Уходя, Агата закрыла дверь на ключ, чтобы мальчик не сбежал. Заколоченные окна плохо пропускали свет, а электричества было давно отключено. Поняв, что он остается в полной темноте наедине с пауками, Димася закричал и заколотил кулаками по двери, в которой мать только что провернула ключ.
- Уот кала ар ё айз? – с видимым напряжением прочитал пухленький мальчик и крупные капли пота выступили на его висках. Английский ему давался нелегко.
- Отлично, молодец, - с деланным восторгом похвалила его Любочка. – Теперь переведи.
- Глаза… твои глаза… - ученик вспотел еще больше. – Ну не могу я, Любовь Михайловна! Не понимаю!
- Какого цвета… - подсказала Любочка.
- Какого цвета твои глаза? – выдохнул он и вытер пот со лба.
Димася занимался с Любочкой месяцев восемь. Молодая хрупкая девушка, студентка факультета иняза, заканчивала вуз с отличием. Соседи часто просили Любочку подтянуть нерадивых чад по школьной программе. Английский был Ахиллесовой пятой местной школы. Учителя иностранного языка не задерживались здесь более года. Молоденькие уходили в декрет, пожилые – на пенсию. Не везло директору с подбором персонала и все тут. Любочка мечтала, окончив университет, работать учителем английского в родной школе. Проклятия декрета, как шутили соседи, она не боялась. Жениха у нее было, замуж не собиралась. Может, эта школа ждет именно ее, Любочку?
Димасе английский никак не давался. Мальчик вообще учился плохо, был рассеянным и нервным. Он вырос на вечных скандалах. Тихо дома было только тогда, когда отцу удавалось достать очередную дозу. Он успокаивался, воцарялась вожделенная тишина. Лишь мать горько плакала. Отец вынес из дома почти все. За короткое время у них не осталось никакой техники. Сначала он забрал телевизор, потом холодильник, микроволновку … Далее в расход пошли ковер, тумба, красивые венские стулья, теплые куртки… Затем к наркоте пристрастилась мать, сломалась...
Димасю забрала к себе бабушка, Валентина Петровна. Дважды она отправляла сына на лечение. Дважды он возвращался и срывался снова.
- Нет никаких сил моих, касатик, - застал однажды Димася бабушку плачущей. – Пусть Бог меня осудит, но там у него будет много времени подумать.
И она набрала 02. Сына посадили, мать лишили родительских прав, она куда-то исчезла. Димасю забрали в детский дом. Ему тогда было семь. Этого бабушка предвидеть не могла. Единственного внука, кровиночку – в детский дом!
Она бросилась оформлять опекунство. Долгий год бегала по разным инстанциям с бумагами, справками. Никто не хотел отдавать ей ребенка:
- Мамаша, вы старенькая, вам скоро семьдесят. Куда вам ребенок? Не положено.
Бабушка закатывала глаза:
- Девочка, ты посмотри, какая я крепкая! Мне всего шестьдесят пять. Я до ста протяну! Нешто мое чадо в детдоме будет жить, когда родная бабушка жива?
«Девочка» лет пятидесяти также закатывала глаза и посылала ее по инстанциям дальше.
Всех обошла Валентина Петровна, даже у мэра города в кабинете на коленях стояла, рыдала. Оформили ей опекунство, сделали исключение. Димася вернулся к бабушке. Что ему довелось пережить за этот год в детском доме, он не рассказывал, но мальчик замкнулся, стал неразговорчивым, угрюмым.
- Касатик мой, - баловала бабушка внука, - я тебе леденцов купила. Пирожки сейчас напечем, а то исхудал совсем. Буду тебя откармливать.
И она откармливала: манная каша, булочки, пирожки, сладости. Да так, что пора было ставить диагноз «ожирение». Начались проблемы с сердцем и почками, мальчик начал часто болеть, пропускать уроки. Бабушка стала водить его по врачам и лечить. Даже выбила в поликлинике внуку бесплатную путевку в санаторий и увезла его на месяц из города.
Димася постепенно оттаивал, стал чуть подвижнее и веселее. Бабушка почти признала в нем прежнего сорванца. Однако денег на жизнь им не хватало. На лето Валентина Петровна устроилась уборщицей в торговый центр на полставки. К шести утра она уходила на работу мыть полы, чтобы к десяти вернуться. В это время просыпался Димася, надо было готовить ему завтрак, печь блинчики, жарить яишенку и котлетки. Димася нехотя ел то, что впихивала в него бабушка, и хватался за телефон. Телефон тоже купила бабушка: «А как же, остальные сорванцы с телефонами бегают, а мой чем хуже?»
К концу второго класса молоденькая учительница английского влепила Димасе жирную двойку за год и ушла в декрет. Бабушка схватилась за голову. Внук с горем пополам тянул скучную учебу на тройки. Писал кое-как, математику с ним решала она сама, а вот с английским помочь не могла. Спасибо соседям, указали на Любочку. Валентина Петровна кинулась к ней:
- Внучок мой, Димася… позанимайтесь, пожалуйста, я буду платить… Двойка за год у нас, читать не умеет, алфавита не знает. А я женщина неграмотная…. Помогите нам!
И Любочка согласилась. Цену назначила чисто символическую. Валентина Петровна взяла дополнительные вечерние часы уборки в торговом центре. «Деньги лишними не бывают», - вздыхала она.
Димасю двойки не волновали, однако он бабушке не перечил и взялся грызть гранит науки. Но тот никак не поддавался. Способностей к языкам у него не было от слова совсем. За два месяца лета с трудом освоили алфавит и чтение по слогам.
В это время вернулась мать. В этой исхудавшей, почерневшей женщине с осунувшимся лицом мальчик с трудом признал родного человека. Мать заявилась к бабушке домой.
- Что, старая, сжила нас со свету? Рада небось? – завела она разговор с порога.
- Ты, Агата, зачем пришла? Сына повидать? Вот он, смотри!
- А чего смотреть? Я его забираю. Одевайся, Дмитрий, домой пойдем. И деньги мне неси. За опекунство получаешь, я знаю!
Уходить с матерью Димася не хотел. Он испуганно посмотрел на бабушку.
- Не имеешь права, Агата. Не пущу! Я тебя сватала, надеялась, ты моего сына образумишь, вытащишь из дурмана. Он же любил тебя больше жизни. Ни на кого не смотрел больше! Все твердил: «Умру без Агаты!» Свадьбу вам справила. Димку родили, все ж хорошо было… Ты виновата, что он сорвался! Пять лет держался, ничего не принимал. Ты виновата – не удержала! И сама в ту же яму скатилась, ребенка чуть не угробила!
- Вот и умер он, - обрушила на Валентину Петровну новость Агата. – Умер! Сегодня утром. Собственными руками ты сына сгубила, предала. А своего я заберу. Посмотри, раскормила, как порося на убой. Чай зарезать к праздникам решила?
Агата хрипло рассмеялась собственной шутке. Но старая женщина в момент посерела, сникла и опустилась на стул. Права непутевая Агатка… Она сама сдала его полиции, желая уберечь от передоза. Надеялась, что хоть за решеткой он проживет дольше. Не вышло… И бабушка завыла, запричитала, оплакивая непутевого сына. Димася впервые видел, как она горюет. Ему стало страшно. Идти с матерью он не хотел, но та волоком потащила его из дома на улицу. Бабушка выбежала следом. Вытирая слезы, она кричала:
- Люди добрые, помогите!!! Что делается-то? Посреди бела дня ребенка воруют!
Прохожие стали оглядываться. Валентина Петровна цеплялась за внука: «Не пущу!»
Агата ударила ее наотмашь, женщина упала и громко заплакала:
- Будь ты проклята, Агата! Будь проклята!
Мать лишь злобно ухмылялась, продолжая тащить вперед перепуганного Димасю. Какой-то мужчина подошел к ней и спросил, чей у нее ребенок.
- Мой сын, да спросите сами!
- Мальчик, это твоя мама?
- М-моя, - запнувшись, ответил Димася.
Мужчина пожал плечами и помог встать пожилой женщине. Бабушка что-то быстро-быстро говорила ему. Димася много раз оглядывался назад, она махала ему рукой. И мальчик заплакал. С бабушкой было так тепло и уютно. Она позволяла ему ни о чем не думать. Что ждет его теперь с матерью, он боялся представить.
Их дом с заколоченными окнами стоял на этой же улице. Агата поднялась по скрипучим ступеням, пошарила рукой в паутине над дверью и вытащила заржавевший ключ. Хрипло засмеявшись, отперла дверь и шагнула в черную пустоту прихожей, откуда несло сыростью и плесенью.
- Заходи, что встал? Особое приглашение требуется? – крикнула она сыну. – Сейчас будем порядок наводить. Вон веник, я обметаю паутину, ты подметаешь пол.
Димася чувствовал себя, как в фильме ужасов: пауки, которых он жутко боялся, как будто специально валились на него, пробегали по руке, падали на плечо. Он визжал и стряхивал их на пол.
- Хаха, - забавлялась Агата, глядя на него. – Чего разорался, как девчонка? Ты же мальчик, мужик! Будь храбрым! Совсем тебя бабка разбаловала. Я в магазин схожу, куплю поесть и выпить, а ты подметай тут…
Уходя, она закрыла дверь на ключ, чтобы мальчик не сбежал. Заколоченные окна плохо пропускали свет, а электричества было давно отключено за неуплату. Поняв, что он остается в полной темноте наедине с пауками, Димася закричал и заколотил кулаками по двери, в которой мать только что провернула ключ.
- Чего тебе? – недовольно крикнула она с улицы.
- Мама, боюсь, боюсь!
- Не сахарный, не растаешь, - ответила мать. – Сбежишь еще. А будешь орать, по шее получишь, когда вернусь.
И она ушла. Поняв, что его бросили, вот так одного вместе с его страхами, мальчик завыл еще сильнее.
Ему казалось, чем громче он кричит, тем больше этим распугивает пауков, которые только и ждут, чтобы наброситься на него всей паучиной семьей, искусать, опутать паутиной и выпить всю его кровь до последней капельки. И когда мать вернется, найдет его безжизненного, лежащего на полу, а пауки ползают по нему сотнями.
Воображение выдавало страшные картины. Димася встал спиной в угол и махал перед собой руками, чтобы отгонять невидимых в темноте пауков. Не переставая кричать и плакать, он звал по очереди то мать, то бабушку.
Ему казалось, что он провел в страшном углу несколько часов. На самом деле прошло пятьдесят минут, и ключ в замке снова стал поворачиваться. Агата ввалилась в дом с бутылкой, веселая и уже пьяная.
- А, ты здесь? – словно удивившись присутствию сына, спросила она.
- Мама, мамочка, - всхлипывал Димася, - не оставляй меня больше с пауками в темноте, пожалуйста! Я всегда буду тебя слушаться, я все сделаю!
Он хватал мать за ноги, за подол, пытаясь найти утешение в ее объятьях. Ему хотелось, чтобы она обняла его, успокоила, пообещала, что больше не будет так делать. Однако Агата влепила с размаху сыну крепкую затрещину. Он отлетел в сторону, больно ударившись головой об угол старого шкафа, и затих.
- Пшёл вон, отцепись, без тебя тошно. Помянуть отца надо. Еды я забыла купить. Ладно, поешь завтра.
Она нашла пыльный стакан в тумбе, обтерла его подолом юбки, плеснула себе щедрую порцию алкоголя и залпом осушила его.
- Ох, хорошо… Царствия небесного, земля пухом, - перекрестилась она, осушила еще треть стакана и упала на продавленный диван, откуда с писком выскочила крыса. – Теперь можно и поспать. Темновато, правда. Где-то свечи были… потом найду.
Агата храпела. Крысы суетливо бегали по полу, обнюхивая руку женщины, свесившуюся с дивана, и мальчика, лежащего на полу. Пауки возмущенно переделывали свою паутину. Через пару часов свет луны пробился сквозь заколоченные окна.
Димася вдруг застонал и попытался сесть. Вытерев лицо тыльной стороной ладони, мальчик почувствовал там нечто засохшее и все еще липкое. Даже в слабом луче лунного света он мог разглядеть пятна крови на своей руке. Но это было полбеды.
Напротив сидела крыса и смотрела своими глазками-бусинками прямо на него. В этот момент луна зашла за тучи и скрыла от глаз Димаси это зрелище. Мальчик снова потерял сознание. Пришел в себя он оттого, что кто-то сильно колотил кулаками по входной двери.
- Агатка, открывай, дура, я знаю, что ты здесь!
- Кого там черти принесли? – возмущенно забормотала мать и, спотыкаясь обо все в темноте, пошла открывать.
В комнату ввалился здоровенный мужик. Димася подумал, что он одним пальцем мог бы вышибить их дверь.
- Чего темно так? Зажги свечи, - начал командовать он с порога. – Я выпить принес. Узнал, что ты вернулась в город. У меня еще кое-что есть, сейчас зажжем, как в старые добрые времена. О, и малец здесь. Зачем нам ребенок? Надо было его бабке оставить, только мешать будет.
Гость продолжал вести себя, как хозяин дома. Доставал стаканы из пыльной тумбы, они с матерью выпили за встречу, потом еще раз за помин души. Мужчина расстелил газетку, разложил шприцы. Димася, жутко боявшийся уколов и врачей, забился в угол и смотрел оттуда глазами, полными слез. При слабом свете свечи его почти не было видно.
- А давай и парню ради смеха кольнем? – развеселился гость, щелкая по шприцу. – Иди сюда, малой, поиграем в доктора.
- Не надо, дядя, - завыл в голос Димася, - я буду хоро-ошим!
Мальчик плакал, размазывая грязным кулаком слезы по лицу.
- Это укол хорошего настроения. Иди сюда, тебе понравится!
- Оставь пацана, - шлепнула его легонько Агата. – А то угробишь мне сына.
- Да я пошутил, - рассмеялся гость. – Сейчас нам с тобой будет хорошо!
Он привлек Агату к себе и смачно поцеловал, сжав ее ягодицы своей лапищей. Она странно извивалась в его объятьях, вздыхала. Потом повернула голову в сторону сына.
- Я не могу при нем, убери его отсюда.
- Пусть смотрит. Взрослая жизнь прекрасна, да, малец? Делаешь, что хочешь. Ноль запретов! Сейчас покажем ему высший класс!
Гость зажал своей огромной лапой рот его матери, а другой завалил ее на диван. Очередная крыса, пискнув, выскочила из нутра мебели и посеменила в нору в углу комнаты.
Димася не знал, кого бояться больше: крыс или гостя. Одни могли покусать, другой пугал взрослыми забавами. Еще вколет ему укол. Крысы уже казались менее страшными. Гость накрыл мать своим телом. Они возились и елозили там, в темноте. Стонали, мычали.
Димася закрыл глаза и уши и старался не смотреть и не слушать. В доме была еще одна комната, куда бы он мог убежать и спрятаться, но она была завалена хламом, жутко воняла, как будто ее использовали вместо туалета. Наконец взрослые затихли на диване. Тяжело дыша, мужчина встал и снова взял шприц в руки.
- Ну что, Агатка, готова в сказку? Малой, ты с нами? – гость захохотал и подтащил Димасю к себе.
Мальчик завизжал и укусил его за палец.
- Ах, ты, гаденыш! – вскрикнул мужчина и затряс укушенной рукой. Получив свободу, Димася хотел снова нырнуть в спасительный темный угол, но тут на его многострадальную голову обрушился тяжелый удар. Он успел услышать хриплый вскрик Агаты: «Убьешь, ирод!» А потом провалился в кромешную мглу.
В себя мальчик пришел на рассвете. Он лежал на полу, на груди у него сидела большая крыса. Уже не было сил визжать, да и бояться тоже сил не было. Он махнул рукой, крыса отбежала в сторонку и продолжала смотреть. Очень кружилась голова. Мать и гость, абсолютно голые, спали на грязном диване.
На столе горела свеча. Димася попытался встать на ноги и ухватился за стол. Тут его стало рвать. Тошнота подкатывала к горлу волнами, одна за другой, из глаз лились слезы, из носа лилось тоже. Когда все закончилось, он заметил, что свеча опрокинулась.
Мальчик снял футболку, вытер ею свое лицо, руки и бросил, грязную, на пол. На столе уже занялась газета, на которой лежали пустые шприцы. Он стоял и смотрел на огонь, как завороженный: «Надо потушить»
Димася прошел в кухню. Открыл кран. Воды не было. Его снова начало тошнить. Спазмы с воздухом вырывались из груди, желудок болезненно сжимался. Хотелось воды. Обычной, прохладной воды. Окунуться бы сейчас в реку и пить, пить, пить из нее и ни о чем не думать.
- Эй, Димка, плыви сюда, - кричал ему друг Данька. – Смотри, как я ныряю!
Но Димася не плыл, он хватал сухими губами воду, погружался в нее с головой, не переставая глотать прозрачные волны. Чем больше он пил, тем больше ему хотелось.
- Смотри, - услышал он далекий смех Даньки сквозь какой-то треск, - сейчас выпьешь всю речку. Куда нырять будем?
Потом приятель вдруг пропал, а самого Димасю начало рвать речной водой. Треск усиливался. Он открыл глаза. Опять на полу… Нет ни Даньки, ни речки. Голова кружилась, пахло дымом. Димася вспомнил, что он пошел за водой на кухню, но кран оказался пустым. Зачем он пошел за водой? Свечка!
Мальчик выполз в комнату на четвереньках, пол качался под ногами. Деревянный стол был уже весь в огне. Дым застилал глаза. Димася подполз к выходу. Толкнул дверь, подергал ручку. Закрыта на замок!
Встать на ноги не хватило сил. Стараясь не дышать, он пополз назад. Ключи были в кармане у матери. Ее платья он нигде не видел. Огонь распространялся по комнате. Эти двое спали. «Почему они не просыпаются?» Димася подполз к мужчине. Его рука свисала с дивана, подергал. Реакции не было. Кричать он не мог, только обессилено стучал ладошкой по дивану и шептал: «Мама, проснись, мама». Находиться в комнате было уже невозможно.
Димася пополз к двери. Дышать становилось все труднее. Широкая щель у порога позволяла немного вдохнуть воздух с улицы. Путь к кухне огонь уже отрезал. Хорошо, что он не спрятался там.
Мальчик лежал и пытался размеренно дышать в щель. Сзади становилось горячо.
Последний раз он оглянулся на мать. Сквозь завесу огня ему показалось, что он увидел ее расширенные от ужаса глаза и услышал ее крик. Димася последний раз вдохнул воздух через щель и нырнул в прохладные воды реки, где плескался Данька.
Он снова пил прохладную воду, а приятель ругался: «Слышишь сирены? Пожарные едут. А ты всю воду выпил! Чем огонь тушить теперь?»
***
Димася открыл глаза. Белый потолок и такие же стены. Окно напротив. Капельница. Он потрогал голову. В бинтах. Попытался пошевелить ногами, но их словно не было. Он крикнул от страха.
В палату заглянула медицинская сестра:
- Проснулся? Лежи-лежи, - успокоила она его. – Все хорошо, тебя спасли, ты в больнице. Сейчас укольчик сделаем и поспишь еще.
Димася даже не мог сопротивляться. Шприц небольно вонзился в бедро.
- Вот, молодец, настоящий мужчина, - похвалила его медсестра, и он вновь провалился в сон.
В следующий раз, когда мальчик проснулся, рядом сидела бабушка. Услышав слабое «Ба», она всплеснула руками и заплакала.
- Жив, главное, что ты жив, касатик! Теперь все хорошо будет…
Через месяц Димасю выписали домой. Он уже знал, что мать погибла в том пожаре вместе со своим любовником. Что соседи вызвали пожарных, когда почувствовали запах дыма. Что его спасла широкая щель в пороге, через которую он дышал. Ноги немного обгорели, он мог бы ходить, но пережитый стресс лишил его возможности передвигаться. Ниже пояса Димася себя не чувствовал вообще.
Бабушка привезла инвалидную коляску. Внук только взглянул на нее, и его лицо перекосилось.
- Что это? – шепотом спросил он и перешел на крик. – Это Данькина? Данькина? Данька умер! Зачем ты ее мне, Данькину коляску?
- Димасечка, милый, - из глаз бабушки полились слезы. – Знаешь, сколько она стоит? Тетя Марийка, Данькина мама, бесплатно отдала. Добрая душа она. Садись, поехали домой. А там я тебя на ноги поставлю. Массаж будем делать, в санаторий поедем. Не нужна нам будет коляска.
Димася заплакал и сел. Всю дорогу он вытирал набегающие слезы , вспоминая, как Данька лихо рассекал на своей коляске по их тихой улице, как они вместе смотрели фильмы про пиратов у него дома, как тетя Марийка каждый раз пекла им пироги. А потом Данька умер, сказали, сердце не выдержало. Теперь он едет на его коляске домой. Придется ему тоже научиться лихо рассекать на ней.
***
- Уот кала ар ё айз? – уверенно читал и переводил Димася , поглядывая на Любочку. - Какого цвета твои глаза? Уот кала из ё хеа? Какого цвета твои волосы?
Валентина Петровна, умиляясь, слушала корявый английский внука. Каждый раз, когда приходила Любочка, бабушка старалась напечь пироги, булочки, огурчики солененькие подкладывала, трепетно поглядывая на округлившуюся талию учительницы.
Стоял октябрь. С тех печальных событий прошло чуть больше года.
Димася почти вернулся к нормальной жизни. Данькину коляску отдали его маме. Ноги еще плохо слушались, но мальчик старался ходить сам, опираясь на костыли. Врачи обещали: следующим летом будет бегать. Еще и лучшим футболистом школьной команды станет.
Год мальчик был на домашнем обучении. Сейчас ему разрешили свободное посещение на первое полугодие, учитывая обстоятельства: бабушка похлопотала. С Нового года Димася планировал полноценно вернуться к урокам. А недавно возобновили занятия английским.
Любочка прибегала каждый вторник и воскресенье. Университет она окончила с отличием и сразу устроилась в родную школу преподавать иностранный язык. Там познакомилась с молодым учителем математики и через полгода вышла за него замуж. Сейчас влюбленные ждали первенца. Школьное «проклятие» работало, как часы...