диктофон, сумку, - и Нина начала сама кидать в сумку-планшетку Анны, которая так лежала на скамейке, где сидела Нина, ее вещи.

И вдруг застыла над фотографией.

- А это у Вас откуда? – она показал ей ту самую фотографию, где Литровсикй, Промокашка и Ирина Ильиничка были сфотографированы у кирпичной стены под круглым окном около куста плетистой розы и где Ирина Ильинична была сфотографирована одна с ключами около сейфа, стоявшего в углу помещения из красного кирпича.

Анна решила не говорить правду:

- Честно говоря, не знаю. Это у меня давно, еще до «посадки». Кто-то дал. Я ведь многое собирала по Литровскому и Промокашке.

- А Вы знаете, где это?

- Не знаю… На какой-то даче…

- Это дача тестя Промокашки, профессора. Когда Кирилл женился на Ларисе, то тесть разрешил им отстроить вторую половину коттеджа, как им вздумается, для себя. Ну, чтобы дочке с мужем было комфортно. Вот они этой весной и закончили. Всем руководила жена Кирилла, и дизайн ее.

У Анны перехватило дыхание. Вот так удача! У нее даже застучало в висках и зашумело в ушах, да так, что она побоялась, что не расслышит…

- А почему такое странное круглое окошко? – спросила она.

- Это фантазии Ларисы, жены Кирилла. Она просто обожает книги про хоббитов! Представьте, она несколько раз перечитала не только «Властелин колец», но и «Хоббит, или Туда и обратно», - Нина очень мило и по-доброму улыбнулась. – Вот и велела Кириллу сделать на их половине дачи круглые окна. Пообещала, что со временем и норки пророет под землей…

- Да, мило..., - Анна все боялась спугнуть удачу. – А где эта их дача находится?

- Там, где строят все преподаватели нашего института – в поселке Еремейцево. У Кирилла с Ларисой вернее, у профессора, вообще место чудесное – на самом берегу.

- А розу эту тоже Лариса посадила?

- Да, она очень любит цветы, особенно розы. У нее их несколько сотен.

- А это что за сейф?

- Не знаю. Думаю, что в подполье. Под коттеджем сделано очень высокое подполье. Там ведь грунтовые воды глубоко, не как у нас здесь – чуть что, и затопит. Вот там и делают глубокие подполья. Кирилл говорил, что подполье такое огромное, что они разрешили сторожу хранить в нем картошку.

Так, значит, в коттедже есть сторож! Это важная информация!

- Да, интересно… Ну, спасибо Вам, Нина.

- Вам тоже.

- А мне-то за что?

Нина грустно улыбнулась:

- Потом расскажу… Попозже, - и пошла отпирать Анне калитку.

Анна подхватила сумку, вышла из калитки и, едва завернула за угол, чтобы скрыться из поля зрения Нины, пустилась наутек. Кажется, никогда в жизни она еще так быстро не бегала!

Она пробежала, сама того не заметив, целую остановку дол следующей древни. Остановившись перевести дух, она, наконец, сообразила, что до сих пор без парика, как сняла его у Нины, так про него и забыла. Заглянула в сумку: слава Богу, машинально она туда его запихнула. В ближайших кустах Анна надела парик, подправила макияж, нацепила очки и только после этого вышла к остановке. Решила и обратно ехать на автобусе – среди множества людей все же легче затеряться.

В городе она вышла подальше от центра, около сквера в микрорайоне Марьевка. Она присела на пенек в зарослях подальше от людских глаз и только тут начала соображать. Ну и дела! Анна никак не могла поверить в такую удачу: ее, можно сказать, с поличным взяла совсем тепленькой Нина Литровская, и она осталась живой и невредимой, отпущена на свободу, да еще и стала обладательницей ценной информацией. Анна вспомнила еще одну фразу из книги, которая когда-то врезалась ей в память: «Нет никого страшнее отвергнутой женщины.» Да, все так. Ели бы Литровский жил себе спокойно в своей семье, с женой, пусть бы даже где-то на обочине и была бы у него какая-нибудь Люська… Разве бы в этом случае Нина Литровская отпустила бы ее! Нет, кончено, она тут же вызвала бы мужа и передала бы Анну с рук на руки. Но стоило ей послушать запись, как они стали союзницами. Нину просто покорило то, что Анна сумела так легко справиться с ненавистной Люськой, что надела на нее наручники, связала ноги скотчем и заставила говорить. Причем, говорить – предавать любовника. Теперь у Нины в руках появился сильный козырь против соперницы. И это – благодаря Анне. Поэтому у них на полтора дня заключено перемирие. Мало того, теперь Анна знает, кому принадлежит и где находится коттедж, где происходит обсуждение важных вопросов! И там еще есть сейф, где, быть может, хранится самое ценное. И еще ей надо успеть пообщаться с нянечкой из того детского дома, который курирует Литровский в своем избирательном округе…

Анна посмотрела на свои руки – они до сих пор дрожали. У нее в сумке для таких случаев была валерьянка. Она открыла пузырек и влила в себя сразу половину. И лишь потом подумала, что теперь от нее за версту будет вонять валерьянкой.. Ага, вот уже кошки потянулись к ее пенечку….

Анна достала телефон и снова по заданной схеме связалась с Сергеем Пименовым. После эсэмески ему звонить через час. И тут вдруг Анна почувствовала, как она хочет есть. Все понятно, пережитый стресс обернулся повышенным аппетитом. Это ее слабость. Нормальные люди в минуты волнения теряют аппетит, а она начинает жутко хотеть есть. Она дошла до ближайшего магазина, купила воды, гамбургер, шоколадку и жвачку. По крайне мере, после «ланча» от нее не будет так нести валерьянкой.

Гамбургером пришлось поделиться с тремя кошками, которые окружили ее пенек, притянутые запахом валерьянки. Мяукающие кошки с обезумевшими глазами рассмешили ее. Все-таки хоть какое-то отвлечение. Вот и еще день прошел. Славин уже на Камчатке, муж тоже сегодня ночью или к завтрашнему туру будет там. Когда они вернутся? Дня два им в любом случае нужно. А у нее осталось несколько часов сегодняшнего дня и завтрашний… Завтра вечером Литровский уже будет знать, что она в Рыбацком. И тогда ей останется быть на свободе несколько часов, ибо в Рыбайком на ее поиски будут брошены все силы полиции и Литровского…

- Нет! – Анна вскрикнула и сама испугалась своего голоса. – нет, - уже спокойно повторила она. – Не бывать этому. Я должна во что бы то ни стало успеть. Успеть обязательно! Иначе он натворит так много зла…

Анна посмотрела на часы: час еще не прошел с ее условной эсэмэски Пименову. Но, скорее всего, он уже выехал на безопасное место и ждет ее звонка. Она позвонила.

- Да, я нашел ту, которую ты просила. Она сегодня после шести будет ждать тебя дома, и будет одна. Зовут ее Марина. Запоминай адрес...

Анна запомнила и тут же отключила телефон. Посмотрела на часы: уже совсем скоро будет «после шести». Но что лучше: ехать сейчас, смешавшись с толпой, или позже, когда стемнеет? А вдруг это вообще ловушка? А вдруг менты уже вычислили их способ связи и сейчас нагрянут к этой нянечке из детского дома, которая там в одиночку боролась за Женю Ножкина? И будут поджидать ее… Все может быть. Может быть даже нянечка сдаст ее сама. Из-за страха. Или за деньги. Может, Литровский, предвидя такой ход Анаконды, уже обработал эту нянечку Марину…

Анна помотала головой, отгоняя черные мысли: сгинь, сгинь, сгинь! Ну что за чертовщина лезет в голову! Прямо можно подумать, что эти Литровский с Барановым семи пядей во лбу. Литровский так вообще собственную жену не сумел просчитать. Где уже ему догадаться, что Анне взбредет в голову встретиться с этой нянечкой. Которая сто лет назад была против того, чтобы мальчика Жену Ножкина увозили в Италию. Да о существовании это нянечки и представления-то не имеет!

Она еще немного посидела на пенечке, подкармливая кошек, затем поднялась и не спеша, окольными путями, пошла к вокзалу, откуда начинается маршрут нужного ей автобуса. Она прошла сквер, перешла маленький мостик, соединяющий еще с советских времен берега маленькой речки со смешным названием Моховка. Говоря, когда-то берега этой речки были сплошь покрыты диким мхом. Весь этот путь проходил через заросли, потом тропинка вывела в еще один сквер, из которого дорога уже вела на железнодорожный вокзал. Нянечка жила довольно далеко, в самом дальнем микрорайоне, и как раз с железнодорожного вокзала туда шел автобус. .

Около семи часов вечера Анна позвонила в домофон, набрав номер нужной квартиры. Ей сразу открыли, не спрашивая. Она поднялась в квартиру, которую ей тоже сразу открыли. На пороге ее встретила женщина лет пятидесяти, в домашнем спортивном костюме, с хорошей стрижкой и очень даже интеллигентная. Она посмотрела на Анну недоверчиво и спросила:

- Вы ко мне?

Тут только Анна сообразила, что женщина, наверное, знает ее немного в лицо, как все читатели газеты «Золотое слово», и тихонько сказала:

- Если Вы – Марина, то я - та, кого Вы ждете. Дайте мне войти, я все объясню.

Марина впустила ее. Анна тут же сняла парик и черные очки. Женщина посмотрела на нее с улыбкой.

- Пойдемте в комнату. Я специально всех своих выпроводила на дачу, чтобы нам не мешали поговорить.

Они сели на диван и минуту-две вопросительно смотрели друг на друга. Анна попросила крепкого чаю. Ведь днем ей удалось только пить воду, а чаю очень хотелось. Марина ушла на кухню и скоро вернулась с дымящимся большим бокалом, сахарницей и печеньем. Анна почувствовала внутреннюю радость: наконец-то настоящий домашний чай! Не пакетики, а крепкая ароматная заварка… Надо будет купить заварки на квартиру, а то там одни пакеты… Она пила, а Марина молча разглядывал ее. Наконец сказала:

- И как это Вы не боитесь ходить по городу?

- Почему же, боюсь, и даже очень. Но я же конспирируюсь... Вот видите, парик у меня….

Марина опять улыбнулась. Улыбка у нее была очень мягкая и добрая. Анна, наконец напившись чаю, начала разговор:

- Марина, мне важно знать, каким образом господин Литровсикй опекал детский дом. И был ли он как-то связан с Женей Ножкиним или его родственниками?

- Ох, думаю, что да! – сразу ответила нянечка Марина.

- Почему Вы так думаете? Ведь мне нужны факты, а мнения, пусть даже самые правильные, в моем деле, увы, не помогут.

- Все, что знаю, конечно же, расскажу. Всем этим руководила эта гадина (Вы уж простите меня, но по-другому я е и называть не хочу) Галя Старухина, начальница отдела опеки нашей мэрии. Она как-то умудряется учтроить так, что наших лучших детей забирают иностранцы.

- А как вообще она узнает о том, что тому или иному иностранцу нужен такой-то ребенок?

- Ну как Вам объяснить. По закону иностранные граждане, желающие усыновить российского ребенка (их официально называют кандидатами в усыновители), обращаются в России к региональному оператору государственного банка данных о детях, оставшихся без попечения родителей. Есть такой государственный банк данных, он в Москве, есть на местах так называемые региональные операторы. Теперь все упростилось, ведь есть Интернет. У этого банка и всех операторах на местах есть свои сайты, где все дети, с фотографиями и полными данными, выложены. Иностранцы могут также обратиться в Министерство образования и науки. Но только если они не смогли подобрать для усыновления ребенка на территориях двух областей нашей страны. Учет сведений об иностранных гражданах, желающих усыновить российских детей, ведется обязательно этим государственным банком данных о детях. Если иностранцы стоят на учете, и им приглянулся наш ребенок, то они ставят оператора в известность, и им разрешают познакомиться с ребенком. А дальше уже проще: если ребенок и предполагаемые родители друг другу понравились, если все документы в порядке, то сразу проходит суд, причем, областной, и ребенок решением областного суда признается усыновленным, то есть у него с этого момента есть родители, ну или родитель.

- Как!? Так просто! – изумилась Анна. – Чего же тогда Литровский так бьется со своей программой?! Она и не нужна вовсе – тут пятиминутное дело!

- Ну, не скажите, так только на первый взгляд кажется, - возразила Марина. – Это – идеальный вариант, когда оба родителя умерли, когда нет родственников или есть, но он вообще никакого интереса к ребенку не проявляют. А вот если у ребенка есть родители, ну, например, мама была лишена родительских прав, но готова встать на путь исправления? Или есть дяди и тети, которые любят его… Так ведь было с Женей Ножкиным? Да, именно здесь и кроется секрет. Идите сюда, - Марина подозвала ее к включенному компьютеру. – Вот, скорее всего Вы это знаете, но я на всякий случай перед вашим приездом нашла, чтобы мы с Вами вместе посмотрели. Это комментарии юриста, который борется против таких вот усыновлений.

Анна стала читать текст. «Пунктом 33 Постановления Правительства РФ от 29 марта 2000 г. № 257 «Об утверждении правил передачи детей на усыновление (удочерение) и осуществления контроля за условиями их жизни и воспитания в семьях усыновителей на территории РФ и правил постановки на учет консульскими учреждениями РФ детей, являющихся гражданами РФ и усыновленных иностранными гражданами и лицами без гражданства» предусмотрено, что иностранным гражданам или лицам без гражданства при усыновлении ребенка, являющегося гражданином Российской Федерации и проживающего за пределами Российской Федерации, необходимо получить предварительное разрешение на усыновление соответствующего органа исполнительной власти субъекта Российской Федерации, на территории которого ребенок или его родители (один из них) проживали до выезда за пределы территории Российской Федерации. Ясно, что получение такого разрешения невозможно, если не выполняется хотя бы одно из указанных условий усыновления детей иностранными гражданами и лицами без гражданства. Подтверждением факта исполнения таких условий являются документы, перечень которых закреплен в Пункте 33 Постановления Правительства РФ от 29 марта 2000 г. № 257: 1) свидетельство о рождении ребенка; 2) согласие ребенка, достигшего десяти летнего возраста, на усыновление; 3) согласие родителя (ей) ребенка на усыновление или документ, подтверждающий наличие одного из обстоятельств, при которых в соответствии с Семейным кодексом Российской Федерации усыновление ребенка допускается без согласия родителей; 4) заключение компетентного органа государства своего места жительства об обоснованности усыновления и о его соответствии интересам усыновляемого ребенка; 5) иные документы, представляемые иностранными гражданами или лицами без гражданства для усыновления детей, являющихся гражданами Российской Федерации, в соответствии с гражданским процессуальным законодательством».

- Видите, - продолжила Марина, - согласие родителей обязательно! У Жени Ножкина мама была лишена родительских прав, но папа-то не был! Просто он не был записан в свидетельстве о рождении. Но Галя Старухина знала о его существовании. Как и о существовании многочисленных дядей и тетей. У нас в детском доме отрыто обсуждается, что Старухина в наглую берет деньги от иностранных усыновителей. А еще она «в доляне» с местным оператором банка данных о детях. Поэтому она и поддерживает программу Литровского. Поэтому она и квартиры дочерям купила…

- А она-то сама как все это объясняет?

- Да никак! Говорит, что у ребенка должны быть родители и что там, за границей, его ждет счастье! А когда мы говорим ей о тех ужасах, что творят иностранные граждане с нашими детьми, она говорит, что это, дескать, единичные случаи, да еще и преувеличенные журналистами. – Немного помолчав в смущении, Марина добавила, - однажды даже сказал – такими, как наша Анна Кондратьева.

Анна улыбнулась.

- Ну вот, я не зря пишу свои статьи – меня по крайней мере, знают как борца с иностранным усыновлением… А Вы что, так прямо ей в глаза и говорите все это? Но как, при каких обстоятельствах?

- Когда она к нам в детский дом приходила, мы ей говорили. Ну, я больше всех, конечно, но и другие и сотрудницы тоже говорили. Они в прошлом году зачастили, как раз в сентябре, когда учеба началась. С Литровским. Он все угощение приносил… А Старухина все кудахтала: «Ах, надо детей отдавать на усыновление иностранцам, это единственное их спасение!»

- Марина, - перебила ее Анна. – Вспомните, пожалуйста, подробности, как именно Литровский себя вел и как он угощал детей. И чем.

- Да чего тут вспоминать-то, я и так все помню! Он приносил сладости, всем раздавали. А самых хорошеньких он как-то особо привечал. У него были любимчики. Он их собирал в детской и сам лично угощал, особое что-нибудь для них приносил, пирожные, например...

- Сколько их было, любимчиков?

- Человек двенадцать-пятнадцать.

- И Женя Ножкин среди них был?

- Конечно! Он тогда был самый красивый мальчик в нашем детском доме. Он на папу похож… Я помню, папа к нему часто приходил, тоже кудрявый… А Женя был вылитый ангелочек! Потом родственники приходили и плакали. Они ведь все собирались взять Женю то под опеку, то на усыновление, да какие-то они все были инфантильные. Все тянули чего-то… А мне Жениного папу жалко! Если бы я успела его хотя бы за месяц поставить перед фактом, то, думаю, он бы все оформил… Знаете, у нас ведь чем плохо: раз усыновили, то это уже навсегда, и даже есть уголовное дело о нарушении тайны усыновления. Это ведь совсем не гуманно! Особенно вот если мама оставила ребенка в роддоме. Мало ли, молодая совсем, мамаша ее убедила, отец ребенка куда-то делся... Вот она под нажимом обстоятельств и отказывается от него. А потом затоскует о ребенке – и поздно уже, он усыновлен. И что ждет такую маму? Она будет горевать об оставленном ребенке, искать его, нуждаться в нём. На Западе эту проблему решили так называемым «открытым усыновлением», то есть когда биологические родители продолжают иметь доступ к усыновленному ребенку, Ладно если тоска на всю жизнь, а если мама из-за этого станет алкоголичкой или наркоманкой? Вот в цивилизованных странах и придумали выход. Там ребенок знает о существовании биологических родителей и даже общается с ними. В России пока усыновление является тайной, разглашение преследуется законом, помочь матери в её горе, когда она под нажимом неблагоприятных обстоятельств отказалась от своего ребенка в роддоме, уже нельзя потом. В России, такой нищей сейчас, оставление детей родителями при стечении неблагоприятных обстоятельствах случается, винить людей за это сложно, лучше попытаться повлиять на обстоятельства, создать приемлемые условия хотя бы для общения с ребенком. Так ведь, Анна Сергеева?

- Да, я тоже так думаю. Но не зовите меня по отчеству, можно просто Аня… Я хочу сказать Вам, Марина, что Вы – очень грамотная и совсем непростая женщина. Вы ведь не всегда нянечкой работали? Кем Вы были раньше?

- На заводе работала. Ведущим инженером. Потом сократили. У меня уже дочь и сын взрослые, у сына двое детей, я в деньгах не нуждаюсь. И нянечкой в детский дом пошла по зову сердца – жалко их! Знаете, я ведь все время беру детей на выходные, и на дачу летом. Был бы жив муж, я бы создала приемную семью… А так – чем могу, помогаю им.

Марина грустно заулыбалась: вот были бы все такие работники в российских детских домах… Однако надо было двигаться дальше.

- А у Жени когда обнаружился туберкулез?

- Он был тубинфицирован… Ну, знаете, это большинство людей сейчас, то есть, этот вирус сидит внутри нас и не развивается, просто, говоря медицинским языком, в организме ребенка присутствуют туберкулезные палочки. Их присутствие в организме – это не болезнь. И Женя не болел. Но примерно после нового года Женя почувствовал себя плохо. Его положили на обследование и обнаружили туберкулез. Он февраль и начало весны постоянно был по больницам… А потом появились эти иностранцы и увезли его.

- Вот как!.. Марина, припомните, а те еще восемь детей, которых тоже в это же время усыновили иностранцы, они тоже были из числа тех, что приголубливал сам Литровский?

- Дайте вспомнить, - Марина начла загибать пальцы, перечисляя имена и фамилии. – Да! Совершенно верно! Именно так! Еще восемь детей – и все самые хорошенькие, все из тех, что Литровский лично лелеял!

- Сколько раз он приходил и угощал их?

- Точно не помню… Но в первую неделю сентября – это точно, как подарок к новому учебному году. Потом в осенние каникулы, на 4 ноября – на День единства и Казанской иконы Божией Матери… Потом, наверное, уже на Новый год, потом на 23 февраля, на 8 Марта… Да, так оно и было.

- Он только сладости приносил?

- Нет, игрушки, девочкам бижутерию. Но сладости – всегда. И своих любимчиков отдельно угощал.

- Чем болели остальные восемь детей?

- Было еще пять мальчиков и три девочки. У одной девочки было от рождения слабое зрение, какое-то заболевание, ей даже делали операцию, все стало налаживаться. Но потом неожиданно пошло ухудшение, она стала быстро слепнуть. Трое детей слегли с тяжелыми пороками сердца, чуть не умерли, лежали в областной больнице. Туда к ним и приезжали иностранцы… Так, это четыре. Еще у одного мальчика развилась страшная аллергия, он просто задыхался от любого постороннего запаха. Ну и у остальных троих – тяжелые простудные заболевания, которые постоянно заканчивались тяжелой пневмонией.

- Все эти восемь детей точно были усыновлены иностранцами?

- Да. Едва ребенок заболевал, к нам мчалась госпожа Старухина и говорила, что есть иностранная пара, которая готова взять тяжело больного ребенка. Такое впечатление, что они только и ждали, когда ребенок занеможет. Как будто сами заражали его…

Тут Марина внезапно осеклась, с ужасом глядя на Анну. Анна поняла – ее осенила внезапная догадка. Та самая, которая ее осенила пару дней назад. И та самая, которой так боялся Литровский и из-за которой он подвел ее под уголовное дело и упрятал в тюрьму.

- Анна, мне вдруг пришло в голову: а, может, их специально травили?

Анна помолчала. Потом решилась все же сказать:

- Да, Марина, я почти уверена, что это так. Я даже знаю примерно, чем их травят, и где это будут производить. Еще вчера - позавчера я думала, что этого препарата нет, что дорогой друг всех детей господин Литровский еще только собирается его выпускать. Но теперь я уверена, что он есть. В каком-то виде этот препарат, несомненно, существует. И я, кажется, даже знаю, где он находится.

- Вы знаете?! И молчите?! Так пойдемте же скорее в полицию, их надо всех арестовать и разоблачить! И препарат этот найти!

Анна грустно улыбнулась и взяла Марину за руку.

- Дорогая Марина, ты забываеешь, что я сама – арестована. И если я пойду в полицию, то меня вернут в ту камеру, из которой я сбежала. Это в лучшем случае. А в худшем – упрячут куда подальше. Чтобы больше не бегала.

Марина смутилась:

- Извините, я ведь совсем забыла об этом… Но… что-нибудь ведь, наверное, можно сделать?

- Думаю, да. Вы готовы мне помочь?

- Да, да, конечно! – нянечка Марина ответила с таким жаром что у Анны не осталось сомнений в том, просить или не просить ее о помощи.

- Понимаете, Марина, я осталась совсем одна. Муж и еще один человек, которые мне помогают, сейчас уехали. Они ведут по этому делу свое расследование. Думаю, не сегодня-завтра они вернутся, причем, у них будет важная информация, и тогда всем нам (Анна сделала упор на словах «всем нам», давая понять, что Марина тоже отныне участвует в этом расследовании) будет уже немного легче… А сейчас мне здесь без поддержки очень трудно. Я уже, можно сказать, выдохлась и обессилила. А ведь мне еще приходится все время скрываться, менять внешность, быть в жутком напряжении… А еще я постоянно переживаю за сына. Мы его спрятали, но вот надежно ли? Литровский и те, кто с ним – это же настоящие отморозки! Знаете, иногда мне кажется, что я вот-вот упаду без сил от всего этого. Я не могу увидеться ни с мужем, ни сродителями, ни с близкой подругой – там везде выставлена слежка. Но что делать! Мне же надо дойти до конца! – Анна, сама того не ожидая, вдруг горько расплакалась.

Марина бросилась ее утешать, обнимать, принесла салфетки, воду…

- Милая Аня, как я Вас понимаю и жалею! Скажите, чем я могу Вам помочь? Если, конечно это в моих силах. Ведь я никогда ни в чем подобном не участвовала. А вдруг у меня ничего не получится?

Внезапно в головы у Анны созрел план. Она оглядела Марину с головы до ног, прикидывая, удастся ли этот план с ней…

- У Вас есть деловой хороший костюм?

- Кончено! И он мне очень идет.

- Тогда одевайте!

- Мы уходим?

- Мы – уезжаем! Может, на несколько часов…. Все зависит от обстоятельств.

- Я совершенно свободна, можете располагать мною.

- Мы поедем сейчас в Еремейцево. Там есть один коттедж, который нам надо посмотреть. А дальше – как получится. Пожалуйста, постарайтесь выглядеть так, чтобы нравится мужчинам.

- Это еще зачем? – удивилась Марина. – Надо будет кого-то соблазнять?

- Возможно… Охранника. Но это зависит от его возраста. Если ему до пятидесяти – пойду я. Если больше – пойдете Вы… Будет плохо, если ему меньше тридцати пяти – мы не произведем на него впечатление.

- Ничего страшного! – вдруг бодро заявила Марина. – Тогда мы заедем за моей дочкой, и это сделает она! Причем, с большим удовольствием. Надеюсь, соблазн не до конца, я имею ввиду, не до постельной сцены?

- Что ты, ну кончено нет! – Анна, в порыве благодарности перейдя на «ты», крепко обняла Марину и даже всплакнула: бывают же все-таки на свете люди, готовые придти на помощь! - Пожалуйста, Марина, вызови такси. И еще одна просьба – в такси ни о чем меня не спрашивай…

Минут через сорок они высадились около поселка Еремейцево. Походили, погуляли, ненароком разузнали, где находится коттедж профессора Рыбацкого технологического института. Все коттеджи преподавателей стояли на одной линии ее называли в Еремейцево Профессорской улицей. Неудобство было в том, что коттеджи стояли с обеих сторон улицы, один напротив другого, да еще и улица хорошо просматривалась отовсюду. У ближайших коттеджей Анна разглядела даже глазки видеокамеры. Это значило, что ей, хоть и в парике, тут лучше не светиться. «Господи, хоть бы охранник возрастом Марине подошел!»

Они для начала спустились к реке, Анна велела Марине подождать на берегу, а сама потихонечку поднялась и засела в зарослях, так, чтобы хорошо просматривалась улица. Коттедж Промокашкиного тестя седьмой от автобусной остановки. Она определила его. Коттедж как коттедж, из красного кирпича, окна фасада самые обычные, не круглые «хоббитские». Значит, «хоббитская» часть молодых располагается сзади, в той половине, которая углубляется в участок. Проблемы заключалась в том, что коттеджи шли по обе стороны улицы, и, соответственно, напротив нужного коттеджа находился другой. Это значило, что близко к нужному коттеджу не подойти и понаблюдать особенно неоткуда.

Анна поразмыслила. Прошла берегом реки, поднялась к коттеджу, который был напротив «хоббитского». Нет ни малейшей надежды остаться незамеченной! Позади коттеджа росли высокие крепкие березы. Анна рискнула и залезла на одну из них. Прячась в ветвях, она разглядела двор этого коттеджа. Так, кажется, здесь никого нет. И, похоже, коттедж построен недавно и совсем не обжит. Ни цветников, ни грядок, ни плодово-ягодных насаждений. Двор замусорен строительными материалами. Это хорошо. Значит, ее коварный, самый, наверное, жестокий в ее жизни план может волне осуществиться…

Она вытащила бинокль и стала рассматривать коттедж напротив. Там на столбе была камера видеонаблюдения – ее глазок Анна увидела очень четко. Хорошо, что она спряталась в ветвях березы… Двор профессорского коттеджа был ухожен, цветники, дрожки, альпийская горка – все как положено на участке богатого обжитого дома. Но никого из обитателей не видно, собаки тоже нет, по крайней мере, во дворе.

Анна просидела в ветвях березы довольно долго, и, наконец, ей повезло. Мимо коттеджа прошла влюбленная пара и как раз около коттеджа остановилась. И тогда в Промокашкином коттедже послышался лай собаки. А минуту спустя из дома вышел охранник с немецкой овчаркой на поводке. Так, значит, собака живет в доме, это хорошо. Если придет кто незнакомый, ее выведут и привяжут во дворе. Но гораздо лучшим оказался охранник таким, о каком Анна даже мечтать не смела! Лет семидесяти на вид, явно бывший военный, с хорошей выправкой, но неряшливо одетый. «А это, наверное, оттого, что он не холост, или, скорее всего, вдов», - подумала Анна с надеждой.

Седой охранник прошелся с собакой по участку, дал полаять через забор на остановившуюся парочку, покурил и сказал:

- Султан, домой! – и вместе с собакой вошел в дом.

Она спрыгнула с березы и побежала на берег, где ждала Марина. На берегу кроме них никого не было – еще бы, уже девять вечера, все давно сидят у телевизоров. А молодежь тусуется около клуба… Анна стянула с себя парик.

- Одень это, - велела она Марине, - нам повезло: охранник – твой клиент.

На удивление Марина даже не стала ни о чем спрашивать просто натянула парик, вытащила из сумочки зеркальце и причесалась. В светлом парике она казалась намного моложе.

- Инструкция такая, - начала Анна жестким и уверенным голосом, который появлялся у нее в особенно важные минуты жизни. – Самое главное, это запомнить, что тебе ничего не угрожает. Ты просто проходишь по коттеджам в поисках работы, предлагаешь себя в качестве домработницы. В пару-тройку коттеджей постучись, поговори, если где действительно нужна домработница или кухарка, или даже уборщица, записывай телефоны. Но в седьмом коттедже ты должна непременно застрять и понравиться сторожу. Он, кстати, вполне прилично выглядит…

- Вот и хорошо! – весело отреагировала Марина. – Глядишь, и кавалером заодно обзаведусь!

Они рассмеялись. Состояние было нервное, немного шуток и смеха не помешает… Анна усадила новую подругу на сухое бревно, крепко обняла и очень-очень тихо (на всякий случай, вдруг кто незаметно окажется поблизости) и очень подробно рассказала ей, что нужно сделать. Марина задала лишь пару незначительных вопросов, еще раз посмотрелась в зеркальце и, перекрестившись, пошла. Она вышла с берега к началу улицы и пошла вдоль коттеджей, звоня в звонки и стучась в заборы, где не было звонков. Хозяев не было в большинстве коттеджей. И то сказать, лето кончилось, из-за детей пришлось переезжать в город. В некоторых коттеджах жили старики-родители, они говорили, что сами управляются с хозяйством. В некоторых были сторожа. Одни говорили, что у хозяев есть домработница, кухарка или уборщица. Другие говорили, что да, ищут, приглашали посмотреть коттедж, но она отказывалась, ссылаясь на то, что без хозяев неудобно, записывала телефоны, давать же свой отказывалась под разными предлогами.

Наконец она добралась до нужного коттеджа. На калитке был звонок. Марина позвонила в домофон. Сразу послышался лай собаки.

- Слушаю, - раздался в домофон приятный пожилой басок.

Марина помнила инструкцию Анны : предлагать себя сразу нельзя, вдруг им никто не нужен, тогда придется уходить, а ей необходимо попасть в дом.

- Откройте, пожалуйста, - как можно ласковее и вежливее попросила она, - мне нужно с Вами поговорить. Уверяю Вас, это для Вас совершенно безопасно!.

Послышалось покашливание, шарканье, потом домофон отключился и все стихло. Потом Марина услышала шаги, лай собаки стал приближаться: сторож вышел с собакой и идет к калитке. Он приоткрыл калитку на узенькую щель:

- Слушаю Вас?

Марина улыбнулась как можно приветливее:

- Извините, но я не могу говорить через такую щель, когда я не вижу человека. Можно, я войду. Я, как видите, одна, и Вы можете меня обыскать: при мне нет взрывных устройств и оружия.

Охранник думал совсем недолго.

- Ну, хорошо, только я привяжу собаку.

Через пару минут он открыл, внимательно и быстро рассмотрел Марину и пригласил войти. Она сразу стала кокетничать с ним, но очень ненавязчиво. Мужчина ей понравился. Действительно, в нем была военная выправка, стать и интеллигентность.

- Прошу прощения за беспокойство, Вы, наверное, хозяин коттеджа?

- Нет, я сторож…

- Ой, ни за что бы не подумала! А по виду – настоящий профессор! Я слышала, что на этой улице живут одни только профессора.

Видно было, что сравнение с профессором сторожу польстило. Он заулыбался и расслабился.

- Не знаю, все ли тут профессора, но в этих коттеджах действительно живут семьи преподавателей Рыбацкого технологического института. А в нашем живет на самом деле профессор. С супругой и дочкой. Дочка вышла замуж, так что теперь и с зятем.

- Я, собственно, насчет работы. Мне знакомые сказали, что в вашем поселке профессорам в коттеджи требуются домработницы. Я тут прошлась, кому-то уборщица нужна, кому-то кухарка, кому-то даже летом за детьми присматривать... А Вашим хозяевам кто-нибудь нужен?

- Ну, да, разговор шел об этом, - сторож немного замялся. Видно было, что ему хочется помочь этой симпатичной воспитанной женщине, возраст которой уже подошел к черте, когда красота начинает отцветать, но еще не перешагнул ее. – Хозяйка-то, ну, профессорская жена, не работает, вроде как сама управляется. А дочка их Лариса, та говорит, что в профессорском доме должна быть домработница, или хотя бы уборщица, мол, так по статусу положено, и неприлично профессорской супруге самой грязь убирать. Сама Лариса недавно вышла замуж, работает в администрации экономистом…

- Ну, тем более! Раз вышла замуж – значит, родит скоро, и не до уборок будет. А ведь и готовлю хорошо, и с детьми могу посидеть… И грядки хоть бы что и вскопаю, и прополю, и цветы любые рассажу – красота будет! А то у вас, смотрю, лужайка только.

- Да нет, это так только на этой стороне. Хозяйка как-то все не успевает. Она больше домом занимается, а вот до цветов и грядок руки не доходят: спина у ней стала побаливать…

- Вот видите, вам точно помощница нужна!

- А насчет цветов – так это Лариса мастерица. На ее половине – чего только нет. Их половина, ее с мужем, то есть, в задней части дома. Там и вход отдельный, и участок тоже. Вот уж там красота!

- Ой, а посмотреть можно?

- Конечно! Проходите, - охранник, похоже, совсем расслабился. – Как Вас зовут-то?

- Мария. Просто Мария. А Вас?

- Владислав.

- Какое имя красивое! И можно без отчества?

- Конечно! – Марине показалось, что сторож даже немного обиделся. – А имя мне родители выбрали, потому что хотели, чтобы я стал военным и прославился. Владислав – значит, владеющий славой.

- И Вы… прославились.

- Нет! Они-то в другое время жили, меня в войну родили, вот и думали, что мы все время воевать будем. А война закончилась, и больше настоящих войн не было. Все теперь какие-то бандитские драчки да теракты...

- Но Вы ведь все равно стали военным? Выправка-то у Вас какая! – восхитилась Марина.

Она упорно шла к намеченной цели – понравиться. Владиславу, было видно, комплимент очень пришелся по душе.

- Да, служил, и много. Всюду был. Вышел в отставку в чине полковника.

- Полковника? – удивилась Марина. – Зачем же Вы тогда работаете, ведь пенсия у Вас немаленькая.

- Дело не в пенсии… Если хотите расскажу… Но Вы же хотели цветы посмотреть!

Да, действительно, вторая, задняя часть участка была не в пример передней – ухоженная, вся в клумбах и цветах. Одних только роз было не меряно: красные, розовые, желтые, белые, каике-то даже золотистые и с голубым оттенком! Марина ходила от цветника к цветнику, от куста к кусту и искренне восхищалась всем.

- А окна почему круглые?

- Да это Лариса так придумала. Она очень любит фильм про этого, как его, властелина колец, ну и книгу читала. Там такие, знаете, хоббиты...

- Знаю, знаю, конечно! И фильм смотрела, и книгу внукам читала. Кончено, не «Властелин колец», а первую, про путешествие Бильбо с гномами. Мне тоже там понраивлось, что у хоббитов круглые окошки и двери. Вот, значит, как! Действительно можно делать круглые окошки. А что, оригинально! Буду знакомым рассказывать. Да еще какая шикарная плетистая роза под этими круглыми окошками растет! Знаете, Владислав, я навела бы такую же красоту и у старшей половины. Вы все же расскажите обо мне хозяевам.

- Конечно! Давайте я Вам дом покажу. Может, и вправду им нужна будет уборщица, так чего откладывать-то? Они, правда, только в пятницу вечером приедут, но я им таки скажу. Скажу, что была женщина, хочет быть домработницей, что я ей дом показал… Зима, мол, скоро, скажу, чего вам зимой прибираться ездить? Раза в неделю и уборщица приберется. А хозяева приедут – все чисто, только шашлыки готовь! Верно ведь?

Сердце Марины бешено стучало. Неужели у нее все получается! Неужели она на самом деле может помочь Анне Кондратьевой, этой отважной журналистке, попавшей в такую беду… Как же хочется сделать доброе дело! Во имя справедливости и ради детей. Детей-сирот, которым она решила посвятить остаток жизни.

Коттедж был небольшой, всего в два этажа. Но под крышей была сделана мансарда. Задняя и передняя части дома никак не соединялись.

- Пройти друг к другу молодым и старым можно, только выйдя на улицу. Так Лариса пожелала. «Если, - сказала, - сделать проход из одной половины в другую, то будет у нас, мол, как у Ворониных: хождения туда-сюда, когда надо и когда не надо, и закончится все ссорами.

- Умная женщина эта Лариса! – похвалила Марина дочь хозяйки. – Только как ей удалось переспорить родителей? Те ведь наверняка хотели остаться соединенными, чтобы все знать о молодых.

- Лариса вообще упрямая! А профессору, честно говоря, по барабану. Если кто и спорил, то разве что супруга профессора. Но с Ларисой спорить бесполезно – кремень! Она и мужа-то давно подмяла.

- А кто у нее муж?

- Юрист. Очень симпатичный. В какой-то торговой фирме работает. У него мать сюда приезжала. И, открою Вам секрет, - Владислав самодовольно улыбнулся – оказывала мне знаки внимания!

- Как это?

- Ну, в буквальном смысле слова. Я ведь мужчина одинокий, и она одинокая, мало ли, чего-нибудь, может, и вышло бы?

- И… что же? Почему не вышло-то?

- Мне она не понравилась! – гордо сказал сторож Владислав. – Она, конечно, женщина интеллигентная, и даже вроде как ученая, но слишком грубая и, знаете, меркантильная какая-то. Сразу расспросы: про мою пенсию, про то, как я живу, сколько у профессора получаю... Сразу чувствуется: у человека на первом месте – деньги! Мне такие не нравятся. А вот Вы – совсем другое дело. У Вас вот тоже, уверен, высшее образование, и Вы не лаптем щи хлебали, но Вы – совсем другая.

- Какая же, - Марина уверенно шла вперед по продиктованному ей Анной пути.

- Мягкая. И очень обаятельная.

- Ну если я Вам так понравилась, то уж замолвите за меня словечко перед своими хозяевами, - вздохнув и грустно улыбнувшись попросила Марина. – Мне деньги очень нужны. К тому же дачи у меня нет, и я тут трудилась бы как на своей. Ради только удовольствия.

- Обязательно! Обязательно замолвлю! Больше того, я их просто уговорю! – он с жаром схватил ее руку и поцеловал. – Для меня это было бы большим счастьем! Я так тоскую здесь зимой и осенью. А если Вы будете приезжать хотя бы раз в неделю, то я буду просто счастлив!

«Клиент готов», - сказал про себя Марина и удивилась собственной пошлости. Нет, надо побыстрее заканчивать это дело, нехорошо дурить голову такому чудесному человеку. Она нежно посмотрела на Владислава.

- А вторую половину Вы покажете?

- Кончено, пойдемте.

Он прошли через двор и зашли с другой стороны. У сторожа была целая связка ключей. От легко отпер дверь к «молодым», и они вошли. Расположение комнат было совсем другим, и убранство, разумеется, тоже. Дверь вела в широкую гостиную, служившую одновременно кухней, сбоку Марина разглядела люк, ведущий, видимо, в подпол. Делая вид, что все внимательно рассматривает, Марина задала вопрос:

- А подвал у них тоже разделен?

- Да, на две половины

-А можно подполье посмотреть?

- Кончено! В подпол три входа. Два – из кухонь обеих половин, каждому семейству – свое подполье, и один сбоку, запасной. Он выходит из этой части дома, молодых.

Подвал был тоже заперт, что удивило Марину: кто же запирает на ключи подполье? Владислав поискал в связке ключи, нашел и отпер. Включил свет, спустился, подал руку Марине. Она тоже сошла вниз. По ступенькам с перилами, которые были очень удобные, едва ли не удобней, чем в верхние комнаты -спальни. Кто-то из обитателей этой половины явно очень дорожил подпольем.

Марина даже слегка присвистнула от удивления. Подполье «молодых» было большим, от подполья «старших» его отделяла кирпичная стена. Никаких тебе заготовок, полочек с баночками, мешков с картошкой, ящиков с морковью…

- На той половину, у профессора, есть полки соленьями-вареньями, - продолжил экскурсию Владислав. – Хозяйка ягоды, огурцы да помидоры в деревне покупает. А я на их половине картошку храню. У меня ведь тут неподалеку домик есть, развалюха, там подвал совсем некудышний. Он мне сам предложили: Алексееич, мол, храни у нас свою картошку, у нас тут места на весь урожай Еремейцева хватит.

Итак, никаких заготовок здесь не было. Зато в левом углу стоял потрясающий сейф! Совсем небольшой, сверкающий светлым металлом, совершенно новый, с какими-то заклепками, как будто здесь был не подпол, а швейцарский банк!

- А сейф-то здесь для чего? – Марина наконец подобралась к самому важному.

- Это зятя. Он сюда, сказал, все свои документы перевез. Потому как, понятное дело, в фирме, где он работает, не все так уж чисто, двойная, так сказать, бухгалтерия… Время сейчас такое! – сказал Владислав, оправдывая хозяйского зятя.

Ну вот, половина дела была сделана – коттедж и даже подвал были осмотрены. Теперь оставалось самое сложное.

Марина устало взглянула на часы. Потом грустно, придавая глазам выражение как можно большего сожаления и печали – на сторожа.

- Увы, мне пора. Как ни чудесно тут с Вами, Владислав, но надо ехать. Тем более что скоро последний автобус.

- Будет еще один! В полночь! – в каком-то отчаянии почти вскрикнул Владислав. – Проходящий, из Москвы. Он всегда в Еремейцево останавливается.

- Да зачем же мне ждать до полуночи, если я могу сейчас уехать? – Марина как бы удивленно пожала плечами.

- Затем, что..., - Владислав осекся и глазами, полными мольбы уставился на Марину.

Он долго не мог начать, но, наконец, пересилил себя.

- Затем, что мне здесь очень одиноко! Пожалуйста, Маша, милая, ну останьтесь со мной хотя бы до следующего автобуса, это всего два с половиной часа! Я так давно не радовался так приходу женщины… Я говорю, наверное, каике-то глупости, но если бы Вы могли… Клянусь, я ничем не обижу Вас. Мы просто посидим в тишине и поговорим. Мне ведь совершенно не с кем поговорить! У меня есть отличный коньяк – подарок хозяев на день рождения. Представьте себе, я до него еще даже не дотронулся, я не могу пить один!

Марине стало на самом деле, без всякого «задания» жалко его. Она и должна была остаться, чтобы выполнить то, о чем просила ее Анна. Это, наверное, было подло по отношению к этому одинокому пожилому человеку, но ДРУГОЕ было гораздо важнее.

- Хорошо, - сказала она, делая вид, что соглашается с трудом и очень смущается. – Но только до следующего автобуса. И еще у меня к Вам просьба. Вы же понимаете, что для того чтобы Ваши хозяева взяли меня на работу, у меня должна быть безупречная репутация. А у вас тут видеокамера. И они увидят, как мы с Вами тут уединились, закрылись в вашей комнате, или распиваем коньяк в саду… Я буду выглядеть особой легкого поведения! Вы можете камеру отключить? Я выйду, как будто ухожу, а Вы отключите после этого камеру. А потом я снова зайду.

- Да конечно, какие проблемы! У нас здесь часто отключают электричество, потом камеру приходится заново включать. Так и объясню….

Марина вышла из калитки, попрощавшись, Владислав отключил камеру, Марина снова вошла в калитку, он пригласил ее в комнату. Комната находилась под лестницей, ведущей наверх, наверняка хозяева ее запланировали с самого начала специально для сторожа. В комнате было уютно, но по-холостяцки. Стояла кровать, один стул, маленький одностворчатый шкаф и тумбочка. Владислав достал из тумбочки два бокала, коньяк, сходил на кухню за немудреной закуской – отварной картошкой и сардельками. Стола у нег не было, видимо, столом и служила тумбочка. Он стал расчищать место для угощения, убрал грязную кружку с остатками чая, носовой платок, футляр с очками, упаковку таблеток… Марина бережно взяла у него из рук таблетки и прочитала: «феназепам».

- Феназепам? Зачем он Вам? Вы его принимаете?

- Да, - смутился Владислав, - приходится. Врач прописал. Я совсем перестал спать после несчастья…

- Несчастья?

- Садитесь, я расскажу.

Марина села на единственный стул, он на кровать. Они выпили по маленькой стопочке, и Владислав рассказал. У него около года назад умерла от рака жена. Умирала тяжело, боли были страшные, он не спал совсем, и с тех пор сон нарушился. А когда похоронил жену, внучка родила девочку с врожденной патологией суставов. Муж внучки сразу бросил их, сказал: «Я вам не носильщик!». Но эта болезнь лечится, просто нужны деньги. И он всю пенсию отдает внучке с правнучкой. И квартиру им в городе оставил. А здесь у него старый ветхий домишко, он перебрался в него жить, тут его и нашли профессор с женой. Так вот все и сложилось. Но спать без таблеток он уже не может. Правда, сейчас дозу доктор уменьшил всего до полтаблетки на ночь. Хотя и плохо, но удается поспать.

Марина слушала внимательно, его охватили два чувства: невероятного везения и жгучего стыда. А ведь феназепам намного упрощает дело. Конечно, жаль мужика, но Анна дала слово, что он не пострадает…

- Принесите мне, пожалуйста, водички, - попросила она.

Он ушел. Она быстро ложкой о поверхность тумбочки растолкла две таблетки феназепама, налила в обе рюмки коньяку и высыпала таблетки в его рюмку. Они растворись плохо, но наверняка он не заметит… Владислав вернулся со стаканом воды. Марина сделал пару глотков и сказала:

- Я уже налила. Ваша история печальна, но, думаю, все будет хорошо. Вас еще ждет в жизни удача и, может быть, любовь. А уж Вашу внучку – тем более. Давайте выпьем за это.

Они выпили. «Хватит с него, - решила Марина, - а то как бы хуже не было, надо его теперь развлекать разговорами». И она стала расспрашивать нового знакомого о подробностях его жизни. Он говорил охотно, начал со своей военной молодости, а это, как известно, тема для военных в отставке надолго…. Но вскоре язык его стал заплетаться, глаза закрываться, и он сначала прикорнул, а потом полностью завалился на кровать. Марина прихватила со стола сардельки и тихонько пошла. Собака не лаяла: видимо, ее хорошо выдрессировали, и на тех, кого в дом ведет хозяин или сторож самолично, она не лаяла. Но вот когда войдет Анна…. Для этого и нужны сардельки, иногда помогают.

Она вышла очень осторожно. Было совсем темно. Она еле нашла спуск к реке и, наверное, сама ни за что не нашла бы Анну, но Анна появилась перед ней как из-под земли.

- Как ты быстро! Что-нибудь случилось?

- Все в порядке. Фу, как же жарко в твоем парике! – она стянула парик. - Мне просто повезло: он принимает феназепам на ночь, и я тихонько в коньяке растворила две таблетки, так что он спит мертвецким сном.

- Ой! – Анна испугалась. – А это не опасно?

- Не волнуйся, просто он будет очень крепко спать… Вот тебе сардельки, кинешь собаке, может, перестанет лаять. Комната сразу под лестницей. Ключи от всех комнат у него на связке, она на кровати валяется. А про остальное слушай!

И она подробно описала расположение комнат, входы-выходы, подвал и сейф. Анна задавала уточняющие вопросы. Когда ей все стало ясно, она сказала:

- Вот, возьми деньги, выйди на дорогу и там вызывай такси. Не здесь. А я пошла. Спасибо тебе. Прости, что вынудила тебя лгать и делать то, что тебе неприятно. Думаю, скоро увидимся и все будет хорошо.

Они даже обнялись и поцеловались на прощанье, как две близкие подруги. Анна перекрестила Марину.

- Обещай, что с этим человеком ничего плохого не случится! – Марина чуть не заплакала, вспомнив про обманутого Владислава.

- Обещаю. Даже если мне придется для этого отказаться от выполнения своего плана. Вы еще с ним увидитесь! - пошутила она, - И вот еще что. Завтра на работе настрой всех детей на Литровского. Мол, что-то дядя нам Боря нам давно сладостей не приносил. Пусть они пристают к воспитателям, нянечка, директору – ко всем, пусть требуют дядю Борю с подарками. Надо чтобы Литровский в ближайшее время пришел к вам со своими гостинцами. Не волнуйся, на сей раз все будет под контролем.

Марина кивнула и быстро пошла берегом подальше от улицы профессоров. А Анна, нацепив парик и надев перчатки, направилась к коттеджам. Чтобы не идти по улице, она забралась снова на березу за коттеджем напротив, спрыгнула во двор пустого коттеджа, открыла калитку, которая была заперта на простую щеколду, и только убедившись, что на улице никого нет, легла на землю и переползла дорогу, уткнувшись лбом прямо в калитку профессорского коттеджа… Ей давно рассказал Славин, что почти все видеокамеры настроены так, что «не видят землю», они рассчитаны на подходящих к жилью людей... Но за забором уже отчаянно лаял привязанный Султан. Она бесшумно проскользнула в калитку, плотно закрыла ее и пошла к собаке. Собака притихла, видимо, затаилась, ожидая что «преступник» лоханется и подойдет близко. В такой темноте Анна действительно могла «лохонуться». Прислушавшись, она услышала справа от себя глухое рычанье…

- Султан, Султан! – тихо позвала она.

Султан зарычал чуть громче, и она кинула в сторону рычанья сардельки. Султан замолчал. А она пробежала в коттедж и сразу нашла комнату сторожа под лестницей. Марина, уходя специально оставила свет, чтобы Анне не тыкаться впотьмах. Ключи лежали на кровати рядом с охранником. Анна взяла их, погасила свет, вышла, обогнула дом и направилась на половину «молодых». Стоило небольшого труда найти ключ, отпирающий входную дверь, но Анна справилась. Она очутилась сразу в кухне-гостиной, и справа был люк, ведущий в подвал. Ключ от подвала Марина описала хорошо, от отличался от других – был желтый и крупнее. Она открыла подвал, свет включать не стала, спустилась на ощупь, это оказалось нетрудно, ведь были перила. А спустившись, посветила зажигалкой. Вот он, сейф, такой же точь-в-точь как на фотографии! Такой крутой сейф просто так в подвал не поставят. Анна подошла к сейфу, осмотрела. Попробовала отпереть. Ни один ключ, разумеется, не подошел. И было глупо надеяться, что ключи от сейфа доверят сторожу… Разумеется, они у самого Литровского или у Ирины Ильиничны. Наверняка их даже Промокашке не доверяют. Так, нужно принять решение вернее, выбрать вариант действий: вариант «А» или вариант «В». Вариант «А» надежнее. Она быстро найдет среди друзей –бандитов так называемого «медвежатника», и он вскроет сейф. Сейф не на кодовом замке, заперт обычными ключами, но замков очень много…Сейчас «медвежатники» просто тихо взрывают такие замки. И тогда она все сфотографирует, и даже может взять кое-что, и это уже будут неоспоримые доказательства. Это огромный плюс! Но это, во-первых, дополнительное время, и даже если быстро найти «медвежатника», то дни уйдут. Во-вторых, это все равно преступление, за которое ей потом так или иначе придется отвечать. И, кроме того, нужно будет еще раз проникать в коттедж… Нет, вариант «А», не годится, каким бы заманчивым он не был, как бы не гарантировал точное попадание в руки Анне то, что ей нужно. Остается вариант «Б». Он еще более рискованный, потому что все просто-напросто может пойти не так. Она ведь еще никогда не устраивала поджогов, и не знает, во-первых, как это делать, а, во-вторых, что вообще из этого может получиться… Но выбора у нее, похоже, нет!

Анна выбралась из подвала, заперла его и поднялась наверх. Надо придумать, как устроить, пожар, чтобы он выглядел невинным самовозгоранием… Она обошла все комнаты и, наконец, нашла то, что нужно. В спальне «молодых» на подоконнике круглого «хоббитского» окна стояла большая настольная лампа. Старая, еще с лампочкой-грушей, и это хорошо. Но нужно что-нибудь еще… Ага, вот на прикроватной тумбочке початая бутылка коньяка. Она, конечно, открыта, но вряд ли после пожара Промокашка с женой будут уверены в том, что оставили коньяк с хорошо завинченной крышкой…

Анна приоткрыла круглую пластиковую раму. Может, Промокашка с женой и не вспомнят, запирали ли они окно… И получится, что порыв ветра распахнул его и уронил лампу. На ковер. И открытую бутылку коньяка тоже. Лампа упала в разлитый коньяк, стекло разбилось – вот и возгорание. Должен загореться ковер, а от ковра вспыхнут занавески, постели, книги тут какие-то, кажется, по экономике…

Анна осторожно положила настольную лампу на ковер, отогнув абажур так, чтобы лампочка была оголена, затем подожгла зажигалкой бумажку и положила ее в лужу коньяка, который усиленно впитывался в ковер. Огонек быстро добежал до лампочки, резкая вспышка – и вот оно, возгорание! И короткое замыкание заодно. А огонь уже пополз по ковру. Анна подставила огню края занавески, потом край покрывала с кровати, потом книгу по экономике… Вскоре комната пылала, и Анна с ужасом взирала на это устроенное ею зрелище. Она понимала, что находиться здесь опасно, но почему-то никак не могла выйти, стояла и смотрела на расцветающий огонь как завороженная… Она выскочила из комнаты в самый последний момент, когда огонь подбирался уже к ней самой, и стала ждать на площадке этажа. Ей ведь надо было, чтобы огонь добрался до первого этажа, там ведь вход в подвал… Вскоре затрещала и рухнула дверь – из чистого сухого дерева была сделана, не какая-то пластиковая дешевка! Но огонь не спешил распространяться. Тогда Анна осторожно ногой подтолкнула кусок горящей двери к перилам лестницы, ведущей вниз. Они тоже были из чистого дерева, но загорелись не сразу… Анна спускалась по ступенькам вниз и звала огонь за собой. Огонь, рожденный ею, слушался ее покорно. Ниже, ниже, ниже... Вот и первый этаж, гостиная, одновременно кухня и даже прихожая… Окно в спальне открыто, свежий воздух воспламенил там все, но гостиная большая, когда еще огонь доберется до ближайшей занавески… И ковра здесь нет. Что же, придется и здесь открыть «хоббитское» окно. Она открыла круглую раму, и воздух сразу ворвался в гостиную, разозлил пламя. Анна поднесла к огню край занавески открытого окна и бросилась вон. Теперь уже находится в этом доме очень опасно.

Она понеслась в комнату сторожа. Он спал по-прежнему крепко.. Анна взяла недопитую бутылку, бокалы, стакан с водой, поднялась наверх, подобрала ключи к двери на кухню (здесь расположение комнат было совсем другое), сняла перчатки, тщательно вымыла бокалы и стакан, снова надела перчатки, коньяк вылила в раковину, вышла, заперла за собой дверь и спустилась снова в комнату. Пока на другой половине бушует пламя, здесь еще тихо. Она поставила бокалы в тумбочку, пустую бутылку бросила к себе в сумку. «Пусть никто не думает, что он тут пил!» - решила она и принялась стаскивать охранника с кровати. Он был тяжелым, но зато хоть не сопротивлялся. Анн выволокла его из дома, сволокла с крыльца и положила лицом в траву… Когда все будет гореть, пусть будет выглядеть так, как будто он спасался, выползая из дома, да упал, может, задыхаясь, а, может от сердечного приступа. Она на всякий случай повернула его логову набок, чтобы он мог дышать. Нашла в кармане сотовый и положила рядом с правой рукой. Очухается – будет звонить. Не очухается до приезда пожарных - пусть думают, что собирался звонить, да стало плохо, или что-то в этом роде. В карман запихнула ключи. Калитка останется незапертой, но ничего не поделаешь: не запирать же ее, а потом лезть через забор!

Вдруг залаял Султан. И Анна бросилась к калитке. Она также проползла на брюхе по земле до нежилого коттеджа напротив, вползла туда, заперла калитку на щеколду и перемахнула через задний забор на свою березу. Спрыгнула, добежала до речки и с размаху бросила в воду пустую бутылку. Потом вернулась к своим березам за коттеджем напротив и улеглась на траву, подстелив куртку и положив под голову сумку. Все, теперь можно передохнуть. Пока приедут пожарные, хозяева, и, конечно же, Литровский. И тогда она будет все снимать на видеокамеру. Этот будет уже доказательство – спасать драгоценный сейф примчится сам Литрвоский, и увезет он его наверняка в свою секретную лабораторию. Куда же еще? Не к себе же на дачу… Завтра весь день Анна (опять же, если останется жива и невредима) будет приводить всю собранную информацию в порядок. Отформатирует записи, напишет все тексты: все, как учил Славин – и составит так называемый рапорт. Славин с мужем вернутся с Камчатки самое позднее в четверг к вечеру. У них тоже что-то будет. И тогда круг замкнется. Вернее, не круг, а кольцо захвата. Надо будет только убедить вышестоящих, прокуратур там, полицию, хоть Президента, что эти таблетки существуют, и что ими травят детей – сирот. Для того, чтобы у детей обострились болезни и их легче было отдавать на усыновление иностранцам. За деньги. И, мало того, что существуют, еще существуют и технологии их изготовления, заботливо припрятанные или украденные мамашей Промокашки в незабвенные времена конверсии. И скоро начнется их новое производство… А вот интересно, начальница опеки Галина Старухина в доле? Впрочем, это уже неважно. Главное – спасти детей. Остальным займутся полиция и прокуратура.

Только бы ОНИ не нашли Ваньку! Только бы не нашли!

Весь день Литровский пахал как проклятый. Анаконда ничем и нигде себя не обнаруживала. Но и вреда от нее не было никакого. Столичные журналисты пописали - пописали про нее, храбрую и несчастную, но на этом дело и кончилось. Похоже, она не на шутку струхнула и забралась в нору. Ну и ладно, пусть себе сидит. Все равно когда-нибудь выползет. Или сбежит куда-нибудь, может, за границу – плевать, ему не жалко, лишь бы здесь под ногами не болталась. Сейчас ему совершенно некогда ни на что отвлекаться. Надо на днях открывать «Farma next». Что ни говори, а открытие – это значимое событие. Все же новое производство в городе, рабочие места, открытие будет помпезным. Мэр Чумнов обязательно сам откроет, а это – хорошее начало. Он ведь магазины и разные там рестораны торжественно открывать отказывается. А тут – новый завод! Надо сделать хороший концерт, бесплатное угощение для всех присутствующих. Все это добавит Литровскому очков. У людей ведь короткая память: вчера он посадил в тюрьму их любимую журналистку, а сегодня открыл для них новый завод.

Черт, это недешево, он здорово потратился на покупку и ремонт этой бывшей Главной Лаборатории. Но зато приобретение-то какое! Там самого черта спрятать можно. Ирина Ильинична сама руководила ремонтом. Но в секретное подполье никого не пустила – незачем знать о его существовании. Там и без ремонта пока обойтись можно, помещения неплохо сохранились. Вот что значит – мало кто про них знал.

Деньги достать можно. Но нужно время. Уже очень много раз звонил этот «агент» из Москвы. Иностранцы толпами стоят в очередь на усыновление. Все они наслышаны, что в Рыбацком много больных детей, их легче усыновить, поскольку российские семьи от таких отказываются. За каждого ребенка «агент» платит такие деньги валютой, что мама не горюй! Эта проклятая Старухина Галя стала требовать увеличить ее долю. А когда все начиналось, она, падла, за коробочку конфет была благодарная и чуть не до земли кланялась… Сам виноват, нечего было вываливать язык, предлагать помощь, когда она заговорила о покупке квартир дочерям. Правда, она и помогает много. Но надо ее убирать. Баба есть баба, да еще и жадная. Она, кажется, уже на пенсии, надо будет поговорить с Чумновым, пусть ее заменят на кого-нибудь. Да вот хоть даже на Промокашку! А что- юрист! Про прошлое его мало кто знает…

Да, надо как-то форсировать детишек… В прошлом году они отдали девять детей, потом пришлось затихориться. А то как бы подозревать не начали. Но многие детишечки в этом детском доме уже «подсажены» на его «угощенье». Два-три захода в детский дом – и все. Вот только «угощенье» заканчивается… Ну ничего, скоро новое будем делать, лучше прежнего.

Литровский всем руководил сам. Сегодня вторник, надо на субботу назначить открытие… Литровский схватил телефон, чтобы позвонить Люське, чтобы она дала объявления во все СМИ о торжественном праздничном открытии предприятия « Farma next» в субботу, пусть текст составит и рассылает… Но тут же вспомнил что Люська находится в деревне у больной матери. Еще вчера он думал, что это к лучшему, чтобы она не болталась под ногами, но сегодня она уже была ему нужна. Вчера он был зол, орал на всех, Баранова довел до ручки. А сегодня он выспался в пустой квартире один, выехал не спеша в город в обед и был в прекрасном расположении духа. Он решил: Анаконда Анакондой, а дела – делами. И позвонил Люське.

- Ну, как ты там? Мама как?

- Да неважно, - голос у Люськи был тревожный.

- Может, помощь нужна?

- Нет, я справлюсь.

- Ну ладно. Хотел тут тебя напрячь поработать с прессой, да уж ладно, Промокашку пошлю. Звони, когда за тобой приехать.

Потом сразу позвонил Промокашке, тот был в офисе «Гермеса», он велел ждать и тоже поехал в «Гермес».

В «Гермесе» он расположился в своем кабинете и вызвал сначала Промокашку. Промокашка тщательно записал, куда и какие примерно объявления нужно дать и ушел. Потом он вызвал Ирину Ильиничну и велел ей заняться концертом и угощением на открытие. Она тоже все записала и ушла. Литровский велел подать себе кофе. Но не успел он насладиться напитком, как ему позвонил Баранов.

- Дело есть. Встретиться надо, - коротко сказал Баранов.

- Ты же сказал, чтобы мы больше вместе не светились! – усмехнулся в ответ Литровский.

- Это ненадолго. Приезжай в то же кафе, где в прошлый раз, ну, на выезде из Рыбацкого.

Минут через двадцать оба уже были в кафе. Баранов так торопился, что даже не стал ничего себе заказывать.

- Вот что – начал он тяжело дыша через стол в лицо Литровскому. – Я тебе не говорил одну вещь, потому что до сих пор она тебя не касалась. А теперь, похоже, коснется. Есть тут один деятель, фамилия у него Славин. Наш бывший опер. Лучшим опером области был. Ну и, как выражаются обыватели, очень честный… Он уже несколько лет как вышел в отставку. Живет на пенсию, иногда выполняет кое-какие работы для друзей… Так вот, я всегда подозревал, что он связан с твоей Анакондой. Они познакомились, когда он еще служил, еще при бывшем нашем начальнике. А потом все время как-то сотрудничают. Я давно это подозревал, ведь Славин меня ненавидит, да и эта Анаконда тоже. И немного следил за ними. Да, у них бывают общие дела, они друг другу помогают и очень дружат…

- Ну а мне-то что?

- А то!!! – Баранов скривился в нехорошей издевке. – Я с самого начала подозревал, что Славин Анаконде помог побег устроить. Но потом как-то подзабылось. Вроде ее нет, и он ничем себя не проявляет… Но тут решил навести справки. И что ты думаешь? Славин в ночь с понедельника на вторник улетел на Камчатку!

Литровский изменился в лице.

- А, задело твою невозмутимость! – злорадно усмехнулся Баранов. – А что ты так заволновался вдруг? Разве тебя волнует Камчатка? А что у тебя там? Ты же там никогда в жизни не был?

- С кем он там встречался? – еле выговорил Литровский, не обращая внимания на издевки Баранова.

- А я почем знаю? Мои полномочия на Камчатку не распространяются. Я просто узнал об этом, и все. И за это скажи спасибо… Да ладно, открою секрет! Он вдруг исчез куда-то, а я знаю, что он просто так не исчезает. И вспомнил про твоего Промокашку, про то, как ты его выкупал у камчатских дружков. Вот и сделал запрос в Аэрофлот. И узнал, что Славин через Санкт-Петербург полетел ночью в понедельник на Камчатку. Так-то!

- Значит, сегодня он там?

- Наверно. Во всяком случае, сведений о том, что он приобрел билет на обратный рейс, пока не поступало.

Литровский подумал несколько минут. Потом достал портмоне.

- Так, слушай. Вот тебе деньги, не пропустите, когда он вернется, и следите за ним, не спуская глаз! Понял?

- Понял. Следить-то от самого аэропорта?

- Да. И если он поедет не в Рыбацкий, а будет шататься по Москве и, не дай Бог, окажется где-то на Лубянке, или у Генпрокуратуры, или около Министерства внутренних дел – брать немедленно!

- Как это – брать? Ты, Борис Иосифович, в своем уме?

- А вот так! Сам он мне не нужен. Вытряхните его, выверните наизнанку, заберите все бумаги, все записи, все флэшки, диски, если есть с ним ноотбук, то и его заберите. А потом отпустите на все четыре стороны. Денег на дорогу до Рыбацкого можете оставить.

- Но, а если он поедет сразу в Рыбацкий?

- Тогда пусть следят за ним дальше. В Рыбацком он ведь как-то должен встретиться с Кондратьевой. Для нее ведь он летал на Камчатку. Где-то они должны пересечься.

- Понял, - Баранов взял деньги. – Но у меня есть для тебя и хорошая новость.

- Неужели?

- Нашли мы родственников твоей Анаконды. Соседи родителей все разболтали. Родом они из маленького городка Смоленской области. Там их много осталось, и они очень дружат. Мои парни с твоими вместе уже направились туда. Часов за шесть доедут. Городок маленький, всего шесть-семь тысяч населения, надеюсь, всех выпотрошат. К полуночи, думаю, все будем знать.

- Так! Голос Литровского снова обрел уверенность и бодрость. – Как узнают – мне докладывать лично. Звони хоть в полночь, хоть за полночь – в любое время! Если узнаю, где он, пусть сразу берут. Но все равно без моего распоряжения ничего не делайте. Я жду звонка! Специально телефон отключать на ночь не буду. Ты понял?

- Понял.

Они попрощались. Литровский снова поехал в офис. Информация о Славине, конечно, немного расстроила его. Но он был уверен, что люди Баранова, к которым он присоединил собственную службу безопасности, и его деньги сделают свое дело. Как бы ни был опытен и хитер это бывший мент Славин, против десятка молодцов все равно не устоит!

Когда он вернулся в офис, Ирина Ильинична уже доложила ему, что договорилась о бесплатном угощенье и концерте на субботу – день торжественного открытия предприятия. Очень хорошо! Он спросил Ирину Ильиничну, много ли работников она уже набрала. Оказалось, достаточно, есть еще и резерв. Много старых кадров, которые умеют и знают многое.

- На них пока и будем опираться, - сказала. - Многие молодые звонят, да что-то не охотно приходят на встречи. Наверное, не слишком верят, что предприятие когда-нибудь откроется. Поэтому надо форсировать. Главное – объявить, что работаем, первый месяц, пока то да се, пусть работают несколько человек. Пока сырье завозят, пока технологии осваивают…

Все это верно…Черт, но как же нужны сейчас деньги! Хоть кредит бери, Если бы можно было сейчас найти хоть пяток больных детей в детских домах!

Литовский работал долго и упорно, до позднего вечера. А когда он собрался домой, то вдруг нестерпимо захотел увидеться с женой. Сказывалось отсутствие Люськи. Когда Люська рядом, она полностью загружала его, овладевала им всем, не давала продыху… А без нее он скучал по жене.

Он набрал номер Нины.

- Привет, - довольно миролюбиво ответила она. – Ну как, нашел ты свою Анаконду?

- Здравствуй! Я ведь не полиция, я ее искать не буду. Зачем мне она? У меня другие планы. В субботу наконец торжественно открываем «Farma next». Я бы хотел, чтобы ты присутствовала на открытии. Вместе со мной. Как моя жена. И, вообще, я соскучился.

- Так приезжай, - просто и спокойно сказал Нина. – Только не сегодня. Сегодня ко мне подруги собирались. А завтра вечером, попозже, приезжай. Тут кое-какие планы у меня по переделке участка, посоветуешь.

- С удовольствием! Очень рад, что ты в таком настроении.

Они попрощались и отключились. Литрвоксий поймал себя на том, что улыбается. Как бы хорошо наладить с Ниной отношения! Он поехал домой, вернее, на квартиру, где жил с Люськой, одухотворенный. Даже ужинать в ресторан не пошел, Сделал дома себе сам нехитрый ужин из того, что было в холодильнике, принял на ночь успокоительное и уснул, не выключая звука на телефоне. Ведь ему должны позвонить насчет «щенка» этой самой Анаконды

И звонок раздался. Крепко спавший благодаря снотворному, Литровский вскочил и тут же ответил, даже не глядя на экран, кто ему звонит... Он был уверен, что звонит Баранов с сообщением, что его парни напали на след мальчишки… Но вдруг услышал голос Васи Кириллова:

- Алле! Борис Иосифович, это я, Вася! Срочно выезжайте в Еремейцево! Коттедж горит!

Литровский не сразу сообразил. Но Вася все говорил и говорил, и наконец до Литровского дошло, в коттедже Васькиного тестя, в том самом, где вторая половина отстроена Васькой по личному проекту и на половину на деньги Литровского, где в глубоком подполье хранится заветный сейф, в этом коттедже ночью вспыхнул пожар! И, как сказал Васька, именно на его половине. Пожарные уже выехали,.. Но сейф! Боже, там же сейф!

Литровский оделся со скоростью света, прыгнул в машину и помчался в Еремейцево.

* * *

«Ну, вот и пожарные подъезжают!» – подумал Анна, услышав пронзительный звук сирен. Она даже задремала под своей березой, правда, ночной холод не давал уснуть, но все же это хоть какой-то отдых. Не сидеть же на березе, пока не свалишься в полудреме! Анна потянулась, размялась, попрыгала и полезла на березу. Здесь она будет сидеть и снимать на видео пожар, пока не приедет Литровский и не вытащит свой сейф. Если он примчится и будет спасть сейф, значит, все так и есть, как она думает. И потом, когда все кончится, он не сможет отвертеться и отбрыкаться от своего участия. Ведь будут неоспоримые доказательства, что сейф ему очень дорог, что он сам среди ночи примчался за ним и наверняка увезет на своей машине. Сейф не такой уж большой, поместиться. Литровский не рискнет нанимать среди ночи «газель» и везти сейф полсотни километров на чужой машине. Ведь и гаишники могут попасться, и обычные дорожные грабители… Он погрузит сейф в свою машину, и тогда надо будет мчатся за ним и следить, куда он этот сейф потащит. Хотя она была уверена, что знает, куда. Но все же не мешает убедиться. И снять на видео. Это все-таки доказательства. Только бы не пострадал этот сторож Владислав!

Пожарные машины приехали. Пожарные раскинули свои шланги, одни побежали с ними к реке, другие – в коттедж. Передняя часть коттеджа стояла крепкая, и Анна порадовалась, что, может, причинила профессору – промокашкиному тестю – не такой уж большой ущерб… Вот и нужные машины начали подъезжать. Так, Промокашка с женой и Ириной Ильиничной (все правильно, она ведь ответственная за сейф). Они сразу ринулись на свою половину, но пожарные не пустили их. Промокашка что-то с жаром объясняет пожарным. Наверное, какие у него там ценные документы в сейфе. Ну, ничего, пусть подождет… А это, видимо, сам профессор с супругой. Их еще не горящую половину пожарные тоже стали поливать водой, чтобы не загорелась. … Ага, «Скорая» подъехала. Вывели Владислава, вокруг него засуетились, профессор с супругой все расспрашивают, а он держится за сердце. Медики его повели в «Скорую», сейчас какую-то помощь окажут. Надо надеяться, что он выкрутится, сообразит и не станет рассказывать о своем распитии коньяка с несостоявшейся домработницей… А вот и Литровский! Сразу несется к пожарным, надеется договориться, как всегда. Дурак, он все еще не понял, что деньги решают далеко не все проблемы. Даже очень большие деньги… Пожарные ни за что не пустят его в горящий дом. Вот пусть теперь попереживает за свой сейф.

Наконец пожар потушили. Пожарные уехали. Все отправились на сгоревшую половину. Владислав вышел из «Скорой», «Скорая» уехала, значит, с ним все в порядке. Он остановил Промокашку, что-то говорит ему. Показывает куда-то вниз. А, ведь точно, Марина же говорила, что есть еще вход в подвал, с улицы. Сейчас полезут проверять свой сейф.

Вот ключи достал из кармана Владислав. Выбрал нужный, дает Промокашке. Помокашка на карачках отпирает дверь, которая почти в земле, полез первым. За ним – Литровский, потом Владислав, потом уже Ирина Ильинична…Не было их всего несколько минут. А вышли они с другой стороны – значит, там все не так страшно, раз они прошли через кухню…или что там от нее осталось.

Вдруг Владислав побежал куда-то. Остальные стоят, курят, обсуждают. Долго что-то они думают… А, вот зачем убежал Владислав – он привел мужиков из деревни. Понятное дело, сейф тащить. Значит, сейф не сгорел, и они будут перевозить его целиком. Все правильно, так безопаснее, И веревки Владислав принес. А мужиков-то целых пятеро! И Владислав шестой.

Сейф тащили через боковой вход. Долго, нудно, с переговорами. Литровский суетился больше всех. Бегал вокруг всех участников процесса как наседка вокруг цыплят. Наконец выволокли сейф из подвала, он был совершенно невредим. Браво! Значит, не врут фирмы, гарантирующие несгорание несгораемых сейфов! Сейф потащили к машине Литровского. Значит, пора!

Анна спрыгнула с березы и что есть духу берегом реки понеслась на дорогу. Надо опередить машину Литровского. Она отчаянно махала всем проезжающим машинам. Остановить такси удалось довольно быстро. Анна села и сказала водителю:

- Постоим немного, а потом поедем за машиной, которую я укажу.

- Что за слежки! – недовольно пробурчал водитель.

- Муж загулял с компанией! Двойной тариф плачу!

Таксист замолчал. Ждать долго не пришлось, машина Литровского вывернула из поселка через несколько минут. Литровский сидел за рулем, рядом восседала Ирина Ильинична. Машина шла медленно, сейф чувствовался. За ними выехал Промокашка с пятерыми мужиками. Все-таки не без ума этот Литровский, смекнул, что лучше привезти мужиков отсюда и потом доставить их обратно, чем до рассвета искать в городе около НИИ…. Анна дала таксисту знак.

Через час эскорт остановился около будущего «Farma next». Анна велела таксисту остановиться в укромном уголке, расплатилась и вышла под сень деревьев. Отсюда ее не будет видно, тем более что ночь, хотя утро вот-вот наступит, вроде даже чуть-чтуь светлее стало… Отсюда она будет снимать. Осталось недолго: пока протащат сейф в ворота предприятия. Дальше ей путь закрыт. Но и этого достаточно.

Литровский так был занят спасением сейфа, что оставил телефон в машине и даже ни разу не взглянул на него, пока сейф не водрузили в одно из тайных подпольев бывшего НИИ «ГЮИС» и пока он лично не убедился, что все обошлось. Ирина Ильинична на всякий случай открыла сейф, все было в порядке, ни одна таблетка, ни одна бумажка, ни одна флеэшка не пострадали. Он щедро расплатился с рабочими, и Промокашка повез их обратно в Еремейцево. Только потом он вспомнил, что ему ночью должен был звонит Баранов. Он схватил телефон: так и есть, двадцать два пропущенных звонка от Баранова. И первый – пять часов назад. Сейчас уже почти утро. Литровский вздохнул: опять все не слава Богу. Но перезванивать не стал – Баранов не любил говорить подробности по телефону. Он сел за руль и помчался домой к Баранову.

Баранов дверь открыл в одних трусах, и Литровский ни к месту подивился, какой у него огромный рыхлый живот. «Неужели и у меня такой же?» - в ужасе подумал он, заходя в квартиру.

- Я тебе всю ночь звонил!

- Я знаю. Извини, тут такое дело… Пожар, в общем!

- У тебя?

- Ну, нет, - Литровский замялся: ведь Баранов не знал, что существует сейф и тем более что он был спрятан в коттедже Промокашки. – У Кириллова на даче, в Еремейцево.

- Ну а тебе не один хрен?! Не у тебя же! Есть ведь дела поважнее.

- Да он … так. Помочь попросил… Чего у тебя, давай говори быстрее, устал я очень!

- Нашли мои архаровцы, где этот кондратьевский щенок. В городе провели тактичный опрос и выяснили, что за несколько дней до побега Анаконды из ИВС кто-то привез мальчишку, и старшая двоюродная сестра Кондратьевой сразу увезла его в Белоруссию, к родственникам.

- Куда конкретно, узнали?

- Обижаешь! Брестский район, город Каменец.

- Ты велел им ехать сразу туда?

- Опять обижаешь! Ты же сказал, без твоих распоряжений – ни-ни!

- Тьфу, черт, все кувырком из-за этого пожара! Давай, звони, пусть срочно едут. От Смоленской области Белоруссия совсем недалеко, да и загранпаспорта не нужны.

- Ладно. Только чуть попозже. Они там сидели всю ночь как неприкаянные. Я им поспать разрешил. Поспят – позвонят. Нельзя не спавши выполнять такую сложную операцию.

- Хорошо, пусть спят, раз нужно.

Литровский вышел и поехал к себе. Спать. Надо выспаться. Ночь была тяжелой. Ну, ничего, завтра архаровцы Баранова добудут мальчишку, и все пойдет по-другому.

* * *

Владимир Кондратьев вылетел рейсом Петропавловск-Камчатский – Москва вечером в среду по Камчатскому времени. Но разница во времени восемь часов сделал свое дело - получилось, что в Москве он приземлился по московскому времени почти во столько же, во сколько вылетел с Камчатки по камчатскому. Это был вечер среды. Весь полет он дремал в каком-то забытьи, и ему снились плохие сны. Снился сын, он все время просил помощи, Владимир спешил, но как-то все не мог, и сын как будто отдалялся от него… Он вышел из самолета с твердо принятым решение. Жана в опасности, сын в опасности. Только он разгуливает как ни в чем не бывало. С женой он быть не может, она бегает как волк-одиночка, и встречаться с ней – значит, погубить ее. Но зато он может быть рядом с сыном. Бизнес подождет, бизнес – дело наживное. Главное сейчас – это семья.

И поэтому он сразу же в аэропорту взял билет на Минск. Самолет уже почти улетал, он еле успел к концу регистрации. Полета – всего час с небольшим. В аэропорту Минска он прыгнул в такси и, пообещав водителю за скорость чаевые, помчался в город Каменец, что в тридцати километрах от Бреста. По его расчетам ходу было четыре с небольшим часа.

Около двух ночи такси уже подъехало к дому, где жили белорусские родственники Анны и где скрывались сын с двоюродной сестрой Анны Светланой. Он быстро разбудил всех, покидал вещи в такси, на ходу рассказывая родственникам, что их ищут бандиты и чтобы бандитов направили по ложному следу, если они тут появятся и будут их искать… Таксисту велел ехать к украинской границе, в любую деревню, которая поглуше… Там он просто хотел снять какое-то жилье и переждать. Не оставляя сына ни на минуту.

Ванька так соскучился по папе, что не отходил от него, мешая собираться. В машине они сели на заднее сиденье, чтобы быть вместе. Мальчик прижался к папе и заснул. Владимир чувствовал, как на глаза набегают слезы… По пути он вкратце рассказал таксисту, что произошло. В надеже, что таксист поверит, проникнется сочувствием и, если что, не выдаст… Белорусы ведь не любят русских бандитов и олигархов.

А родственники в Каменце тем времени решили принять собственные меры. У них были знакомые в Каменецкой полиции. И им позвонили сразу, как только гости уехали. Повезло: один из друзей как раз был на ночном дежурстве. Помчались к нему и все рассказали. Дежуривший друг слушал с большим удовольствием. Он, как все белорусы, не любил российских олигархов, особенно с еврейскими фамилиями. А нанятых ими бандитов - особенно.

А нанятые бандиты, соединенные с сотрудникам Рыбацкого УВД, тем временем въезжали в Каменец. Когда они прождали, не смыкая глаз, до шести утра в маленьком городке на окраине Смоленской области звонка от своего начальства, а потом им начальник разрешил поспать немного, они нашли гостиницу и залегли в спячку. Проснулись уже к полудню и, поняв, что, наверное, опаздывают, помчались что было мочи в Белоруссию.

Но они все равно опоздали. В Минске они свернули по ошибке на Вильнюсскую дорогу, потом вернулись на Брестскую. Ехать поэтому оказалось чуть ли не полторы тысячи километров. В Каменце они разделились. Полицейские пошли в местное отделение милиции с легендой о том, что разыскивают преступницу, укравшую ребенка. Их там взяли под белы руки и посадили под арест. А нанятые бандиты, поехав по описанному введенными в заблуждение родственниками Анаконды из маленького городка Смоленской губернии маршруту, нашли дом, где должен был скрываться нужный им ребенок, за которого обещали большие деньги. Там их вежливо пригласили войти и пятнадцать минут рассказывали какие-то байки о том, что они – вовсе не родственники Кондратьевой, что здесь какая-то ошибка… Пока не прибыли белорусские милиционеры и не надели на бандитов наручники.

Утром в четверг дежурный – друг белорусских родственников Анаконды – доложил своему начальству о ночном происшествии и написал рапорт. А начальник отрапортовал начальству в Брест. А брестский начальник – в Минск. Смысл этих рапортов состоял в следующем: какие-то русские полицейские с личностями, похожими на бандитов, искали чужого ребенка. В Белоруссии четко соблюдали субординацию. А уж минское начальство свяжется с Москвой и выяснит, что там и как. А «гости» пусть пока посидят.

* * *

Анна, как и Литровский, вернулась домой в среду только под утро. Вымылась и завалилась спать. Нужно как следует выспаться. Теперь уже ей вряд ли придется мчатся куда-то, ведя свое совершенно дикое расследование. Все сошлось, нужно только привести в порядок доказательства и дождаться двух моментов. Первое: возвращение мужа и Славина с Камчатки И второе: посещения Литровским детского дома. Марина уже сегодня будет проводить среди детей работу, и дядю Борю, друга всех детей, пригласят в ближайшее время в гости «с подарками».

Анна проснулась очень поздно, но ни капельки не расстроилась из-за этого. Почему-то у нее было очень хорошее настроение. Она не спеша позавтракала, взяла блокнот и начала все систематизировать. Чтобы ее расследование, которое она передаст Славину, а он соединит со своим и передаст куда посчитает нужным, шло логично, не отступало от единого плана, было кратким и понятным. Лишь только когда подробный план был выстроен, она села за нооотбук...

Отчет о расследовании подозреваемой в вымогательстве Анны Кондратьевой получился ничего себе – этакий детективчик не двух десятках страниц. Теперь нужно разобраться с видео и аудиозаписями. Она перегнала видеосъемку пожара на флэшку. Понятно, потом она даст показания, что следила за коттеджем, ибо знала, что там сейф. Поэтому там и оказалась. А пожар – чистая случайность, но она его сняла на видео... Теперь аудиозаписи. Люську Семенову надо полностью стереть, а то за нее, за серную кислоту, наручники да скотч еще срок получишь. А вот запись беседы с бывшим сотрудником НИИ «ГЮИС» и будущим - «Farma next» надо тоже почти всю стереть. Она стерла все про биологическое оружие, но оставила все про «лекарство против страха». Ведь здесь Николай передавал слухи своих коллег, на чем и делал упор. И , кончено, оставить все об Ирине Ильиничне и Литровском: как Николай рассказывает о покупке Литровским здания и о том, как хозяйничает там Ирина Ильинична, которая будет директором… Все записи Анна перегнала на флэшки.

Она работал до позднего вечера. Вечером вставила сим-карту и позвонила Марине из детского дома. Марина сообщила – праздник с угощением назначен на пятницу, на семь часов вечера. Конечно, это слишком рано, Анна не ожидала от Литровского и персонала детского дома такой скорости… А вернется ли к этому времени Славин? Ей одной трудно будет все сделать. Но елси что – придется прибегать к помощи Марины.

Два раза – в обед и перед сном – связывалась по условленной схеме с адвокатом Пименовым – узнать, нет ли каких новостей от Славина и мужа? Но новостей не было. Это ее тревожило Но, с другой стороны, если бы ОНИ нашли сына, она уже знала бы об этом.

* * *

Нянечка Марину, как вышла на работу в среду, так и принялась обрабатывать и детей, и персонал. И уже с обеда все заговорили: а ведь и правда, в сентябре господин Литровский в прошлом году был и обещал всегда поздравлять детей и персонал с началом очередного нового учебного года, а тут «зажал» угощенье. Непорядок! Воспитанники прямо-таки одолевали обслуживающий персонал вопросами про дядю Борю. Но директрисы в этот день не было – уехала в областной центр на какое-то совещание, однако к вечеру обещала появиться…

Литровский всю среду отсыпался после пожара. Проснулся в четверг лишь к обеду. И первым делом вздохнул с облегчением: хвала Господу, драгоценный сейф спасен! Правда, теперь он запрятан не настолько хитро, как раньше, но это лучше, чем бы он вообще сгорел. Хотя фирма-изготовитель и гарантировала, что сейф не сгорит в огне, Литровский был прекрасно осведомлен, что и такие сейфы горят. Пусть бы он не сгорел дотла, то температура в нем, горящем, была бы такая, что вряд ли бы в целости и сохранности осталось то, что там находится. Во всяком случае, как сказала Ирина Ильинична, препарат не выдерживает высокой температуры. Хорошо еще, этот охранник вовремя вызвал пожарных. Подполье еще только начало гореть, до сейфа огонь не добрался. Но вот-вот поступит хорошая новость: скоро его люди и люди Баранов привезут этого кондратьевского щенка. А, кстати, почему до сих пор нет по этому поводу никаких новостей? Литровский стал набирать Баранова.

- Что-то ты мне не звонишь. Как там дела в нашей дружественной республике? Или опять не по телефону?

В трубке послышался глубокий вздох.

- Могу и по телефону. Потому как новостей-то нет никаких. Пропали они куда-то, все телефоны отключены, ни от кого нет никаких вестей.

- Вот так да! И что все это значит по-твоему?

- Не знаю. Если к вечеру не объявятся, буду принимать меры.

- Какие же?

- Не по телефону. И давай пока не будем об этом. В любом случае – плохие ли, хорошие ли новости – но я тебе сообщу.

Литровский решил позвонить Люьске. Вот кто беспокоил его. Как-то подозрительно засела она в своей деревне… Она ведь терпеть не может эту сельскую жизнь, ей городских развлечения подавай! Впрочем, если мать серьезно больна, то ничего не попишешь: мать есть мать, даже для Люськи… Люська ответила на звонок сразу.

- Привет! Ну как там у тебя дела? Что с мамой?

- Лучше. А ты как? Я соскучилась!

Литровский не мог сказать, что так уж он соскучился по Люське, но он привык к Люськиному неуемному темпераменту и капризам настоящей куртизанки, и ему без нее действительно становилось скучно. Но сейчас ее мама заболела очень вовремя – слишком горячие деньки стоят, чтобы ему отвлекаться еще и на Люську. К тому же эти дни он хотел использовать, чтобы наладить отношения с Ниной.

- Потерпи! Мама есть мама. Не вечно же она будет болеть. Как только скажешь – я за тобой сразу приеду.

После Люськи он набрал Нину. Голос Нины был очень приветлив:

- Вот и хорошо, что ты позвонил. А я сама тебе звонить тебе собиралась… Ты ведь приедешь сегодня?

- Конечно! Во всяком случае, собираюсь. Могут, конечно, так сложиться обстоятельства, ты же знаешь, что все перевернется с ног на голову. Но я очень хочу приехать!

- Ну вот и хорошо. Я жду. У меня к тебе важный разговор.

Сердце Литровского дрогнуло: если Нина будем говорить о его возвращении в семью, то как ему быть? Что делать с Люськой?

- Хорошо, хорошо, родная, я приложу все усилия.

Но поехать он, увы, не смог! Как раз когда он уже завершил все дела в офисе, посмотрел, все ли выполнено за день по списку, послушал вечерние отчеты всех, кому что-либо поручал и выпил свой вечерний кофе, раздался звонок. Литровский посмотрел на экран телефона: вот так да, вот уж кого не ожидал, так это заведующую детским домом.

- Борис Иосифович! – запела она в трубку. – Вы должны к нам приехать, дети вас ждут! Представьте себе, мне уже некуда деваться от их расспросов: почему да почему к нам с гостинцами дядя Боря не едет! Завтра у нас праздник, будем праздновать начало нового учебного года, будет концерт. Мы ждем Вас, Борис Иосифович!

У Литровского екнуло сердце. Черт! Как кстати и одновременно некстати! Если сделать ЭТО сейчас, то уже через месяц будут результаты, многие дети уже «подсажены» на «угощенье». И через месяц уже будут деньги. Как они нужны сейчас! По крайне мере, пока, на месяц, можно и кредит взять, перебиться… Но сейчас совсем нет времени ГОТОВИТЬ УГОЩЕНЬЕ! Хотя почему нет? Пусть готовят, сколько успеют, хотя бы что-то… Литровский попытался поторговаться, перенести встречу с детьми на более поздний срок. Ему предложили в субботу. Нет, он в субботу не может, у него открытие предприятия. В воскресенье работники детдома не согласны – отдыхать нужно все-таки, да и детей многих забирают. А на следующей неделе заведующая уезжает на учебу, на две недели. Так что единственный день – пятница.

- Ну хорошо, давайте только как можно позже. Ну, хотя бы часов на семь вечера!

На том и порешили. Литровский срочно вызвал Ирину Ильиничну и Промокашку. И, чтобы здесь, в офисе не говорить лишнего, на всякий случай повез их на «Farma next». По пути по-быстрому поставил в курс дела: надо готовить угощенье! Срочно.

- Мы не успеем! – сразу сказала Ирина Ильинична. – Вы же знаете, Борис Иосифович, это процесс долгий, тут надо тончайше соблюдать пропорции. И потом, надо же еще закупить сладости.

- Сегодня закупим. Я своим сейчас дам команду, чтобы объехали весь город и купили самые свежие и вкусные пирожные. Какие еще остались, разумеется, к вечеру… И будем потихоньку вам подвозить. А вы сидите и делайте.

- Рискованно, Борис Иосифович, - осторожно начала Ирина Ильинична. – Надо бы препарат проверить, не случилось ли с ним что во время пожара… И потом, одно дело – делать это там, в Еремейцево, где никто не видит, и совсем другое – здесь…

- Ничего с ним не случилось! – раздраженно перебил Литровский. – Сейф даже не успел нагреться! И, вообще, хватит рассуждать, мне заказчик все мозги уже промыл. Заказов - море! А детей больных – нет! Мы уже только денег потеряли с этой вашей осторожностью. Вам, что, деньги не нужны? Мне лично нужны.

- Как скажете! - Ирина Ильинична больше возражала.

Литровский позвонил старшему менеджеру «Гермеса» и велел дать задание всем закупать сладости для детей. Именно сегодня! И особенно – чтобы были хорошие пирожные.

- Борис Иосифович, - стал возражать старший менеджер, - зачем же сегодня, если праздник у вас завтра вечером! Давайте я с утра прямо в кондитерских цехах утром все свежее сам выберу! Дети же…

- Делай, как я сказал! – почти заорал Литровский. – Не подохнут!

И только отключившись, понял, что не сдержался зря.

До позднего вечера сотрудники «Гермеса» свозили сладости в коробках на новое предприятие ООО» Farma next». Ирина Ильинична и Василий Евгеньевич Кирилловы в эту ночь не должны были сомкнуть глаз – им предстояла кропотливая, почти ювелирная работа. Литровский тоже собирался быть на предприятии. Во всяком случае, пока не убедится, что все идет как надо. Он еле вспомнил, что нужно позвонить Нине:

- Нина, дорогая, я как чувствовал – сегодня не смогу! Вот сижу на «Farma next», отлучиться не могу ни на минуту! И еще ту у меня проблема: позвонили из детского дома, завтра ждут меня в гости. Я ведь обещал приезжать к ним каждый год на 1 сентября. А тут совсем запарился.

- Боря, может, ты приедешь, ну хотя б на полчасика! – взмолилась Нина. – Мне очень нужно тебе кое-кто сказать. Ты даже не представляешь, как это важно!

- А по телефону нельзя?

- Нет, я не буду. Если хочешь, сама к тебе приеду.

- Нина, ну никак мне! – взмолился Литровский. - У меня тут еще одна проблема: у Васи Кириллова коттедж сгорел. Ну, тот самый, в Еремейцево, ты помнишь, мы с тобой там недавно были. Помочь надо.

- Когда сгорел? – в голосе Нины почувствовалось напряжение.

- В ночь со вторника на среду.

Нина почему-то замолчала. В другое время Литровский заподозрил бы неладное, но только не сейчас.

- Тот, где круглые окна и очень красивая плетистая роза? – зачем-то ни к месту спросила Нина.

- Да, именно.

- Боря, лучше бы нам увидеться!

- Нет, родная, не могу! Но мы с тобой увидимся завтра. Пожалуйста, не откажи мне! Завтра я еду в детский дом, поздравить детей с 1 сентября, повезу им угощение. Пожалуйста, будь со мной как моя жена. И прими участие в празднике. У меня там есть свои любимчики, я тебя с ними ознакомлю. Мы с ними отдельно пообщаемся.

- Конечно, я с удовольствием. Во сколько?

- В семь вечера.

- Хорошо, я приеду пораньше. Чтобы с тобой поговорить. И ты приезжай пораньше.

Литровский машинально согласился, но последняя фраза Нины о том, что она просит его приехать в детский дом пораньше, тут же вылетела из головы.

* * *

Гена Славин приземлился в Москве в четверг около полудня. Из-за разницы во времени получилось, что он прилетел в столицу примерно в то же время, что и улетал с Камчатки. И сразу же, уже в аэропорту засек «наружку». Один парень был из полицейских, Гена с ним лично знаком не был, тот пришел в УВД, когда Гена уже ушел оттуда, но приятель как-то показывал его Гене. «Совсем уж Баранов меня за дурака держит! – даже разозлился Гена. – Уж «наружку подобрать как следует не смог!» Вскоре он засек и второго. Второй был из бывших ментов, за что-то нелицеприятное уволенный, птом стал работать в полукриминальных фирмах. Эти фирмы почти все были связаны с Литровским… Для чего была эта «наружка», он прекрасно понял: Баранов с Литровским узнали, что он уехал на Камчатку и уж наверняка возвращается не с пустыми руками. Его захотят вытрясти либо в Москве, либо сопроводят до Рыбацкого и не отступят, будут пасти, пока не поймут, что он хочет сделать с этой информацией. Значит, тут есть еще их люди, ведь вдвоем - они прекрасно знают – им со Славиным не справиться.

И у Славина моментально созрел план. Он поехал на метро на Комсомольскую площадь, откуда через каждые два-три часа шли маршрутки до Рыбацкого. Нарочито громко, чтобы слышали «наружники», спрашивал на Комсомольской у встречных-поперечных, откуда здесь отходят маршрутки на Рыбацкий. На всякий случай Гена придерживался людных мест. В маленьком дорожном чемоданчике, запирающемся на кодовый замок, у него не было ничего опасного, только шмотки, дорожные принадлежности и ноотбук, из которого он предварительно все стер. Деньги, флэшка, диктофон и паспорт лежали в двух карманах рубашки, застегнутых на две пуговицы каждый. Поверх рубашки был одет легкий свитер и куртка… Он нашел маршрутку, отъезжающую через полчаса, купил на нее билет и положил чемоданчик на свое место, громко сказав водителю, что, мол, пусть полежит пока, а он отойдет купить гостинцев своим… Один «наружник» остался около маршрутки, другой пошел за ним. Гена покрутился на площади трех вокзалов около многочисленных ларьков и очень скоро оторвался от «наружника». Он видел из укрытия, как тот задергался, забегал. «Ничего, - подумал Гена, - решит, что я никуда не денусь и пойдет к маршрутке. У меня ведь там чемодан»

Он быстро переулками перешел на другой вокзал и нанял там такси до Рыбацкого. Выбрал машину покрепче, шофера – посерьезнее, в годах.

- Так, друг, - сказал он шоферу как можно жестче. – Мне нужно домчаться до Рыбацкого за четыре часа. Там ждешь меня полчаса, ну, максимум, минут сорок – и обратно. За все плачу по двойному тарифу.

Водитель почесал начавшую седеть голову, кивнул. И они помчались.

Расчет Гены был очень прост. Пока «наружники» будут ждать его у маршрутки, пока минут пятнадцать-двадцать будет ждать водитель, это минут сорок. Затем «наружники» будут убеждать, что пропавший пассажир – их друг, и один наверняка сядет на его место, чтобы привезти чемодан в Рыбацкий, мало ли что там ценное. Это еще минут пять-десять переговоров. Маршрутка поедет. А второй пойдет к остальным, чтобы вместе обмозговать, что делать Сами они решение принимать не будут, станут звонить Баранов ули Литровскому – на это уйдет еще время. Наверняка те решат, что Славин вполне мог остаться в Москве, чтобы слить добытую информацию в МВД, Генпрокуратуру или даже своим корешам из бывшего РУБОПа. И пару-тройку человек оставят здесь. На всякий случай, чтобы подежурить около Генпрокуратуры, МВД и, может, приемной Президента. В общем, на переговоры у них уйдет около часа. Кроме того, маршрутка идет все же с двумя остановками. И этого часа с небольшим ему вполне хватит, чтобы опередить их на целую вечность!

В седьмом часу вечера он был в Рыбацком. Подъезжая, он подсказывал водителю, как объезжать посты ГИБДД, прекрасно понимая, что Баранов приказал останавливать все машины с московскими номерами. В городе он тоже показывал, как ехать к дому, где живет Анна, чтобы меньше светиться. Выйдя около дома, он велел водителю отъехать и нарисовал на бумажке, где его ждать…

Он долго звонил, он слышал опытным слухом опера, что Анна есть в квартире. Он дождался, когда она, крадучись, подошла к двери и сказал негромко:

- Аня, это я, Гена, открой быстрее!

Она открыла, он проскользнул в квартиру. Она обняла его.

- Ну, здравствуй! Только нет времени на разговоры, Сделай мне кофе с чем-нибудь, собери бутербродов в дорогу, воды в бутылку налей, а я пока тебе буду все очень коротко рассказывать.

И он все рассказал. Про Камчатку, про хвост в Москве, про таблетки, украденные Промокашкой, про несостоявшиеся планы камчатского авторитета Шалого… Анна слушала внимательно, но без всякого удивления. Почему она не удивлялась, Гена понял только тогда, когда она начала рассказ. Про встречу с Ниной, про пистолет у своей переносицы, про то, как Нина узнала коттедж… Про Марину – отважную нянечку из детского дома. И про пожар тоже. И про то, как Литровский самолично спасал сейф. Но главное – про праздник с пирожными, который Литровский завтра в семь вечера будет проводить в детском доме.

- А пожар-то зачем? – удивился Славин.

- Нужно было, чтобы Литровский публично перетащил сейф к себе на таблеточную фабрику. Потому что если у тебя получится то, что ты задумал, а Литровский что-то почувствует, он спрячет все это, с сейфом или без, и мы никогда не узнаем, куда. Значит, никаких доказательств не будет! А сейчас они там сидят и впихивают таблетки в сладости.

- Ты откуда знаешь?

- Интуиция!

Гена улыбнулся.

- Ладно, ты молодец, давай все, что у тебя есть.

Анна передала ему приготовленные и сложенные в папку заявления в Генпрокуратуру, в МВД, Президенту, в Следственный комитет РФ. К каждому приложены флэшки. После наспех сделанной и съеденной яичницы с колбасой и кофе Гена встал, взял у Анны пакет с дорожным пайком, аккуратно положил туда папку с документами.

- Счастливо! К ночи я буду уже у друзей в Москве. А утром уже – там, где надо. Осталось немного. Никуда не выходи отсюда, пока я тебя сам не найду… Что слышно от Володи?

- Ничего, Гена! Боюсь даже думать. На связь с Пименовым не выходил. Пименов даже хотел к нему поехать, но я не разрешила – так они могут вычислить наш единственный источник связи.

- Это хорошо, что нет новостей. Значит, все в порядке.

- Я тоже на это надеюсь! Ну, давай с Богом!

Она перекрестила Гену, и он тихо вышел.

Эту ночь Анна не спала долго. Она молилась.

* * *

Баранов приказал трем оставшимся «наружникам» сидеть в Москве. И в этот день до позднего вечера, пока не закрылись и МВД, и Генпрокуратура, и Следственнйй комитет, и даже приемная Президента, они болтались у подъездов этих присутственных мест. Поскольку их было трое на четыре объекта, они все время менялись, бегали по Москве и к вечеру устали как собаки. Четвертый приехал в Рыбацкий с чемоданом Славина как раз в тот момент, когда Славин уже садился в нанятую машину, чтобы снова ехать в Москву. Этот четвертый был человеком Литровского, он ему сразу позвонил. Литровский велел ему приехать к «Farma next», при помощи нехитрых приспособлений открыли чемодан Славина, и Литровский обругал «четвертого» отборным матом. Позвонил Баранову, снова встретились в том же кафе на выезде из Рыбацкого.

- Будь он проклят, это Славин! – выходил из себя Баранов. – Объявится в Рыбацком – пусть пеняет на себя! Я ему жизни тут не дам!

- Что с остальными тремя?

- Пасли все конторы до закрытия. Он нигде не появлялся. Да и бесполезно это. Они ведь пасут по одному, и взять его никак не смогут. Скорее, он их сдаст. Но я думаю, что он где-то здесь. Не стал бы он обдуривать «наружников», чтобы остаться в Москве. Там он считает себя в полной безопасности. Думаю так: то, что он привез с Камчатки, недостаточно, чтобы оправдать Кондратьеву и засыпать тебя. Скорее всего, из того, что он привез, можно написать статью. А для этого ему нужно с ней встретиться. Подождем. Все равно Славин объявится. Тогда уж я с него глаз не спущу! А эти пусть возвращаются – все равно от них в Москве теперь толку – ноль.

. - Что с кондаратьвеским мальчишкой?

- Люди так и не объявились. Я пару часов назад туда еще людей отправил, пусть выяснят.

- Да, все как-то не так…

- Ну и что? Ну нет этой Кондратьевой, ну привез что-то Славин – и что? Ты чего боишься-то, Борис Иосифович? Камчатской истории?

- Чего мне ее бояться! - Литровский презрительно пожал плечами. – Я там даже не был ни разу. Да и старое все это. И касается только Промокашки.

- Ты открывай свой завод, детишек в детском доме навещай – плевать на них, все равно никуда от нас не денутся.

Литровский молчал. Ведь Баранов ничего не знал о препарате и о том, что действительно задумал Литровский. А если ничего не знать об этом, то действительно ничего страшного не случилось… А ведь никто и не знает! Кроме него и мамы с сыном Кирилловых. А это – верные люди. Пусть себе отсиживается Анаконда, где хочет, пусть даже Славин передаст ей то, что накопал из давней Камчатской истории. Камчатские бандюки если и рассказали что этому Славину, то все равно свидетелями нигде не выступят и никаких официальных показаний не дадут. К тому же там все равно больше касается Промокашки, и ничего не доказать. А когда она напишет, Промокашка подаст в суд иск о защите чести и достоинства, ей доказывать будет нечем, кроме пустых сплетен – и дело с концом. .. Гораздо хуже, что никак не могут найти мальчишку. Ну и ладно, это тоже – ОСНОВНОМУ ДЕЛУ – не помеха.

* * *

Славин был в Москве около полуночи, таксист довез его до самого дома, где жил приятель – бывший сотрудник областного РУБОПа, служивший в областной тогда еще милиции, когда Гена служил в Рыбацкой. В Москве его приятель давно уже не служил, работал в коммерческих структурах, но хорошие связи остались. Он уже знал обо всем, Славин звонил в числе прочих знакомых и ему перед тем, как лететь на Камчатку. Всю дорогу в столицу Гена спал в машине как убитый, от усталости. И это оказалось кстати. У друга просидели полночи, составляя заново заявления, теперь уже от имени Славина, бывшего оперативника МВД, накопавшего как бы ненароком в рамках дела о якобы преступлении Кондратьевой мощную оперативную информацию о готовящемся преступлении против детей. Решили еще сделать комплект заявлений с флэшками для ФСБ. Ночью же Славин позвонил Щедрину – на Камчатке ведь уже было утро. Щедрин сказал, что начальник ему разрешил и он отправил свои рапорты в Генпрокуратуру и в МВД и по почте заказным письмом, и оп электронке, и по факсам. В общем, движуха уже началась. Надо сегодня дать мощный толчок.

Славин с приятелем прикорнули всего на несколько часов. В семь утра они уже были на ногах. Приятель довез Славина до Генпрокуратуры, а сам поехал с аналогичными документами в МВД. В Генпрокуратуре Славина принял, как положено, всего лишь дежурный помощник прокурора, но когда все прочитал и понял, что сегодня, в 19 часов группа детей детского дома в Рыбацком может быть отравлена таблетками, понесся куда-то. Гена лишь успел ему крикнуть вдогонку, что ждать ему некогда, там указан телефон, пусть звонят. Дальше он поехал в ФСБ, потом в Следственный комитет, потом в Приемную Президента РФ. Везде оставил принимавшим его сотрудникам документы и все объяснил. И сделал особый акцент на том, что если начальство этих великих и славных контор изволит принять за шутку его и Кондратьевой сообщения, да еще и посланный с Камчатки рапорт начальника местного отдела УВД, то дети в детском доме сегодня вечером примут в сладких пирожных и конфетках смертельное лекарство. Которое запретили принимать даже бойцам российской армии… И вина за это ляжет на великие и славные конторы.

Гена управился до обеда. Друг уже ждал его дома – он управился уже давно. Где-то с часу дня Гене на указанный в заявлениях номер сотового стали все звонить: и Генпрокуратура, и Следственный, и из МВД, и из ФСБ, и из Приемной Президента. Все что-то уточняли. Потом позвонил один человек, попросил встречи. Гена назвал ему адрес приятеля. Уже через двадцать минут человек примчался. Это был полковник ФСБ, которому было поручено руководить этой общей с МВД операцией, которая находится под контролем Генпрокуратуры, Следственного комитета и Помощника Президента. Гена ответил на все уточняющие вопросы. Полковник ушел. А Гена стал прощаться приятелем. Приятель попытался оставить его хоть на пару дней в столице, ведь приближались выходные, можно было куда-нибудь сходить. Но Гена был непреклонен:

- Пойми ты, - сказал он другу, - я столько сил вложил в это дело. Мои лучшие друзья до сих пор в опасности. Я должен видеть все своими глазами!

Чтобы не тратить лишних денег семьи Кондратьевых, он не поехал на сей раз в Рыбацкий на такси, а спокойно доехал на метро до площади трех вокзалов и сел на маршрутку. Он с запасом успевал к 19 часам.

* * *

Утром в пятницу начальника Рыбацкого УВД Баранова срочно вызвал в область начальник областного УВД генерал Петушинов. Причину вызова он по телефону приятелю не сказал. А причина была такова: утром пришел запрос из Москвы по поводу задержания Каменецким отделом милиции Брестской области республики Беларусь двоих сотрудников Рыбацкого УВД, которые в сопровождении двух гражданских лиц, не имея ни сопроводительных разъясняющих цель приезда документов, ни командировочных удостоверений с неизвестной целью искали в чужой республике российского ребенка. Генерал Петушинов был взбешен. Этот Баранов совсем заигрался! Совсем прикормили его тамошние коммерсанты, не только совесть, но и страх давно потеря! На сей раз он собирался всыпать ему по первое число.

Поскольку в документах, составленных Славиным и Кондратьевой, четко указывалось на то, что Баранов коррумпирован, а Петушинов его прикрывает по неизвестным причинам, Петушинова в известность об операции в Рыбацком не поставили. Он до обеда крыл матом прибывшего как побитая собака Баранова, а потом у него был прием граждан по личным вопросам. Баранов после выволочки поехал сразу в ближайший ресторан и напился с горя. Да так напился, что уснул, охранники выволокли его и усадили в машину. Водитель привез его в Рыбацкий уже вечером и сдал с рук на руки жене. За это время у него разрядился телефон.

Поэтому Баранов не мог ответить на звонки своих сотрудников, которые хотели доложить ему кое о чем. Они своими опытными взглядами заметили около одного из детских домов в районе восемнадцати часов некоторое скопление машин с московскими номерами, среди которых был микроавтобус с затемненными стеклами.

Нина Литровская тоже подъехала к детскому дому около восемнадцати часов. Она хотела подъехать около 18-30, но просто не рассчитала время. Она припарковалась в стороне и тоже обратила внимание на этот микроавтобус. А потом увидела, как подъехали машины «Гермеса», и все стали разгружать коробки со сладостями и заносить их в детский дом. Но микроавтобус Нину очень беспокоил. Она вышла, прошлась в округе и тоже увидела много машин с московскими номерами… Литровского все не было. Нина решила пройти в детский дом и познакомиться с заведующей. Заведующая предложила ей кофе, чай, а когда Нина отказалась, позвала ее посмотреть детский дом.

Нина последовал за ней. Проходя по зданию, она с тревожным предчувствием поглядывала в окна…И вдруг увидела, как приспустилось стекло переднего сиденья одной из машин с московскими номерами и оттуда на мгновенье выглянул человек в военной форме. Блеснул слишком яркий и слишком красивый погон – таких в полиции она не видела…Нина вздрогнула: что-то не совсем то было в этом человеке. И через мгновенье сообразила – форма офицера ФСБ! Она один раз видела такую на начальнике местного ФСБ на каком-то официальном мероприятии. Она еще обратила внимание, что форма отличается по цвету от полицейской – она была то ли очень темно-синей, то ли черной. Но мужчина в машине не был начальником местного ФСБ. Но он был КЕМ-ТО! КЕМ-ТО, от кого веяло близкой опасностью. Он выглядел совсем по- нездешнему. И Нина, отстав от шагающей впереди заведующей детским домом, позвонила Литровскому:

- Да, Нинок, я несусь на всех парах! – сразу выпалил он, даже не сказав привычные «да», «слушаю» или «привет».

- Боря, будь осторожен. Тут, кажется, гости. Я видела в машине с московскими номерами полковника ФСБ, и тут вообще очень много машин с московскими номерами. И микроавтобус с затемненными окнами, я такие в фильмах видела, на них разные там группы захват приезжают…

Литровский помолчал. Но потом нарочито бодро сказал:

- Ничего страшного, Нинок. Это тебе показалось. Я скоро, жди!

На самом дел Литровский развернул машину и понесся туда, откуда мчался – к зданию бывшего НИИ «ГЮИС», а теперь ООО «Farma next». Припарковав машину, он вбежал в здание и пронесся к заветной двери – той, которая вела в подпольные лабиринты. В самой дальней комнате подполья стоял сейф, около него, зеленая от бессонной ночи, Ирина Ильинична Кириллова подчищала следы своей ночной деятельности. Собирала упаковки от таблеток и не получившиеся пирожные в мешки для мусора. Все это предстояло сжечь.

- Вы что? – с ужасом спросила она, увидев лицо Литровского.

- Нас, кажется, пасут около детского дома. Там машины с московскими номерами. Моя Нина видела какого-то шишку в форме ФСБ. Сматываемся! Открывай сейф! И все жги прямо здесь, сейчас!

- А Вы уверены, что…

- Не знаю! Не рассуждай! И сегодня у Баранова телефон отключен с обеда! Жги давай!, - он бросилл ей зажигалку и бутылку с зажигательной смесью, а сам принялся все выгребать из сейфа и валить на пол.

В сейфе кроме препаратов и документации лежал пистолет, аккуратно завернутый в тряпочку. Этот пистолет Промокашка привез еще с Камчатки. Как уж он у него оказался, Литровский не знал, но Промокашка утверждал, что пистолет здорово засвеченный – из него были убиты многие на камчатских разборках. Пистолет был заряжен, Литровский проверял его каждый месяц и иногда стрелял из него в лесу, чтобы навыки не потерять. Он считал, что каждый олигарх, независимо от масштаба, должен уметь стрелять. «Вот и хорошо, что засвеченный, - мелькнула в паникующем мозгу Литровского мысль, - на меня уж всяко не подумают, главное – стереть отпечатки и подбросить Промокашке…»

Ирина Ильинична уже развела огонь. Когда костер заполыхал, Литровский выстрелил в нее в упор, и она упала в костер. А он выгребал и выгребал все из сейфа, и кидал в огонь. Но в подвале, без доступа воздуха, огонь разгорался плохо… И вдруг он услышал шаги. К нему бежали. Он нацелило пистолет на дверь, но тут же понял, что стрелять будет бессмысленно: бежит не один человек, а, скорее всего, целая группа омоновцев…

Люди в комуфляжной форме и в масках, человек десять-двенадцать, вбежали в подвал. У него сразу выбили пистолет из рук, надели наручники. Они принялись своими куртками тушить пожар, вытащили уже обгоревший труп Ирины Ильиничны. А вошедший сразу за ними мужчина в форме полковника ФСБ стал сразу вызывать пожарную и скорую.

* * *

Через несколько часов Анна Кондратьева, которую по просьбе московского полковника ФСБ лично привез Славин, давала показания. Все то же самое, что написала в своих заявлениях на имя начальников московских министерств и ведомств. Она очень боялась расспросов о пожаре, так как совершенно не умела врать. Но все обошлось. Охранник Владислав сумел дать совершенно вразумительные показания о самовозгорании, на которых все и основывалось.

Потом привезли пьяного Баранова. Он запираться не стал, все, что знал, рассказал. Но про препараты и задумки Литровского он ничего не знал. Больше всего рассказал Промокашка, разозленный убийством матери.

Утром Анну вызвали в прокуратуру и выдали ей постановление о прекращении в отношении нее уголовного преследования. Она тут же позвонила сестре Светлане, совершенно официально, на ее сотовый, и сообщила радостную новость. Светлана сообщила вкратце, как приехал Володя и увез их с Ванюшкой в другое место, где они и сидят все вместе по сей день тихо. Володя вырвал телефон у Светланы, не дав ей договорить и не веря своему счастью. Потом телефон вырвал Ванюха… Через час они уже были собраны и отправились в обратный путь. Автобусами, потом поездом, высадив Светлану в Вязьме, а потом из Москвы маршруткой. Хотя и хотелось побыстрее увидеться одному – с мамой, другому – с женой, машину Володя нанимать не стал: за эти несколько дней они потратили почти все накопленные семьей деньги. Мероприятие по восстановлению справедливости и спасению детей оказалось очень затратным. Но оно стоило того!

КОНЕЦ