Судьбу боя сейчас решают маленькие группки бойцов. Как семья, у каждого своё дело, своё место и жизнь их зависит от того, как крепки их "семейные" узы.
Статья, опубликованная в газете КРАСНАЯ ЗВЕЗДА 10 июля 1942 г., пятница:
ДЕВЯТАЯ РОТА
Подполковник опустил бинокль и долго смотрел на степь, сверкавшую утренней росой. Он сидел на земле, свесив ноги в широкий окоп. Рядом с ним справа и слева, вдоль высоких кустов, сидели командиры. Здесь был командир полка майор Беремен, командир третьего батальона старший лейтенант Довгань, артиллерист капитан Багнич и еще другие.
Прямо перед нами лежала деревня, окаймленная с севера холмами и лесосмугой. Деревня и три высотки были в руках немцев. Полк должен был боем разведать силы противника, оттянуть их на себя и выбить немцев из деревни.
— Что там у них за второй улицей,— кажется, одному богу известно, — проговорил командир полка.
— Не богу, а саперам, — поправил его дивизионный инженер. — Три ряда проволоки и минное поле.
Замысел ночного боя был построен на фланговом охвате и одновременном ударе в лоб со стороны школы, которая находилась в руках наших автоматчиков. Серое, обуглившееся, пробитое снарядом здание школы примыкало к лесосмуге. Напротив школы лежала улица с домами, которые немцы превратили в дзоты и огневые точки. Школьный домик был для немцев тем неприятным бугорком, который они тщетно пытались срезать, обойти, снести с лица земля. А для нас он стал маленьким, но крепким узелком, зацепившись за который полк не давал покоя немцам. В эту ночь домику предстояло сыграть свою значительную роль.
В девятой роте, которая должна была наступать со стороны школьного домика, до полудня знали о предстоящем бое только двое — командир роты и политрук. Догадывался старшина, получивший специальное распоряжение усилить боепитание. Догадывался и Лаптинов, хитроватый, веселый боец с выгоревшими на солнце белесыми бровями. Это был старый солдат, который сразу учуял, что «будет дело». Он это понял по оживлённому виду командира роты и по ряду других признаков. Хитро поблескивая глазами, он подошел к политруку роты и, улыбаясь, говорил, что заскучал в обороне. Политрук, тоже улыбаясь, оказал уклончиво:
— Будет приказ, — тогда выступим.
Окончательно решив, что сегодня ночью быть делу, и, не дожидаясь приказа сверху, он сам стал готовиться к бою. Проверил свою самозарядку, прочистил и смазал ее, аккуратно сложил в подсумок патроны, приладил к поясу гранаты, переоделся в чистое белье, что он всегда делал перед боем, если была возможность.
К тому времени, когда в роте всем бойцам стало известно о предстоящем ночном бое, Лаптинов был уже полностью готов. Столько в нем было добродушия, веселой хитрости и детской приветливости, что Чернов и другие молодые бойцы, для которых ночной бой был вообще первым в жизни, глядя на него, оживали и сами смотрели веселей. А он, аккуратно подвертывая чистые портянки и перебирая вещи в зеленом мешке, подмигивал лукавым голубым глазом, подшучивал над своим приятелем Утя, и, открыв свежую пачку махорки, щедрым жестом приглашал затянуться «моршанским дымком». С жадным любопытством Чернов смотрел на Лаптинова и поражался его спокойствию. Он спрашивал себя: как это можно сейчас, когда готовишься к самому главному, как это можно рыться в вещевом мешке, беспокоиться о пропавшей трубочке с медным патроном, играть на гитаре и петь, заразительно смеяться.
А Лаптинов улыбался чему-то задумчиво и глядел на стволы сосен, опоясанные золотым светом заходящего солнца. Он пел и, сидя на бревнышке, стал беседовать с бойцами. Лаптинов не был агитатором в обычном понимании этого слова. На большой аудитории—рота и даже взвод—он тушевался. А вот так, как сейчас, сидя на бревнышке, окруженный бойцами, он живо и просто говорил с ними о том, что и его волновало, и этого молоденького бойца, сидевшего на траве, который, охватив колени руками, не сводил глаз с бывалого товарища.
Приказ о наступлении оживал в словах Лаптинова, становился близким и понятный бойцам. Он советовал: не обременять себя лишним в бою, иметь с собою только то, что сподручно в наступлении. Он говорил о том, как перекидывать сбитые вдвое доски через проволочные заграждения, о том, что медлить в наступлении опасно: и себя погубишь, и товарищей.
— Тут решают секунды, — с полной убежденностью говорил Лаптинов, — он (немец) начнет класть мины, а ты заробел, залег, — ну, пиши, брат, пропало. Верно, подняться боязно, а надо подняться и — бегом, бегом, бегом...
В сумерках девятая рота выстроилась по-взводно на опушке леса. Командир роты энергичным шагом обошел каждый взвод, молча всматриваясь в лица бойцов, перехваченные ремнями от касок. Командир роты тоже был в каске. Он сказал коротко:
— Товарищи бойцы! Вы знаете меня, а я знаю вас. И потому я уверен: свою задачу девятая рота выполнит.
Тишина стояла над лесом. Толстый Утя, скосив глаза, смотрел вправо. На дереве близ палатки старшины висела его гитара; ветер раскачивал ее, гитара глухо гудела. Прозвучала отрывистая команда, и рота вошла в лес.
Сигналом к атаке служил огонь нашей артиллерии. Минуты ожидания были томительны и для бойцов, и для командира полка, находившегося в своем блиндаже, на КП. Командир полка взглянул на часы и даже поднес их к уху: еще оставалось 19 минут. В блиндаже тихо. О том, что будет через 19 минут, никто не говорил. Напротив, весь разговор, отрывистый и напряженный, велся вокруг посторонних предметов, не имеющих никакого отношения к бою.
Согнувшись, в блиндаж стремительно входили посыльные. Доложив, они быстро исчезали. Стало известно; третий батальон достиг исходных рубежей, Ермаков с автоматчиками ждет сигнала, Филиппенко с конной разведкой перешел железнодорожное полотно и заходит в тыл.
Над черным лесом, где залегла девятая рота, свободно играли звезды. Было тихо и темно. Чернов беспокойно оглядывался по сторонам, ожидая сигнала атаки, и жался к Лаптинову, выражение лица которого было серьезное. Чернов вздрогнул, когда среди тьмы, разрывая напряженное ожидание, вдруг послышался мягкий гул. Он все нарастал. Этой минуты ожидали все — и бойцы, лежавшие в густой, росистой траве, и там, на командном пункте. Казалось, гром пробежал по небу, все ускоряя бег, туда, где были немцы. Лампа в блиндаже замигала. Командир полка радостно вздохнул:
— Концерт начался!
Он сверил часы: было 23 часа 55 минут. Десять минут длился артиллерийский налет. Вспышки огней веером озарили небо. Немецкие две батареи от неожиданности растерялись. Они заговорили было, но Багнич заставил их замолчать. И только густой огонь минометов и пулеметов преграждал путь пехоте. Теперь все измерялось одним: насколько велик наступательный дух нашей пехоты, которая поднялась и пошла за артиллерийским огнем.
Большие загорелые руки командира полка тянулись в полутьме от одного аппарата к другому. Он звонил Довганю, Ермакову, Кузьмину. Он понимал, что вряд ли в эти первые минуты удастся получить точную картину боя, но продолжал вызывать командиров батальонов и рот и громким, возбужденным голосом требовал:
— Вперед!
Сгораемый нетерпеньем, он вышел из блиндажа, посмотрел в ту сторону, куда устремились атакующие. Прошелся большими шагами по узкой тропке, покурил в кулак и, круто повернувшись, быстрым шагом возвратился в блиндаж. Связист по привычке вполголоса, не отнимая трубки от уха, доложил:
— Автоматчики Ермакова овладели семью домиками.
— А Довгань? — почти крикнул майор.
— Наткнулся на проволочные заграждения в четыре ряда.
Соединившись с комбатом 3, он срывающимся хриплым голосом приказал:
— Рвать!.. Помни, Довгань, на тебя весь мир смотрит. Весь!
— Точно, — ответил Довгань и приказал саперам выдвинуться вперед и взорвать проволочные заграждения.
В образовавшийся проход хлынула девятая рота и впереди всех отделение Перлина. Чернов бежал радом с Лаптиновым, стараясь не отставать от него. Первый дзот они удачно забросали гранатами, но ко второму трудно было подступиться: сплошной огонь покрывал пространство.
Шел второй час боя. Слушая по одному телефону донесение, командир полка протягивал руку ко второму аппарату и давал заявку артиллеристам:
— Откройте огонь по «Китайской стенке» (так в полку прозвали линию домов с дзотами). В лощинке у высоты «Верблюд» немцы накапливают резервы. Накройте!
Было ясно: судьбу боя сейчас решают маленькие группки бойцов. И там, где во главе отделения стоял инициативный командир, там быстро и успешно шло дело. Командир отделения Перлин, прорвавшись через новый ряд проволочных заграждений, не мог ждать и не ждал, когда ему подскажут решение. Требовалось самому принять решение на бегу, обходным путем прорваться вперед, атаковать дзот с тыла. И он это сделал.
Шесть бойцов осталось у Перлина. Немцы, отступив на соседнюю улицу, яростно сопротивлялись. Перлин чувствовал: еще одно усилие, еще один бросок—и наша возьмет. И это же чувствовали Лаптинов, Утя и Чернов, у которого окончательно рассеялся страх, и было только одно желание: вот добежать до той хаты и ахнуть в окно гранатой. Мимо Чернова, обтекая его, пробежали Лаптинов и хрипло дышавший Утя. А Чернов споткнулся и упал. Он хотел подняться, но резкая боль в боку опрокинула его навзничь.
Он увидел над собою кусок побледневшего неба и так близко, что даже глаза закрыл. Врач в зеленой каске и санитар осторожно повернули его на бок (это уже было под вишней, в садочке). Он стиснул зубы, чтобы заглушить стон. Рядом стоял лейтенант в залитой кровью гимнастерке и сердито говорил, что с него хватит перевязки, что ему пора в батальон, где его ждут. Врач спокойно спросил:
— Как идет бой?
Лейтенант сердито ответил, что бой развивается успешно.
А кто впереди? — продолжал спокойно расспрашивать врач.
— Девятая рота. Держится молодцом, — все еще сердито сказал лейтенант.
Чернов хотел приподняться и сказать, что он из девятой роты, но потерял сознание. Очнулся он, когда что-то мягкое и теплое коснулось его лица. Он открыл глаза и увидел траву, высокую и густую, сверкавшую капельками росы и крови. Продолжая прерванную мысль, он сказал тихим голосом:
— Я из девятой роты... (Б. ГАЛИН).
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "Красная звезда" за 1942 год. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.