БОРЬКА
(Из жизни судового механика)
Стоянка в Хайфоне заканчивалась. На завтра назначили отход, и все готовились к нему. Ведь предстояло долгожданное возвращение во Владивосток и встреча с родными и близкими.
За эту стоянку много чего произошло. Эта практика Гене, наверное, запомнится на всю оставшуюся жизнь.
Почти за два месяца стоянки в Хайфоне пришлось и побывать под бомбёжками, когда американские самолёты утюжили порт, и завести новых друзей среди вьетнамских солдат, охранявших судно, с которыми приходилось прятаться в бомбоубежищах и делить корку хлеба.
Много чего можно вспомнить, но сейчас Гена помогал второму механику со всей машинной командой готовить главные двигатели к отходу.
На судне типа «Андижан», к которому относилась «Ижма», было установлено два четырёхтактных «Гёрлитцера». Про них Гена даже писал отчёт по практике.
В машинном отделении стояла невероятная жара, несмотря на то что вдувные вентиляторы работали на полную мощность.
В десять часов второй механик смилостивился над своими помощниками и объявил:
— Всё, перекур! Пошли чайку пошвыркаем да кислорода вдохнём, — добавил он уже шутливо.
Конечно, кто против такого приказа? Поэтому парни быстро покинули машинное отделение и, вывалившись на палубу, первым делом, вместо выполнения последнего пункта приказа, начали жадно вдыхать дым «Беломора», который капитан разрешил достать из закромов артелки.
Последние два месяца на судне соблюдался строжайший контроль за выдачей папирос, но теперь, когда дом близок, капитан сжалился над курильщиками и выдал им остатки «Беломора».
Да и как вдыхать этот кислород? Им тут и не пахло. От жары воздух стал похожим на вату, пропитанной миазмами перегретого асфальта на причале и не менее привлекательными запахами, исходящими от близлежащих складов. Тем более что к полудню асфальт раскалился и облегчения после жары машинного отделения на палубе не ощущалось.
Тёмно-жёлтые воды реки Киньмон несли всё, что находилось где-то далеко в джунглях Вьетнама, исключая воду. Мимо судна проплывали какие-то палки, ветки, островки зелени и различный мусор.
Выбросив окурок в воду, Гена вместе с остальными мотористами перешёл на левый борт, с которого хорошо просматривался причал.
Матросы носили продукты, только что привезённые худосочным шипчандлером. В корзинах в основном находились только овощи и различная зелень. Но как же удивился Гена, когда увидел, что с подъехавшей повозки два оборванных вьетнамца выгрузили пару свиней.
Постукивая свиней по бокам палками, они направили их к трапу. Свиньи при каждом прикосновении палок похрюкивали и бодренько начали подниматься на палубу судна.
— Ты смотри, какие они резвые, — со смехом заметил кто-то из мотористов, — как будто знают, что их кормить сейчас будут.
— Да они и так сытые и раскормленные, — заметил вахтенный матрос, — смотри, какие у них круглые бока. Чем их только вьетнамцы кормили? Сами вон кожа да кости, а свинюшки — глянь, какие упитанные. Да-а, давно мы свеженинки не ели. Вот выйдем в рейс, тогда повариха нам настоящий украинский борщ заварганит. Давненько это было…
— Да, это точно. Это она нас баловала, когда мы только из Владика ушли, — мечтательно проговорил сварщик.
— Дак, чтобы борщец сделать, надо свинюшку заколоть сначала, — напомнил мечтателям токарь. — А кто их заколет, позвольте ехидно поинтересоваться? — И он со смешком посмотрел на друзей.
— Да хоть бы и я, — важно вставил вахтенный. — У нас в деревне я завсегда бате помогал свиней забивать по осени. А вообще я слышал, что дракон у нас по этому делу спец. Вон он там для них со вчерашнего уже загончик смастерил.
Пока парни перекидывались репликами, свинюшек прогнали мимо Гены и остальных наблюдателей на корму, где по приказу старпома боцман с матросами соорудили для свиней загон.
Продукты обещали привезти ещё вчера, как слышал из общих разговоров Гена, но что-то у шипчандлера не срослось со свиньями. То ли он их ещё не купил, то ли они находились в какой-то дальней деревне. Поэтому шипчандлер привёз их чуть ли не перед самым отходом.
Ради любопытства Гена прошёл на корму к загону и заглянул внутрь.
В кормушку, сделанную матросами, уже вывалили припасённые со вчерашнего дня помои, но свиньи к ним не прикасались, а только с повизгиванием хрюкали и кругами носились по загону.
— Чё это они так носятся? — Гена в ожидании разъяснения посмотрел на боцмана.
— А кто же его знает? — Боцман почесал затылок под пробковым шлемом, который ему в подарок как-то раз принесли вьетнамцы. — Я что, свинячий язык знаю, что ли? — И рассмеялся своей шутке.
Свиньи и в самом деле вели себя странно. Они нервно бегали по загону и постоянно визгливо похрюкивали.
Гена, как настоящий городской житель, никогда так близко свиней не видел и тем более не слышал, как они общаются меж собой. Но эти визги ему сразу же надоели, и он отошёл от загона, тем более что второй механик вышел на корму и громко прокричал:
— Харэ балдеть, пошли готовить машину.
Утром завтрак прервала дневальная Галя. Она вошла в столовую команды с расширенными от ужаса глазами и еле слышным голосом пролепетала:
— А одна чушка сдохла…
Сначала на её слова никто не обратил внимания, но потом все перестали есть и повернули головы в её сторону.
— Как сдохла? — удивлённо посмотрел на ошарашенную дневальную боцман.
— А вот так, — лепетала дневальная, — лежит и не дышит. А вторая тоже рядом лежит, но ещё дышит, — и в своё оправдание принялась объяснять: — Я принесла им вчерашние помои, хотела их вылить, а они лежат. — Она по-прежнему отрешённым взглядом смотрела на завтракающих мужиков.
— Да не может быть! Бегали же вчера, — удивился боцман и, встав из-за стола, направился к выходу на палубу.
Гена в компании таких же любопытных поспешил за ним.
К своему удивлению, он увидел, что дневальная оказалась права. Один свин лежал бездыханным, а второй тоже лежал, но бока и живот у него вздымались при каждом вздохе.
Боцман, открыв калитку в загоне, вошёл внутрь и наклонился над бездыханным свином.
Медленно распрямившись, он с удивлением осмотрел любопытных моряков, перевесившихся через ограждения загона.
— Так он же синий… — в недоумении проговорил он.
— Конечно, синий, — хмыкнул токарь, — он же дохлый.
— Да нет, — по-прежнему удивлённо продолжал боцман, — он действительно синий от синяков.
— Каких синяков? — не понял его токарь.
— А таких, — уже саркастически усмехнулся боцман. — Он весь в кровоподтёках. Его, видать, вчера так отлупили, что на нём живого места нет. Ты только глянь, — он начал тыкать в тело свиньи пальцем, — тут синяк на синяке.
— Во дела… — протянул токарь. — Так это что получается? Перед тем как их привезти к нам, их так обработали палками, что они раздулись? А я-то думал, что они так раскормлены. Уже размечтался о борще. А тут вона что…
Весь народ безмолвно смотрел на лежащих свиней.
Наконец боцман очнулся от первоначального шока и приказал кому-то из матросов:
— А сгоняй-ка ты, Андрюха, за доктором, может, спасёт он другого свина. Да старпома предупреди, чтобы губу не раскатывал на свеженину.
Минут через десять у загона появился доктор и, увидев поверженных свиней, с пол-оборота заявил:
— Я вам тут не ветеринар, я людей лечу, а не свиней. Пусть старпом сам разбирается со своим мясом. Но сразу скажу: того, что сдох, я ни в коем случае не разрешу использовать в пищу.
Тут подошёл старпом и, осмотрев свиней, попросил доктора:
— Да я понимаю, что ты не ветеринар, Евгенич, но, может, того, второго, можно спасти ещё? Жалко же свина. Посмотри, может, что можно с ним сделать?
Доктор, сделав профессорский вид и изображая из себя корифея медицинских наук, важно изрёк:
— Ну, если у того, второго, нет внутренних кровоизлияний, то я попробую…
— Попробуй, Евгенич, пожалуйста, попробуй. — Это уже просил доктора боцман.
— Ладно, ждите, — соблаговолил доктор. — Сейчас схожу за аптечкой и посмотрю вашего пациента. — Он уже со смешком ткнул пальцем в еле дышащее животное.
Вскоре доктор вернулся с аптечкой, прослушал фонендоскопом свина и сделал ему пару уколов, а потом, не меняя вида суперважного человека, пояснил окружавшим загон морякам:
— Ну, всё. Что надо, сделал, а там видно будет, как ваш корефан себя поведёт.
— Ты уж, Евгенич, постарайся, — чуть ли не слёзно просил его боцман. – Жалко ведь свина.
— Ладно, — так же важно заверил его доктор, — будем смотреть за твоим корефаном, — и, уже растеряв всю важность, со смехом поинтересовался: — Так на кого будем списывать все лекарства? Ведь придётся колоть твоего свина антибиотиками.
— На Борьку списывай, — уже со смехом заверил его боцман. — Корефан наш вьетнамский с сего дня Борькой зовётся. — И весело осмотрел приунывших матросов.
У парней от его шутки лица повеселели, и они дружно под руководством боцмана вооружили пожарный шланг, промыли загон, окатили водой лежащего Борьку и, чтобы того не сожгло тропическим солнцем, соорудили над ним тент.
А погибшего свина чуть ли не с почестями захоронили по всем морским обычаям, смайнав с привязанной к ногам болванкой за борт.
Через день Борька поднялся на ноги. Заботливые женщины приносили ему остатки пищи со столов, которые Борька с удовольствием поглощал.
В свободное от работы время, а то и просто так в загон заглядывали мотористы и матросы. По доброте своей душевной они приносили кто что мог, а Борька их за это благодарил громким похрюкиванием. Отсутствием аппетита свин не страдал. Его корыто, в которое сваливались все остатки пищи, всегда выглядело пустым и тщательно отполированным.
Гена тоже подходил к загону по несколько раз в день, разговаривал с Борькой и со смехом смотрел, как тот справляется с обилием пищи, неожиданно свалившимся на него.
Борька, несмотря на свои внушительные размеры, оказался компанейским пацаном. Он доверчиво смотрел на людей, принимая от них щедрые подарки.
Синяки с него сошли. Шкура приобрела золотисто-коричневый цвет. Грязь от испражнений в загоне матросы каждый день смывали пожарным шлангом, заодно обмывая и Борьку.
Их никто к этому не принуждал. Они сами перед обедом пополняли самодельный бассейн забортной водой, чтобы в обеденный перерыв часок поплюхаться в тёплой тропической воде, а к концу рабочего дня вновь обновляли воду в бассейне. Тогда уже весь экипаж выходил искупаться.
У бассейна на вечерние посиделки собирался весь экипаж, и они продолжались даже после заката солнца. Сварщик приносил гитару и пел, а плотник иной раз так наяривал на гармошке, что невольно хотелось сорваться в пляс или затянуть какую-нибудь лирическую песню.
Общий кондиционер на судне с постройки не установили, поэтому никто не торопился в душную и прогретую за день жаркими лучами солнца надстройку.
Переносные кондиционеры поставили только в кают-компании и столовой команды. Но там все места на ночь уже давно расписали между особо приближёнными, поэтому Гене соваться туда не имело смысла, и он с несколькими одногодками коротал жаркие ночи на палубе, где для ночёвки они соорудили себе лавки.
Во время этих пополнений бассейна Борьку мыли из пожарного шланга. Такая процедура ему очень нравилась, и свин с радостными визгами носился по загону, подставляя под струю воды то один, то другой бок. А потом Борьку ополаскивали из ведра пресной водой, обтирая щёткой.
Казалось, что Борька ждал этих процедур, потому что, когда включали пожарный насос и из гидрантов начинала идти вода, из загона неслись душераздирающие вопли свина, требовавшего, чтобы и его не забыли помыть.
Казалось, он напрочь забыл о страданиях, причинённых ему людьми. Он их не боялся, а только, задрав розовый пятак, с добродушным похрюкиванием встречал каждого подходящего к загону.
«Неужели он всех простил? — иногда думал Гена, когда смотрел на компанейского и радостного Борьку. — Неужели он забыл обо всех страданиях, о своём погибшем друге и видит в людях только друзей? Как так можно? Ведь свиньи такие умные животные. Неужели ему ничто не подсказывает, что всё это временно и дни его сочтены?»
А судно тем временем всё шло и шло на север, приближаясь к Владивостоку.
В Цусимском проливе последний раз набрали воды в бассейн и позабавились с Борькой. Воздух становился прохладнее, и народ уже ночевал в каютах при открытых иллюминаторах. Но жара всё равно донимала, и от неё невольно приходилось просыпаться среди ночи по несколько раз. А когда время приближалось к семи утра, то Гена одним из первых приходил в столовую команды, чтобы немного охладиться от жары.
Вот и сегодня утром на завтраке в столовой стояла непривычная тишина.
Все молчали, уставившись в свои кружки и тарелки с манной кашей.
Общее молчание прервал боцман:
— Ну чё примолкли? — грозно осмотрел он моряков.
— А чё тут говорить? — поднял голову плотник. — Послезавтра приход во Владик. Тут и так всё ясно.
— Тебе всё ясно, а мне вот чиф приказал с Борькой разобраться, - чуть ли не взвился боцман.
Его слова, сказанные грубо и повышенным тоном, зависли в воздухе. От них парни вновь уткнулись в тарелки, ковыряя в них ложками.
Тишина, если её можно так назвать, казалась относительной, потому что через переборку в машинном отделении отчётливо прослушивалась работа всех цилиндров главных двигателей, а гул винта создавал особый фон. При такой тишине, если хочется, чтобы тебя услышали, невольно приходилось повышать голос. Поэтому рык боцмана воспринимался не как какое-нибудь требование или приказ, а как обычный разговор.
Но даже и при таком разговоре все поняли, что хочет сказать боцман.
А помогать ему ни у кого желания не возникало.
Ведь по всем правилам на животину, приобретённую за границей нашей великой родины, требовалось иметь специальную бумагу. А на Борьку такая бумага, естественно, отсутствовала. Его привезли как продукт. Поэтому судьбу Борьки изначально предопределили. Но никто не хотел оказаться вершителем судьбы доброжелательного и потешного свина. Никто не хотел принимать на себя обязанность кровавого палача, ведь за время перехода свин стал как бы частью экипажа. Можно даже сказать, что для каждого он стал другом.
Ведь он же никому ничего не напакостил, а для соскучившихся по нормальной жизни морякам являлся просто отдушиной. При общении с этим добродушным и весёлым животным каждый получал заряд положительных эмоций и с новыми силами возвращался к своим нелёгким морским обязанностям. Кто в машинное отделение и жару за сорок градусов при шуме работающих механизмов, а кто на покраску и обивку ржавчины, возникшей за последние месяцы стоянки в Хайфоне.
Видимо поняв, что от парней он помощи не дождётся, боцман раздражённо бросил ложку в тарелку и, резко развернувшись на стуле, поднялся из-за стола.
— Так, Петрович, — он грозно глянул на плотника, — жду тебя через полчаса на корме, — но увидев, что тот что-то хочет возразить, разразился боцманской трелью, поминающей всех матерей мира и принуждающей уши слушателей заворачиваться в трубочку.
— Ладно, понял, — обречённо выдохнул плотник, а у остальных непроизвольно вырвался вздох облегчения, свидетельствующий о том, что их не привлекут к экзекуции.
Предподходная суета отвлекла Гену от утреннего разговора, но вечером, когда он вышел после рабочего дня на корму и увидел вместо Борькиного загона свежевыкрашенную палубу, у него на сердце неприятно скребануло.
Борьки не было.
Во Владивостоке судно несколько дней простояло на рейде, а потом его поставили в порт под погрузку генерального груза в районы Чукотки.
Практика у Гены закончилась. Так что «прелести» Чукотки ему не грозили, а требовалось перестроиться, забыть о морской вольнице и приступать к учёбе. В училище занятия шли уже пару недель, но возвращаться в роту со строгим распорядком дня и дисциплиной ему очень не хотелось.
Поэтому он придумал для себя отмазку по поводу своей задержки, которую можно предъявить командиру роты. Ему требовалось подписать отчёт о практике у старшего механика и поставить на него судовую печать.
Поэтому, проснувшись дома намного позже, чем это требовалось на судне в течение последних месяцев, он отведал маминого завтрака и, благословлённый ею, поехал в порт.
На судне его встретили приветливо, как старого знакомого, и сразу усадили за стол в столовые команды. Как раз наступило время обеда.
По столовой шёл непередаваемый запах свежего борща, но, к удивлению Гены, никто его не ел, а все требовали у дневальной:
— Галечка, неси второе, — что та беспрекословно выполняла.
К кастрюлям с борщом никто не прикасался.
Гена, удивлённый таким поведением моряков, толкнул локтем своего бывшего соседа по каюте:
— А чего это борщ никто не ест? Смотри, какой он красивый, да и пахнет изумительно… - удивился Гена.
— Да бля… — отмахнулся от него Толик, — из Борьки он.
Аппетит моментально пропал, а в груди от такого известия даже что-то ёкнуло и, отложив половник, который он непроизвольно взял, Гена принялся ждать Галину со вторым блюдом.
После обеда он подписал отчёт у старшего механика. Тот оказался очень доволен работой Гены на судне в течение практики, поэтому, подписав отчёт, пожелал ему:
— Ну, удач тебе, Геннадий, в учёбе. Чувствуется, что механик из тебя получится стоящий. Давай продолжай учёбу и приходи работать к нам. Хоть море и большое, а наши пути часто пересекаются, поэтому всегда буду рад тебя видеть у себя в качестве механика.
Окрылённый словами деда, Гена вышел из его каюты и чуть ли не столкнулся с артельщиком.
По его виду Гена понял, что барыга чем-то озадачен и после крепкого рукопожатия тот поинтересовался:
— Как дела дома?
— Да всё нормально, — равнодушно ответил Гена.
— Мать как? — почему-то спросил артельщик, хотя за время рейса между ними такого вопроса о матерях и семьях не возникало.
— Да тоже нормально. Рада была, когда я вернулся, — пожал он плечами.
— Это замечательно, — начал артельщик, думая о чём-то своём. — А не хочешь ещё её порадовать? — И он испытующе уставился на Гену.
— Да я завсегда рад сделать что-нибудь хорошее для неё… — начал было тот, но артельщик его прервал.
— Вот-вот, отлично, — радостно заулыбался он. — А свеженьким мясцом не хочешь её порадовать?
Гена в этом предложении почувствовал какой-то подвох и настороженно спросил:
— А что за мясо?
— Дак это… — артельщик замялся, — боцман вон заколол того свина, — он кивнул головой в сторону кормы, — а мясо осталось. Жрать его никто не хочет… Может, возьмёшь кусочек? Маманю порадуешь. — Он с надеждой посмотрел на Гену. — Я тебе самый лучший кусок отрежу, а то ведь пропадёт же …
В голосе артельщика прозвучало столько печали и тоски, что Гена невольно ему посочувствовал.
Конечно, если бы он не знал, что ему предлагают Борьку, он бы с удовольствием взял кусочек, так как маманя ему вчера рассказала, что она за мясом недавно отстояла в очереди несколько часов, да и то ей в нагрузку дали ещё кусок шкуры да костей.
Но в глазах тут же всплыла Борькина физиономия с розовым пятачком, и он грубо ответил артельщику:
— Я корефанов жрать не буду, — и, отвернувшись, направился к трапу.
На следующий день он вернулся в роту, где с радостью его встретили друзья, которые расспрашивали его о практике, о Вьетнаме и взахлёб рассказывали о своих приключениях и впечатлениях о прошедших месяцах плавательской практики.
Через много лет Гена в музее Дальневосточного пароходства увидел орден Дружбы народов, которым наградили теплоход «Ижма» за участие в помощи братскому народу Вьетнама в борьбе с американским империализмом.
«Ижму» уже давно списали на гвозди, а орден передали в музей. Чувство гордости, что в этом ордене есть и его заслуга, хоть и очень маленькая, приятно согрела Гене сердце.
26.05.2022
Рассказ опубликован в книге "Морские истории" https://ridero.ru/books/morskie_istorii/
Серия судов типа «Андижан», выпускалась с 1958 по 1962 год в количестве 46 единиц на верфи ВЭБ ССЗ "Нептун", Росток, ГДР. Первым судном серии был «Андижан», который был спущен на воду 13 сентября 1958.
Главные размерения:
Длина - 104.20 м / 95,81 м
Ширина - 14,40 м
Экипаж – 32 чел.
Машинная установка: Дизельный двигатель 2 × 8SV 55 Au
Мощность машины: 1839 кВт (2500 л.с.).
Максимальная скорость 13,5 узлов (25 км /ч).
Винт: 1 × фиксированного шага.
Грузоподъемность: 4324 dw
Два 4-тактных дизельных двигателя типа 8SV 55 Au, каждый мощностью 920 кВт, поставлялись фирмой VEB Görlitzer Maschinenbau и работали на винт фиксированного шага диаметром 4,48 м и скоростью до 90 оборотов в минуту через редуктор с гидравлической муфтой.
Четыре грузовых трюма объёмом 5635 м3 были герметично закрыты обычными крышками и брезентом.
Грузовое устройство состояло из восьми погрузочных стрел грузоподъёмностью по 5 тонн, одной на 15 тонн и одной погрузочной стрелы на 40 тонн, которые были прикреплены тросами к «А»-образным мачтам.