Рубрика «ЧУЖИЕ ПИСЬМА»
Личная переписка Чайковского приоткрывает не только тайны жизни композитора, но и самым непосредственным образом передает дух времени. За каждым письмом стоит реальный день из жизни гения, его эмоции, отношения к близким.
В Новом Театре идет спектакль Александра Легчакова «Детский альбом Чайковского». Спектакль для семейного просмотра, рассчитанный на восприятие детей самого младшего образа. Но вот ведь загадка: музыкальные образы, созданные Чайковским, «цепляют» и взрослых. Не случайно этот цикл, адресованный маленьким музыкантам, исполняют великие пианисты. Например, Михаил Плетнев, который предложил свое прочтение этого цикла, изменив порядок номеров и тем самом переосмыслив драматургию «Альбома». Послушать интерпретацию выдающегося русского пианиста можно, перейдя по ссылке.
«Детский альбом» написан в 1878 году. Это время знаменуется созданием оперы «Евгений Онегин», шедевром, который в наши дни (согласно статистике) является самой популярной в мире русской оперой, а также входит в десятку мировых оперных хитов, наиболее часто ставящихся на сценах оперных театров мира. Но композитор находит в это же самое время стимул для написания детского фортепианного цикла. На титульном листе первого издания, выпущенного П.И. Юргенсоном, есть посвящение – Володе Давыдову. Это племянник Петра Ильича, тот самый Боб, который занял в жизни композитора особое место. Именно ему Петр Ильич завещал впоследствии права на свои произведения.
Но известно также, что посвящение Володе появилось уже после создания пьес, вошедших в Альбом. А сам процесс был вдохновлен Колей Конради, приемным сыном Модеста, брата Петра Ильича. Петр Ильич называл его ласково Модя.
Коля Конради был сыном друзей Чайковских – агронома Германа Конради и его жены Алины. Коля был глухонемым от рождения. В 1876 году родители наняли Модеста Чайковского в качестве репетитора для 8-летнего сына. Модест работал с учеником, используя систему "звуковая речь", разработанную Дж. Гугентоблером для облегчения общения с глухонемыми детьми. Под руководством Модеста Ильича Николай научился говорить, писать и читать на трех языках и получил высшее образование. После смерти Германа Конради Модесту была предоставлена опека над Николаем.
Петр Ильич был привязан к мальчику, находился с ним в переписке. Вот одно из писем Чайковского к Николаю. Оно отправлено из Давоса, где Чайковский чувствовал себя не слишком комфортно – высота в полтора км над уровнем моря оказалась для его организма непривычной. В путешествии по Швейцарии Чайковский находился с Иосифом Котеком – молодым скрипачом и композитором. Менее, чем через два месяца после этого письма 29-летний Котек умрет от туберкулеза.
Карантин, о котором упоминает в письме Чайковский, связан с эпидемией холеры во Франции 1884 года. Болезнь, которая настигла Петра Ильича в Петербурге в 1993 году.
Перенесемся же на 140 лет назад…
Давос
14 ноября 1884
Милый, дорогой мой Николаша!
Вот уж трое суток, что я здесь живу и до сих пор не могу прийти в себя от чувства изумления, от необыкновенности и странности этой местности. Мы находимся на высоте пяти тысяч футов от поверхности моря; ехать сюда нужно более восьми часов по мрачным горным ущельям; по временам голова кружится в виду пропасти, около которой едешь, и вдруг въезжаешь в целый городок, состоящий из гостиниц и магазинов, освещённых газом. Мороз как в России в январе; огромное множество людей, одержимых чахоткой, снуёт по всем направлениям, катается на санках или на коньках, поднимается на вершины гор и, по-видимому, наслаждается жизнью. Утром и вечером порядочный оркестр исполняет целые концерты то на воздухе, то в зале; есть театр, в коем я был и остался доволен, а вчера в зале главной огромной гостиницы какой-то г. Радецкий читал публичную лекцию об историческом развитии музыки. (Скажи это Моде). Говорят, что люди совсем здоровые нехорошо себя здесь чувствуют. Сначала я этому не поверил, но теперь верю, ибо вчера целый день был нездоров и страдал такой ужасной мигренью с тошнотой и рвотой, какой у меня давно не было. Вообще чувствую себя не по себе и с болезненным нетерпением ожидаю минуты выезда, которая наступит не ранее будущего воскресенья (18 ноября). Что касается Котека, то хотя он на вид здоров, — но чем больше я наблюдаю за ним, тем более убеждаюсь, что положение его очень серьёзно и что вряд ли он в одну зиму может поправиться.
Я ещё не решил, куда отсюда поеду; хотел на несколько дней в Париж съездить, — но боюсь, что меня при возвращении подвергнут карантину, и потому не могу ни на что решиться. Во всяком случае скоро возвращусь в Россию. А покамест целую тебя, голубчик! Обними за меня Модю.
Твой П. Чайковский
Котек тебе очень кланяется.