Как многие читатели уже знают, мы в своем хозяйстве держим кур. Заводили мы их для яиц, потому что этот продукт нами горячо любим. Начинали с пяти штук, затем приобрели еще семь двухмесячных цыплят. Спустя полгода появился петух, затем мы решили попытаться инкубировать яйцо в обычной коробке с минимумом затрат и вследствие этого эксперимента наше куриное хозяйство приросло еще на три курицы.
Дальше больше, буквально несколько дней назад (я не писал еще об этом) мы решили приобрести четырехмесячных Леггорнов в количестве пяти штук. На данном этапе вишенкой на торте в скором времени должны будут стать перепелки в количестве сорока штук. Целое хозяйство получается.
Но и это еще не все, есть некоторые планы на будущее, о которых я напишу когда они реализуются. Правда это будет скорее всего уже в следующем году.
По хорошему со временем, когда по естественным причинам снижается яйценоскость, поголовье кур обновляют. Но мы так делать не планировали, жалко их. Наши рассуждения сводятся к тому, что снижение яйценоскости нам не будет особо критично, мы все это делаем в первую очередь для собственных нужд и экономическая составляющая играет не первостепенную роль. Пусть несутся сколько смогут и живут отмеренный им природой срок жизни.
Но можно ли, несмотря на такой подход, совсем обойтись без забоя птицы? Недавнее событие показало, что к сожалению нет.
Мы уже давно боремся с расклевом кур друг друга, это проблема часто встречающаяся, особенно у доминантов. Что только не делали и петуха завели как раз по этой причине, что бы он приструнил хулиганок и не давал отдельным особям терроризировать все поголовье. Петух не помог, больше того, сам был безжалостно ощипан вышеупомянутыми в кратчайшие сроки.
Самыми отъявленными являются только три курицы, видимо уж характер такой, ходят и всех достают. И вот с ними, перепробовав все что можно, но безрезультатно, мы уже не однократно собирались покончить и пустить их в суп. Но все откладывали, надеясь на что-то, только уже непонятно на что. Тем не менее все три зачинщицы до сих пор живы-здоровы, мы регулярно подпиливаем им клювы, довольно радикально, но это принесло некоторые плоды.
Несколько дней назад произошел такой случай, одна из наших кур несла особенно крупные яйца, при том, что сама была относительно небольшая. И вот при попытке снести очередное яйцо у нее произошло выпадение яйцевода, при чем сильное, примерно сантиметра на три. Само собой это все сопровождалось кровотечением, а оно, как известно, для других кур как красная тряпка и нашу бедолагу еще и расклевали в этом месте очень сильно. При чем заметили буквально в течении часа, но этого времени хватило.
Выглядело все это ужасно. Мы обеззаразили и обработали все насколько смогли и отсадили ее от остальных, но надежды на благоприятный исход было мало. На следующий день картина поменялась в худшую сторону, кровотечение продолжалось, гребень стал бледного цвета и было видно, что вряд ли она доживет даже до вечера. В такой ситуации ничего не оставалось, кроме как ее зарубить. Это было гуманнее, чем оставлять ее умирать в мучениях.
Вот так и получается, что чем больше хозяйство, тем больше вероятность того, что придется рано или поздно столкнуться с этим.
С перепелками получается тоже придется что-то делать, в малом возрасте невозможно отделить петушков от курочек и их будет примерно 50/50.
Тут либо совсем отказываться от подсобного хозяйства, либо как то переступать через себя. Изначальные планы по поводу всего поголовья в целом остались, но в некоторых случаях этого к сожалению не избежать.
Мы конечно изнежены в этом плане, спорить не стану, но что поделать. Даже если взять деревенских жителей, бытует мнение, что они относятся к этому просто, без всяких угрызений, но это не так. Я совершенно точно знаю, что многие из них испытывают те же чувства и не редко самостоятельно не могут участвовать в забое домашнего скота.
Я все детство и юность, да и часть взрослого возраста очень много времени проводил в деревне у бабушки, буквально все каникулы, по этому знаю об этом не понаслышке. Многие из тех, кто держал домашний скот (а держателями являлись практически все, по крайней мере в ту пору), когда подходило время, просили об услуге других.
К этому наверное нужно относиться проще, так устроено, но мне кажется невозможно совсем не испытывать никаких эмоций.
Есть одна очень хорошая книга, "О всех созданиях - больших и малых", написал ее Джеймс Хэрриот. Он работал ветеринаром и в дальнейшем написал несколько очень хороших книг о своей работе и практике. Эта книга известна и популярна, но если вдруг она каким то образом прошла мимо вас незамеченной, то очень рекомендую почитать.
В заключении публикации мне хотелось бы привести одну главу из нее.
Я словно опять слышу, как Джордж Уилкс, аукционщик, вдруг объявил
однажды вечером в "Гуртовщиках":
- Такого отличного бар-терьера я еще не видывал!
И, нагнувшись, он потрепал косматую голову Тео, торчавшую из-под
соседнего табурета.
Я подумал, что определение "бар-терьер" очень подходит Тео. Это был
небольшой песик, в основном белый, если не считать нелепых черных полосок по бокам, а его морда тонула в пушистой шерсти, которая делала его очень симпатичным и даже еще более загадочным.
Поль Котрелл поглядел на него со своего высокого табурета.
- Что он про тебя говорит, старина? - произнес он утомленно, и при
звуке любимого голоса песик, виляя хвостом, выскочил из своего убежища.
Тео значительную часть своей жизни проводил между четырьмя
металлическими ножками табурета, облюбованного его хозяином. Конечно, я и сам заходил сюда с Сэмом, моим псом, и он пристраивался у меня под
табуретом. Но это случалось редко, от силы два раза в неделю, а Поль Котрелл каждый вечер с восьми часов сидел в "Гуртовщиках" перед пинтовой кружкой у дальнего конца стойки, неизменно сжимая в зубах маленькую изогнутую трубку.
Для человека умного, образованного и далеко еще не старого - он был
холостяком лет под сорок и подобное прозябание казалось непростительно
бесплодным.
Когда я подошел к стойке, он обернулся ко мне:
- Здравствуйте, Джим. Разрешите угостить вас?
- Буду очень благодарен, Поль, - ответил я. - Кружечку.
- Ну и чудесно! - Он взглянул на буфетчицу и произнес с
непринужденной учтивостью: - Мойра, можно вас побеспокоить?
Мы попивали пиво и разговаривали. Сначала о музыкальном фестивале в
Бротоне, а потом о музыке вообще. И в этой области, как во всех других,
которых мы касались, Поль, казалось, был очень осведомлен.
- Значит, Бах вас не слишком увлекает? - лениво спросил он.
- По правде говоря, не очень. Некоторые вещи - безусловно, но в целом
я предпочитаю более эмоциональную музыку. Элгар, Бетховен, Моцарт. Ну и
Чайковский, хотя вы, снобы, наверное, поглядываете на него сверху вниз.
Он пожал плечами, пыхнул трубочкой и, приподняв бровь, с улыбкой
посмотрел на меня. Я поймал себя на мысли, что ему очень не хватает монокля. Но он не стал петь хвалы Баху, хотя, по-видимому, предпочитал его всем другим композиторам. Он вообще никогда ничем не восторгался и выслушивал мои излияния по доводу скрипичного концерта Элгара с той же легкой улыбкой.
Поль Котрелл родился в южной Англии, но местные старожилы давно
простили ему этот грех, потому что он был приятен, остроумен и, сидя в своем излюбленном уголке в "Гуртовщиках", радушно угощал всех знакомых. Меня особенно привлекало его чисто английское обаяние, легкое и небрежное. Он всегда был спокоен, безупречно вежлив и застегнут на все пуговицы.
- Раз уж вы здесь, Джим, - сказал он, - так нельзя ли попросить вас
взглянуть на лапу Тео?
- С удовольствием. (Такова уж профессия ветеринара: всем кажется, что
в часы отдыха для него нет ничего приятнее, чем предлагать советы или
выслушивать описание симптомов.) Давайте его сюда.
- Тео! - Поль похлопал себя по коленям, и песик, радостно блеснув
глазами, мгновенно вспрыгнул на них. Как всегда, я подумал, что Тео
следовало бы сниматься в кино: эта мохнатая смеющаяся мордочка завоевала бы все сердца. Такие собаки неотразимая приманка для кинозрителей в любом
уголке мира.
- Ну-ка, Тео, - сказал я, забирая его на руки. - Так что с тобой?
Поль указал мундштуком трубки на правую переднюю лапу:
- Вот эта. Он последние дни что-то прихрамывает.
- Ах так! - Я перевернул Тео на спину и засмеялся. - Сломанный
коготь, только и всего. Наверное, неудачно наступил на камень. Минуточку! -
Я сунул руку в карман за ножницами, без которых не выходил из дома, щелкнул
ими - и операция была закончена.
- Только и всего? - спросил Поль.
- Да.
Насмешливо вздернув бровь, он поглядел на Тео.
- Из-за такой безделицы ты поднял столько шума? Иди-ка на место! - И
он щелкнул пальцами.
Песик послушно спрыгнул на ковер и скрылся в своем убежище под
табуретом. И в эту секунду я вдруг понял суть обаяния Поля - обаяния,
которое так часто внушало мне восхищение и зависть: он ничего не принимал слишком близко к сердцу! Своего пса он, конечно, любил - повсюду брал его с собой, регулярно гулял с ним по берегу реки, - но в нем не чувствовалось той озабоченности, той почти отчаянной тревоги, какую я часто замечал у хозяев собак, даже если речь шла о самом пустячном заболевании. Вот у них сердце болело - как и у меня самого, когда дело касалось моих собственных четвероногих друзей.
И разумеется, Поль был совершенно прав. Зачем осложнять себе жизнь?
Отдавая сердце, становишься таким беззащитным! А Поль шел своим путем, спокойный и неуязвимый. Обаятельная небрежность, непринужденная вежливость, невозмутимость - все это опиралось на самый простой факт: его ничто не задевало по настоящему!
Но и постигнув его характер, я продолжал ему завидовать: слишком уж
часто становился я жертвой своей эмоциональности. Как, наверное, приятно быть таким, как Поль! И чем больше я думал, тем яснее видел, насколько хорошо все согласуется одно с другим. Он не женился, потому что был не способен глубоко полюбить. И даже Бах с его математической музыкой прекрасно укладывался в эту схему.
- По-моему, столь сложная операция стоит еще одной кружки, Джим! - Он
изогнул губы в своей обычной улыбке. - Если, конечно, вы не потребуете
более высокого гонорара.
Я засмеялся. Нет, он мне все равно нравился. Всякий человек скроен
по-своему и поступает в согласии со своей природой, но, взяв вторую кружку,
я снова подумал о том, насколько свободна от забот его жизнь. Он занимал
хорошую должность в каком-то правительственном учреждении в Бротоне, не знал домашних тягот и каждый вечер сидел, потягивая пиво, на одном и том же табурете, под которым лежала его собака. Легкое, ничем не омраченное существование.
Он давно уже стал неотъемлемой принадлежностью Дарроуби, частью всего, что мне так нравилось, и, поскольку я не люблю перемен, на душе становилось тепло при мысли, что когда бы я ни завернул к "Гуртовщикам", в углу обязательно будет сидеть Поль Котрелл, а из-за его ног - выглядывать косматая мордочка Тео.
Именно это подумал я как-то вечером, когда зашел туда перед самым
закрытием.
- У него могут быть глисты? - Вопрос был задан типично небрежным
тоном.
- Не знаю, Поль. А почему вы спрашиваете?
Он попыхтел трубкой.
- Просто мне последнее время кажется, что он немножко похудел. Сюда,
Тео!
Песик, вскочивший на колени к хозяину, выглядел таким же бодрым, как
всегда, и, когда я приподнял его, быстро лизнул мне руку. Но, действительно,
ребра у него чувствовались.
- М-да, - сказал я. - Возможно, он чуточку похудел. Но глистов вы не
видели?
- Собственно говоря, нет.
- Даже отдельных беловатых сегментов вокруг заднего прохода?
- Нет, Джим. - Он покачал головой и улыбнулся. - Правда, я особенно
не вглядывался, старина.
- Ну хорошо. На всякий случай дадим ему глистогонное. Завтра вечером я
захвачу с собой таблетки. Вы будете тут?..
Бровь чуть-чуть поднялась.
- Думаю, это более чем вероятно.
Таблетки для Тео я принес, но затем несколько недель у меня не было
свободной минуты, чтобы посидеть в "Гуртовщиках". Когда же я наконец туда добрался, то оказалось, что именно в эту субботу там устроил танцы местный спортивный клуб. Из зала доносилась музыка, маленький бар был битком набит, а любителей домино оттеснили в дальний угол смокинги и бальные платья.
Оглушенный шумом и духотой, я пробрался к стойке. Все вокруг было
неузнаваемо, и только Поль Котрелл, как всегда, силел на своем табурете у
дальнего ее конца.
Я протиснулся к нему и увидел на нем его обычный твидоиый пиджак.
- Вы не танцуете, Поль?
Он прищурил глаза, медленно покачал головой и улыбнулся мне над своей
изогнутой трубочкой.
- Это занятие не для меня, старина, - сказал он. - Слишком уж
смахивает на работу.
Я взглянул вниз и убедился, что еще кое-что осталось прежним: Тео
сжался под табуретом, стараясь держать нос вне досягаемости ботинок и туфель. Я заказал две кружки пива, и мы попытались разговаривать, но
перекричать нестройный гул голосов оказалось нелегким делом. Между нами к стойке то и дело просовывались чьи-то руки, раскрасневшиеся лица наклонялись к нам, громко здороваясь. И почти все время мы просто посматривали по сторонам.
Вдруг Поль придвинулся поближе и сказал мне на ухо:
- Я все это время давал Тео ваши таблетки, но он по-прежнему худеет.
- Неужели? - рявкнул я в ответ. - Это странно!
- Да... Вы бы его не посмотрели?
Я кивнул, он щелкнул пальцами, и песик тут же взлетел к нему на колени.
Я забрал его к себе и сразу же почувствовал, что он стал много легче.
- Вы правы, - крикнул я. - Он продолжает худеть.
Придерживая песика на левом колене, я оттянул ему веко, увидел, что
конъюнктива очень бледна, и снова крикнул:
- Заметная анемия.
Я начал ощупывать мохнатую мордочку и, дойдя до угла челюсти,
обнаружил, что заглоточные лимфатические узлы очень увеличены. Непонятно... Какая-то болезнь ротовой полости или глотки? Я растерянно поглядел вокруг, злясь на то, что Поль с таким упорством советуется со мной о своей собачке в "Гуртовщиках". Не могу же я уложить ее на стойке посреди кружек и стаканов!
Я попробовал ухватить Тео покрепче, чтобы заглянуть ему в горло, моя
ладонь скользнула под переднюю лапу, и у меня защемило сердце: подмышечный узел тоже был сильно увеличен. Я торопливо провел пальцами под задней ногой... Паховый узел выпирал из-под кожи, как голубиное яйцо. И подвздошный... Я продолжал лихорадочно ощупывать. Все поверхностные лимфатические узлы были в несколько раз больше нормальной величины.
Болезнь Ходжкина... На несколько секунд я перестал слышать крики, смех,
музыку. Потом взглянул на Поля, который спокойно смотрел на меня, попыхивая трубочкой. Как сказать ему в такой обстановке? Он спросит меня, что это за болезнь, и мне придется ответить, что это рак лимфатической системы и его песик обречен.
Стараясь собраться с мыслями, я поглаживал мохнатую голову и смешную
бородатую мордочку, повернутую ко мне. Сзади наваливались люди, тянулись руки, пронося мимо меня кружки с пивом, рюмки с виски и джином, какой-то толстяк обнял меня за шею...
- Поль! - сказал я, наклоняясь к нему.
- Да, Джим?
- Может быть... Может быть, вы зайдете ко мне с Тео завтра утром? В
воскресенье мы начинаем прием в десять.
Его брови дернулись, потом он кивнул:
- Отлично, старина.
Я не стал допивать свое пиво. Проталкиваясь к двери, я оглянулся и
увидел, как мохнатый хвост исчезает под табуретом.
Проснулся я, как иногда со мной случалось, на рассвете - начинаешь
ворочаться часов в шесть, а потом лежишь, глядя в потолок.
В конце концов я встал и принес Хелен чашку чая в постель, но время
тянулось все так же мучительно медленно, пока не настала минута, которой я так страшился, - я посмотрел на Поля над головой Тео, стоявшего между нами на операционном столе.
И сказал ему. Прямо, без обиняков. Ничего другого мне не оставалось.
Выражение его лица не изменилось, но он вынул трубку изо рта и
внимательно посмотрел на меня, потом на песика и опять на меня.
- Ах так... - сказал он наконец.
Я ничего не ответил, и он медленно провел рукой по спине Тео.
- Вы абсолютно уверены, Джим?
- Да. Мне очень грустно...
- И лечения никакого нет?
- Существуют различные способы облегчения, Поль, но я ни разу не
видел, чтобы от них был хоть какой-то толк. Конец тот же.
- А!.. - Он кивнул. - Но Тео выглядит совсем неплохо. Что будет,
если мы оставим все как есть?
- Ну, - ответил я, помолчав, - по мере увеличения внутренних
лимфатических узлов будет происходить всякое. В брюшной полости разовьется асцит - водянка. Видите, живот у него уже немного вздут.
- Да... теперь вижу. А еще что?
- От увеличения заглоточных узлов он начнет задыхаться.
- Это я уже заметил: пройдет совсем немного и начинает тяжело дышать.
- А тем временем он будет все больше худеть и слабеть.
Поль несколько секунд смотрел в пол, потом поднял глаза на меня.
- Короче говоря, он будет мучиться до конца жизни. - Он сглотнул, -
И как долго это протянется?
- Несколько недель. Точно предсказать нельзя. Может быть, месяца три.
- Что же, Джим, - он провел рукой по волосам. - Этого я допустить не
могу. Я ведь за него в ответе. Лучше усыпить его теперь, пока еще он не
страдает по-настоящему. Вы согласны?
- Да, Поль. Это самое гуманное.
- А вы не могли бы сделать это сейчас же? Как только я уйду?
- Хорошо. И обещаю вам, что он ничего не почувствует.
Его лицо застыло. Он сунул трубку в рот, но она уже погасла, и он убрал
ее в карман. Потом наклонился и погладил Тео но голове. Мохнатая мордочка со смешной бородкой обернулась к нему и несколько секунд человек и собака
смотрели друг на друга.
- Прощай, старина, - пробормотал Поль и быстро вышел.
Я сдержал свое обещание.
- Хорошая собака, умница Тео, - шептал я и гладил, гладил мордочку и
уши, пока песик погружался в последний сон. Как все ветеринары, я терпеть не
мог этой процедуры, хотя она и безболезненна и находил утешение только в
том, что сознание угасало навсегда под звуки ласкового голоса и
прикосновения дружеской руки.
Да, конечно, я сентиментален. Не то что Поль. Его поведение было
здравым и разумным. И он сумел выбрать верный выход, потому что не
поддавался эмоциям.
Позже, за воскресным обедом, который доставил мне куда меньше
удовольствия, чем обычно, я рассказал Хелен про Тео.
Я не мог промолчать, потому что на нашей газовой горелке (других
средств для приготовления пищи у нас не было) она сотворила восхитительное жаркое, а я не отдавал должного ее искусству.
Она сидела на скамеечке, и я поглядел на нее сверху вниз - сегодня
была моя очередь сидеть на высоком табурете.
- А знаешь, Хелен, - сказал я, - для меня это было отличным уроком.
То, как поступил Поль. На его месте я бы тянул и мямлил, стараясь увернуться от неизбежного.
- Не только ты, а еще и очень многие, - сказала она, подумав.
- Да. А вот он не стал! - Положив нож и вилку, я уставился на стену.
- Поль поступил как зрелый, сильный человек. Наверное, он принадлежит к тем людям, с которыми мы чаще встречаемся в книгах, - спокойный,
уравновешенный, никогда не теряющийся.
- Послушай, Джим, жаркое стынет! Конечно, это было очень грустно, но
изменить ты ничего не мог, и незачем тебе себя ругать. Поль - это Поль, а
ты - это ты.
Я принялся за мясо, но ощущение собственной никчемности продолжало
терзать меня. Тут, взглянув на мою жену, я увидел, что она мне улыбается.
И внезапно мне стало легче. Во всяком случае, она не жалеет, что я
такой, как есть.
Это было в воскресенье, а утром во вторник мистер Сэнгстер, который жил у вокзала, зашел за средством от бородавок для своих коров.
- Смазывайте вымя после утренней и вечерней дойки, - сказал я - и
через неделю другую бородавки начнут отваливаться.
- Спасибо. - Он протянул мне полукрону, а когда я бросил монету в
ящик, вдруг добавил: - А Поля Котрелла очень жалко.
- О чем вы говорите?
- Да я думал, вы знаете. Умер, бедняга.
- Умер? - Я растерянно уставился на него. - Но как... почему...
- Его утром нашли. Покончил с собой.
Я уперся обеими ладонями в стол.
- Вы хотите сказать... самоубийство?
- Выходит, так. Говорят, наглотался таблеток. Весь город про это
толкует.
Я слепо вперил взгляд в страницу еженедельника со списком вызовов, и
голос мистера Сэнгстера словно доносился откуда-то издалека.
- Очень его жалко. Приятный был человек. Все его любили.
Под вечер, проезжая мимо дома, где жил Поль Котрелл, я увидел на
крыльце миссис Клейтон, его квартирную хозяйку, остановил машину и вышел.
- Миссис Клейтон, я просто поверить не могу.
- Я тоже, мистер Хэрриот. Подумать ужасно... - Лицо у нее было
бледное, глаза покраснели от слез. - Он ведь у меня шесть лет прожил. Я на
него смотрела прямо как на сына.
- Но почему...
- Да из-за собачки. Он не мог выдержать, что ее больше нет.
Меня захлестнула волна ледяной тоски, и миссис Клейтон положила руку
мне на локоть.
- Не надо, мистер Хэрриот. Вы ведь ни в чем не виноваты. Поль мне все
объяснил. И что Тео спасти было нельзя. От этого и люди умирают, не то что собаки.
Я кивнул, не в силах произнести ни слова, а она продолжала:
- Мистер Хэрриот, я вам, между нами, вот что скажу: Поль ведь не был
стойким, как вы или я. Таким уж он родился - у него была депрессия,
понимаете?
- Депрессия? У Поля?
- Вот-вот. Он уже давно лечился и все время принимал таблетки.
Держался он твердо, но болезнью этой нервной страдал много лет.
- Нервной болезнью?.. Мне даже в голову не приходило...
- И никто не догадывался. Только так оно и было. Вроде бы детство ему
выпало тяжелое. Может, потому он так и полюбил Тео. Прямо надышаться на него не мог.
- Да... конечно...
Она достала скомканный платок и высморкалась.
- И не одно детство, вся жизнь у него тяжелая была, у бедняжки, но он
умел держаться твердо.
Что я мог ответить? Только сесть в машину и уехать туда, где величавые
зеленые холмы безмятежно контрастировали с переполняющим душу смятением. Хэрриот, тонкий психолог и судья человеческих характеров! Как я ошибся!
Правда, свою тайную борьбу Поль вел с мужеством, которое обманывало всех.
Да, он преподал мне урок, но иной, чем я думал. И этого урока я никогда
не забывал: в мире есть множество людей вроде Поля, которые на самом деле совсем не такие, какими кажутся.