Из юношеских дневников А.Н.Веселовского
За Альмонсой вы уже в другом климате; еще два туннеля, один длиною в 1514 метров – и от подошвы Санта Барбара вы оглядываете Валенсийскую область. Чуть ли не на 100 км. Тянется вдаль полоса садов, еще не распустившихся в марте, но между ними зеленеют поля, а на оливковых и апельсинных деревьях не меняется листва. Вначале зелень как-то слаба, олива тянется к земле уродливыми купами, а фиговые и тутовые деревья стоят, растопырив в воздухе свои голые ветви, потом все ярче и веселее становятся цвета, показываются апельсиновые рощи, по которым кто-то брызнул золотом и киноварью; вот и пальма подняла кверху кудрявую голову, и неизвестно где потонул ее шероховатый ствол.
Если бы не пальма и плоская кровля и не террасы – я принял бы Хативу за один из тех средневековых немецких городков, которые обыкновенно приютились в долине, заставленные горами со всех сторон; на гору взбегает городская стена, на горе стоит замок и угрюмо смотрит вниз на кишащую в поле жизнь. Так и в Хативе (Сан Фелипе де Хатива) горная цепь врезалась в синее небо, к ней прислонился город, стенные зубцы тянутся по склону до самых вершин к древней крепости, считавшейся в былое время неприступною; у подошвы расстилается долина, отлично возделанная и орошенная сетью водопроводов. Дома, смазанные глиной, построенные из слабо-выжженного кирпича или серого камня» и на все это утреннее солнце проливало свой яркий свет.
Испанские города, - те, по крайней мере, какие я видел, - поражали меня своим однообразным колоритом: какой-то серый тон лежит на столпившейся громаде зданий, там и сям выглянет из общего уровня стрела башни, или грациозно раскинется купол; когда солнце бросит на эту громаду два-три луча, тон переходит из серого в какой-то серо-розовый. Таким показался мне он, когда вечером смотрел я на Мадрид с берега Мансанареса. Я объясняю себе это однообразие колорита однообразием материала, который идет на постройку, - правда я еще не видел испанского лета.
Как бы то ни было, мне больше по сердцу наши русские виды – на Москву с Воробьевых гор или с Поклонной на Перерву от церкви Вознесения с крутого коломенского берега, и мало ли еще какие. Сколько тут зелени в садах, сколько золота на главах церквей, сколько красок, причудливо подобранных одна к другой, - на крышах домов. Вид испанского города – словно выточенное в граните изображение, залитое солнцем; наш ландшафт раскинулся богатым персидским халатом: тьма разводов, море цветов, ярко, безвкусно, и нравится может только русской халатной натуре…
Я не заезжал в Хативу, и ничего не скажу об арабской крови ее жителей. Издали, в поле и за работой, виднелись мне загорелые лица, согнутые спины. Валенсиец, действительно сохранил много восточного в своем типе, в одежде, житье-бытье – об одежде и житье-бытье говорю за другими, потому что сам Востока не видел. Сухопарый, закопченный солнцем, легкий на ходу, он напоминает степного араба; на голове у него колпак красной шерсти (barret), заломленный на сторону, что-то в роде фригийской шапки; или просто конически повязан платок. Следует далее рубаха из полотна или холста (смотря по времени года), и такие же шаровары (camalets), широкие, доходящие только до колен. Платок перехватывает их у пояса; из-за него торчит верная наваха, а с груди спускаются четки с распятием и ладанками. Здешняя обувь также отличается своею оригинальностью: это так называемые alborgas или alpargatas, род сандалий, захватывающих часть носка, прикрепленных к икрам длинною тесьмою. Alpargatas делаются из пеньковой пряжи; присоедините ко всему этому полосатую манту, блестящую цветами, которую набрасывают на плечо и кутаются на все лады – и вы одели с ног до головы жителя Валенсийского подгорья (huertas).
В то время как наш поезд мчится и не дает наглядеться на меняющиеся виды, вам редко приходится потерять из виду валенсийского крестьянина: он везде копошится, вечно с серпом и мотыгой в руках. Вон один из них пашет в грязи – должно быть под рис готовит землю. А вода у него всегда под рукою, потому что ни одна область во всей Испании, может быть в целой Европе, не может похвалиться такой системой орошения, как Валенсия.
Каждое поле обведено канавой, в канаву проведена вода; дорога ли пересекает поле, канава круглится в трубу и все-таки проводит дальше благотворную влагу. Говорят, нынешнее поколение земледельцев только продолжает дело своих арабских предместников… От того и цветут окружные нивы…, от того и прозвана Валенсия садом Испании…
Гвадаловьяру не поздоровится от похвал. И по очень простой причине: в нем нет воды; широкое ложе, обведенное набережной и гуляньем, служит местом кавалерийских учениям, а тонкая струя воды, ласкающаяся то к одному берегу, то к другому, не заслуживает названия реки. Нет, не Гвадаловьяру одолжены подгородные huertas своею роскошною растительностью, а городскому навозу и известняковой пыли валенсийских улиц. Говорят, жители Валенсии с умыслом воздерживаются от мощения улиц, чтобы побольше развилось благодатной пыли. Зато, как от этого страдают глаза и в какие цвета одевается окрестность.
Есть в huertas целое сословие людей, которых исключительное занятие состоит в собирании навоза, пыли и всего, что выбрасывает и выметает городское хозяйство. Это так называемые terrerosu fematers. Terreros – новички в искусстве, приходят в город с корзиной в руках, подбирает помет за лошадьми и всякую другую плодоносящую нечистоту, femater – эксперт, выезжает на промысел с лошадью, через которую перекинута двойная корзина; у него есть знакомые дома и знакомые переулки, которые он бесплатно чистит от накопляющегося сора и не только что бесплатно, а иногда и тыкву привезет на поклон. Ему предоставлена городская клоака.
В Мадриде ливрейная команда лениво метет мостовую и больше пылит и забрасывает прохожего грязью, чем в самом деле метет, - а ведь состоит в ведомстве полиции. В Валенсии окружные жители берутся содержать город в чистоте и каждый день выезжают на промысел, несмотря на частые ссоры с полицией. Мадрид выстроен по желанию высшего начальства на голом месте, на всех четырех ветрах; после этого и рассуждай, что город сам должен выбрать себе место, и нельзя строить его где и как угодно, не спрашивая у климата и окрестностей…
Около Мадрида можно пройти с версту, чтоб свернуть в голое поле и зайти в такую лощину, где над тобой небо, а кругом, кроме скатов, ничего не видно, далее горы скрылись из виду, а о жилье нет и помину. Под Валенсией верст на десять тянутся: поля, огороды, чистенькие домики расставлены на шахматной доске полей, и их выбеленные стены резко отливают на свежей зелени. Мне эти домики своей остроконечной крышей, покрытой тростником или соломой, вообще своим строем напоминают немного наши русские избы; только они сложены из камня и выбелены, и мне случалось видеть, как хозяйка дома или хозяйская дочка, вооружившись длинною не то ложкой, не то кистью, белила наново свою хату, - как хотите, а это признак довольства. Три узких окна смотрят, прищурясь, с фасада, будто боятся пыли – так они узки; два прорезаны в нижнем этаже, обыкновенно состоящем из двух покоев, estudi и estable, а над ними andana, вроде нашей светлицы. На гребне крыши, на обоих концах водружено по кресту; иногда в стене выложено каменное распятие, вокруг которого завял повешенный благочестивой рукой венок. Валенсиец чрезвычайно набожен и суеверен…