Рейд
В августе из офицеров я остался в роте один. Ротный находился на излечении после ранения, кто-то был в отпуске, кто-то болел, оставались только я и старшина. Меня вызвал начальник штаба батальона в Кундузе.
– Получай пополнение 8 человек.
Приведя солдат в расположение роты к палаткам, я дал команду построиться в одну шеренгу. Вид большинства бойцов производил удручающее впечатление. Грязные, заросшие, напуганные. Выяснилось, что двое русских солдат после госпиталя, уже опытные, остальные майского призыва, занимавшиеся разгрузкой боеприпасов таджики и один узбек.
– Вы хоть раз стреляли из оружия?
– Нет, – был ответ.
«Мощное пополнение, ничего не скажешь», – подумалось мне.
Вызвав каптёрщика, я принялся распределять оружие. Солдатам из госпиталя достались автоматы, одному бойцу ствол от гранатомёта, остальным подсумки для магазинов и штык-ножи.
– Остальное добудете в бою! У нас в роте такой порядок, – бойцы не оценили мой юмор, и вид их стал совсем подавленным и испуганным.
Распределив пополнение по взводам, я отправился в блиндаж. На следующее утро батальон подняли по тревоге. Взревев двигателями, колонна отправилась маршем до Талукана. Уже там поступила команда доложить о наличии личного состава. Я дал команду во взводы, и вскоре заместитель командира 1 взвода доложил, что один солдат отсутствует. И самое неприятное, что выяснить, кто это, сразу не удалось. Солдат из новоприбывших, и никто не удосужился даже записать его фамилию. Замкомвзвода и писарь этого не сделали, я не проконтролировал, и что теперь делать? Я доложил комбату, который ответил неласковым крепким словом. Методом исключения, связавшись по радиостанции с госпиталем, всё же удалось выяснить, что пропавшим был рядовой Морозов, уже опытный боец. Позже удалось узнать, что, когда все прыгали на броню, он рванул прямиком на вертолётную площадку и первым же рейсом отправился в Файзабад, в расположение местной бригады. Вертолётчики не вникали, кому лететь и куда: надо – значит, надо. Ларчик открывался просто. У Морозова в файзабадской бригаде служил брат-близнец, и он, недолго думая, решил с ним воссоединиться. Командование приняло решение не разлучать братьев и оставило Морозова в расположении бригады.
Двинулись дальше, выехав из Талукана и войдя в ущелье. На броне в моей роте находились приданные артиллеристы: офицер, корректирующий стрельбу «Градов», и солдат-радист. Колонну обстреляли из ущелья, радиста убило. Стоял солнечный день, я сидел на башне в шлемофоне, передо мной располагалась открытая крышка люка. Внезапно я увидел, как на самом краю люка появилась отметина от пули. И в ту же минуту по внутренней связи пришло донесение, что вчера прибывшему узбеку детонатором оторвало палец. Выяснилось, что он взял детонатор и принялся его крутить. Бойцы сказали ему, чтобы он прекратил баловство, но новобранец выдернул чеку и сжал руку. Произошёл взрыв, нанёсший увечья, ну явное же членовредительство!
«Все беды на мою голову», – подумал я, докладывая комбату.
Комбат выразил своё отношение к данному событию крепким непечатным словом.
Пострадавшего и труп забрал вертолёт, и мы снова продолжили путь, рота двигалась на технике снизу одного склона, вторая – снизу другого. Впереди нас пешком по склону горы шло дозорное отделение в неполном составе, 6 человек. По дороге встретился пустой кишлак, только дед лет 80 в чалме сидел, опершись спиной на дувал. Деда вызвался допросить лично комбат. Но все старания были тщетны, старик таращил сухие выцветшие глаза и упорно молчал, то ли не понимая, о чём его спрашивают, да и вряд ли что-то зная. Взбешённый всеми предыдущими событиями комбат схватил автомат и выстрелил деду в чалму, впрочем, пуля не задела старика, прострелив обмотанную вокруг головы ткань. Деда отпустили, и в ту же секунду впереди послышались выстрелы. Дозорное отделение! Боевые машины пехоты роты рванули вперёд. Это был даже не кишлак, а несколько глинобитных домов вдоль скалы. Нашему взору предстала ужасающая картина. Дозорное отделение встретили огнём, застрелив всех. А потом разрубили головы саблями сверху вниз, до плеч, так что голова развалилась на две части и мозги вывались наружу. Озноб прошёл по телу, хотя повидал я уже немало всякого. Комбат, несмотря на свою горячность, был опытным воякой, быстро и чётко принимал решения.
– Задраить люки! И не высовываться! – последовала команда. – Артиллерия, дайте своим координаты горы!
Офицер-артиллерист быстро высчитал и сообщил координаты, следом склон накрыл шквал огня из реактивных установок «Град». «Грады» долбили склон, мы сидели, задраив люки. Потом долго и упорно лазали по склону, пытаясь найти хоть какие-то следы. Однако то ли душманам удалось скрыться, то ли реактивные снаряды смешали всё с землёй, но найти ничего не удалось, и батальон двинулся назад. Погибших отправляли в Союз в цинковых гробах, хотя известны случаи, когда родители настаивали на вскрытии и там оказывался не их сын, а другой человек.
На горе
Во время очередной операции мы двигались по серпантину в сторону Файзабада. Серпантин оказался сильно разрушенным в результате взрыва или камнепада. Пришлось оставить технику внизу, а самим осуществить подъём на гору, поскольку поступил приказ охранять сапёров с господствующей высоты, пока они будут ремонтировать дорогу. Кто же знал, что затянется это мероприятие на… 10 дней. Мы ползли на проклятую остроконечную гору полдня с левой стороны, справа поднималась соседняя рота. На вершине нашлась площадка для посадки вертолёта, хоть в этом роте сопутствовала удача. Вертушка привезла боеприпасы и раза три за всё время доставляла горячую пищу. Спали на плащ-палатках, под голову я клал командирскую сумку. За день камни прогревались, ночью отдавали тепло, только утром, когда гору окутывал туман, становилось прохладно.
Офицеры в бинокль наблюдали за сапёрами. Подразделение находилось на остроконечной верхушке, чуть ниже располагались парные патрули с целью охранения основных сил и опять-таки наблюдения за саперами, ведущими работы. Время текло медленно, личный состав развлекался игрой в карты, ловлей скорпионов и стрельбой. В таких условиях важно сохранить дисциплину, поэтому после стрельбы всегда происходила чистка оружия. АКМ – оружие очень надёжное, но чтобы он не подвёл тебя в бою, надо содержать его в чистоте. Это правило я всегда соблюдал сам и требовал от бойцов. Во время горных походов, когда мало времени, иногда приходилось просто болтать автомат в горной речке, чтобы убрать пыль и песок. Но по возможности оружие разбирали и чистили. Каждый своё оружие чистит сам – здесь не может быть никакой «дедовщины» или «дружеской» помощи. В нашей роте за всё время моего пребывания в Афгане не было ни одного случая, чтобы автомат заклинило. Я всегда носил с собой кусок простыни и армейскую металлическую маслёнку с машинным маслом. Ёршик из пенала, накручиваемый на резьбу шомпола помогал в чистке оружия.
С горы нас снимал вертолёт. Во второй рейс в вертушку набилось человек 25 с оружием и боеприпасами.
– Пехота, что-то много вас, взлететь трудно будет, – произнёс пилот.
Вертолёт оторвался от площадки и тут же, заваливаясь набок, полетел вниз вдоль склона крутой горы, сев внизу у речки, где сапёры восстанавливали дорогу. Радостный личный состав бросился к реке стираться, мыться, бриться – за время нахождения на горе все обросли бородами, кто-то больше, кто-то меньше. Воду нам привозили, но только для питья, а крутизна горы не давала возможности спуститься, для этого уже требовалось специальное альпинистское снаряжение.
Механик-водитель
Очередной рейд, километров 40 за Талукан, в составе роты, с приданным танком и двумя комплексами «Шилка», начался буднично. Задачи всё те же: разведка и обнаружение складов с оружием и боеприпасами. Справа текла река и располагалось неширокое ущелье. По дороге попался кишлак, огороженный дувалом так, что между ним и двухметровым обрывом лежала узкая полоска земли. БМП там с трудом, но проезжала, танк и ЗСУ пройти уже не могли. Решили часть дувала, а именно выпирающий угол, убрать. Достав ломы, бойцы принялись за работу, но получалось у них плохо. Кто-то привёл двух крестьян, которые быстро разломали угол дувала, и вся техника двинулась дальше. Через несколько километров ущелье расширилось, слева показался добротный каменный дом в окружении сада. Здесь и сделали привал. Кроны деревьев давали приятную тень и хоть какую-то прохладу.
Не помню, кто подал идею устроить «рыбалку», но она нашла горячий отклик. Два бойца с ящиком гранат отправились выше по течению и остановились метрах в ста от основной группы из 8 человек, в которую входил и я. Вода в быстрой реке едва доходила до пояса, мы встали в ряд и дали отмашку бойцам с гранатами, которые принялись кидать их в воду. Поплыла речная форель, не сильно крупная, до 500 грамм. Ловить голыми руками нелегко, одну поймаешь, пять проплывёт мимо, но берег у реки постепенно заполнился бросаемой нами рыбой. Вечером под кронами деревьев развели костёр, сварили ведро ухи, остальную рыбу пожарили в цинках, хватило всей роте. Ночь прошла спокойно.
С восходом солнца рота выстроилась в колонну и двинулась в обратный путь. Впереди шёл танк, за ним две «Шилки» и следом я на БМП. Теперь река текла слева, а дувал располагался справа. До реки метров 200, сразу за дорогой двухметровый обрыв и следом пологий склон. Проехали кишлак, дувал ещё не закончился. Я сидел на башне, левой рукой держась за люк, а правой сжимая автомат. Бандформирований и складов в обозначенной точке не обнаружено, лёгкий ветерок нёс прохладу от речки – стояло хорошее утро, но чувство тревоги нас не покидало никогда, все были сосредоточены. И тут произошёл подрыв моей машины. Рвануло так, что меня взрывной волной выбросило из машины и швырнуло за дувал. Рота начала беспорядочно стрелять в сторону реки. Когда пыль через несколько минут немного осела, я увидел, что мой механик-водитель Юра Воловик, которого я научил объезжать перед мостом мины и который был моим механиком более полугода, пытается выбраться из люка. Перепрыгнув через дувал, я залез на броню и стал тянуть его, ухватив за подмышки. Но Юра почему-то не вытаскивался, по его бледному лицу струился пот, зубы сжимались, боец терял сознание. Подбежал санинструктор Кенжаев, узбек по национальности, шустрый и грамотный сержант, работавший на гражданке санитаром в больнице, а в армии окончивший медицинскую учебку.
– Держи его! – крикнул я сержанту, спрыгнув вниз.
Ребристый щит, закрывающий спереди капот, от взрыва открылся, и я через моторное отделение просунул голову и руки в отделение механика-водителя. Моему взору предстала ужасающая картина. Нога водителя в сапоге, практически оторванная выше колена, сухожилиями зацепилась и перекрутилась за ручку переключения передач, которая у БМП выходит вправо из рулевой колонки. Руль и рычаг залиты кровью. Ножа у меня не оказалось, я стал крутить ногу, болтающуюся на сухожилиях, в обратную сторону, через 3-4 оборота освободил её и крикнул Кенжаеву, чтобы тащил. Юра пребывал в шоке, но так и не закричал. Кенжаев прямо на броне наложил шину и написал записку с точным временем события. Должно пройти не более двух часов с момента перетяжки. Вколол обезболивающее, в аптечке у санинструктора всегда имелся трамадол, но Воловик уже потерял сознание. Оперативно нашли площадку, вызвали вертолёт. Взрыв был такой силы, что сиденье под механиком просто отсутствовало, в днище зияла огромная дыра. В колее мы не нашли замыкателя, видимо, мина была натяжного действия, взрывник сидел на спуске и дёрнул шнур в момент прохода БМП. Контакты на вбитой вешке с пропущенным шнуром и подведёнными проводами сошлись, и прогремел взрыв. Кто знает, может, взрывниками и были те самые декхане[1], которые помогали ломать дувал. Я сам, видимо, получил контузию. 13-тонная машина от взрыва резко подпрыгнула, её накренило вправо, я вылетел из башни, как из катапульты, и прилично ударился при падении. Башка трещала, в ушах звенело, я смутно понимал, как оказался за дувалом. Уртенову осколок попал в спину неглубоко и торчал наружу. Кенжаев вытащил его прямо на месте, обработав и зашив рану. БМП подцепили к танку и продолжили движение.
Операция продолжалась, и в расположение полка я попал только через пять дней. Первым делом направился в госпиталь навестить Воловика. Ногу бойцу ампутировали почти полностью, но культя для протеза осталась. Настроение его, на удивление, было нормальным и не подавленным.
– Юра, тебе повезло, – сумел пошутить я. – Жив остался и всего без одной ноги.
– Да, товарищ лейтенант, – ответил Воловик.
– Что делать будешь, когда комиссуют?
– Колхозный сад сторожить, – Юра был родом из села в Харьковской области.
Обратился и к врачу, понимая, что зафиксированная контузия даёт право на дополнительные выплаты к денежному довольствию, да и проверить голову тоже не мешало.
– Ну, время прошло, голова-то получше уже? – ответил вопросом начмед. Заниматься мной ему явно не хотелось.
На следующий день мы снова убыли на операцию, а по прибытию смысл обращения к врачам пропал, так как прошло много времени и явные симптомы отсутствовали.
Аптечка полагалась каждому, но выдавалась не всем. Часть из них хранилась в расположении в импровизированной каптёрке. Аптечка представляла собой зашитый со всех сторон продолговатый прямоугольный холщовый мешочек, где имелось всё самое необходимое: бинт, йод, готовый шприц с обезболивающим лекарством. После этого случая я стал брать аптечку с собой. Как-то раз ко мне обратился лейтенант из соседнего батальона, хорошо помню его фамилию. Мол, что-то у них там с аптечками, а экстренно нужно, и не выделит ли он мне несколько. Я отдал 5 штук. И потом совершенно случайно узнал, что с подобной просьбой этот лейтенант обращался и к другим командирам взводов.
– Да он же «торчок»! – открыл мне глаза один из офицеров. – Ему аптечки нужны ради трамадола.
Продолжение следует
[1] «Декхане» – крестьяне в Афганистане и республиках Средней Азии.
