Режиссер - Федор Малышев.
Сказка о свободе.
Спектакль вроде бы посвящен теме бунта, но не все так просто у гениев.
С.А.Есенин написал поэму в 1921 году. Очень ею гордился и читал ее со сцены много раз. В этом спектакле создается микст текстов. В основе спектакля поэма Есенина, соединенная с отрывком из «Капитанской дочки» Пушкина, казачьей песней «Нас пугали Пугачом…», стихами Летова, Башлачёва и Арсения Тарковского (стихотворение «Портрет»).
В анонсе сказано, что «в спектакле ритм и рифма, звуки и тишина… сливаются в одну продолжительную сказку, рассказываемую каликой перехожим при свете костра о Емельяне Ивановиче Пугачёве».
Образность спектакля вырастает из образности поэмы и фольклора. После сказителя со струнным инструментом и гусляров на сцене появляется Пугачев и говорит вовсе не как сказочный герой, а как человек: «Ох, как устал и как болит нога…Ржет дорога в жуткое пространство». И начинается магия текста, где все необычно: «луна, как желтый медведь», «избы-деревянные колокола» и про деревню: «Всех связали, всех вневолили, С голоду хоть жри железо. И течет заря над полем С горла неба перерезанного».
Основной метафорой бунта становится в спектакле колья и сделанные из них осадные сооружения. Эту метафору Федор Малышев взял из текста поэмы и сделал сквозной: «чтобы колья погромами правили над теми, кто грабил и мучил».
Сначала на сцене подневольные люди горбатятся под вязанками суковатых палок. Потом распрямляются, и вот уже на сцене осадные сооружения, сделанные из палок и поражающие своей громадностью. Темно-серый цвет этих конструкций (художник-постановщик Евгения Шутина) вместе с костюмами актеров серого цвета передают бескрайность и монотонность степи.
В спектакле вообще много условного. Трудно считать географию, страну, национальность. Выручают стихи. Еще одной яркой метафорой становится «красное колесо-прялка». Я прочитала эту метафору как отсыл к «Красному колесу» А.И.Солженицына. Именно этот образ выводит спектакль за рамки поэмы и сказки и делает его текстом о русской истории с циклическим повторением бунтов и революций.
Если идти от текста «Капитанской дочки», то одна из идей этой повести - предупреждение о неминуемом социальном взрыве в России, если не устранить пропасть между дворянством и народом. Пугачев у Пушкина - мощная фигура. Он рассказывает сказку Петруше (и спектакль с этого начинается), про то, что лучше один раз «напиться кровью», чем всю жизнь питаться падалью. Где ж ему зеленому Гриневу понять? Пушкину, которому мать заменила крепостная Арина Родионовна, интуиция и изучение истории бунта подсказали, что в русском человеке неистребима жажда свободы.
Но колесо русской истории связано еще с одним русским мифом - сакральностью власти. И Пугачев гениально угадывает это: казаки за ним, простым человеком, не пойдут. Нужно воскресить Петра III, а самому принять чужое имя.
Есенин показывает, как чудовищно это для русского человека - принятие мертвого имени. Оно уже таит обреченность. В спектакле идея с облачением в красный кафтан как в одежду мученика мне очень понравилась. Теперь история Пугачева читается как история мученика.
Пугачев у Есенина, как и у Пушкина, - человек громадной духовной силы, смелый, с невероятной жаждой справедливости. На сцене после крещения Емельяна новым именем появляется призрак Петра III, который теперь неотступно будет его преследовать и звенеть колокольчиком. Введением этого персонажа, воплощенного страха Пугачева (он же по программке «слух» в народе), в спектакле углубляется тема гибели. Однако вопреки звону колокольчика в руках безумного Петра, звучащего как насмешка над гордыней Пугачева, герой продолжает бороться за свободу.
Рисунок роли Пугачева таков: он и вначале один, и в конце один, как романтический герой, смысл деяния которого до конца народу неясен. После первой крови, убийства генерал-майора Траунберга и атамана Тамбовцева, Пугачев сливается с соратниками, и начинается насилие.
Режиссер показывает, как люди превращаются в зверей и стервятников. Музыкальный рисунок спектакля (Рафкат Бадретдинов) создает ритм какого-то шаманского действия. Н.Бердяев в книге «Русский коммунизм» писал о раздвоенности русского характера. С одной стороны, шаткость и уродство. С другой, святость и юродство. Смотря, во что поверят.
Пугачев Есенина, в отличие от пушкинского, кровно связан с природой. В начале он говорит, что его призвал Яик (Урал): «Ты меня звал..». И голову он свою сравнивает с парусом: «Не удалось им на осиновый шест Водрузить головы моей парус». Это он приводит в движение казачье море.
Осада - один из самых ярких моментов спектакля, когда вышки с людьми буквально нависают над партером. Кажется, вот-вот и осуществится мечта этих людей о свободе. Сам Пугачев говорит, что учится у природы: без клыков нельзя. Он называет себя степным дикарем, а свою душу теплым зверенышем. В то же время его удаль притягивает к нему людей, и вот появляется Хлопуша (Тагир Рахимов). Мне актер показался очень убедительным в этой роли. Есенин вводит в поэму христианский мотив предательства Христа Иудой. Пугачев тоже предан, но принимает в конце концов свою судьбу со смирением. Герой с горечью сознает, как велика сила природы над любым человеком.
Не раз с начала действия он обращается еще к одному участнику событий, которого нет в спектакле (а жаль!): «Ах, это осень! Это осень вытряхивает из мешка Чеканенные сентябрем червонцы. Да! Погиб я! Приходит час...». Герой приходит к тому, что порядок в природе необратим. Приход осени - это приход смерти, и надо смириться и попрощаться: «Юность, юность! Как майская ночь, Отзвенела ты черемухой в степной провинции». И в этом признании неизбежности смерти столько лирического и человечного!
Конечно, это Есенин говорит от лица героя, обращаясь ко всем людям как братьям по судьбе: «Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...» Потрясающая, неожиданная концовка, которая расширяет горизонт поэмы до общечеловеческой. Бунт человека становится еще и метафорой жизни, воплощением ее короткого цветения.
Неудачей спектакля считаю монотонность драматического действия, но поэма вообще трудна для постановки. Девушки- плакальщицы в белых платьях, безусловно, разбавляют серый цвет и вносят ноту лиризма, но хочется, чтобы и харизма Пугачева была неотразимой. Крик Владимира Свирского не всегда работает на драматизм. Правда, последний монолог в его исполнении мне очень понравился. И как завершается в этом монологе тема колокольчика! Это голос поэта, который отзвенел как юность, как майская ночь и прощается с самым дорогим: деревней, сонным лугом, ночной синью над Доном. И вот времени уже нет, он торопится все еще раз охватить взглядом, и колокольчик бежит, бежит, бежит, «пока за горой не расколется», не затихнет. «Боже мой! Неужели пришла пора? Неужель под душой так же падаешь, как под ношей? А казалось... казалось еще вчера... Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...».
В спектакле концовка другая, а мне нравится есенинская, лирическая. Спектакль, может быть, вызовет разные впечатления и оценки, но стихи необыкновенные!