Чем ближе к Ильину дню, тем ниже нависают облака, душнее становится воздух и чаще ночные грозы. А в Ильин день потемнеют облака, забегают змеи молний и треском громовых раскатов напомнит о себе пророк. Беда попасть тогда в море. Хорошо, если только сорвёт снасти. Иной раз закружит судно, швырнёт на скалу и щепками выбросит у мыса Ильи. Помолись, моряк, на церковь пророка — не случилось бы несчастья.
Мыс Ильи — мыс, выдающаяся в Чёрное море оконечность горного массива Тепе-Оба в самой восточной части Крымских гор у Феодосии, западная граница Феодосийского залива.
А видна была та церковь с большого расстояния, хотя и не велика. Такая, какие строили в древние времена. Не выдумали люди, что Илья, сын Тамары, построивший церковь, в открытое море ходил на дощанке. А когда стал богатым и приобрел свой корабль, в самую страшную бурю не боялся оставить гавань и в декабрьский шторм поднимал паруса. Но раз случилось выйти под пророка Илью. Освирепело в тот день море, озлились небеса и попрятались люди в жилища. А Илья поднял сразу флакос и тринесту и белой чайкой унесся в волну. Кто рискнул бы сделать это теперь? Разве только сумасшедший. Далеко ушел Илья в море, не стало видно берегов. Не знал он опасности и не верил в рыбачью сказку о пророке Илье.
— И молния, и гром от облаков.
И когда подумал так, накатился на судно вал выше мачты намного мер.
— Клади руль! — крикнул Илья рулевому, но оторвался руль, и понеслось судно по воле ветра к береговой скале. Понял Илья, что близка гибель, и в испуганной душе шевельнулось сомнение, не карает ли его пророк за неверие. И в ту же минуту пронесся с севера на юг громовой раскат, и над мысом в пламени и тысячах искр опустилась огненная колесница.
— Пророк! — воскликнул Илья, и подумал в душе: — На том месте, где видел его, построю ему церковь, хотя бы пришлось для того продать корабль. Своей верой клянусь в том!
Не успела остыть эта мысль, как примолкла гроза, и ветер с берега погнал волну в море, а с нею и корабль.
К вечеру достиг Илья Сугдеи (Судака), сдал товар и, нагрузившись новым, вернулся в Кафу (Феодосию). Не рассказал, однако, никому о случившемся, пожалел продать корабль и решил заработать прежде побольше денег и тогда построить храм. Сначала решил так, но вскоре передумал.
— Не может быть, чтобы все это случилось. Просто приснилось.
И, успокаивая себя так, он со временем забыл о своей клятве. Все шло хорошо; за десятки лет ни один из кораблей его не потерпел крушения, и Илья стал богатейшим купцом Кафы. Однако в душе, помимо воли, жило что-то, что напоминало о случае в молодые годы. Не любил купец смотреть на гору, где было ему видение, и избегал выходить в море под Ильин день.
Но однажды, незадолго до этого дня, пришлось ему возвращаться от берегов Константинополя. Попутный ветер резко нес корабль и вдали стали уже синеть Таврские горы. И вдруг сразу стих ветер, точно смело его с моря, и корабль попал в мертвый штиль. Больше всего боятся его моряки, но наступал Ильин день, когда по всему Понту носится ветер, и купец спокойно лежал на корме. Он подсчитывал барыши и, закончив подсчеты, улыбнулся торговой удаче.
— Не нужно быть знатным, не нужно быть ученым, чтобы хорошо жить. Нужно только быть умнее других, чтобы пользоваться их глупостью!
— Скверная мысль, — сказал кто-то в душе его, и вздрогнул Илья. Поднялся с ложа, посмотрел на берег. Оттуда медленно надвигались тучи, и зарница сверкала зловещим глазом. Побежала по морю предветренная рябь, за нею береговик погнал волну. Корабль поднял все паруса и взял нос на восток, где была Кафа, но, попав в странное течение, не мог далеко уйти. А ветер быстро крепчал, недобрым шумом гудело морс, воздух шипел и свистел, завывая. Не выдержала порыва главная мачта и обломилась.
— Плохо дело!
И в последнем сумеречном свете увидели гору, где когда-то случилось видение. Вспомнил о нем Илья и смутился духом. Настала темнота, нельзя было видеть своей руки; ливень заливал потоками палубу; волна била через борта и в трюмах появилась течь. Истрепались в клочья штормовые паруса; не слушался корабль руля, как гнилая нитка, оборвалась якорная цепь, когда нагнало корабль к берегам и попытались бросить якорь.
— Одно чудо может спасти!
И молили люди о чуде; умоляли пророка смягчить гнев; обещали весь первый улов отдать на свечу ему. А Илья упал на колени и в сердце своем поклялся выполнить, что обещал когда-то в своей юности. Огненная молния рассекла небо, опалила воздух, озарила корабль и скалы, среди которых он носился; в последнем зигзаге скользнула по мачте и загорелась сиянием впереди судна. Кто-то грозный и гневный поднял над кораблем руку. Сверкал молниями его взгляд; в бешеном порыве рвалась борода; готовы были открыться уста для гибельного слова.
— Помилуй нас!
Опустилась рука проклятия и указала погибавшим путь спасения. В стороне зажглись кафские огни и… потухло сияние. Как убитые, заснули дома корабельные. Не заснул только старик купец. Стоял у городского храма и шептал слова тропаря:
— Почитающих тебя, Илья, исцели.
Стоял всю ночь и утром нашли его на том же месте. Не узнали его, так изменился он. Покоем величия дышало его лицо и близостью Неба светились глаза. И когда через год иконный мастер писал образ пророка Ильи для нового храма, который построил на горе купец, то с него он написал лик пророка.
Умер Илья глубоким стариком и под конец дней своих избегал говорить о пережитом, но люди читали об этом в чистом взоре его. Ибо взор души человеческой проникает часто глубже, чем подсказывает речь.