ПРОВОКАЦИЯ
(Из жизни судового механика)
ПРОДОЛЖЕНИЕ
***
Бражке предстояло стоять в санблоке не меньше двух недель, чтобы дойти до кондиции, способной сбить слона, а как сделать так, чтобы отвадить любительницу чистоты от посещения каюты, Румянцев не знал, но после долгих размышлений решил сыграть на женских чувствах романтичной Надечки.
В тот день, когда агрегат для изготовления запрещённого пойла Румянцев полностью приготовил к установке, он после завтрака не пошёл на разводку в ЦПУ, а задержался в каюте.
Он сидел на диване и ждал появления Надечки.
Неожиданно дверь широко распахнулась, с треском зафиксировавшись в штормовом стопоре, и в каюту задом, согнувшись под тяжестью вёдер, швабр и тряпок, проникла Надечка.
Она не заметила сидящего на диване Румянцева и, поставив посередине каюты весь свой арсенал, распрямилась и, поправив сбившуюся чёлку, тяжело выдохнула.
Румянцев со своего места как можно вежливее и нежнее, словно дуновение утреннего бриза, произнёс:
— Здравствуйте, Надечка…
Эффект получился обратный. От голоса Румянцева у Надечки непроизвольно вырвалось:
— Ой!
Краска залила её белое, словно поверхность жемчужины, лицо, ноги подкосились, и она плюхнулась на одно из своих вёдер. Ей ещё повезло, что ведро оказалось пустым, а то бы по каюте гуляло озеро разливанное.
Надечка сидела на ведре и хватала широко открытым ртом воздух.
— Вы?! — только и смогла вымолвить она.
Увидев такую картину, типа «Не ждали», Румянцев подскочил с дивана и, подхватив Надечку под руки, помог ей подняться.
Та ошарашенно смотрела на Румянцева, и только частое моргание её огромных, шикарных ресниц говорило о том, что она ещё жива и в полной памяти.
— А вы… что тут… делаете? — еле выдавила из себя Надечка.
— Как что? — удивился Румянцев. — Тебя жду.
— А зачем? — всё так же бесцветно, на одной ноте, еле-еле шевеля губами, чуть ли не шептала Надечка.
— Поговорить хочу с тобой, хорошая ты моя, — ласково начал Румянцев.
— А о чём? — Надечка уже начала приходить в себя и даже попыталась освободиться из крепких рук Румянцева.
Поняв, что бедная девчушка пришла в себя от перенесённого стресса, он выпустил её из объятий, прошёл к двери и закрыл её. Но Надечка его неправильно поняла и тут же забеспокоилась:
— А что это вы делаете? Зачем вы дверь закрыли? – Она уже пришла в себя после первого потрясения и, отскочив от упавших вёдер в угол каюты, сжалась там в комочек.
— Да не переживай ты так, — принялся успокаивать её Румянцев. — Всё нормально. Я хотел тебя поблагодарить за чистоту в каюте и ещё сказать тебе кое-что.
— И что? — Надечка, сжав на груди кулачки, с подозрительностью смотрела на Румянцева из дальнего угла каюты.
— Да спросить у тебя хотел… — Румянцев прошёл к дивану и сел в его дальний угол, тем самым подчёркивая, что на целомудренность Надечки он не имеет мыслей покуситься.
— А что именно? — настороженность не уходила из Надечкиного голоса, и она затравленно наблюдала за действиями Румянцева из угла каюты.
— Ты знаешь, что моя жена беременна и через две недели должна родить? — нейтрально начал Румянцев внимательно глядя на Надечку, ожидая её реакции на свои слова.
— Да, знаю, — уже облегчённо произнесла Надечка, — мне об этом говорил Виталик, да и Григорий Иваныч тоже говорил.
Что третий электромеханик болтун, в этом Румянцев никакого сомнения не имел, а вот что помполит об этом знает, он даже и не предполагал, но, пропустив Надечкины слова, продолжил:
— А ты знаешь о том, что в квартире за две недели до родов, чтобы они прошли спокойно и родился мальчик, делается капитальная приборка, а потом до самых родов никаких приборок, никаких передвижек мебели и ремонтов не делается? — Румянцев уже сурово смотрел на обалдевшую от такого вопроса Надечку.
— Нет, не знаю, — пролепетала Надечка, растерянно глядя на Румянцева.
— А ты хочешь, чтобы у моей жены во время родов всё прошло хорошо и родился мальчик? — продолжал развивать свою мысль Румянцев.
— Конечно, хочу. Пусть с вашей женой ничего плохого не случится и родится здоровенький малыш, — горячо принялась заверять Румянцева Надечка, но потом остановилась и в недоумении спросила: — А почему именно мальчик? А если девочка?
— Но я очень хочу, чтобы родился мальчик. — Румянцев состроил скорбную мину и жалостливо посмотрел на удивлённую Надечку. — Поэтому я очень тебя прошу, давай договоримся так: ты сейчас делаешь капитальную приборку и ближайшие две недели в каюту ко мне со всякими приборками не заходишь. — Увидев удивлённый взгляд Надечки, он остановил её жестом руки. — А вот если зайдёшь, то точно родится девочка. А я так хочу мальчика, сына. - Румянцев как можно честнее посмотрел в глаза растерявшейся Надечки, и в голосе его прозвучало столько неприкрытой мольбы, что та горячо принялась его заверять:
— Не переживайте Вы так, Николай Васильевич, я всё сделаю как Вы просите. Я Вам только добра желаю, — но тут же, уже тихим голоском, попросила: — Только Вы о нашем договоре ничего хозпому не говорите, а то он на меня и так зол.
Румянцев прекрасно знал, почему Валерка злился на Надечку. В своё время она отшила его и пожаловалась помполиту, и тот провёл с необузданным в желаниях кобельеро воспитательную беседу.
— Что ты, что ты, — продолжил убеждать Надечку Румянцев, — да ни в жисть. Это останется только нашей с тобой тайной, — и, ещё раз проникновенно заглянув девчушке в глаза, спросил: — Ну что? Договорились?
— Конечно, Николай Васильевич, я выполню Вашу просьбу. Ведь я же очень хочу, чтобы в вашей семье всё было хорошо.
Она с такой прямотой и честностью смотрела на Румянцева, что тот сразу понял, что цели своей он добился и ближайшие две недели любительница чистоты его каюту не посетит. Но, не подав вида, что доволен, Румянцев встал с дивана и закончил разговор:
— Хорошо. Я тебе верю, — как можно серьёзнее проговорил он. — Я пошёл в машину, а ты тут, — он обвёл каюту рукой, — погенераль — и чтобы в ближайшие две недели ни-ни. - И, помахав указательным пальцем перед своим лицом, он вышел из каюты, оставив там озадаченную Надечку.
Ночью, когда после полуночной смены вахт на ледоколе воцарилась тишина, он принёс бутыль в каюту, зарядил её ингредиентами, накрыл телогрейкой и оставил в санблоке.
Две недели Надечка по-честному к нему в каюту не заходила, но вчера после завтрака его что-то кольнуло изнутри, и он вернулся в каюту.
Каково же он изумился, когда увидел, что дверь в каюту распахнута и посередине каюты над вёдрами стоит загнувшаяся Надечка.
Забежав в каюту, Румянцев первым делом проверил дверь сан блока. Её Надечка ещё не успела открыть, и от сердца у него отлегло. «Не видела бутыляку», — промелькнула мысль, и он с облегчением выдохнул.
Потому что если бы Надечка увидела агрегат, то по своей женской непосредственности она обязательно бы проболталась кому-нибудь из женщин. А это бы означало, что помполит об этом узнает первый. Тогда бы Румянцеву не сносить головы, и у него сразу бы возникли сто тысяч неприятностей на всю оставшуюся жизнь.
Захлопнув каютную дверь, Румянцев накинулся на Надечку:
— Ты чё наделала?! Ты зачем затеяла здесь приборку?! Мы же с тобой договаривались! — изображая возмущение, прокричал он ей.
— Да я… да я… — лепетала побледневшая девчушка, — я только хотела мусор вынести из урны и протереть тут. — Она растерянно показывала на палубу каюты.
— Ты меня убила! — не снижая темпа, чуть ли не орал Румянцев. — Забирай свои монатки и вали отсюда, - и, изображая невероятное горе, он сел на диван, обхватил голову руками и чуть ли не застонал:
— О горе мне, горе! Теперь точно девочка родится, и не видать мне сына никогда. А я так хочу сына! – стонал Румянцев со слезами в голосе.
Увидев неподдельное горе Румянцева и услышав его стенания, Надечка подхватила свои ландухи и со словами:
— Так я ещё ничего не успела сделать, я ещё ничего не начинала, — вылетела из каюты.
Посидев ещё пару минут и убедившись, что фея чистоты больше не вернётся, Румянцев проверил бутыляку. Всё оказалось нормально. Надечка в санблок зайти не успела. Тайна осталась нераскрытой…
***
Отбросив неожиданно нахлынувшие воспоминания, Румянцев вошёл в ЦПУ. Там в кресле у главной консоли сидел только третий электромеханик, с интересом уставившийся на Румянцева.
— Ну что? — поинтересовался он. — Есть известия из дома?
— Не-а, — отрицательно покачал головой Румянцев и сел в своё кресло, чтобы заполнить вахтенный журнал.
Не хотелось ему ничего обсуждать ни с кем. Устал он от постоянного ожидания за последние две недели. Как будто поняв его, Виталик тоже уткнулся в свой журнал и защёлкал тумблерами, переписывая показания приборов.
Неожиданно в ЦПУ раздался телефонный звонок, от которого Румянцев вздрогнул.
Виталик поднял трубку.
— ЦПУ. Третий электромеханик, — представился он и, выслушав звонившего, поднял глаза на Румянцева. — Тебя. Радист.
У Румянцева что-то ёкнуло в груди, и он, подскочив с кресла, вырвал трубку из рук Виталика.
— Да, третий, слушаю, — коротко ответил он в трубку.
— Так что, Колюня, поздравляю тебя с рождением сына! Теперь ты — папаша, — послышался из трубки радостный голос радиста.
— Что? Телеграмма пришла? Когда? — невольно вырвалось у Румянцева.
— Да только что и пришла, — так же бодро ответил радист. — Я же знаю, что ты переживаешь, потому и звоню тебе сразу. Так что проставляйся, папаша, — со смехом напомнил ему радист.
— Да какие вопросы! — От радости Румянцев даже не знал, что ещё сказать, но что-то его толкнуло изнутри, и он попросил радиста: — А ты Дуче ко мне в ЦПУ пришли, я ему ключ от каюты дам, и вы вместе с ним там весь закусон и приготовите, пока я тут вахту сдаю. Да, — вспомнил Румянцев, — зайди к хозпому. Он мне там презент приготовил, забери его. Я ему сейчас сам звякну.
Второму четвёртому механику в течение полярки всенародно шутники-механики присвоили звание Дуче из-за того, что тот носил вязаную шапочку типа пилотки с кисточкой. Вовка на это прозвище не обижался. У Румянцева с Вовкой сложились прекрасные, дружеские отношения, которые завязались ещё в курсантские годы.
Закончив разговор, Румянцев положил трубку и радостно посмотрел на Виталика.
— Представляешь?! У меня сын родился!!!
— Да ты что? — неподдельно удивился Виталик. — Ну, поздравляю. — Он встал с кресла и крепко пожал Румянцеву руку. — А про рост, вес сына и здоровье жены радист что-нибудь сказал?
— Не-а, — по-идиотски улыбаясь, только и смог ответить Румянцев. — Сменюсь с вахты — заберу телеграмму у начальника, тогда и узнаем, а сейчас надо радоваться! Праздновать! Это же надо! Сын! Я так этого ждал! — Но, прекратив изливать эмоции, он сам себя прервал: — Подожди, — и вновь схватил трубку телефона, чтобы дать указание Вовке.
Через пять минут Вовка пришёл в ЦПУ, забрал у Румянцева ключ от каюты и заверил его, что он всё достойно приготовит для такого замечательного банкета.
Румянцев бы и пораньше удрал из ЦПУ, чтобы накрыть на стол, но на вахту должен заступить первый четвёртый механик. А его заступление на вахту всегда контролировал основной второй механик, с которым Румянцев не хотел связываться из-за его тяжёлого и вздорного характера.
Поэтому он сидел как на иголках и ждал прихода четвёртого механика почти целый час. Как только тот появился, Румянцев сразу бросился к нему.
— Короче, Саня, у меня сын родился, я погнал в каюту, а то там меня уже пацаны ждут, а ты тоже после вахты подгребайся, — одним залпом выдал он четвёртому и мимоходом проинформировал его: — Журнал я заполнил и расписался, — и направился к выходу из ЦПУ, кинув замешкавшемуся Виталику: — А ты чё сидишь? Пошли, — на что тот только кивнул головой.
От потока информации, свалившейся на него, четвёртый остолбенел и только часто моргал глазами.
Сашка по жизни - флегмат. От него и в спокойные-то времена трудно добиться каких-либо эмоций или действий, а тут он и вовсе обездвижел, но, преодолев внутренние силы, сковывающие его, только пробубнил:
— А что я основному скажу?
— А ты ему так и скажи, что у меня сын родился, и пусть заходит ко мне, как освободится. Там мы как раз и собираемся это дело отметить. — И Румянцев хлопнул себя по горлу тыльной стороной ладони. — Так что я его жду.
С этими словами, сопровождаемый Виталиком, он выбежал из ЦПУ.
До каюты требовалось подняться на пару палуб и пройти по коридору метров тридцать. Это расстояние Румянцев пролетел что ракета и, распахнув дверь, застыл на пороге.
И было от чего.
Их капитан как-то в одной из приватных бесед поделился с представителями комсостава: «Если у вас в каюте стол накрыт скатертью и на ней аккуратно разложены тарелочки, вилочки и рюмочки, то я вам пьянку прощу, даже если вы и на вахте. Ну а если увижу, что вы на газете режете селёдку и бормотуху глыкаете из стакано́в, то не сносить вам головы, а диплому — дробовика (то есть наказания, за которым последуют выговоры во все инстанции и дырки в талоне рабочего диплома)».
Стол оказался действительно накрыт скатертью и сервирован, как в лучших ресторанах. У каждой тарелочки лежали вилочки и ножички, а перед ними стояли изящные рюмочки.
«Где они всё это достали только?» — пронеслась мысль в голове Румянцева.
Но это было ещё не всё. В середине стола стояли салатницы с огурчиками и помидорчиками, розетки со шпротами и огромное блюдо с тонко нарезанным сервелатом, сыром и беконом. В довершение всего украшением стола служила ваза с очищенными и разделанными апельсинами, запах от которых витал по каюте.
Вокруг стола парни установили стулья, и на них сидели гости, которые, судя по их вожделенным глазам, с нетерпением ждали хозяина.
Увидев ворвавшегося Румянцева, парни во всю глотку хором проорали:
— Поздравляем!!! Поздравляем!!!
Закрыв каютную дверь, Румянцев в нерешительности застыл. Он не знал, что ему делать. Надо бы переодеться, ополоснуться после вахты, но тут же надо и поухаживать за гостями.
Его сомнения разрешил Дуче:
— Чё застыл? — накинулся он на Румянцева. — Мы тут, понимаешь ли, сидим, ждём его, а он молчит и у нас ни одного грамма даже на зуб не попало. Как это называется? — Он изобразил возмущение у себя на лице и потребовал: — Так ты доставай да наливай! За каким чёртом мы тут собрались?
А когда он увидел, что Румянцев понял, что от него надо, то начал торопить:
— Давай, давай, доставай, что у тебя там затырено. Мы же знаем, что ты готовился…
Поняв, что от него требуется, Румянцев кинулся к шкафу, где он сложил бутылки со спиртным. Не снижая темпа, к выставленным на стол бутылкам протянулись руки желающих выпить за здоровье вновь народившегося отпрыска Румянцева.
Под общий хохот, гогот и поздравления выпили первую рюмку, затем вторую, третью, и только тогда темп наливаний прекратился.
Румянцев, счастливый и довольный, зашёл в санблок переодеться, а когда вышел оттуда, то, посмотрев на примолкших и жующих гостей, спросил:
— А радиограмма где?
— Там, в радиорубке, — махнул рукой куда-то наверх радист.
— А чё ты её не прихватил? — удивлённо спросил прячущего глаза радиста Румянцев.
— Да за этой суетой, что ты тут развёл, забыл я про неё, — поморщился радист, отворачиваясь от Румянцева.
— Так я сейчас сгоняю и принесу её, — как бы для самого себя проговорил Румянцев, поднялся со стула и выскочил из каюты.
Дверь в радиорубку оказалась закрытой. Постучавшись, Румянцев осторожно поинтересовался:
— Можно?
Недовольный начальник оторвался от своих бумаг и через плечо взглянул на непрошеного гостя:
— Чего тебе?
Взгляд начальника не предвещал ничего хорошего. Вроде бы Румянцев ему ничего плохого не сделал, но начальник, высокий, крепкий, симпатичный брюнет, последнее время его сторонился и неприкрыто выказывал Румянцеву свою неприязнь.
— Радиограмму хочу забрать, — не обращая на недобрый взгляд начальника, ответил Румянцев.
— Какая ещё, к чёрту, радиограмма? — так же недовольно смотрел начальник на Румянцева.
— Как какая? — удивился Румянцев. — Что сын у меня родился.
— Какой сын? Нет тебе ничего, — грубо отрезал начальник.
— Как нет? — Румянцев ошалело смотрел на начальника. — Радист сказал, что есть.
— Да задрал меня этот радист! — Начальник витиевато выругался. — Я вот ему дыру сделаю в дипломе, да домой отправлю. Вечно у него какие-то штучки да прибамбасы, о которых я даже понятия не имею. — Но совладев с эмоциями, он уже спокойнее продолжил: — Иди и сам разбирайся с этим чудаком совсем на другую букву. У меня с ним уже нет сил бороться, — и, отвернувшись от Румянцева, вновь уткнулся в свои бумаги.
А Румянцев застыл с ощущением, что как будто его из сауны в сто градусов, окунули в бассейн с водой, где плавают ледышки. Он стоял и никак не мог понять, что же произошло…
Наконец до него начало доходить, что его его же лучшие друзья-корефаны разыграли. Уж очень он откровенно переживал и всем им рассказывал о беременности жены, о долгожданном рождении сына, о приготовлениях к родам. Ведь в таком замкнутом пространстве, как судно, в себе ничего долго удержать не удаётся. Если не будешь ни с кем общаться и станешь держать все свои тайны в себе, то так и свихнуться можно. А тут друзья, собеседники, с которыми можно поделиться и которые готовы выслушать тебя, а особенно за «стопкой чая».
Он вышел из радиорубки. Голова от полученного известия разрывалась на части. Хотелось расквасить эти сияющие морды, которые пошли на такую подлость, чтобы просто выпросить у него спиртное и нажраться.
От бессилия что-то изменить, ему хотелось только кричать или что-нибудь разломать.
Рядом с радиорубкой находилась дверь на палубу. Румянцев открыл ей и вышел, чтобы хоть как-то прийти в себя.
На палубе его обдало холодным резким ветром, под который Румянцев подставил пылающее лицо, вцепился со всей силы в леера, задрал голову и долго смотрел в полярное небо.
Несмотря на поздний час оно ещё сохраняло дневную синеву, даже несмотря на то, что солнце уже давно зашло за горизонт и в той стороне, куда оно скрылось, зияла чернота. Зато, с другой стороны, горизонт уже розовел, предвещая начало нового дня.
Невольно глаза Румянцева остановились на блеклом полумесяце, под которым ярко блестела одинокая немигающая звезда. Он долго смотрел на красоты полярной природы, на ледяные поля, окружающие ледокол, и мысли начали постепенно приходить в порядок.
Холодные порывы ветра и красоты Севера охладили негодование, первоначально захлестнувшее его, как девятым валом.
«Видно, это не те друзья, с которыми можно делиться, — невольно подумалось Румянцеву, — но не убивать же их. Надо взять себя в руки и не показать, что они так ловко разыграли меня. Лучше почаще держать рот закрытым, а не трепаться на всех углах. Наука мне будет на будущее», — корил он себя.
От нахождения на палубе Румянцева начало потряхивать от холода, который пробрался чуть ли не в каждую клеточку души. Он невольно поёжился и вошёл в тёплую надстройку. Надо возвращаться в каюту.
В каюте дым висел коромыслом, так там накурили наглые гости, и стоял невероятный гвалт от разговоров присутствующих.
Но когда Румянцев вошёл, то шум моментально прекратился, и полупьяные морды повернулись в его сторону.
Он молча осмотрел примолкших корефанов и, найдя глазами радиста, зло выдавил из себя:
— Ну и гад же ты ползучий… — на что тот подскочил со стула и принялся оправдываться:
— А что я? Я ничего… Ты сам говорил, что двенадцатого сын должен родиться, вот мы и решили шуткануть. — Он обвёл глазами присутствующих.
Тут же все в один голос начали успокаивать Румянцева, зная его заводной характер:
— Ну прости нас, Колян, ну не хотели мы тебя обидеть. Ведь скучно же… Тем более что уже полтора месяца тут шибаемся, а на берег так и не сходили.
В глубине души Румянцев их понимал, но с обидой совладеть не мог.
Тут он вспомнил о том, что только что передумал, и, глубоко запрятав обиду в закоулки души, махнул рукой:
— Ладно, наливай, шутники поганые, что там ещё осталось?
На его слова парни отреагировали восторженно, поняв, что прощены и банкет можно продолжать. Над столом вновь зазвенели бокалы и тосты, но уже о том, чтобы жене Румянцева легко дались роды и у него и в самом деле родился сын.
А через день ледокол получил приказ сниматься и идти во Владивосток, там произвести частичную замену экипажа и следовать на Японию за плавучим доком.
22.04.2022
Рассказ опубликован в книге "Морские истории" https://ridero.ru/books/morskie_istorii/