Придайн, Инис Витрин, дом Йосефа из Рамафы конец 547 года от условного рождения Христа
– И где этот твой Ешуа сейчас? – спросил Морвран бывшего фарисея.
Йосеф сокрушённо пожал плечами:
– А я знаю!.. В шеоле, наверное, как все души нашего народа.
– А Христос тогда кто?
– Кто угодно, только не Иешуа, – решительно и твердо ответил Йосеф. – Да что я говорю?! «Кто угодно»... Ха! Христос – этот тот же Яхве. Доразвившийся в какое-то дичайшее вселенское недоразумение. А мой народ – я в том числе – верит в него веками, чтит его хоть со «Спасибо!» в виде подношения, хоть со «Спасибо!» в виде молитвы.
– Христос не показывается никому на глаза. Даже когда являет свою силу.
– А ему оно надо?! Я так погляжу, что он и без этого столькими людьми управляет через своё священство, что ему и показываться не нужно – и так все в него верят и все чтят. А ещё думаю вот что. Христос пока что НЕ УМЕЕТ показываться. Но если вчера на Стеклянном острове произошло ровно так, как вы, уважаемый Морвран, мне рассказали, то время, когда он сможет являть себя, таки совсем ближний свет.
– А эта ваша Магдалина с Чашей молодец, – хмыкнул Высоколобый. – Какой же у неё великолепный приворот вселенского масштаба на всех идейных христиан! А я-то думал, почему же столько христиан из окружения Артоса повелось на этот манок!
Морвран промолчал, но настроение его несколько испортилось. Он прекрасно помнил, что вещали ему боевые товарищи из числа крещённых верующих христиан, возвращаясь ни с чем из своих поисков Чаши царской крови...
Франкия, Августа Туронум, 508 год от условного рождения Христа
Январские солнечные зайчики играли на потных брылях немолодой небогатой горожанки, бежавшей по узкой улочке с крепко зажатыми в обеих ладонях пригоршнями золотых и серебряных монет из далёкой Восточной империи.
Тяжело дышавшая женщина неожиданно поскользнулась на наледи и чуть не угодила под копыта лошади Бедвира. Бедняжка засуетилась, не зная, что сделать раньше: перекреститься с перепугу, броситься за рассыпавшимися монетами или в своё оправдание сказать что-то невпопад непонятно откуда – из самой преисподней?! – появившемуся конному воину.
– Радость-то какая! Великий Хлодвиг теперь консул Империи! Празднует триумф! Словно древний… древний кесарь!
Бедвир уловил имя Хлодвига и кое-что для себя прояснил. Он обогнул ещё стоявшую на карачках женщину и направил своего низкорослого коня неспешным шагом вперёд.
Аннуин выкинул Бедвира в 508 год от условного рождения Христа в город Августа Туронум. Тщась найти Котёл и следуя за христианским образом Чаши, бриттский всадник оказался во времени, которое встретил совсем юным, и в стране, довольно близкой к его родным берегам.
Первого встречного о Чаше спрашивать было глупо. Важно найти правителя здешних мест. Хлодвиг. Бренин франков, в молодости разгромивший последнего на материке римского дукса, а затем покоривший всю Галлию. Это имя гремело в пору детства и юности Бедвира. Это имя наводило страх даже на саксов Каэр Лундейна, опасавшихся вторжения приморских франков в освоенные ими пределы. Это имя заставляло драгонов Думнонии отсылать всё новые отряды в Арморику – готовить оборону от франков.
Франки. Честные. Правдивые. Так они именовали себя, и так их уже давно знали Империя или то, что от неё осталось на западе. Что ж, если они такие честные, то их бренин скажет Бедвиру правду. И если в городе раздают деньги народу, значит, в городе праздник. Значит, празднуют, в первую очередь, правитель и его двор. Найти правителя на пиру, представиться ему… преподнести дар. С конём Бедвир расставаться не думал. Значит, шлем. Эх, жалко! Такой шлем не каждый воин Артоса носит даже теперь, не то что двадцать пять зим назад. Посеребрённое навершие в виде льва заморского чуть ли не сам справлял – пять ночей стоял над кузнецом, пока тот не закончил. Позолоченные нащёчники… Но что поделать!
Далее – просидеть на пиру, пить-есть в меру, чтобы разум не отшибло и слабость не взяла. И, улучив момент, спросить о Чаше. Нет, ну можно поехать дальше и здесь ничего не узнать. А потом сиди гадай, в какой стороне от тебя был единственный ответ.
… Под конец пира стареющий длинноволосый Хлодвиг, единственный из всех собравшихся одетый по-римски, наконец снял с на редкость свежевымытой головы украшенную драгоценными камнями диадему и со вздохом откинулся на спинку резного кресла, почти трона. Жестом немало выпившего человека он пригласил Бедвира подсесть поближе, другой рукой махнул в противоположную сторону, и за его спиной встал в поклоне преклонных лет муж, проскрипевший на ухо гостю, что он армориканец, знает по-бриттски, а здесь находится в рабстве и теперь будет переводить беседу.
– Этот август из Константин-бурга – настоящая скотина, – пробурчал себе под нос Хлодвиг, жестом запретив рабу переводить эти слова. – Как я порой завидую Одоакру! И как бы я хотел, чтобы этот август Анастасиус оказался на месте того, Ромула Августёнка! Выбросить с трона Империи, как кутёнка, и своею собственной взмыленной после трёхдневной скачки филейной частью вместо него, изнеженного римлянина, сесть на этот трон! А? Как бы вам всем такое?! Они там, на востоке, вообще не считают нас за людей! Один день мой человек покрутился у их посольства, и уже я знаю, что никаким консулом я не буду. А это, – он покрутил в руках диадему, – и это, – брезгливо оттопырил надетую на себя белоснежную тунику, – по-нашему, просто обман и насмешка!
Хлодвиг смачно сплюнул под стол, прямо на бороду одного из своих почётных гостей, скрутившегося калачиком в пьяном сне вокруг ног великого вождя. – Как тебе мой пир, бритт? – не без самоиронии спросил он Бедвира. Раб перевёл.
После нескольких фраз, произнесённых из вежливости, Бедвир перешёл к главному. Хлодвиг внимательно выслушал перевод и принялся неспешно жевать губами. Почему-то помрачнел.
– Чаша царской крови, – растянул он слова, произнесённые на этот раз по–галльски, как озвучил их Бедвир. – Сангреал… Была у меня одна история. Больше двадцати лет назад. В Августе Суессионской. Мы тогда Сиагрия разбили, он, гад, бежал… к готам, чтоб их!.. Вошли мы, значит, в Суассон, и, как сам, небось, знаешь, три дня на разграбление. Грабят мои люди, убивают… иногда, женщин делят. Я уже спать где-то улёгся, как вдруг – поп с во-о-от таким крестом – и в ноги: «Отец родной, благодетель, спаси-сохрани-помилуй!» Я ему спросонья: «В чём дело?» А он мне: вот, вы в ту луну грабили такой-то монастырь, так я, мол, оттуда, по поручению и от имени епископа – верни, дескать, взад, великий и могучий рекс, драгоценную чашу из нашего храма. Она так нам нужна, так нам важна, что аж невмоготу! Я ему, почти спящий: «Верну завтра, как добычу поделим за всю луну».
Хлодвиг, всё это время не ставивший на стол кубок, осушил его до дна, потребовал наполнить и, почему-то не сводя глаз с висевшего напротив него, прямо над входом в зал, греческой работы гобелена с ликом Христа (тоже подарок августовых послов), продолжил:
– К рассвету замыкающий отряд привёз на обозах добычу, я всех собираю, произношу речь – всё как полагается. Зову попа: где, мол, та чаша? Он под гогот моих ребят из передних рядов роется в груде добра, дрожит, аж течь под рясой даёт, но роется, святоша! Находит, бежит ко мне, улыбка до ушей, несёт на вытянутых руках – тяжёлая. Вот, говорит, она, чаша эта. Я – к воинам, ставлю чашу перед ними, чтобы все видели: дозвольте, мол, братья, сверх добычи моей взять и эту чашу. И тут один из старых моих вояк, который ещё с отцом против саксов ходил, выскакивает вперед и ка-ак рубанёт франциской по чаше! Та – надвое, поп – в обморок, я стою, как дерьмом измазанный. А рубака этот старый при всех и говорит мне: ты, мол, Хлодвиг, не смотри, что ты такой удачливый вождь, я при твоём папке тебя-карапуза на ноге качал, игрушки из дерева тебе резал и на охоту даже пару раз водил. Так что не тебе, говорит он, на долю сверх меры зариться, мы старые законы чтим, и всем всё поровну идёт. «Понял?» – спрашивает. Я ему: «Понял-понял, погорячился, был неправ, исправлюсь!» И исправился через год. На смотре старшей дружины вернул я ему этот удар франциской, долго потом кровь с плаща не смывал, уж больно красно́ она смотрелась на лисьем меху!
– Значит, чаши нет… – отозвался Бедвир.
– Нет чаши. Разобрали на куски. Что её держать, рассечённую–то!.. А попам тем она была, как помню, очень нужна. Отдыхай, бритт. Найди себе женщину на ночь. За шлем спасибо, уважил. В следующий поход надену. Если подагра не одолеет… Может, не та это чаша, которая тебе нужна?
Бедвиру оставалось лишь пожать плечами, отцеремониться прощанием с рексом и несостоявшимся имперским консулом и удалиться. Но тот уже его не замечал. Во хмельной своей задумчивости Хлодвиг снова отдался мыслям о том, что именно с этой Чаши из Августы Суессионской и началась большая история обмана, где самым главным обманутым в итоге стал она сам. Слово, данное посланцу епископа, так и не было исполнено, что повлекло за собой долг. Долг, о котором не однажды намекали ему те, кто узнал об этой истории. О котором вспомнила жена, когда умер их первый общий ребенок, – сын, окрещённый по просьбе матери и с дозволения отца. Когда второй их сын после крещения стал болеть, Хлодвиг уже весьма косо смотрел на супругу: «Что же ты мне, жена, всех детей благословением своего бога уморить вздумала?! Да и зачем их крестить во младенчестве, когда это совсем необязательно?» Но Хродехильда упорно опережала фанатичного августа Юстиниана Великого почти на полвека. Крещённый по её приказу второй их с Хлодвигом сын был ею отмолен от недуга. И снова разговоры полушёпотом: бог галлов и Рима спас сына Хлодвига, не вспомнить ли нашему рексу о своём долге?
Послы папской курии, опасавшиеся нашествия грозных франков, тоже делали своё дело через Хродехильду: пусть примет Хлодвиг наш Символ Веры, поклонится Святому престолу и по благословению Христову сокрушит поганых ариан и язычников, сам август в Константинополе желает вашего рекса братом своим назвать, себе равным! И римский плебс, который покорил он в Галлии, говорили папские послы, примет его своим законным правителем единой с ними веры. И не должен ли, добавляли папские послы, рекс Хлодвиг всей нашей Церкви за слово, данное когда-то человеку божьему, но так и не выполненное?
Да, лет этак за двадцать до того всё было проще: есть жирные римские земли, есть твой голодный народ, воины которого никогда не отступают, ибо позади – обозы с их жёнами, детьми и стариками. Есть бой, победа или поражение, есть добыча в случае победы, несколько казней вражеских вождей – и их земля теперь твоя. Эх, вернуть бы то время, когда Флавий Афраний Сиагрий встал на твоём пути и не хотел отдавать свою римскую землю без боя! Да, тогда всё было проще, все равны, и ты, пока ничего не доказал, не равнее прочих. Но ведь доказал – вероломно отсёк голову соратнику своего отца, имени которого учёные монахи даже не подумают сохранить в своих пергаментах. Сам же решил быть равнее равных, вот и отвечай!
Хлодвиг ответил. Он вызвал Христа на испытание. Была битва, франки дрогнули, и великий вождь франков воззвал к христианскому богу: «Если ты такой истинный и могучий, раз тебя так любит моя жена, дай мне победить, и я поклонюсь тебе!» И почудилось ему, смотревшему высоко в небо, будто призрак той самой чаши на миг появился перед глазами и растаял. Ни один бог не смог бы пройти мимо такого подарка, самостоятельно шедшего в руки. Рекс алеманов, с которыми бились тогда франки, пал в бою, и всё его войско разбежалось. Дал слово – держи. Хлодвиг крестился, и ещё несколько сотен франкских семей вместе с ним. И поклонились парижскому рексу и римляне Галлии, и арианские народы, и сам папа римский благословил: ты, мол, теперь наш, и никуда от нас не денешься. А константинопольский август ещё и консульские инсигнии прислал, и подарки с деньгами. Включая богатую, искусно исполненную диадему, так нелепо сидевшую на длинноволосой голове франкского правителя, который волосы свои, по завету предков, никогда не стриг. И главным в разросшейся стране франков, как казалось потомку Меровея, был теперь не он, а Христос. Который вроде бы где–то на небе, а на самом деле в голове каждого.
«Так-то, – думал Хлодвиг в завершении того пира, – обещал чашу, а отдал в итоге и себя, и свой народ. Не ходил бы ты за этой Чашей, бритт Бедвир, она и тебе ничего благого не принесёт...»
Придайн, Инис Витрин, дом Йосефа из Рамафы конец 547 года от условного рождения Христа
Волшебного вина, позаимствованного Морвраном у Маленького народца, – йосефова пойла уже не осталось, – из кувшинов всё убывало, а разговоров и песен становилось больше.
– Ой, не бранитесь, херуви-и-имы! Не грусти, Господь, нас бо-ольше-е... Ой-вэй!
– Йосеф, это ты какого барда там исполняешь?
– Это не барда, мой друг-в-мешке. Был такой на минуточку Егорий... Юродивый. Или блаженный? Или не был, а будет? Я тут в Аннуине вообще всё перепутал!
– И что с этим Егорием такого?
– Да ничего такого с утра с ним не было, уважаемый Морвран. Или кто-то ещё знает за него? Таки я послушаю!.. Просто этот Егорий на минуточку настоящий поц, потому что, когда его народ пошёл немного отвоёвывать свои земли, он сказал, что его народ не прав!
– Его не грохнули после этого?
– Да вы что! Нет, уважаемый Морвран, нет, клянусь здоровьем мамы! Все так любили его песни, что даже не изгнали из страны!
– Откровенный мудак!
– В-вот и я говорю, мой друг-в-мешке, что он мудак! И поц! Был у нас ещё другой Егорий, говорят. Я не помню его, я уже здесь квартировался. Таки этот второй Егорий полностью прибил последнего ящера в Каппадокии!
– Что такое Каппадокия?
– Что такое ящер?
– Молчи, неуч. Ты хоть в роще-то учился, раздолбай?
– Я не раздолбай, я бард!
– Раздолбард… Ящер – это дракон. Даже я знаю… На вот, лью тебе в мошну ещё немного.
– О, давай! Да не хлещи, захлебнёшь меня!.. И Йосефу налей! Он теперь мой друг!
– Йосеф, держи кувшин... Что, всерьёз последнего ящера?
– Распоследнего! И в самый что ни на есть серьёз!
– Мудак.
– И я говорю, уважаемый Морвран, мудак! А они его святым сделали.
– Кто?
– Христиане!
– Не рассказывай нам грустные истории на ночь…
– А мне рассказывай! А их очень люблю.
– А вы всё пьёте.
Моргана дала обнаружить себя, только когда подошла совсем близко. Под пересуды ночных птиц её шаги по влажной траве, выросшей здесь за эту ночь волею Морврана, были не слышны.
– Всё пьёте и пьёте, пьёте и пьёте, – суровым, но безо всякой укоризны голосом повторила она, оглядывая Йосефа и Морврана.
– Госпожа, нам немного положено, – тут же, правда, без надобности, попытался оправдаться Йосеф, – мы недавно заставили потеть многих нехороших людей, и нам положительно положен отдых.
– Уж как три ночи отдыхаете, – парировала Моргана. И без перехода продолжила: – Мне было видение. Море снова пришло на сушу. В Гвинеде. В Мерионидде, – тут все поняли, что обращается она только к Морврану. – Вот что бывает, когда гибнет законный бренин.
– И что с того, что он законный! – буркнул Морвран, к сожалению для себя понимая, что у сообщения верховной друидессы Инис Витрин в складках рукавов обязательно скрыто продолжение.
– А то с того, Морвран, что Маглокуна на трон возвели наши боги, это он уж потом к Христу прилепился. И договор с нашими богами хранил Гвинед от самых страшных бед, которые могли с этой землёй приключиться, – она со вздохом опустилась на оленью шкуру рядом с сыном Керридвен. – Что там у вас?
– Йосеф говорит, что это лучшее пойло, которое только можно делать в этих землях от западного моря и до самого Ллогра, – задорно вставил Высоколобый.
Моргана без особых усилий взяла не столь лёгкий в весе своём кувшин, отхлебнула из горла, не поморщилась.
– Хм. Маленький народец цедил. Дейде лучше делает. Но он больше по мёду с зерном, чем по винограду и фруктам.
– Так что там с Гвинедом? – спросил Морвран.
– Я же сказала, – отчеканила Моргана, – Море пришло на сушу. В Мерионид, на Равнину Гвиддно. Терпеть не могу, когда Море приходит на сушу.
Морвран, конечно же, много раз слышал предания о фоморах, поэтому решил поинтересоваться:
– Море... кто-нибудь остановил?
– Оно само уже остановилось, – отмахнулась Моргана, – старик Лир даже порезвиться толком не успел. Но лучше от этого не становится. Разве что Манавидану оно пришлось в радость. Он землю Придайна... не жалует, в общем.
Морврана осенила мысль:
– Догнала Гвиддно Гаранхира его судьба, – злорадство мелькнуло на лице сына Керридвен. – Как же я о нём забыл...
– Что, ещё один твой недобиток? Как Маглокун? – встрепенулся из мешка Высоколобый.
– Вроде того.
– Таки расскажите, что за картина маслом, – вступил в беседу изрядно захмелевший Йосеф.
В двух словах Морвран и Высоколобый при полном молчании Морганы объяснили родовитому иудею, что Гвиддно Гаранхир вот уже девять зим правит Мерионидом, пребывающем в подчинении владык Гвинеда. И что Гвиддно, ещё будучи наследником трона, ходил с отцом в числе войск Маглокуна против Артоса. Дважды. В первый раз Медведь разбил отряды Гвинеда. Во второй раз битвы не было – Артос пал в Камлане, и Маглокун отступил.
– Всё равно считается, – заключил Морвран и замолк.
– Моя госпожа, – подал голос Йосеф, – имею спросить пару слов: ну а вам-то какой геволт с этого Гаранхира и его наводнения?
– Есть дело. Хоть оно и закончилось, я не знаю, повторится ли оно вновь. Вполне возможно, да. Это вам не разлив воды здесь, на Инис Витрин. Море – оно не шутит. Уж поверьте той, кто эпохами сражалась с Детьми Лира, – и древняя богиня Морригу прогнала от себя гнетущие воспоминания.
– Слышь, пернатый, отойдём? – едва Моргана удалилась, Высоколобый подал на удивление трезвый голос из мошны.
Морвран почти раздражённо поджал уголки рта, поднялся и на время оставил Йосефа предаваться воспоминаниям.
– Ну?
– Тебе не кажется, что неспроста она туда собралась? – спросил бард.
– Я не глухой, слышал, что было сказано.
– Ты не глухой, но слепой. Или память у тебя отшибло. Тебе сколько лет? – не унимался Высоколобый.
– Сколько есть – все мои. У тебя всё? – терпение Морврана заканчивалось.
– То есть ты не слышал о затоплении Лионесса или Каэр Исса? Во втором случае совсем недавно, кстати, всё было. Я тогда предыдущее смертное воплощение проживал. Забавным оказалось спасти старика-вождя Каэр Исса Эрбина ап Конана, посоветовав ему принести в жертву взбесившемуся Морю... собственную дочь, а потом выдать в своих песнях эту историю как козни христианского святого. Хи-хик! Впрочем, Дахут сама виновата, с Морем не шутят. Особенно когда твой город с Морем – один на один, далеко от большой земли. Не шутят ни с Морем, ни с семьей. Даже если твой отец поклоняется Йессу Гристу, а ты – кому надо… Слышал ведь обо всём этом, да?
– Слышал, – Морвран даже вспомнил, что не так давно целая плеяда наследников римских декурионов Думнонии до сих пор титулует себя среди прочего и господами Лионесса, который в ту пору уже давно как затонул. – Слышал я обо всём этом. И?
– Ничего не смущает?! – бард чуть не взвизгнул. – Таких оказий уйма, а у богини битв, притворяющейся друидессой, почему-то зачесалось только насчёт земель Гвиддно! Да, ты можешь сказать, что мы с тобой лучину не держали и она срывалась с места, едва вода где-то пришла... Вода часто то приходит, то уходит, не в пустыне живём. Нет, пернатый, что-то здесь не так... Ты не хочешь слетать туда вместе с Морганой?
– Делать больше нечего, – Морвран зашагал обратно к Йосефу.
– Да погоди ты! Ну послушай, ты же всё равно не знаешь, что делать дальше, где искать твои эти… предметы силы. Еврей совета дельного так и не дал, просто путём в Дунтаг через Эвраук рассказал о христианской Чаше. Так что мешает нам скоротать время и посмотреть, что там у Цаплиных Лях произошло на самом деле!
– Я подумаю, – буркнул Морвран. Высоколобый обрадованно понял, что он почти согласен.