Долг

Владимир Рукосуев

Фото из Яндекса

1 Не фунт изюма

      В мае, ровно через месяц после окончания курсов механиков-водителей от ДОСААФ, пришла повестка о призыве в ряды Советской Армии.  Из одной группы по училищу оказалось человек десять. Так и ожидалось, механиков всегда призывали вместе и попадали они, чаще всего, в одну часть. Сергея Карнаухова смущало то, что сейчас было очень некстати оставлять семью. Мать после болезни недавно вышла на работу, дома остаются три сестры от девяти до тринадцати лет. Кроме того, не закончена учеба в восьмом классе вечерней школы.
     В военкомате, до начала регистрации, разговорились с Витькой Трифоновым, у него здесь в призывной комиссии была сестра, направленная от предприятия на период призывной кампании. Решили зайти, узнать куда направляют. Сестра по номеру команды на повестке определила, что во флот. Да, иногда механики попадали на дизельные подводные лодки.  Флот, конечно почетно, но это на четыре года! И ничего не поделаешь, в те времена понятия «откосить» не было.
     Во время регистрации перед комиссией проходило краткое собеседование. Сергея спросили, нет ли причин, препятствующих призыву. Он сказал про вечернюю школу. Тогда ему предложили принести из школы справку о сдаче экзаменов для пересмотра сроков призыва. У Трифонова была та же возможность, учились в одном классе. После комиссии вышли на крыльцо военкомата, закурили. Карнаухов сказал, что идет в школу за справкой, а Трифонов пошел продавать пиджак и отмечать проводы. В результате Карнаухов на полгода позже призвался и на полгода раньше демобилизовался. Но за время их службы срок был на год сокращен и отслужили они два и три года.
Экзамены Сергей благополучно сдал и вернулся в родное стройуправление, где и проработал до армии.

      В октябре призвали снова, теперь уже окончательно. Были приличные проводы многочисленной родней. Веселье омрачалось тетей Катей, которая все время плакала. С войны у нее не вернулось несколько сыновей и братьев, она вспоминала совсем другие проводы. Дед, фронтовик без обеих ног, внушал: «Иди, Серега в полковую школу, выйдешь командиром, легче служить будет. Если б мне грамотешку, я бы, может быть, и ноги сохранил». Был он с 1905 года рождения, на фронт попал в тридцать семь лет, ноги потерял под Ленинградом в начале войны, когда наград еще не давали, поэтому гордился своей единственной медалью «За отвагу». Ему возражал дядя Петя, тоже фронтовик, но намного моложе, с 1922 года. Его военная судьба была интереснее, но распространяться он не любил. Еще до войны, малолеткой попал за драку в лагеря, в начале войны досрочно освобожден и прямо оттуда направлен в действующую армию. Попал в полковую разведку и умудрился прослужить в ней рядовым до Победы, не имея ни одного серьезного ранения, дающего права на отпуск. Родных не видел восемь лет. К наградам относился пренебрежительно, хотя имел их много, но никогда не надевал, говорил, что их давали друзьям комиссаров и замполитов по их рапортам. Давали и за заслуги, но ему за заслуги больше полагалось прощение за набитую по пьянке после возвращения с задания чью-нибудь морду. В дивизии, из которой он демобилизовался, на конец войны бойцов 1922 года рождения в живых осталось двое. После, на гражданке свой буйный характер он не поменял, но дрался исключительно тапком. Пояснял, что в тюрьму не хочет, так как кулаком он всю войну бил наповал потому, что шуметь нельзя было. Сереге он давал, как человек бывалый, такой наказ: «Ерунда все это полковые школы! Ты человеком будь! Жизнь от товарища зависит. Если его не прикроешь, то и он тебя не прикроет. Запомни – армия, это не фунт изюма!».

2 Притирка

      На следующую ночь со сборного пункта привезли на вокзал и погрузили в эшелон, в котором бесчинствовали перепившие призывники, одичавшие за недельную дорогу, откуда-то с европейской части Союза. Особенно отличались уральцы, а среди них челябинцы. У свердловских выделялись Каменск-Уральские, которые совсем обнаглели от безнаказанности за время пути. Не обошлось без приключений, читинцев все-таки зацепили и те вынуждены были, объединившись с иркутянами, устроить такой концерт, что усмирять прибыл  военный патруль из ближайшей части, а путь заканчивали на морозе в вагонах без стекол.
Высадили на станции Оловянная, затем военными грузовиками доставили в Цугол, где размещался артиллерийский полк.  Через месяц направили в учебный полк, здесь же в Цуголе. В учебке встретился с земляками Толей Авдеевым и Саней Черенковым,
     Попали с ними в один взвод и даже в одно отделение. Три земляка, да еще знакомые по гражданке - сила! В учебке, где все были одного призыва и подчинялись только старшим по званию, сплоченность значила много. Ребята, к тому же оказались незаурядными. Толя Авдеев до армии занимался боксом и стендовой стрельбой, лишь по недосмотру его не взяли в спортроту. Когда хватились, было уже поздно, перевести не удалось. Саша Черенков имел первый разряд по шахматам и заочно играл с кем-то из известных гроссмейстеров. Карнаухов спас часть от замерзания, освоив и установив в спальных и штабном ангарах калориферы, чего до него  сделать не смогли. Техника была норвежская, офицеры переводили инструкции с английского. Выяснили, что для установки следует привлекать специализированную организацию, более полезной информации не нашли. Карнаухов инструкций не видел, но когда наткнулся на распакованный агрегат, сразу понял, что это печь с насосом и вентилятором, которая работает на дизельном топливе. Подобные механизмы ему приходилось эксплуатировать и обслуживать при отогревании замерзших труб на стройке. Всего на пять ангаров было десять калориферов. Он самовольно собрал и запустил один в своей казарме. Сначала был шум и разгон от старшины, но когда сообщили о нарушении по инстанции, то прибежал зам по тылу полка майор Кобылянский и чуть не расцеловал Карнаухова. Он замучился вызывать специалистов из округа, присылали все не тех. А командир полка, не вникая в детали и не стесняясь, орал на весь штаб, что он устроил всем блокадный Ленинград. Кобылянский сразу попытался перевести Карнаухова в хозвзвод, чтобы организовать монтаж установок и обучить персонал для их обслуживания. Но в учебку набирались курсанты из военкоматов и из частей. Военкоматскими начальство могло распоряжаться как угодно, а направленными из других частей, только по согласованию с их руководством. Командир полка, из которого прибыл Карнаухов, фронтовик и полковник обладал крутым характером. К нему даже обратиться не посмели, а потому решили пользоваться Карнауховым несанкционированно, освободив от  общих и непрофильных предметов и строевой подготовки. Пришлось ему совмещать учебу и работу. Плюс был в том что, отсидев на занятиях, он шел в теплое помещение, а товарищи - заниматься строевой подготовкой на морозном плацу. Когда они возвращались после занятий, то вначале  с посиневшими от сорокаградусного мороза лицами и сведенными губами, которыми не могли вымолвить ни слова, толпились под теплой струей калорифера, за решетчатой деревянной загородкой которого сидел разомлевший, с расстегнутым воротом гимнастерки Карнаухов, Он или читал или чинил какую-нибудь мелкую деталь. При виде земляков участливо спрашивал, не холодно ли на улице и не замерзли ли они. В это время у Саньки Черенкова начинала оттаивать самая уязвимая часть организма, длинный нос, при этом его страшно кололо и  первое, что он произносил, как только отогревались губы, это: «У, калориферщик, долбаный!». Это самое нежное. Тогда Карнаухов обижался и отводил струю теплого воздуха на других.
За короткое время были смонтированы все установки, обучены по четыре человека на каждое помещение для круглосуточного их обслуживания. Карнаухов неофициально возглавлял эту команду, одновременно являясь наладчиком и консультантом. Майор Кобылянский старался делать ему мелкие поблажки по службе, понимая, что тот тянет двойную лямку, но Карнаухов не любил покровительства. Да и командир батареи старший лейтенант Ермишян, красавец, спортсмен и служака, не очень прислушивался к рекомендациям майора, которые не вписывались в учебный распорядок.
   Армия не любит неопределенности, и вскоре откуда-то из округа прибыл сержант Фурманов, назначенный командиром отделения обслуживания калориферов. Красивый, авантюрного склада компанейский щеголь, он не в пример Карнаухову сразу завоевал расположение Кобылянского и без стеснения им пользовался, не подчиняясь больше никому в части. На широкой груди его блестели все солдатские знаки отличия, форма была из офицерского сукна, роскошные усы и хромовые сапоги дополняли ослепительный облик. В этом с ним мог сравниться только Ермишян. Фурманов старался ему на глаза не попадаться, боясь, что этот уставник посдирает с него половину регалий и украшений. Например, зеркальные очки, которые якобы ему нужны для защиты глаз от постоянного созерцания яркого пламени горелок калориферов. В калориферах он не разбирался, уговорив майора, оставить при них Карнаухова себе в помощники. Немного зная английский, он вычитал из инструкций термины и с начальством разговаривал исключительно с их использованием на полу-английском. Озабоченный вид и зеркальные очки вообще не оставляли сомнений в незаменимости этого светила технической мысли. Оказалось, калориферы стали быстро изнашиваться, и для поддержания их в рабочем состоянии, необходимо было вступать во взаимодействие с техническими службами всего гарнизона. Выхлопотал, чуть ли не круглосуточный маршрутный лист и пропадал целыми днями в добывании то смазки, то деталей. Чаще, почему-то в школе с молоденькими учительницами (помогали разбирать сложные тексты в инструкциях), или в госпитале с медсестрами (лечил глаза от ожогов), а то в военной пожарной части, которая имела свое подсобное хозяйство и питались пожарные гораздо разнообразнее, чем в столовой.

   С учебой у читинцев все было хорошо, потому что они практически все, что преподавалось, изучали еще на гражданке на курсах от ДОСААФ. Видя это, начальство использовало их параллельно для других нужд. Толя Авдеев, у которого обнаружился хороший почерк, стал писарем, Саня Черенков должен был участвовать в соревнованиях  округа по шахматам и усиленно тренировался, т.е. валял ваньку. Перед присягой позанимались шагистикой, потом привлекались только на спортзанятия и стрельбы. По стрельбе, имея в друзьях КМС по стендовой стрельбе, Карнаухов умудрился стать отличником. На полигоне его задачей было оказаться в одной пятерке с Авдеевым. Толя пристрелочными и основными патронами выбивал в «десятку» и свои и его мишени. Карнаухов стрелял добросовестно, имея какие-то навыки, как охотник, попадал, но никогда не знал, опередил он помощника или нет. На физподготовке гоняли только Саню, а Толя и Сергей, на первом занятии сдавшие нормативы, были освобождены от обязательной программы и занимались индивидуально. В числе освобожденных был иркутянин Дима Макаров, самбист, которому нельзя было бросать тренировки и они стали его спарринг-партнерами. Карнаухову, кроме того,  полюбилась полоса препятствий, он проводил на ней половину времени отведенного для физподготовки и все личное время, т.к. в казарме сержанты и старшина могли в любой момент посчитать курсанта недостаточно загруженным и восполнить пробел. Командир батареи старший лейтенант Ермишян был фанатом спорта и строевой подготовки, ребята ему нравились как единомышленники. Он распорядился поставить в спальном ангаре в проходе турник и, проходя в комнату преподавателей даже в шинели и полном параде, обязательно делал какое-нибудь упражнение. Этого же требовал и от других. Не, дай Бог, кто-то прошмыгнет под снарядом, семь потов под личным наблюдением комбата было обеспечено. А миновать было невозможно, даже умывальники располагались за перекладиной. Единственным спасением для лодырей был Карнаухов, постоянно висевший на перекладине в разнообразных позах.
А как строевик, Ермишян был кумиром не только своей батареи. На утреннем разводе вся часть с замиранием сердец ждала доклада командира третьей батареи. Раздавалась команда, стройный, вытянувшийся в струну, комбат с поднятой к шапке правой рукой шел ритмичным шагом с докладом к командиру полка. Это была симфония! Строй замирал, наслаждаясь каждым выверенным движением, четким, как метроном стуком сапог. Звучный с приятным кавказским акцентом доклад, резкий разворот после команды с одновременно кинутой вниз рукой, такое же  движение к строю и все это на одном дыхании исполнителя и зрителей. Только суровая армейская дисциплина не позволяла им разразиться аплодисментами. Подчиненные им в этот момент и любовались и гордились, прощая все обиды, нанесенные этим «ходячим уставом» за вольные и невольные оплошности.
Так и шла служба, уже март, самые свирепые холода миновали, Черенков уже не бежал с улицы к калориферу, работы стало меньше, и Карнаухов рассчитывал до выпуска, т.е. июня, так и прокантоваться. Друзья из своей части при встречах в столовой рассказывали о  службе, жаловались на притеснителей из чужих подразделений, ждали его возвращения и строили совместные планы.

3 На поводу

    Однажды  неугомонный Фурманов пришел в каком-то мрачном настроении, сказал, что все надоело, дыра здесь несусветная, хочется развеяться. Не привык он к такой жизни, в город бы хоть на недельку вырваться. И спросил, что на этот счет думает Карнаухов. Тот не возражал, подозревая, что Фурманов что-то задумал. Скорее всего, авантюра, но почему бы не поучаствовать. Предчувствие не обмануло.
    В части не любили курсантов первой батареи. Она первой была не только по названию. У них были лучшие достижения в спорте, в строевой подготовке, в стрельбах, викторинах и, вообще, во всем. Даже внешне они отличались от солдат других батарей. Все высокие, не ниже метр восемьдесят, что по тем временам уже впечатляло, все после техникумов и все очень сознательные и дисциплинированные. В части обучение шло в палатках при печном отоплении, а им выделили для занятий отдельный ангар. Вторая батарея состояла из артиллеристов, разведчиков и гранатометчиков. В третьей обучались механики-водители и прочие технари. Первая считалась минометной. И если на практических занятиях все возились с пушками, гранатометами, тягачами и автомобилями, то минометами в парке и не пахло. У всех в казармах и учебных помещениях развешаны наглядные пособия, у них ничего. Понять чему они там на самом деле обучаются, было невозможно. В казарму к ним заходить не разрешалось, сами они ни с кем не общались. Этот снобизм и все другие причины, прежде всего, превосходство по всем дисциплинам породили к ним стойкую неприязнь однополчан. Фурманов, который мог в штабе пнуть дверь чуть ли не в любой кабинет, вышвырнутый из их казармы без лишних слов старшиной, оскорбился не на шутку. А так как он был человеком дела, то с присущей ему изобретательностью решил немедленно нанести им возмездие. Для начала он стал мелькать перед их казармой в личное время, когда солдаты выходили погреться под весенним солнышком, покурить.  Просто ходил туда-сюда, пока им не надоедало вскакивать и отдавать ему честь и они не уходили в казарму. Но это по сравнению с нанесенной обидой было мелочью. Убедившись, что Карнаухов с ним солидарен, он решил вывести из строя один из калориферов в их казарме. Пусть освежатся! Здесь Карнаухов воспротивился. Во-первых, нечестно, во-вторых, бросает на него тень как на специалиста. Репутацией он дорожил. Но Сергей сильно недооценивал способности Фурманова как интригана и искусителя. Вечером Фурманов послал Карнаухова, зачем-то в первую батарею. Карнаухов в неурочное время там оказался первый раз и его выставили без всяких церемоний, не слушая объяснений. Попытка обозначить свою ценность как человека дающего им тепло, т.е. жизнь, не помогла. Принципы пошатнулись, чем немедленно воспользовался Фурманов. Подогрел интерес еще и возможностью съездить домой в командировку. Когда Карнаухов окончательно созрел, тот раскрыл свой, не лишенный изящества, план. Распорядился отключить калорифер у «супостатов», спрятать пару мелких деталей и ждать. Когда вызовет к себе майор Кобылянский подтвердить, что в Чите у тебя дядька инженер, который сможет помочь с запчастями. Через два дня замерзающая элита так достала командира полка, что он готов был принять любые меры.

   Карнаухова вызвали, он приврал, что дядька его и обращению с калориферами научил. Все выглядело правдоподобно. Майор попросил, по возможности раздобыть электропроводку, розетки, выключатели и другую мелочь по электротехнической части. В торговле этих вещей не было, поступали они на предприятия из фондов по разнарядке. У кого не было утвержденного графика поставок, вынужден был воровать. Это называлось «достать». Если называть вещи своими именами, то солдат сейчас официально отправляли «на дело». Молодого солдата отпускать одного в командировку рискованно, предсказуемо сопровождающим был назначен сержант Фурманов, который знал порядки читинского гарнизона как свои пять пальцев.
Выписали командировочные удостоверения, сержант надел на себя все самое парадное и выглядел так великолепно, что офицеры на вокзале станции Оловянная интересовались, почему он без эполет.

   В вагоне им сразу же заинтересовались студентки из Улан-Удэ, он поручил Карнаухову присматривать за вещами, а сам переселился к ним в купе. В пределах слышимости все пассажиры покатывались со смеху от прибауток и фантазий Фурманова, который столько натемнил о своей службе спецкурьера Министерства Обороны, что понимающие изумлялись, а непонимающие удивлялись. В данный момент он сопровождал солдата, который участвовал в качестве подопытного на секретном полигоне магнитных расчленителей. Объяснять, что это такое отказался, ссылаясь на подписку о неразглашении. Через час эта компания удалилась в вагон-ресторан, и появился Фурманов уже в первом часу ночи, вздыхая и сокрушаясь, что дорога короткая и к утру уже будет Чита, их пункт назначения.
Наутро, собираясь выходить, обнаружили, что нет ремня Фурманова с особой, чуть ли не инкрустированной, бляхой. Искать уже времени не было, и Фурманов высадился из поезда в шинели нараспашку, т.к. шинель, застегнутая и без ремня превращала бы его в обыкновенного разгильдяя. Сейчас же, сияя всеми значками на гимнастерке, он еще пытался сохранить видимость лихости и браваду. Но это все на публику, а вот идти в таком виде в комендатуру было нельзя. А надо было. Порядок требовал сделать в командировочных удостоверениях отметки о прибытии и убытии. После некоторых раздумий решили ехать к Карнаухову домой, а там что-нибудь придумаем. Главное – не нарваться на патруль. Но на окраине города, где жил Карнаухов, военного патруля отродясь не бывало. Была, не была, поехали. Автобус шел мимо дома тетки и Карнаухов уговорил Фурманова забежать на минутку в гости, тем более, что она работала на стройке, в той же бригаде, что и Карнаухов до армии, где назавтра предстояло добывать материалы. День был выходной, удобно обо всем договориться дома. Визит затянулся до позднего вечера. Тетка встретила радушно, посадила за стол, достала бутылку. Потом пригласила соседку, недавно разведенную красавицу крановщицу с ЖБИ. Пока Сергей развлекался с младшими двоюродными братом и сестрами, Фурманов с соседкой нашли общий язык, а после и вовсе ушли в ее квартиру. Появился развеселый сержант, когда уже стемнело для планирования завтрашних действий. Получилось, что он не у дел. Карнаухов в гражданской одежде поедет на стройку, там с помощью тетки и других работников из своей бригады займется материалами. Фурманов же, в своей военной форме только привлечет лишнее внимание. Хотя ремень ему уже раздобыли, но командировочное не отмечено, а это верная гауптвахта, неявка в срок в часть со всеми вытекающими из этого последствиями. На вопрос как уезжать, Фурманов со свойственным ему оптимизмом, ответил, что прорвемся. Сейчас же он предлагал Карнаухову ехать домой, а он не хочет стеснять его семью и останется здесь. Карнаухов уехал.

  Назавтра он привычным маршрутом на вахтовом автобусе ехал на работу. Люди интересовались, откуда он взялся, вроде в армию забрали. Карнаухов отвечал, что в командировке по заданию начальства. Надо же, без году неделя в армии, а уже по командировкам ездит, не простой видать.
   Бригада встретила радостно, все прониклись серьезностью задачи, бригадир отрядил в помощь самого расторопного к электрикам. К обеду загрузили два рюкзака, закинули в порожний грузовик, который и вывез Сергея за пределы объекта. Задание выполнено, впереди еще три свободных дня, которые он провел дома, навещая вечерами друзей и родственников. Билеты были на руках, в день отъезда Карнаухов поехал к тетке, узнать, что там с сослуживцем и как добираться до вокзала, с учетом непорядка в документах. Тетка была на работе, Фурманов у соседки, которая взяла отгул или больничный, чтобы проводить своего «спецкурьера». Оба были уже навеселе, но у крановщицы иногда подрагивали губы, казалось, что не выдержит и заплачет. Зарыдала она уже на перроне, когда садились в вагон. Люди сочувствовали, все понимали, как нелегко расставаться молодым супругам. Когда поезд тронулся, сержанту посочувствовали две молоденькие проводницы. Он сразу же открестился, сказал, что это его сестра, у нее всегда глаза на мокром месте. Весь путь он уже не выводился из их купе. Пока не приехали, это был самый веселый вагон в поезде.

 Веселье для Фурманова закончилось, когда прибыли в часть. Утром Карнаухов пошел в первую батарею, восстановил и запустил калорифер, потом ушел на занятия по вождению тягачей, справедливо полагая, что докладывать о прибытии и выполнении задания будет старший. Фурманов появился после обеда, как всегда оптимистичный. Рассказал, что пришел в строевую часть сдавать командировочные удостоверения, а строевик отказался их принимать без разрешения начальства, так как в них не было отметок читинской комендатуры. Майора Кобылянского на месте не оказалось, и он пошел к своему непосредственному командиру хозвзвода, хотя и очень не хотелось. Не любил его собственный командир за то, что этот сержант во взводе только спал, от выполнения общих обязанностей ускользал, ссылался на занятость и прикрывался майором. Поэтому сейчас лейтенант задал ему вопрос, а какого черта ты поперся сразу в строевую часть, не доложившись, как положено, по инстанции. Лейтенант уже писал несколько докладных на Фурманова, за нарушение внутреннего распорядка и мелкие проступки. Тот, посмеиваясь, легко отбивался с помощью Кобылянского. Но, сколько веревочке не виться…. На этот раз лейтенант взялся всерьез и в приемной, откуда были двери в кабинеты строевой части и командира полка майора Пупкова, намеренно возвысил голос, зная, что  тот очень не любит шума. Пупков выскочил разобраться с нарушителем покоя и увидел, что хозвзводовцы входят к начальнику строевой части. Он не любил эту тыловую шушеру, по вине которой одни неприятности. А тут еще и этот щеголь, сержант, заморозивший первую батарею, отчего у солдат пальцы теряют чувствительность, они не могут работать на клавиатуре портативных ЭВМ, хоть, в самом деле, минометам их обучай. А их достижениями постоянно интересуется особист и наверняка докладывает по своим каналам, как в части обеспечивается учебный процесс и организован быт.
Командир завернул всех к себе, вызвал майора Кобылянского и сам разобрался в обстановке. Виновным во всем оказался сержант Фурманов. Как старший он не выполнил элементарные требования воинского распорядка. При выяснении не смог ответить, где взяли привезенные материалы.

– Тогда вопрос: где же ты был все это время, может быть, к китайцам успел сбегать и все наши тайны им выдать? Следующий вопрос: как можно в захолустной Чите найти запчасти к импортному оборудованию, которое поставлялось по личному распоряжению начальника Главка Минобороны? Я сразу не вник, а вы, майор, оказались на поводу у этих двух аферистов. Немедленно второго сюда!»

   Посыльный доложил, что курсант Карнаухов, после того как запустил калорифер в первой батарее, уехал на занятия по вождению, ожидается к обеду.

- «Как запустил? Где взял детали?
-Не могу знать, был ответ сержанта.
-Я уже понял, что ты ничего не можешь знать. Свалил все проблемы на курсанта, а сам занимался неизвестно чем!

   Итогом был приказ о разжаловании сержанта Фурманова до ефрейтора и тут же  в строевой части с погон безжалостно срезаны лычки. Но Фурманов умудрился нашить такой ширины лычку на грани  допустимых пределов, что не сразу было разобрать ефрейтор перед тобой или старший сержант. Внешне он не выглядел чересчур расстроенным, нацепил себе еще гвардейский значок и стал представляться: «гвардии ефрейтор». При этом слово ефрейтор произносилось настолько умело, что не замечалось, упор был на слове «гвардии».

  У Карнаухова от всей этой истории на душе остался неприятный осадок. Ощущение неясной не тревоги, а какой то мелкой недостойной провинности что ли, как будто в школе на перемене за курением со старшеклассниками застукали. Он ждал, что разборки продолжатся, но к нему претензий никто не предъявил, зато перемены пришли с другой стороны.

4 Спортивные страсти

Прошла примерно первая половина обучения и полковник Чикилев, командир полка из которого был направлен в учебку Карнаухов, верный принципу держать все под контролем, решил проверить каковы успехи в учебе его будущих младших командиров. Проверял он всегда все лично, не полагаясь на доклады. Если качество пищи в столовой, то садился за любой уже накрытый стол из общего котелка. Так и здесь, решил на занятиях задать вопросы своим курсантам по теме, которую сейчас проходят. Взял журнал и обнаружил, что против фамилии Карнаухова нет ни одной пометки. И Карнаухова нет. Преподаватель, старший лейтенант, ответил, что он его вообще не знает. В учебной части, куда ворвался разъяренный полковник, сказали, что его солдат больше в хозвзводе околачивается, чем учится. Как выкручивался командир учебного полка и как крайним на раздаче оказался майор Кобылянский, рассказывал Толя Авдеев, карьера писаря которого закончилась с таким же треском,  как и Карнаухова. Сане Черенкову было приказано с шахмат переключиться на строевую и физическую подготовку, поскольку полковник Чикилев пообещал в следующий визит выгнать всех на плац вместе с командиром части майором Пупковым и наслать на них инспекцию из округа.
   Неизвестно, Чикилев ли инициировал проверку или она была плановой, но как-то в понедельник на вечерней поверке к строю взвода механиков-водителей подошел старшина и стал по списку отмечать спортсменов – разрядников. Дошла очередь до Черенкова. Он отрапортовал, что разряд первый, а про вид спорта не успел. Назавтра шестьдесят человек привели в спортзал, объявили, что сейчас комиссия из округа будет принимать норматив по физической подготовке. Замкомвзвода сержант Наборский и Черенков встрепенулись одновременно. Наборский подбежал к командиру взвода, тот, заикаясь, к спорторгу. Спорторг подошел к строю в то время, когда комиссия зашла в спортзал. Списки были в руках старшего, рядом никого, чтобы подменить несчастного шахматиста. Вполголоса, сквозь зубы, сказал Черенкову, чтоб после переклички исчез и появился при построении для объявления результатов. Карнаухову приказал сдавать зачеты по всем упражнениям за себя и за Черенкова, главное не рисуйся, авось не заметят, они солдат в лицо не знают. Не заметили, курсанты Карнаухов и Черенков сдали физподготовку на «отлично».
   Сержант Наборский был помешан на марафоне. Откуда у коренного москвича возникла эта страсть, неизвестно. Но он все свободное время посвящал любимому занятию. И не только свое. Взвод знал расстояния между всеми объектами, которые разрешалось посещать, так как благодаря Наборскому, посещались они исключительно бегом и на время. Время надлежало улучшать. Давно уже тест с ремнем, по которому окружность головы должна быть равной окружности талии для механиков был неактуален – голова стала больше. Но сержант не унимался. Он выпросил у начальства разрешение на длинные дистанции и неуклонно приближался к марафонской. К окончанию обучения пробег от Цугола до Оловорудника, а это тридцать шесть километров, взвод дважды в неделю одолевал без передышек. Завидовали при этом голым спартанцам, т.к. приходилось бегать в полном обмундировании и в сапогах. Провалом считалось, если курсант прибегал в мокрой гимнастерке. Практика показала, что здесь таланты не нужны, достаточно тренировок. Таланты требовались на коротких дистанциях. В учебной части попеременно на стометровке первыми приходили Карнаухов и Дроздов Володя, ставшие друзьями.

 В полку начались соревнования по боксу. Из земляков преуспел Толя Авдеев. Мероприятие чуть было не расшатало всю сложившуюся иерархию. Толя, парень спокойный, сидел себе в штабе, в батарее не находился, в разборках, неизбежных в любом общежитии, участия не принимал. Парень здоровый, своим видом никого на озорство не провоцировал. В общем, его не очень замечали. Заметили, когда на еженедельных соревнованиях стал занимать стабильно второе место. Все было достаточно условно и совсем по-любительски – не учитывалась даже весовая категория. Важен абсолютный результат. Сразу появились поклонники, болели неистово, желали победы, почему-то ему, а не постоянному победителю Петухову. Тот был высокий, чуть сутуловатый,  чем-то неуловимым вызывающий к себе неприязнь. Причем, без видимых причин. Здесь это было совсем несправедливо. У Толи было одно преимущество – привлекательная внешность с располагающей к себе улыбкой. После их боев Петухова поздравлял только судья, а все зрители шли к Авдееву посокрушаться, посочувствовать и выразить надежду на победу в следующий раз. Каждый раз не хватало чуть-чуть.
   Петухова победы окрыляли, он стал вести себя увереннее, даже нагловато, почему-то решив, что первое место в соревнованиях, обеспечивает ему превосходство во всем. Его стали еще больше сторониться. Толя, не привычный к славе и повышенному вниманию, напротив, чувствовал себя неловко, будто незаслуженно пользовался чужими достижениями. Неоднократно предлагал Карнаухову принять участие, уверял, что у того получится одолеть Петухова. Но Сергей отшучивался, говорил, что это не его хлеб по науке морды бить, уж он как-нибудь по вдохновению это сделает. Отчаявшись дождаться победы над Петуховым, энтузиасты стали подыскивать ему соперников из тех, кто не принимал участия. Однажды уговорили москвича Ганина, имеющего первый разряд и на соревнования дилетантов смотревшего иронически. Весовая категория его была не ниже, чем у Петухова и только вызов последнего, да еще и с намеком на трусость, принудили его поучаствовать. Перед боем он раза три переспросил, не будут ли ребята обижаться. И когда уже его предупреждения кто-то назвал «дешевыми понтами», обиделся сам. За все ответил Петухов, которого долго откачивали и отливали водой после полуминутного боя и единственного удара. Интерес к боксу как начался, так и прошел. Выяснять больше было нечего, сюрпризов ждать тоже и просто всем надоело. Все стало по-прежнему, если не считать дерзкого поведения Петухова, которое у него появилось в результате многочисленных побед. Да и то ненадолго, до первого конфуза.
   Как-то в строю Петухов по росту шел за Черенковым, за ним Карнаухов. Петухов разбаловался и стал пинать Черенкова по подошве сапога, чтоб сбить с ноги. Сержант делал замечания Черенкову. Три замечания влекли за собой наряд вне очереди. Шутка принимала сомнительный характер. Карнаухов решил вступиться за земляка, одернул Петухова, так как миролюбивый Черенков всегда старался избегать скандалов. Петухов, в осознании своего величия на ринге, стал хамить. На Карнаухова в мгновения ярости находило состояние сродни берсеркерству. Петухов вылетел из строя с раскроенной губой и продолжил движение, обгоняя строй на четвереньках. Сержант решил, что он упал, балуясь, и влепил ему три наряда. После того как Петухов встал на свое место в строю, он получил еще хорошую затрещину и обещание разобраться вечером. Вечером Петухов попросил у Черенкова прощения и уговорил того успокоить земляков. Поведение его быстро вошло в привычное русло.

5 Традиции

   В армии существуют не только общеизвестные патриотические и героические традиции, но и бытовые, сложившиеся за многие годы совместного проживания в мужских коллективах. Зарождаются и живут в подразделении, некоторые распространяются на всю часть, а есть и общеармейские. В нашу бытность в них стало привноситься много негативного. Чаще из уголовного мира. Способствовало этому, прежде всего, ослабление контроля над казарменной жизнью со стороны среднего офицерского звена. Фронтовые командиры уходили, их заменяла, не нюхавшая пороха, но попробовавшая благополучной, а то и богемной жизни, молодежь. Сверхрочники-старшины военной закваски, бывшие для солдат и отцами и няньками, ушли на покой. Их заменили, чаще всего, деревенские жлобы, смолоду хватившие безрадостной колхозной жизни и только в армии увидевшие относительные блага цивилизации. Назад возвращаться означало снова стать рабочим быдлом и в итоге спиться и загнуться раньше времени. А здесь никаких забот, к тому же сразу в начальники! Изначально у этих «кулацких сынков» было стремление к лучшей жизни, т.е. - урвать. Поэтому в казарме они не задерживались, переложив поддержание порядка на «актив». Процессы те же, что и в зоне. А уж актив применял единственно действенный метод среди молодежи – силу. Так зарождалась дедовщина в 60е годы. Способствовало этому появление в армии отбывшей  наказание молодежи призывного возраста. Из этих волков в овечьем стаде появлялись вожаки, которые пьянели от превращения из лагерных шестерок сразу в авторитеты. Позже из них почти полностью формировали в частях стройбаты - рассадник всех солдатских пороков.
    Дедовщины не было в учебных частях, на кораблях, в дисциплинарных батальонах, в спецчастях, т.е. там, где командиры не спускали с подчиненных глаз. А в общей массе с разной степенью интенсивности она побеждала неуклонно. Были отдельные очаги сопротивления, и даже индивидуумы, пытающиеся противостоять этой системе подавления личности. Борьба шла с переменным успехом, иногда заканчиваясь трагически.
   Карнаухов органически не мог мириться с ущемлением своих прав. Заложенный  с детства принцип справедливого распределения благ и невзгод и умение еще с интерната отстаивать свои интересы, управлял его поведением. Он понимал дисциплину, обязанности, старался их соблюдать, но считал, что за рамками необходимого он никому ничего не должен. Первый конфликт произошел после принятия присяги. Вечером  в казарме началась какая-то суета. Курсанты по одному бегали в туалет и возвращались оттуда с каким-то сконфуженным видом, при этом отводя друг от друга глаза. Земляки с друзьями сидели, обсуждая прожитый день, смеясь над оплошавшими. Особенно насмешил Толя Авдеев, просидевший до присяги писарем в штабе и вместо строевого шага выдавший «иноходь». Тут подошел один из курсантов и пригласил по одному в туалет для принятия настоящей «солдатской» присяги. Прием назывался «банки». Это означало спустить с себя штаны, чтобы тебе врезали бляхой солдатского ремня по мягкому месту. Посвящение, так сказать. Это ни для кого не было новостью, в линейных частях так «посвящали» новобранцев дембеля. Но здесь стариков не было, кто мог присвоить себе это право? Оказывается, нашлись. В часть для обучения были направлены разгильдяи, от которых таким образом избавилось прежнее начальство. Это было пять человек, уроженцев шахтерского городка Черемхово, полу-урки, полу-блатные. Держались всегда особняком, их сторонились, даже брезговали. На руку все были нечисты, развлечения их всегда были с подлецой по отношению к другим. Они единственные в части были на полгода старше остальных призывом. Но до дембельского звания им еще два года. Заводилой у них был Воронков, наглый, здоровый амбал. Первым помощником Золотарев, очень напоминающий Промокашку, впоследствии талантливо сыгранного замечательным актером Бортником в известном фильме. Он и пришел сейчас по поручению шефа. Некоторые поднялись и пошли. Карнаухов не шевельнулся, окаменев лицом. Толя и Саня, глядя на него, задержались. «И что, вы пойдете подставлять зад этим уродам?», - спросил Карнаухов. Парни завиляли, ссылаясь на традиции. Карнаухов послал их и попросил передать, что он из детского возраста вышел. Хочется, пусть приходят и пробуют.  Через некоторое время пожаловала целая делегация в составе и подвергавших и принявших. Первым надо было добиться чистоты эксперимента и закрепления власти, вторым не хотелось, чтоб кто-то выделялся из общей «опущенной» массы.
   Карнаухов не признал за «какими-то шавками» права на расправу и пообещал им завтра в столовой встречу с настоящими дембелями из своей части. Предложил им попытаться привести его к «присяге» силой. Перспектива общения со старослужащими, да еще земляками читинцев, наглецов озадачила, а попытка применить силу означала большие разборки, в казарме в ночное время неуместные. Черемховцы убрались, пообещав «потом» разобраться.
   Назавтра в спортзале Дима Макаров, иркутянин, во время свободных занятий рассказал, что его тоже принуждали к «банкам» и обещали расправу. Парень он был спортивный, самбист, но, как известно, против толпы и лома приемы не помогают. Карнаухов, не любивший подвешивать подобные вопросы, предложил разобраться немедленно. Они с Димой подошли к Воронкову и Золотареву, как главарям и позвали их выйти «покурить», чтоб раз и навсегда снять недоразумения. Честно, «два на два». Золотарев, надеясь на Воронкова, было дернулся. Но вожак был поумнее и понял, что шутками здесь не пахнет. Попытался увильнуть, отговаривался тем, что у него нет причин устраивать заваруху «по пустяку». «А если я тебе сейчас при всех дам по морде, это будет причиной?»,- спросил Карнаухов, беря его за ворот гимнастерки. Тот попытался вывернуться, но х/б армейского образца выдержало. Золотарев уже был нейтрализован силовым приемом и извивался в руках Димы с выпученными глазами и трясущимися губами. С противоположного конца спортзала на них смотрел сержант. «Скажи спасибо, мразь, Наборскому и больше на глаза не попадайся», с этими словами Карнаухов отшвырнул Воронкова в сторону приближающегося сержанта. Тот скомандовал всем  подойти к снарядам, кроме Макарова и Карнаухова. "Вот, когда нормативы одолеешь, как они, тогда и будешь борьбой заниматься", - сказал он Воронкову, чем окончательно добил его в глазах свидетелей инцидента. Так без «банок» в батарее остались только два человека. Черемховцы урок усвоили, к читинцам и их товарищам больше не приближались. Но натуру не исправишь, они для подвигов находили другие возможности.

   В любом коллективе, воспитанном на русских традициях осуждается «стукачество». С одной стороны это проявление вроде бы каких-то рыцарских качеств, с другой – попустительство, вплоть до криминала. Среда, в которой в почете «понятия», не очень разборчива и достаточно категорична. Иногда человек, совершивший подлость осуждается меньше, чем тот, кто этот факт донес до общественности или начальства.
   Во второй батарее в разведотделении служило несколько литовцев. Все были после техникума, люди серьезные, старались жить своим мирком, никого не задевая. Очень спокойные, дисциплинированные, как на подбор высокие блондины интеллигентного вида. К панибратству не располагали, общались по Уставу, только друг друга на «вы» не называли. С ними все вели себя так же, образовалась дистанция между сослуживцами. И все бы ничего, но другие то жили не по Уставу. Поэтому часто нарушали распорядок, дисциплину и даже при случае приворовывали какую-нибудь мелочь. То еду, то столовые приборы на поделки, то вещи у товарищей. Незаметно делать это в условиях казармы нельзя, поэтому расчет был на «понятия», исключавшие стукачество.
   Прибалты были начисто лишены представления о каких-то условностях и двойных стандартах. У них было определенно: или положено или не положено. Причем для всех. И они, в обязательном порядке, докладывали обо всех отступлениях от шаблонов начальству. Т.е. стучали. Чем вызывали всеобщее осуждение и нелюбовь. Инопланетяне какие-то. Особенно это не нравилось сообществу черемховцев, которые кричали, что те их сдают и лезли к литовцам с кулаками. Те снова жаловались, эти снова лезли. Жизнь литовцев в части стала невыносимой. Они искренне не понимали, что они не так делают, а сослуживцы их ненавидели, в том числе за опрятность, подтянутость и независимость, которая принималась за заносчивость. Вообще-то здесь была подмена понятий. Стукачество, это все-таки тайный донос. А в нашем случае все делалось открыто, не взирая на последующие неприятности. Их оппонентам все хотелось проучить «фашистов», как их стали называть за сходство с немцами. Но сделать по-мужски, означало навлечь на себя наказание, сдадут же. Расправились подло и жестоко.
   Однажды, после ужина на улице под единственным фонарем у входа в казарму стоял отдельно от всех старший из литовцев, Жукаускас. В это время из-за ангара вылетела толпа солдат, пронеслась мимо казармы и не останавливаясь скрылась за углом. Сначала на это не обратили внимания, но потом увидели, лежащего на земле человека. Это был истекающий кровью изрубленный бляхами солдатских ремней, Жукаускас. Всеобщее построение и тщательный осмотр обмундирования, многочасовые опросы ничего не дали. Начальству было удобнее сослаться на каких-то «не наших» солдат. Дело замяли, пострадавшего увезли в госпиталь, выжил ли он, никто не знал. Интересоваться у еще больше обособившихся и смотревших на всех с подозрением литовцев, было неудобно. Самое скверное во всей этой истории, что мало кто посочувствовал людям, не желающим жить по законам стаи. Подозревали банду черемховцев, но истина никому не была нужна, никто бы не удивился, если в рапорте о происшествии оказалось: «споткнулся, упал».

6 Солдатская лямка

   Учебная часть была создана осенью и с колес начала выполнять свои задачи по подготовке командиров младшего звена для воинских частей Советской Армии. Состояла она из нескольких ангаров, в которых были расположены казармы, штаб части и учебный корпус для первой батареи минометчиков, которым для обучения почему-то требовалось тепло. Кроме того, в километре от части размещался палаточный городок из расчета одна палатка на взвод. Это были учебные классы. Отапливались палатки обыкновенными «буржуйками». Это изобретение нищеты периодически возвращалось в жизнь и быт русского народа в экстремальных ситуациях. Печей в палатке устанавливалось две, обогревали они пространство около метра в радиусе вокруг себя. Писали карандашами, чернила и паста в ручках замерзали. В перерывах все лезли к теплу, отталкивая друг друга. Полы шинелей подгорали, за что в гарнизоне курсантов звали «копчеными» и выделялись они в любой массе. Все существование этой части было явлением экстремальным, но человек привыкает ко всему. Ангары тоже вершиной в деле достижения комфорта назвать было трудно. Металлический сарай полукруглой формы с примитивной теплоизоляцией, предназначенный для укрытия самолетов, приспособили для круглогодичного размещения людей. Вместимость по-батарейная, т.е. человек на сто двадцать со всеми вспомогательными помещениями. Отопление калориферами, которыми в мирной жизни отсекается холодный воздух с улицы в производственные помещения или на вокзалах с постоянно открытыми дверями. Тепло этот шедевр архитектурной мысли сохранял едва ли лучше учебной палатки, но пока дул теплый воздух, жить было можно. Круглосуточный гул калориферов обитателями не замечался. Стоило калориферу по какой-то причине замолчать, температура помещения через час выравнивалась с наружной. А в декабре, когда учебка начала функционировать, морозы нередко достигали -40 градусов. К моменту заселения калориферы запущены не были. Пока их довели до ума, добрая часть курсантов побывала в санчасти и даже госпитале с простудными заболеваниями. Это притом, что с ними особо не нянчились. Отправляли туда только тех, кто жаловался. Карнаухов, например, пытался перенести болезнь на ногах и закончил эксперимент, потеряв сознание прямо в строю на плаце. Лечили просто: дали таблеток, освободили от занятий на три дня и все. За эти три дня он понял, что спасение утопающих, дело рук самих утопающих. Разобрался в устройстве калорифера и запустил его, чем обеспечил себе сравнительно благополучное существование в самые суровые времена своей курсантской жизни.
   В палатках установился следующий порядок: сразу после подъема очередной курсант должен был бежать в палаточный городок, заготавливать дрова и к приходу своего взвода на занятия, протопить печь. Только после этого его отпускали на завтрак. Во взводе было тридцать человек, дежурить приходилось раз в месяц, все с этим справлялись и считали даже поблажкой, спасающей от выполнения утренних обязанностей (умывания холодной водой, физзарядки и других неприятностей). Но бывали и курьезы.
   Во взводе служил Пшенников, парень из Якутска. Внешне он напоминал артиста Моргунова из комедий Гайдая, за что и получил прозвище «Бывалый». Крупный и плотный он имел феноменально большую голову, на которую на вещевом складе долго не могли подобрать нужного размера шапку. К тому же, у него в первые дни ее свистнули в столовой старослужащие. После этого он ходил в старой, выцветшей и прикрывающей лишь макушку, что придавало ему анархистский вид. Шапка эта не грела, но спасала вторая его удивительная особенность – он никогда не мерз. На этом таланты не заканчивались. Он всегда спал. Активность проявлял только при воздействии внешних раздражителей. Постоянно пребывая в полулетаргическом  состоянии флегматичный Пшенников все делал как во сне и никогда не возбуждался. Сон был целью его жизни. Он научился спать на занятиях, в столовой, на вечерней поверке, на утреннем построении. При этом приспособился имитировать активную жизнь, часто веселя этим сослуживцев. На занятиях командир взвода командует: «Ну, а теперь отложили книги в сторону и внимательно послушаем». Все слушают, лишь Бывалый читает, мотая головой вправо - влево. «Пшенников, я сказал, послушаем!». Бывалый читает. Офицер подходит, забирает книгу, Бывалый под хохот взвода читает. Разъяренный преподаватель с криком: «Пшенников!», хлопает книгой об стол. Испуганный курсант вскакивает.

- Спишь?
- Никак нет, читаю!
- Что ты читаешь?

Бывалый тупо смотрит на пустой стол.
   Однажды он умудрился уснуть на ходу во время строевой подготовки. После очередной команды, строй повернул налево и один Пшенников продолжал движение прямо, четко печатая шаг, пока истошный вопль командира, за добрый десяток лет службы не видевшего ничего подобного, не вернул его к жизни.
   Настала его очередь топить палатку перед занятиями. На подходе к учебному городку, завершая получасовую шагистику на морозе, курсанты его взвода поняли, что сегодня отогреться им не придется, потому что трубы их палатки не дымят. Брезжила слабая надежда, что Пшенников в тепле пригрелся, не подкинул дров, печь прогорела. Действительность оказалась куда интереснее. Взорам размечтавшихся сослуживцев предстала идиллическая картина: стены палатки покрыты плотным слоем инея, а Бывалый, прислонившись к холодной, как смерть чугунной буржуйке, сладко спит с охапкой дров в руках, ничем не  потревожив это царство Берендея. Волосы и шапка его от дыхания покрылись за три часа белым куржаком.

   Санька Меньщиков, статный красавец и баламут, авантюрными наклонностями не уступающий своему, как он утверждал,знаменитому предку. У него была редкая способность при любых происшествиях выходить сухим из воды, внешне не прилагая к этому никаких усилий. Кредо его было: «Авось!». Под этим девизом он пускался в любые предприятия. Товарищи его любили за веселый, легкий характер, начальство смотрело как на Иванушку дурачка и многое спускало с рук. А Санька служил и служил, оставляя за собой шлейф побасенок и анекдотов.
   Как то в свободное время решил подбить сапоги. Подошвы совсем износились, а старшина подобрать обувь 45го размера не смог. Санька не растерялся, пошел и стащил в техническом парке диэлектрический коврик. Это кусок резины толщиной десять миллиметров и размером пятьдесят на пятьдесят сантиметров. Времени до вечернего построения оставалось мало, поэтому он не мудрил. Разрезал коврик пополам, получились пласты размером двадцать пять сантиметров на полметра с неровно обрезанными краями. Поставил на них сапоги и прибил их к коврику обыкновенными строительными гвоздями, не обращая внимания на ехидные замечания и восхищенные восклицания сокурсников. Перевернул изделия и загнул гвозди. Хохотало уже полбатареи. Меньщиков с невозмутимым видом сообщил, что основное сделано, осталось обрезать по краям подошвы и дело с концом. Перед этим на потеху публике придал подошвам форму ласт для плавания. Надел обновку и прошелся гоголем в солдатской одежде и кирзовых полуметровых ластах по проходу между кроватями, уложив всех зрителей наповал. В это время прозвучала команда на построение. Санька заметался, растерявшись.
   Вечернюю поверку проводил старшина батареи Кузаков. Сержант срочной службы, он сумел себя поставить так, что его побаивались даже офицеры, командиры взводов. Угрюмый, замкнутый, безвылазно сидевший в каптерке, он на всех нагонял страх своим появлением. Каптерка располагалась в спальном помещении, и не было случая, чтобы ему не попался на глаза кто-то с расстегнутым воротничком либо не вовремя отдавший честь. Наказание было гарантировано. Возражения и попытка оправдаться влекли за собой новое наказание. Чувства юмора он был лишен начисто. Возможно, из-за маленького роста он страдал комплексом Наполеона. Если подразделение на одну – две секунды опаздывало с построением, то ночная прогулка строевым и с песней на полковом плацу ему была обеспечена.
   Нечего говорить что все, позабыв про развлечение, кинулись в строй. Меньщиков стоял в первой шеренге, ласты его выдавались на середину прохода. Когда вышел старшина, строй замер. Поверка начиналась с осмотра внешнего вида бойца. Педантичный старшина смотрел на качество зеркальности сапог, затем состояния брюк и медленно вел взгляд, сканируя все вплоть до прически. Сегодня строй вел себя особенно тихо, боясь смешком или хихиканьем навлечь на себя гнев старшины. Но сдерживались с трудом, глядя, как приближается к Меньщикову сама неотвратимость. Заметили, как расширились зрачки, невозмутимого всегда, Кузакова. Он, не проявляя эмоций, по заведенному порядку, довел взгляд до лица смущенного курсанта, нависающего над ним, и повел взгляд снова вниз.

 - Что это?
 - Не успел обрезать, товарищ старшина!

   От смущения Меньщиков при этом похлопал ластами, строй задыхался от сдерживаемого хохота. И здесь, вечно унылый зануда  Кузаков впервые за всю совместную службу улыбнулся. Строй воспринял это как поощрение и разразился вырвавшимся наружу таким гомерическим хохотом, что старшина, махнув рукой, не закончив осмотра, ушел в свое логово. Наказывать было некого. Дневальный потом рассказывал, что слышал, как в каптерке он постанывал, подавляя в себе смех. В это верили не все. Но, представив себе верзилу приплясывающего в сухопутных ластах перед командиром, можно было и поверить.

  Другим его подвигом была женитьба. Командира части и его замполита стала бомбардировать мать предполагаемой невесты. Оказывается, та должна скоро родить, а отношения не узаконены и регистрировать придется безотцовщину. Допустить этого номенклатурная дама не могла, обещала дойти до ЦК КПСС, но добиться, чтобы будущего отца отпустили домой для регистрации брака. Завязался бюрократический спор. Замполит предложил приехать в часть и здесь зарегистрировать брак. В ответ получил медицинскую справку о тяжелом состоянии беременной и угрозе выкидыша, с обещанием будущей тещи замполиту суровой ответственности за проявленную черствость.
   Сам Санька смеялся и говорил, что женится, если отпустят, но горячих чувств к предполагаемой невесте никогда не испытывал. Разве по пьянке, но тогда к ней все собутыльники их испытывали и почему она выбрала в отцы именно его, он не знает.
   Беременность не остановишь и разъяренный командир приказал направить в отпуск «этого кобеля» с мотивировкой «по семейным обстоятельствам». Замполит, напутствуя новобрачного, предупредил, что при возвращении вместе с командировочным удостоверением он проверит свидетельство о браке. При отсутствии оного – сгноит. Под всеобщее сочувствие Санька поехал жениться. Но он не был бы Меньщиковым, если бы все так банально закончилось. Вернулся через полмесяца, предъявил замполиту свидетельство о браке и продолжил службу.
   И вдруг в часть опять пришло письмо от партийной дамы. Она возмущенно ставила в известность руководство части, что направляет копии переписки в Политуправление Министерства Обороны для принятия мер. В те времена это было неслыханно. Тем более, что все ее условия были выполнены. Саньку срочно вызвали к командиру части.

- Ты зачем ездил?
- Жениться, товарищ майор!
- Женился?
- Так точно, товарищ майор!
- А почему твоя теща жалобы на нас пишет?
- Не могу знать, товарищ майор, у меня нет тещи!
- ?
- Но ты же женился, как это нет тещи?
- Жена сирота, товарищ майор!
- А кто пишет?
- Не могу знать!

   Взбешенный полутораметрового роста майор начал бегать по кабинету. Санька глядел на него сверху, ожидая развития событий.

- Тебя зачем отправляли?
- Жениться, товарищ майор!
- Почему она пишет!
- Не могу знать, товарищ майор!

   Поняв, что вопросы пошли по кругу, майор выгнал Саньку вместе с замполитом, приказав тому разобраться и доложить.
Замполиту Санька объяснил, что когда отправляли жениться, ему не приказали на ком. Приехав в родной Челябинск, он не смог найти пострадавшую, так как возможным отцом стал на квартире приятеля, на вечеринке. Приятеля призвали в армию, адреса нет. Отпуск короткий, пришлось жениться на соседке, так как ему было приказано предъявить свидетельство о браке, и он не понимает в чем его вина. Выполнил все приказы родного начальства и теперь у него ощущение дважды пострадавшего.
   Замполит пошел к командиру разбираться кто в этой истории дурак. Даме ответили, что обвиняемый женат и посоветовали подать на него за это в суд. Если будет впредь мешать процессу подготовки защитников Отечества, опубликуют в их областной газете эту историю. Угроза всеобщей огласки номенклатурную даму не вдохновила, бесперспективность претендовать на женатого человека заставила от Саньки отстать. Да и время ее поджимало, надо было срочно подыскивать дочери другого жениха. Сослуживцам Санька объяснил, что с соседкой договорился о расторжении брака после дембеля. Беспокоился только о том, чтобы она детей ему не нарожала. Но опыт появился и он надеялся съездить на развод, когда переведут в другую часть после окончания учебки.

7. На боевом посту

Охраняемых объектов в учебном полку было, раз-два и обчелся. Неогороженная территория с ангарами, за которой присматривали дневальные батарей, вещевой склад возле территории полигонной команды и палаточный учебный городок. Все это без заборов. Каждый объект охранялся одним постом, так что при желании можно было притаиться между строениями и спокойно нейтрализовать часового во время обхода вверенного ему под охрану объекта. Все это понимали. На пост курсант выставлялся без патронов, с пустым автоматом, который и являлся самой большой ценностью и соблазном для потенциального злоумышленника. Злоумышленников, слава Богу, не было, но беззащитность часового провоцировала на смелые поступки различных проверяющих, а иногда и просто шутников.
   Несколько случаев из жизни караульной службы.
    При заступлении на пост рядового Туровского, нескладного длинного парня, долго инструктировали, вдалбливая, что на посту самым привлекательным объектом является он сам как обладатель незаряженного автомата, поэтому себя и нужно беречь. Начальник караула с сомнением смотрел на неуклюжего солдата, потом, вздохнув, сказал, что если б не Устав и его воля, он бы ни за что не доверил такому увальню автомат. Чует его сердце, что добром сегодня этот наряд не закончится. Ладно, если только автомат отберут, но ведь и самого еще запросто ухлопают. К концу инструктажа одетый для выхода на лютый мороз в полушубок и двадцатикилограммовый тулуп, Туровский взмок. Пришли на пост, сменили часового, развод ушел. Туровский остался один. Он твердо решил не сходить с открытого пространства, чтобы не подпустить к себе никого и отбивать нападение прикладом и штык-ножом. А в возможность нападения он почти уверовал. В голову лез доклад замполита на утреннем занятии о международной обстановке, о кознях китайских хунвейбинов и их коварстве. Находятся они всего в двухстах километрах и естественно такую легкую добычу не упустят. Вдобавок рядом живут какие-то буряты. С ними у Туровского связаны смутные воспоминания детства. На Западной Украине, где он родился, война с бандеровцами продолжалась до 1955 года. Возможно, сам того не зная, маленький Мыколка (к тому времени уже семилетний), выполнял поручения односельчан, почти поголовно поддерживавших повстанцев. Так вот, в те времена ходили слухи о каких-то специально подготовленных бурятах, умеющих в любое время суток ориентироваться в незнакомых лесах, открывающих замаскированные бункера и тайники. К тому же они отличались неподкупным нравом и необыкновенной свирепостью. Для связи тогда часто использовали молоденьких девчат, которые своими чарами обезоруживали русских солдат, а поверхностный осмотр не позволял обнаружить депеши, спрятанные в интимных местах. Бурят чары и интимные места не смущали. Они переворачивали деваху, застигнутую в лесу, вверх ногами, и трясли пока из нее что-нибудь не выпадало.
   Очевидно, это были мифы, основанные на реальном материале. В конце войны в НКВД были созданы отряды СМЕРШ укомплектованные сплошь сибиряками. В лесах для них, действительно тайн не существовало. Основная масса их состояла из забайкальцев, в том числе бурят. Да и русские забайкальские гураны и сибирские чалдоны все с тунгусскими и бурятскими корнями, обличьем для непривычного европейского глаза от них мало чем отличались. К тому же говорили на своих полу-русских диалектах не понятных для местного населения. А свирепость, видимо, появлялась после выучки в НКВД, известном своей гуманностью.
   И стоял сейчас на посту без патронов несчастный Мыкола, со страхом вспоминал тревожное детство и сегодняшнюю политинформацию, не зная, откуда ждать беды. Для него китайцы с бурятами были на одно лицо. Ничего хорошего он не ждал ни от тех, ни от других. Холод донимал. Тяжелые доспехи давили книзу, стоячий полуметровый воротник тулупа закрывал обзор, ноги стали замерзать даже в валенках. Туровский попробовал греться на ходу, но в полной тишине сам испугался скрипа на снежном насте от собственных шагов. Сообразил, что при этом не услышит приближения супостатов, умеющих скользить по снегу стремительно и бесшумно. Ветер уже донимал, и хоть одежда спасала, страдали ноги и особенно лицо. Уже начинал терять чувствительность нос. Надо было что-то делать. Местные жители в этих случаях растирают лицо снегом, но ему и подумать об этом было страшно. Здесь и снег злой и колючий - не такой как у них в Закарпатье. Дома они снега ждали как праздника. Он был мягкий и пушистый, весело было кидаться снежками и лепить снежную бабу. А, разгорячившись, приятно было обмыть им лицо или раздеться до пояса и геройски обтереть торс, рисуясь мужеством перед девчатами. Только вот выпадал он не каждую зиму. Да и лежал не больше недели, превращаясь в привычную для их зимы слякоть.
   Холод заставил отвернуть лицо от ветра и на миг повернуться спиной к ближайшей палатке. Вдруг солдат увидел что-то непонятное и страшное. Сразу за ним стоял столб со светильником, поэтому человек появившийся между ним и столбом отбросил такую четкую и огромную, раза в три больше Туровского тень, что тот увидел перед собой громадное чудище с тянущимися к нему трехметровыми ручищами и оцепенел от ужаса. Чудище, не давая ему опомниться, схватило его за ворот тулупа так, что голова часового оказалась внутри мехового мешка, сдернуло с плеча автомат и стало мотать Туровским из стороны в сторону. Вылететь из подпоясанного тулупа Туровский не мог, поэтому болтался в тулупе, скользя по снегу, иногда ударяясь о столб и перекатываясь под ногами неизвестного. Страх парализовал все его существо, если б не ощутимые удары он бы подумал, что это мистика. Ужаснее всего было то, что весь этот кошмар продолжался в полном безмолвии. Опомнившись, Мыколка, забыл, что он давно вырос, а в данный момент стоит на боевом посту, защищая Родину и со страху визгливым голосом семилетнего озорника, застигнутого на соседском огороде, закричал: «Дяденька, пусти, больше не буду!».
   На следующий день на разводе начальник штаба части подполковник Гриневич вывел из строя Туровского, рассказал, как небрежно тот нес караульную службу, без сопротивления отдал автомат и просил у врага пощады.
- Что ты врагу обещал не делать, присягу выполнять? Ты понимаешь, что твой поступок предательский, а мы из тебя командира готовим? -  продолжал развлекаться здоровенный двухметрового роста офицер, довольный своей геройской ночной выходкой.
   От несения караульной службы Туровский был отстранен, что автоматически лишало его сержантского звания при выпуске из учебки. А курсанты восприняли эту информацию неоднозначно, кто-то осуждал часового, а кто и командира. Карнаухов, например, про себя решил в подобном случае живым в плен не сдаваться.

   На его долю выпало другое приключение. Он попал в караул на вещевой склад, примыкающий к территории полигонной команды. Что это такое представления не имел. Забор, да и забор, его не касается. Это он так думал.
   Полигонная команда представляла собой обособленную часть для обслуживания окружного полигона. Состояла она из двух десятков счастливчиков, не знающих ни строя, ни службы. Командиром у этих бездельников был старшина сверхсрочной службы, давно уже превратившийся в собутыльников собственных подчиненных и неделями не появлявшийся в расположении части. Служили они несколько недель в году, когда проходили стрельбы при окружных учениях. Все остальное время развлекались, кто как мог. На их счастье, рядом вдруг появился вещевой склад учебки, который охранялся молодыми неопытными солдатами, да еще и без патронов. Тут уже было поле для фантазии. Что только они не вытворяли! Однажды перетащили за ворот тулупа солдата к себе через забор. Потом отпустили. У другого крюком сдернули с плеча автомат, отдали, когда довели до слез. Кому-то сбросили сверху на голову снежный ком, и тот со страху сбежал с поста. Вернулся когда опомнился. Все сходило с рук, потому что потерпевшим на себя наговаривать было невыгодно.
   По пути на пост Карнаухов через щели в заборе заметил на той стороне какие-то тени. Показалось, что они сопровождают их с разводящим. Когда смена ушла, Карнаухов прошел в конец забора и опять заметил, что щели забора перекрываются, как будто там кто-то идет. Встал за угол там, где не было щелей, затаился. Детство его прошло в селе, приходилось бывать на охоте в засидках на солонцах и скрадом в лесу, и игра теней в сочетании с шорохом шагов ему многое могла рассказать. За забором крадущиеся тени уперлись в угол. По периметру забора за углом была уже чужая территория. Карнаухов прислушался: там разговаривало несколько человек. Они решили, что часовой ушел в дальний конец поста, вернется не скоро и можно не опасаться, что услышит. Несколько раз прозвучало слово «взрывпакет». Понял по тону, по настроению, что там не опасность, а какая-то проказа. По этой части он мог дать фору любому затейнику и решил поучаствовать. Несложно было догадаться, что хотят подбросить сзади в ноги взрывпакет. Эффект в этих случаях бывает оглушительным в прямом и переносном смысле, часто срабатывает не только пиротехника, но и физиология. И представьте себе солдата, на котором кальсоны, брюки ватные и брюки х/б. Все это на морозе и без помещений для приведения себя в порядок. Шутка готовилась жестокая, Карнаухов сам не раз развлекался еще пацаном, когда на пограничной заставе помогал солдатам разыгрывать друг друга. Правда там взрывпакеты кидали на некотором расстоянии во избежание увечий и травм. Здесь, рассудили шутники, и Карнаухов с ними был согласен, риска травмировать через шубы и тулупы никакого, если бросать сзади, чтоб в лицо не попало, зато внезапный взрыв непосредственно под ногами  должен оправдать самые смелые ожидания.
   Игра началась. Карнаухов, тех за забором невзлюбил сразу.
   Было за что. Во-первых, он здесь не игрушками занимается, и делать из себя посмешище не позволит, во-вторых, тарарам, который будет после взрыва в населенном пункте в глубокой ночи, будет вменен в вину ему, как часовому. Представил, как бы могли развернуться события, не заметь он опасности. Как всегда в таких случаях мобилизовался, вспомнились охотничьи навыки. Под навесом склада лежали двухметровые диаметром в десять сантиметров шесты для палаток. Карнаухов взял два шеста, связал их крест-накрест, на получившуюся рогулину надел тулуп с поднятым воротом. Полная иллюзия стоящего задом, отвернувшегося от ветра человека. Приготовил один шест для использования в качестве дубины. Представил,  как бы он стал действовать на месте шутников. Конечно, постарался бы получить максимальное удовольствие. Для этого надо увидеть все представление. Т.е. залезть на двухметровый забор. Задача – спустить их оттуда. Лучше на эту сторону забора.
   Карнаухов установил чучело за угол так, чтобы шутники видели только край тулупа, приготовил дубину. Предположения оправдались – с той стороны забора показалось три головы, вертевшиеся в разные стороны. Чтобы усыпить бдительность, Карнаухов достал спички и начал чиркать их со стороны не видимой охотникам. Те решили, что часовой, отвернувшись, прикуривает и самый момент его застать врасплох. Одновременно вскочили на забор и швырнули под тулуп полуметровую трубу взрывпакета. Карнаухов в тот же миг со всего размаху врезал по силуэтам солдат. Один скрылся на своей стороне, двое свалились после удара на сторону Карнаухова одновременно с взрывом и в то же место. Взметнувшийся тулуп чуть не сбил с ног Карнаухова. Все заволокло дымом. Когда он рассеялся, Карнаухов увидел, что на месте взрыва лежит человек, второй мотая головой без шапки, бежит, прихрамывая, в сторону склада. Карнаухов подобрал шесты, кинул их на место и встретил подбегающего начальника караула уставным: «Стой, кто идет?».
   Солдат после приведения его в чувство, заикался, сказать что-то внятное не мог. Лицо его было в пороховой гари, на голове шишка, правая сторона лица и ухо разбиты и кровоточили. После выяснения всех обстоятельств была установлена следующая картина: никто на оружие часового не покушался (решили не выносить сор из избы), все произошедшее было неудачной шуткой. Ребята не рассчитали и попали под взрыв собственного пакета, получив при этом травмы. Кроме того, они еще получили по пятнадцать суток гауптвахты, после выяснения всех обстоятельств. Карнаухова с поста сняли, никто его не наградил, так как начальник караула, старший лейтенант Тарараев, быстро выбил из него истину и сказал, что он тоже достоин гауптвахты, да часть позорить не хочется. Договорились не оглашать, но такие вещи трудно сохранить в тайне, и Карнаухов не подтверждая и не отрицая факт геройства, с честью понес дальше по службе заслуженную славу. Полигонная команда больше не шутила.

   Забавный случай произошел опять в учебном городке. Командир батареи старший лейтенант Ермишян решил проверить часового после полуночи. Подлых приемов не применял, но требовал неукоснительного исполнения требований Устава караульной службы. На посту стоял иркутянин Володя Дроздов. Ментальностью он напоминал самого Ермишяна. Педантичный и исполнительный, не дал себя подловить на пустяках при появлении проверяющего. Но, два сапога - пара. Ермишян еще никогда не уходил с проверки, не добившись цели. Поэтому дал часовому вводную задачу, показывая на столб:
- Это диверсант, желающий обезвредить часового. Ваши действия?
- Стой, кто идет!
- Продолжает приближаться.
- Стой, стрелять буду!
- Чем? Он знает, что у вас нет патронов.
Дроздов растерялся, где тут игра, насколько реалистична вводная, ему было не разобраться и он спросил:
- А что в этом случае делать?
- Как что? Ты же русский солдат. А русский солдат и без патронов воин. Вспомни суворовские заповеди «пуля дура – штык молодец», «смело действуй штыком и прикладом».
   Не успел командир договорить вторую заповедь, как Дроздов всадил штык в столб и следующим ударом вдребезги разнес об него приклад автомата. Старший лейтенант в ужасе заорал: «Что ты делаешь? Заставь дурака молиться, он лоб разобьет!».
   Снятый с поста и отправленный чистить туалет, Володя, смеясь, говорил, что так и не понял, чья последняя заповедь и к кому она больше относится.

8. Марш бросок

В армии теоретические знания закрепляются практикой, желательно в условиях приближенных к «боевым». Для артиллеристов это стрельбы, для водителей марш – бросок, т.е. переброска техники на расстояние 200-300 километров и продолжительностью более суток.
   На правах старшины карантина каждого призыва и одновременно преподавателя матчасти гусеничных тягачей и инструктора по их вождению при обучении молодых солдат, я участвовал во всех марш – бросках после их выпуска из карантина. В марше обычно участвовало двадцать пять – тридцать единиц техники по числу учащихся плюс запасные. На запасных тягачах я и катался поочередно со штатным механиком-водителем.
Нашей задачей было подменить, в случае необходимости, тягач или неудачника. Мы оставались с неисправным тягачом и либо ремонтировали его, либо ждали помощи. Также буксировали неисправную технику. Это было развлечением в монотонной казарменно-парковой обыденности. К тому же, ни один марш-бросок не обходился без приключений. Иногда приходилось бывать непосредственным их участником.
   Маршрут и время его прохождения рассчитывались так, чтобы можно было испытать боеготовность выпускников во все времена суток, в том числе ночью. Однажды попался на редкость неуверенный водитель. Он не чувствовал габаритов техники и боялся скорости. Обычно набирали на обучение трактористов с производственным стажем один – два года. Призывник в свои девятнадцать лет мог иметь и пять лет стажа, т.к. во всеобуче, например, я сам получил права тракториста в четырнадцать лет. Обучать таких надо было лишь особенностям конкретной системы. Но попадали также люди случайно оказавшиеся в профессии и без практических навыков. Таким «трудновоспитуемым» оказался призывник из-под Воронежа Коля Крылов. Да еще с инструктором ему «повезло».

   Для проведения занятий по вождению класс разбивается на две группы. За каждой закрепляется постоянный инструктор. Одним из них я назначал себя, вторым любого из сержантов автороты или артбатарей, имеющего квалификацию инструктора-водителя. Это редкая специальность, обучали всего в нескольких учебках всего Министерства Обороны. Я был аттестован в части, а Коля Сечкин пришел из учебки. Личность неординарная, заслуживающая внимания. Его после учебки направили инструктором в карантин, где я был старшиной. Одного со мной  призыва. Старослужащих очень раздражал сержантский состав карантина. Меня назначили старшиной, чтобы я совмещал эти обязанности с обязанностями преподавателя теории по устройству артиллерийских тягачей. На тот момент грамотнее меня в этом вопросе в нашей части не оказалось. Я изучал их до армии в ДОСААФ и в учебке. Мне предоставили право набора сержантов на должности командиров отделений. Естественно, я подобрал тех, кого знал и кем мог реально управлять, т.е. выпускников своей учебки. Начальство отнеслось с пониманием к моим соображениям. Коля отлично вписался в наш коллектив. Призванный из Горьковской области, он был представителем своего народа с ярко выраженным стремлением к справедливости и не откладывающий дело ее восстановления в долгий ящик. Это его предкам надоело смотреть в Смутное время на вакханалию в стране, они собрались, бросили все дела, пошли на Москву, очистили ее от пришельцев, передали власть московитам, нимало на нее не претендуя, и вновь занялись своими делами. Коля отличался независимостью, чему способствовали его незаурядная сила и мгновенная реакция. При этом в любых ситуациях сохранял самообладание. Дня через три после его появления в части ко мне в методический кабинет прибежали солдаты из карантина с криками: «Сечкина в туалете бьют!». Прибегаю к туалету, смотрю – стоят старослужащие по третьему году сержанты. Двое с разбитыми физиономиями, остальные галдят, а из туалета раздается спокойный, но задорный окающий басок Коли: «Ну, кОму малО дОсталОсь? ПОдхОди, дОбавлю. Только не тОлпитесь, я пО ОднОму Обслуживаю». Я спросил санинструктора Гену Краева, земляка из пострадавших, что произошло и что они здесь делают. Он, трогая свежий фонарь под глазом, сказал, что сейчас разберутся, но в любом случае этого салагу из туалета не выпустят, там и утопят. Сообщил, что за всю службу это с ним впервые. Я ему верил. Таких, как Гена, гигантского роста и веса, почем зря не задевают. Из туалета донесся голос Сечкина: «Все ребята, мне надоело. Если через минуту вы не смоетесь, я выйду. Давайте, пока я вас в очко не побросал». Дембеля взревели. Хорошо, что в основном оказались моими земляками. Я пообещал им разобраться и уговорил разойтись. Коля не оценил моих стараний. Выйдя из туалета с нахальной улыбкой, объявил, что им повезло. Если б не одумались, могло бы плохо кончиться. Я кое-как их успокоил и Колю увел. По понятиям мне следовало принять сторону земляков, но пришлось опекать Колю как подчиненного. Кроме того, он мне своей бесшабашностью просто нравился. В нем была именно лихость, что не каждому дано.
   При выяснении обстоятельств, послуживших причиной скандала, сказал, что сами виноваты. Коля пошел в туалет без гимнастерки с брюками на подтяжках. Об этаком шике мечтали все дембеля. Не всякий офицер мог подтяжками щегольнуть. За ним сразу увязался хвост алчущих. Знаков различия на нем не было, незнакомый. Решили, что молодой, из карантина. Сам Бог велел со стариками делиться. Выяснять, кто такой сочли излишним. Коля тоже опускаться до объяснений не захотел. Когда он заходил в кабинку, ему приказали отдать подтяжки. Он издевательски спросил: «А вы у лягушки хвост (на самом деле еще крепче) видали? Вот и подтяжки так же увидите!», чем взбесил их, уже год ходивших в авторитете. На объяснения молодых, что это их сержант, разъярились еще больше и стали ждать выхода наглеца. Проход был узкий на одного человека и Коля при выходе не стал исполнять никаких ритуалов, а сразу начал вырубать не ожидавших от него такой прыти мародеров. Потом закрылся в кабинке и дал им пять минут на обдумывание. В это время подошел я. Вечером с участием всего землячества вопрос уладили, но Коля на разборки идти отказался, сказал, что ему все равно. Мои попытки объяснить их поведение  сроком службы, его не убедили. В учебке, куда  он попал сразу из военкомата, деления на стариков и молодых нет, Наскочат, еще отхватят. Пусть спасибо скажут, что твои друзья, а то бы легко не отделались. Впоследствии я не раз убеждался, что у Коли слово с делом не расходится. Пришлось выступать его адвокатом. Чем дальше, тем больше Коля мне нравился.  Только как инструктор оказался совсем никакой. У него не было выдержки, он не умел объяснять и не любил повторять. Я расписал график вождения с ним поровну. Через неделю заметил, что солдаты его группы ходят в синяках и царапинах. На мои расспросы ответы давать избегали. Думал, что у них возникли междусобойчики, и решил докопаться до правды. Наконец, выяснил, что все они жертвы педагогических навыков Коли. Мне он объяснил, что ему достались тупые солдаты, он не может сдержаться. Да и не бьет он их. Так, в крайнем случае, сгоряча. Но терпеть же невозможно! Решил проверить, чему он их научил. Моя группа рвалась на вождение с азартом, кому же не хочется покататься. А его бойцы боялись тягача, как огня, садились в него как на электрический стул. Зашуганные и скованные больше смотрели на инструктора, чем на органы управления и дорогу. Увещевания, угрозы ни к чему не приводили, терпения Коли надолго не хватало. Мы с ним были друзьями, даже после армии не упускали случая повидаться, но после этого выпуска я его больше на курсы не брал.

Вот этот «педагог» достался Коле Крылову, который экзамены сдал (случаев провала на экзаменах я не припомню), а ездить не научился. Но марш не шутка, мне нужно было его страховать. Делать это надо было так, чтоб не бросалось в глаза начальству. В трудных ситуациях я сам садился за рычаги. Иногда такой случай возникал в процессе движения, тогда оставалось полагаться на случай и всемогущее «авось». На этот раз марш проходили на АТП. Это легкий полубронированный тягач для буксировки противотанковых орудий. Очень мягкий на ходу, быстрый по сравнению с другими тягачами, он имел два бензиновых двигателя и рычал мягче своих дизельных собратьев. Но все равно в работе общаться можно было только с помощью переговорного устройства. Механик-водитель, командир расчета и стрелок-пулеметчик сидели каждый в своем люке, расчет в кузове. На марше в тягаче был водитель, расчет в полном составе, только пушек не было. Люки закрывались сверху. В случае опрокидывания машины расчет выпрыгивал через заднюю дверь, а членам экипажа в люках надлежало погибать как в мышеловке, если не оказывалось техники, способной поставить тягач на гусеницы.
   После завтрака все в оружейную комнату, артиллеристы получают автоматы, механики и командиры расчетов (все, кто в люках, где автомат не помещается) пустую кобуру и в технический парк. Раньше выдавали, как положено, пистолет, но после того как, легендарный в части, срочник старшина Белоногов, погонял, будучи навеселе, стройбатовцев, в кобуре мы стали носить ложки. Затем подготовка техники, пробный запуск, тренировочная погрузка-выгрузка расчетов. После выполнения подготовительных мероприятий в восемь часов общее построение участников. Приказ по части с кратким изложением задач, представление командиров, назначенных для выполнения марша. По времени марш рассчитан на сутки, завтра в девять часов утра будет построение на этом же месте в этом же составе.
  Команда по машинам, по флажку регулировщика колонна начинает движение. Пыль, лязг гусениц, рев моторов. Я в тягаче, которым управляет наш с Колей Сечкиным воспитанник Крылов. Мелкие «недоразумения» начались сразу.
   Командир расчета, сержант Ралко после одного очень резкого торможения, зазевавшись, так въехал в перископ лицом, что разбил его об твердую резину. После этого он пересел в люк стрелка. Километров через тридцать нам нужно было преодолевать брод через рукав Онона. Место мы знали, часто мыли там технику и заодно купались. Участок считался сложным, поэтому мне пришлось сесть в отсек водителя, командира вернуть на место, а водителя посадить в люк стрелка. Закрыли расчет, задраили люки, объявили готовность. После команды регулировщика колонна тронулась по песчаному берегу к месту переправы. На песке были заметны следы от траков. Я еще подумал, что кто-то до нас уже здесь проехал. Наши вроде все в парке, кто бы это мог быть? Рассуждать времени не было, я шел головным. Дистанция пятьдесят метров, колонна растянулась на полтора километра. Преодолевать брод по одному. Следующий  тягач заходит в воду тогда, когда идущий перед ним, выходит на противоположный берег. Переправа, если обойдется без приключений, займет часа два. Неожиданно тягач ухнул вниз и ушел под воду, смотровые линзы помутнели, пропала видимость. Инстинктивно сбросил газ, потянул на себя рычаги - у этого тягача тормозные фрикционы с ручным приводом. Двигатель заглох, приехали. Распространенная ошибка, нельзя сбрасывать газ в воде. Хотя здесь бы это не имело значения, слишком глубоко, тягач заливало уже через кузовной отсек. Вспомнил, что Ралко утром изнутри не смог открыть крышку люка,  замок заедал. Один раз пришлось вылезать из своего люка и открывать снаружи. Выходит, сейчас он в мышеловке. Между стенкой кузова и двигателем имеется щель, которая соединяет отсеки командира и стрелка. Ширина ее сантиметров двадцать. Она позволяла нам просунуть во время обслуживания тягача руку с тряпкой, не более. Ралко парень стандартной комплекции, не пролезет. Да и знают про нее только механики. Вода все прибывает. Открыл свой замок над  головой, а люк поднять не могу – давит вода сверху. Понимая, что каждая секунда промедления снижает шансы на спасение сержанта, неимоверным усилием всего корпуса, упершись в тесном люке ногами в сиденье, приоткрыл люк. Вода хлынула в щель, давление выровнялось, люк открылся, сразу появились звуки. Так и есть! Командирский люк закрыт. Прыгнул к крышке, краем глаза увидел, что люк стрелка открыт, отсек расчета тоже, люди плывут и бредут к берегу, подняв над головой автоматы. Рассматривать некогда, пытаюсь открыть люк. Наконец он поддается, открываю – пусто! Где Ралко? До берега метров десять, слышу сначала смех, потом ругань и команду: «Отставить!». На берегу стоит мокрый Ралко, весь растрепанный с разбитым носом и Крылов, которого отчитывает комбат. С носом понятно, он в самом начале марша об перископ разбил. Но как он из закрытого люка выбрался? Снова смотрю в люк – никого.
   Спрашиваю, все ли уцелели. Командир отвечает, что все, приказывает выбираться. Я прошу подать трос, тягач надо вытаскивать, пока не набралось воды в двигатель, к тому же, мы не знаем какой грунт, и почему вдруг оказалось глубоко. Мне бросают конец троса, ныряю, удачно с первого раза, цепляю за крюк. Прыгаю в люк, даю отмашку на движение. Через минуту тягач на берегу, начинаем проверять системы, не попала ли вода в мотор, топливные баки и масляные редукторы. В это время подходит командир колонны. У него свои заботы. Нужно выяснить виновников происшествия. Он сам два месяца назад водил здесь колонну, трасса была проходимой даже для автомобильных вездеходов. Сейчас начнут перетягивать канат штабники и командиры, да еще и особист от безделья подключится. Кто трассу прокладывал, кто и когда проверял и прочая бодяга.
   Стоять, значит нарушить график движения. Получаю приказ привести тягач в нормальное состояние и догонять колонну.  Сами уходят на запасной маршрут, посадив мокрый расчет растерзанного Ралко на запасной тягач. Километрах в пяти отсюда есть похожее место для переправы. Мне оставляют запасной тяжелый тягач АТТ с Гришкой Терентьевым, мастеровым, находчивым солдатом, земляком и другом. Мы с ним из одного города и района, вместе учились на гражданке. Разделись, накидали обмундирование на горячий Гришкин тягач для просушки и приступили к работе. Пока возились с тягачом, он рассказал, что следы от чужих гусениц вдвое шире наших. Вот она и причина. Танкисты по пути на окружной полигон разворошили нашу трассу. Скорее всего, мыли технику и, балуясь, пару раз развернулись возле берега. Им шуточки, а нам выше головы.
Потом развеселил Крылов повествованием о своем спасении. Когда тягач ушел под воду, он, так же как и я боролся с люком, придавленным водой. Уже отчаявшись, наконец, сумел его открыть. В отсеке он был один, в нем больше и не поместится. Поэтому, уже вылезая, взвыл от ужаса, когда что-то мертвой хваткой вцепилось в него снизу и затянуло назад под воду. Это, потерявший от страха рассудок Ралко, нашел единственную щель между двигателем и задней стенкой и пролез в нее, оставляя на деталях и агрегатах клочья обмундирования и кожи. Увидев просвет люка, уже захлебываясь, ринулся в него, подмяв под себя Крылова и буквально наступив тому на голову, выскочил из ловушки. Забыв про товарищей и все на свете, глотнул воздуха, прыгнул в воду и поплыл к берегу. Не успел выйти, как его догнал разъяренный Крылов и въехал в нос и без того разбитый, не без его участия, перископом.
   Слушая, я свалился от хохота с тягача. Крылова от репрессий спасли нестандартная ситуация и состояние стресса. За мордобой, да еще старшего по званию, обычно наказывали сурово.

   Нам повезло, в воде пробыли мало, поэтому все обошлось. Толкаться на переправе не хотелось, решили воспользоваться случаем и отдохнуть, маршрут знаем, догоним к вечеру. Они на переправе и привале задержатся часа на четыре. А, нам с АТТ никакая переправа не страшна и бездорожье тоже. Он раза в четыре тяжелее и мощнее нашего АТП. Скажем, что на буксире тянули. Для таких случаев этот тягач и берут на марши. Кроме того, у него весь кузов забит бочками с маслами, бензином, антифризом и наиболее ходовыми агрегатами. Искупались, позагорали, открыли сухой паек, вдремнули.  После обеда увидели со стороны части на дороге пыль. Оделись, начали изображать бурную деятельность. На УАЗике подъехал начальник штаба полка, проверяющий режим прохождения колонны. Как старший по званию и должности я доложил обстановку, нажаловался на танкистов, рассказал, с какими трудностями столкнулись в ходе восстановления боеспособности вверенной техники. Сейчас все позади, к выполнению задачи готовы, к вечеру догоним колонну для совместного продвижения в соответствии с приказом командира. Получил приказание продолжить выполнение задания, после чего мы сели в тягачи и поехали за утонувшим в пыли УАЗиком.
   Подъехав к запасной переправе увидели там тягач и голых людей. И здесь кто-то искупался. По реке плывет мазут, радужные пятна бензина по всему руслу. Посерьезнее, чем у нас. Это тягач расчета, которым командует сержант Сукомел, длинный жилистый земляк нашего Ралко. Два сапога пара, оба с Западной Украины, в часть попали из одной учебки. Прославились стукачеством, за что их не любили. Ребята пакостливые, получали за дело, но сразу бежали жаловаться.
   Расчет Сукомела укомплектован стандартно, в люке стрелка никого не было. Поэтому Сукомел после травмы полученной его другом Ралко, сразу пересел туда из своего отсека. Механиком у них был Саша Кудрявцев, паренек из г. Любима, себе на уме, косивший под простачка. В карантине он был у меня головной болью. Постоянно стремился увильнуть от работы, сачкануть, не проявляя никогда открытого неповиновения.

   Однажды я решил его проучить, получилось наоборот. Он стоял дневальным на входе. Методический кабинет, каптерка, сержантская комната в единственном числе, рядом. Сижу, готовлю план-конспекты на утверждение начальнику техслужбы, времени в обрез. Заходит сержант, командир отделения, устраивает разнос дневальному. Через некоторое время второй, опять разнос. Затем третий. Не выдерживаю, интересуюсь, в чем дело. Вместо того, чтоб стоять, Кудрявцев сидит на перилах. Заходят сержанты, вскакивает, отдает честь. И так каждый раз. Выглядываю – сидит, увидев меня, вскакивает.
Ну ладно освобожусь, доберусь до тебя. Когда пришел из штаба, на посту стоял другой дневальный. Переоделся в спортивное трико, ушел в спортзал. Через час прихожу – Кудрявцев сидит на перилах. Заменяю его, увожу в спортзал, заставляю отжиматься, приседать. Не перечит, но делает все так, глаза бы не глядели. На плац не выведешь, сам в трико, да и офицеры кругом, по-настоящему педагогические навыки не применишь. Выходим за ворота части, командую бегом. Попытки сачкануть пресекаются пинками по копчику. После каждого пинка он ускоряется, потом замедляется. Я так увлекся этой забавой, что не заметил, как он высмотрел заросли крапивы выше человеческого роста и ринулся сквозь них. Крапива же в Забайкалье это не европейская, которой парятся в бане. Он знал, куда шел, поэтому прикрыл лицо, сапоги и плотное обмундирование хорошо защищают. А у меня, кроме  азарта, и трико с голым торсом, ничего. Услыхав мой вопль, понимая, что это его последние мгновения жизни,  Кудрявцев повернул резко с горы и выдал такой темп, что я понял тщетность погони. К тому же ожоги надо было залечивать. На этом не закончилось. Кудрявцев исчез. Понятно, что он боится возмездия. Но я отвечал за его наличие как старшина карантина. Идти докладывать – навлечь на себя немилость начальства. Сам гонял, сам упустил. С моей стороны и неуставные отношения, и нарушение распорядка (он был в наряде) и плохой пример для сержантов. Часа через четыре, когда тревога перевешивала гнев, а над инцидентом я уже сам смеялся вместе с сержантами, появился Кудрявцев. Не иначе кто-то из молодых доводил до него обстановку. На расправу в каптерку он пришел с невинным видом, не понимая о чем речь. Сержанты хихикали, меня уже все это тоже больше забавляло. Итак:
- Зачем ты меня загнал в крапиву?
- Никак нет, товарищ старшина! Это Вы меня гнали.
- Тогда почему ты убежал?
- По Вашему приказу, товарищ старшина, Вы приказали: «Бегом марш!»
- А почему не остановился?
- Не слышал команды, товарищ старшина!
- Какой команды?
- «Отставить!», товарищ старшина.
- Ты что, идиот?
- Никак нет, товарищ старшина!
   Сержанты, находившиеся в каптерке уже ржали, чего и добивался этот прохиндей. Он понял, что перевел ситуацию в комическое русло. А роль шута им давно освоена.
Я уже ему подыгрывал. Ощущение дежавю. Тогда если он Швейк, кто же Дуб? Ладно, хоть поручик, все утешение. Ярослав Гашек своих персонажей их жизни брал.
- И что дальше, почему остановился, если команды не было? 
 - Река Онон, товарищ старшина!
- Ты до Онона добежал? А почему не дальше?
- Команды плыть не было, товарищ старшина!
- Ну, а потом?
- Потом искупался и ждал команды.
   Сержанты веселились от души. Он еще и искупался. Кудрявцев не сфальшивил ни разу, преданно глядя мне в глаза и отчеканивая ответы.
- А если б тебя патруль забрал и на губу отвел?
- Никак нет, я в кустах был. А наказывать меня не за что, я Ваше приказание выполнял.
   Вот гаденыш, еще и сдал бы меня, не задумываясь.
- Что же ты до сих пор не сидел в кустах? Или комары заели?
- Я в наряде, товарищ сержант, а он закончился. Обязан прибыть на построение.
    Логика, однако. Вот это чудо, еще похлеще моего Крылова, досталось расчету злосчастного Сукомела.

 На выезде из брода, он почему-то взял вправо, тягач начал заваливаться, растерявшись, водитель дал полный газ. Двести двадцать лошадиных сил взбрыкнули, тягач выпрыгнул на берег и, перевалившись через образовавшуюся от множества гусениц колею, опрокинулся на крышу, как скакун монгольской породы, придавливая неопытного седока. Перепуганные и помятые пушкари повыскакивали из кузова, а Кудрявцев и Сукомел оказались в люках с придавленными крышками в полной темноте, гусеницы беспомощно и нелепо пытались зацепиться за воздух. Маленький Кудрявцев вывернулся, заглушил двигатель и стал звать на помощь, забыв о том, что снаружи середина дня и целая колонна очевидцев. Из люка Сукомела доносился противный вой на одной непрерывной ноте. Ставить тягач на гусеницы проще всего при помощи АТТ, но он отстал. Поэтому подогнали два АТП, разогнали зевак, приготовили огнетушители, запретили пользоваться огнем и курить, по земле уже растекались бензин и мазут. Пока возились с тросами, прошло минут двадцать, и все это время из тягача с бульканьем выливался антифриз и бензин, под аккомпанемент сукомеловских подвываний.  Потом появились тягучие полосы масел. Все требовало предельной осторожности и в то же время стремительности – вой из тягача царапал нервы. Кудрявцев вступил в переговоры, сказал, что все нормально, ждет избавления. А Сукомел временами стал замолкать и всхлипывать. В это время врач успевал задавать ему вопросы. Тот ответил, что шеей он покрутить не может, так как стоит на голове. Конечности проверить тоже не может, пробовал, но очень больно. Понятно, парень габаритный, развернуться в тесном люке не смог, возможно, травмы не позволяют. Тогда перепуганный врач запретил ему двигаться, чтоб не доломать кости. Сукомел из этого заключил, что на нем живого места нет, и завыл пуще прежнего. Потом вдруг дико взревел и замолчал. Врач объяснил, что потерял сознание от болевого шока. Потом возник хрип и вой возобновился. Врач сказал пленникам, что сейчас тягач будут переворачивать, поэтому нужно зафиксироваться насколько возможно, чтоб не добавить переломов. После этих слов вой Сукомела заглушил два работающих тягача.
   По команде один тягач дернул привязанный поперек трос, второй страховал, чтобы не перевалить в другую сторону. Перевертыш опрокинулся и встал на гусеницы. Отсоединили тросы, одновременно стали открывать люки. Из отсека механика вылетел весь в масле Кудрявцев, вытирая лицо, побежал к реке. Его поймал санинструктор Гена Краев, стал ощупывать и расспрашивать. Врач, склонившись над люком Сукомела, пытался осторожно его извлечь. Но у того длинные ноги запутались в турели пулемета, и он  ревел как бык в станке, не желая помогать. Понять, что с ним, невозможно, - все в горячем масле и антифризе. Шлем застегнут, надвинут на глаза, голова и лицо залиты так, будто его просто окунули головой в горячую вязкую жидкость. Глаза крепко зажмурены, с подвыванием пытается что-то сказать. С перепугу видимо русский язык забыл, бормочет на украинском. Подошедший Ралко с ним объясняется. Потом возмущенно говорит:
- Тю, дурень! Та як же воны течуть? Колы б текли, ты б нэ мовити, нэ думати. Воно кров, бо технично масло.
Сукомел замолкает.
Врач спрашивает, что с ним.
Уставник Ралко спрыгивает с тягача, вытягивается перед офицером, приложив руку к шлему:
- Вин бачыть, шо течуть мизкы, товарищ старший лейтенант! Я йому говорю, колы б мизкы, то ты бы вмер давно. Вин бачыть – густий! Докладил сержант Ралко!
- Что это? Переведите кто-нибудь.
Всегда жизнерадостный ефрейтор Глухов из Новочеркасска, посмеиваясь, переводит:
- Сержант Ралко вам доложил, что у Сукомела текут мозги. Это он на ощупь определил. А Ралко не верит потому, что он живой.
- Ну и что смешного?
Врач осторожно поворачивает голову подвывающего Сукомела вправо-влево.  Подзывает Краева, начинают медленно вытягивать, выпутывая ноги из турели. Вытянули, передали стоящим внизу, те осторожно положили сержанта на траву. Все участники спасательной операции измазаны не меньше пострадавшего. Врач бинтами осторожно протирает лицо и глаза Сукомела, тот скулит не переставая. Открыл глаза, смотрит тревожно, спрашивает:
 - Мэни в госпиталь трэба?
Врач запрещает ему разговаривать, ощупывает всего, начиная с шеи до самых пяток. Все время спрашивает, где больно. Не больно нигде. Начинают осторожно поднимать его на ноги. Сукомел боится, сопротивляется, все время стремится закрыть глаза. Подняли, стоит. Заставили пошевелить пальцами, руками. Руки согнуть, присесть. Все проделал со страдальческим выражением на чумазой физиономии. Вокруг уже начали подхихикивать.
Врач расстегнул ему гимнастерку, сняли, ссадин и ушибов не заметно, хотя через мазут не очень разглядишь. Распорядился снять брюки и отскочил от потерпевшего, зажав нос и матерясь. Окружающие загалдели и расхохотались. Врач, ругаясь, пошел отмываться вверх по течению, санинструктору приказал проследить за пострадавшим.
- Да штаны от мозгов пусть отмоет, как следует, очень уж они у него душистые!
Щеголеватый Гена, злой из-за перепачканного обмундирования, подвел к берегу Сукомела, подталкивая в шею. Сержант от импульса, приданного сапогом сорок пятого размера, взмахивая длинными руками как крыльями, и кудахча что-то нечленораздельное, взлетел в воздух и плюхнулся в реку, распространяя вокруг себя радужные круги от нефтепродуктов, которыми было пропитано все его существо.
После маломальской отмывки ему влепили выговор за то, что он оказался в люке стрелка, посадили вместе с расчетом в кузов запасного тягача. Кудрявцеву приказали отмывать тягач, дождаться АТТ (наш), залить из НЗ бензин, масла в агрегаты и продолжать движение с нами.

   Я управлял, Крылов сидел в люке стрелка, вставив лом в турель пулемета, и водил им как стволом. На ходу не разберешь, и встречные чабаны очень пугаются. Сзади шутник Гришка на своем монстре старается ехать с минимальной настолько дистанцией, что царапает своей носовой броней за мой фаркоп или кузов. Вылезаю в люк, показываю кулак. Раздавит ведь! Он сигналит  остановиться. Просит поменяться тягачами ради интереса. АТП у нас недавно, он еще на них не ездил. Меняемся, жалко, что ли? Гриха летит впереди на максимальной скорости. Это километров шестьдесят в час. Я отстаю значительно. Въезжаем в село. Его занесло пылью, видимость нулевая, останавливаюсь. Ко мне бегут люди, что-то кричат. Вылезаю, чтобы объясниться. Спрашивают, какая часть, где командир. Я в технической форме, в танковом шлеме, знаков различия не видно. Отвечаю, что часть секретно-разведывательная, называть не имею права.
- Тогда посмотрите, что вы натворили, разведчики!
  Сквозь немного рассеявшуюся пыль вижу, что в центре села снесен забор огорода и палисадника, вмяты в землю деревца, штакетник, а огород разворочен отчетливо отпечатавшимися гусеницами. Ясно, Гришкина работа. Отвечаю селянам, что немедленно иду на преследование, кем бы не оказался нарушитель, он непременно будет доставлен им на расправу. Прыгаю в тягач, жму на газ, дизель ревет, сизый дым заволакивает все вокруг, народ разбегается. Через километр вижу, что следы гусениц Грихиного тягача сворачивают с дороги, пересекают овраг и уходят за увальчик. Молодец! Догадался уйти от возможного преследования по бездорожью. Этот овраг только нам одолеть под силу. За увалом ждет Гришка с виноватым видом. Крылов с интересом взирает на нас с крыши тягача. Не стал позорить друга перед молодыми, спрашиваю, что случилось. Настроение вернулось к Гришке, стал излагать.
   Когда въехал в деревню, решил показать мастерство вождения и остановиться возле дома на полной скорости, как вкопанный. Раньше часто так делал. Не учел того, что это АТТ так может, скорость у него ниже, а усилие на тормоза сильнее. А самое главное, что подвело Гришку – это расположение тормозного управления. Он только что пересел с АТТ и  к новому тягачу еще не приспособился. У АТТ тормоза управляются ножной педалью. А у АТП в ногах педалей нет вообще. Сцепление сверху на рычаге переключения передач, а тормоза и акселератор на рычагах управления. Чтоб резко остановиться, нужно было тянуть рычаги на себя, а он по привычке стал сучить ногами в поисках педалей. Пока опомнился - перед носом уже стена дома. Как еще в кухню не въехал! Следовало выехать назад своим следом, чтобы ущерб был минимальным, но от растерянности он развернулся, не оставив от огорода живого места, и скрылся не задержавшись и на секунду. Когда очнувшиеся жители напали на меня, его уже след простыл. Согнал его на АТТ, поехали дальше.
   Километров через десять захотелось пить, фляжки пустые. Жара градусов тридцать. В тягаче двигатель под боком еще подогревает. Увидели в стороне чабанскую летнюю стоянку. Юрта и загон из деревянных щитов. Здесь же пасутся стреноженные кони. Отары и собак не было, но из юрты на рокот моторов вышла женщина. Так и бывает, чабан на пастбище, на стоянке семья. Чтобы не напугать, поехал один, набрать канистру. Обычно летники располагают возле родников. Метров за двадцать остановился, заглушил тягач – вдруг дети спят. Хозяйка, молодая симпатичная бурятка в цветастом халатике с любопытством разглядывала меня. В черной одежде, с потным от скинутого шлема лбом, чумазый, я ей, наверное, казался пришельцем из других миров.
   Однажды на гражданке наблюдал картинку – подъехавший к деревенскому магазину водитель спросил у женщин в очереди: «Как проехать в "Главснабзабайкалсельхозтехнику?». Чем дальше он выговаривал, тем шире открывались глаза и рты женщин. Наконец, одна из них вымолвила: «Ва-а-а-ай!». Шофер выругался, мы расхохотались. С тех пор мы иногда применяли этот прием для сражения наповал сельских простушек.
 - Здравствуйте! Как проехать в Главснабснабзабайкалсельхозтехнику?
 - Здорово! А вон за пригорок езжай, тама мой мужик, он скажет. Если чо, у него бич длинный и садкий, да и собаки, однако, уже твой трактор учуяли.
 - Да ты что, хозяйка, такая агрессивная? Я воды попросить.
 - Так бы и сказал. Заходи!.
Я зашел через откинутый полог. Мне приходилось бывать в бурятских юртах зимой. Обустроены они были поуютней, чем домишки русских жителей. А в летней все оказалось намного проще. Слева стол и шкаф для посуды. Справа большой сундук, на котором набросаны овчины, на полу войлок. В юрте прохладно и пахнет ребенком и чем-то пряным и горьковатым. Под войлочными стенами накидана полынь и еще какая-то трава. Возле входа деревянная бочка, закрытая овчиной мехом внутрь. Посредине столб, вокруг него ползает привязанный за ножонку годовалый ребенок голышом. Войлок по кругу на длину бечевки залоснился и блестит. В ручонке замызганный кусок сала, который у него пытается отобрать наскакивая, крошечный щенок. Грязный, круглолицый с лоснящейся от жира мордашкой, ребенок с любопытством смотрит на меня черными, как два уголька глазками-щелочками. Вид у него такой потешный и сам он вызывает такую симпатию, что пытаюсь с ним заговорить.
 - Кого ты, паря. Он еще по-нашему не говорит, а ты ему по-русски. На, пей.
Пока я отвлекся на ребенка, хозяйка подняла с пола захватанную и засаленную кружку, которой он играл. Обтерла ее полой халата, зачерпнула из-под овчины воду и подала мне.  Я был настолько поражен ее «гостеприимством», что не сразу обрел дар речи. Потом опомнился.
 - Да нет, мне в тягач воду, в радиатор долить.
 - Тогда на ключ тебе надо. Вон там.
   Метрах в ста родник с такой холодной водой, что ломит зубы. В глубине метра в полтора глыбы льда, несмотря на тридцатиградусную жару. В то же время оторваться от нее невозможно, настолько вкусна. Набрали фляги, канистру, поехали дальше.

   Было уже темно,  когда проехали большое село Боржигантай. Километра через два настигли колонну, остановившуюся на привал. По расписанию ужин, отдых часа на три и ночное вождение с возвращением в часть. От полевой кухни уже доносился запах дыма и  обещающие ароматы. Дежурные от расчетов стояли в очереди на раздаче. Было приказано не выдавать сухие пайки. Нас не касалось, мы свои уже уничтожили. Попытались получить из НЗ, нас прогнали. Не вышло, не надо.
   Неожиданно новое развлечение. Поступила команда в голову колонны собраться всем командирам расчетов. Вернувшийся с места сбора Ралко приказал идти на построение всем казахам. В его расчете их было трое. А всего в колонне не меньше половины. Странная команда породила немало шуток и предположений. Кто-то сказал, что идет мусульманский пост и пока темно, им будут выдавать сало. Кто-то догадался что, используя внешнее сходство, ввиду близости китайской границы, их будут готовить к заброске в тыл противника, т.е. обучать лозунгам на китайском языке (шло противостояние с политикой Мао). Я вызвался вести их на построение из любопытства. Порывавшемуся идти с подчиненными Ралко, сказал, что его дело присматривать за расчетом в месте его размещения.
   Строй получился забавный. Все в одинаковом обмундировании, одинаково запыленные с одинаковыми непривычному европейскому глазу лицами. Подошел командир колонны с двумя гражданскими - представительным пожилым бурятом и вертлявым молодым армянином с распухшим носом. Им было предложено осмотреть строй. Армянин прошел несколько раз, внимательно вглядываясь в бесстрастные лица сынов степи. Все оказались высокого роста, и ему пришлось заглядывать снизу вверх. Потом махнул рукой и отчаянно воскликнул: «Все вы здесь бандиты одинаковые!», после чего ушел к машине, стоявшей в стороне. Командир скомандовал всем по местам, поговорил с бурятом, оказавшимся из местных начальников. Посмеялись, пожали друг другу руки и гражданские уехали.
   Во время приема пищи тему продолжили. Сначала решили, что бурят хотел вербовать казахов, для притока свежей крови. Но участие и поведение армянина, версию не подтверждало. Потом пришел командир соседнего расчета и разрешил интригу.
   Когда колонна подошла к селу, и объявили десятиминутную остановку, солдаты бросились врассыпную. Командир понял, что допустил ошибку, но было поздно. Воинство мелкими шайками уже рассредоточилось по огородам с мародерскими намерениями. Так как с огородничеством в бурятском селении было скудно, принялись просто хулиганить. Поступила команда по машинам и отправление. Тягачи взревели и тронулись. Отставшие солдаты догоняли и прыгали на ходу. Хорошо еще, что в кромешной тьме никого не придавили. Население, перепуганное появлением вооруженной орды, сидело на запорах, выключив свет, боясь привлечь к себе внимание. Несмотря на поспешное отступление, кое-какие мелкие шалости все же имели место. Одна из них и была причиной столь селекционного построения.
   Кто-то из казахов, командир расчета, а потому без автомата, отбился от всех. У встретившегося ему  прохожего попросил воды. Им оказался армянин из шабашников, строящих местный клуб или библиотеку. В темноте он увидел солдата и решил, что это самовольщик. На просьбу солдата, обозвал, его чуркой.  Просто из непонятной любви к азиатам. Казах, на полторы головы выше ростом, так приложил «интернационалиста», что у того из орлиного носа хлынула кровь. На его заполошный крик из вагончика неподалеку выскочило несколько собратьев с гортанным клекотом. В это время появилась большая группа солдат с автоматами. Армяне запрыгнули в вагон и закрылись. На просьбу открыть нагрубили, а когда те пригрозили стрельбой (на самом деле патронов на марше не выдают), то взмолились, но открывать не стали. Воды не дали, боясь, что в открытую дверь солдаты ворвутся. В это время завелись тягачи, колонна тронулась. Тогда солдаты перевернули вагон дверьми и окнами вниз и под грохот падающих предметов утвари, потоки льющейся внутри воды и вопли людей, убежали.
   Когда опасность миновала, армяне выбрались наружу и побежали жаловаться руководству совхоза. Начальник сомневался в успехе - трудно в массе солдат обнаружить виновного. Но пострадавший ответил, что он запомнил налетчика и легко его узнает, так как он не русский и приметный. Вот и построили всех нерусских.

   После привала построение; объявлено, что определенные командованием задачи выполнены, колонна идет со значительным опережением графика, часа через два будем на месте. Оставался заключительный «ночной» этап вождения. Сам по себе несложный, но отдыха недостаточно, солдаты поскуливали, разминаясь. Команда вперед и монотонное движение. Ехали с открытыми люками. Когда задыхались от пыли, задраивались.  Потом открывали люки, спасаясь от духоты. Через час, сидевший за рычагами Крылов попросил сменить его, болели натертые ладони. Посмотрел - свежие мозоли полопались, кожа уже начала слезать. На турнике надо больше заниматься, тогда мозоли защитят. На первой же остановке поменялись местами. Подошел Гришка, сказал, что командиры ругаются, трясут картами и тычут пальцем в компас. С чего бы это? Дорога одна, накатанная, заблудиться негде. Снова по машинам и в путь. Еще часа через полтора, когда и мои «защищенные» ладони уже начали гореть, снова остановка. Опять Гришка принес свежие новости – командиры ругаются и тычут в компас пальцем. Не смешно. Хочется спать. Поступила команда на часовой привал. Упали, не сходя с места. Такого храпа эта степь не слышала со времен Чингисхана. Потом кто-то бегал по  растянувшейся колонне, ругался, пинался и подавал разные команды. Тщетно, просыпаться люди стали на рассвете от утренней прохлады.
   Когда рассвело, без компаса и карты стало понятно, что не свернули вовремя, полночи ездили вокруг горы Мантэ, накатали такую дорогу, что теперь на ней лет двести трава расти не будет. До части не более двадцати пяти километров, на месте будем вовремя. Но как не хотелось садиться в тягач! Руки опухли, прикосновение к рычагам было болезненным. Это у нас, деливших тяготы вождения на двоих. А каково остальным? А Гришке на тяжелом тягаче? Кое-как тронулись. Через час по прибытии на место, я не стал дожидаться парковки тягачей на свои места, общего построения и сдачи оружия. Все это сулило еще часа три развлечений. Мысленно благодарил судьбу за то, что нет автомата, который нужно чистить перед сдачей. Убежал в аккумуляторную и тут же уснул. Лязг гусениц, рев моторов, крики командиров всех рангов и едкий запах электролита только усиливали здоровый солдатский сон.

9. Куски и майоры

Сверхсрочники это категория военнослужащих, набираемая специально для фольклорного творчества самого неожиданного свойства. Кого только среди них не было. Самоотверженные фанаты армии, связавшие с нею всю свою жизнь, многие в составе своих частей ломали хребет фашизму. Их уважали и отделяли от тех, кто пришел много позже в поисках обеспеченной жизни, среди которых тоже было немало трудяг. В основном деревенские, для них служба в армии после бесправной и нищенской колхозной жизни казалась сущим раем. Были и проходимцы, попавшие туда случайно и державшиеся до последней возможности за вещевое и продовольственное довольствие. В армейском просторечии они прозывались «кусками».
   Петя Селезнев был из них, случайных. В тридцать три года ни то, ни се, от безысходности попал в армию, заимев к этому времени в трудовой книжке пару статей за пьянку и потеряв права водителя. Взяли его на сверхсрочную службу в звании рядового, на потеху личного состава. Рядовых сверхсрочников до этого в окрестных гарнизонах не водилось.
   Обычно на сверхсрочную службу остаются после срочной, а он пришел с гражданки, да еще, судя по ухваткам, до этого в армии не служил вообще.
   Определили на должность техника, хотя в технике Петя не то что не разбирался, но даже и не стремился к этому. Ему выдали форму и продовольственный паек. В первый раз он попросил сержанта срочной службы, тоже техника, Ташлыкова помочь принести провизию со склада. Был до ужаса доволен. Говорил, что и не предполагал о таком чудесном житье военных. Теперь хоть все пропей, голодать семья не будет. Хотя пить он решил бросить. Зачем же рисковать таким благополучием? Объемистую, тяжелую сумку с крупами, сахаром, консервами несли вдвоем. Навьюченные летним и зимним обмундированием, с обувью, перекинутой через шеи и плечи, шли, обливаясь потом. Если б Ташлыков знал, что будет столько груза, прихватил бы помощника.
   Навстречу шел майор Чернышев. От него обычно солдаты шарахались как черт от ладана, но Ташлыков, с Петиными разглагольствованиями, зазевался. Это был высокий грузный вечно недовольный старик, не сумевший адаптироваться в мирной жизни, хотя после войны прошло уже больше двадцати лет. Не имеющий образования, он давно достиг предельного звания и сейчас готовился в отставку, свирепея все более с ее неминуемым приближением. Встреча его с младшими по званию всегда была концертом, о котором потом рассказывали счастливые очевидцы.
   Увидев перед собой странную пару, солдата (о, ужас!) с расстегнутым воротником гимнастерки и странное кругленькое полутораметровое существо в топорщившейся офицерской форме, портупее, с ремнем в районе промежности, в яловых негнущихся сапогах выше колен, на которые наползали широченные не по росту галифе, он остолбенел. Петя, не понимая, что уже вляпался, пер на него, несмотря на попытки сержанта объяснить, что обстоятельства форс-мажорные.
   Ташлыков остановился, Петя тянул его, пока грозный рык майора не разнесся над всем гарнизоном:
- Стоять! Перед вами старший по званию!
Сержант отработанным движением застегнул воротник, вытянулся и приложил руку к пилотке, соображая, кто должен докладывать. Он старший по званию, а Петя по положению. Селезнев подражая, тоже вытянул шею, выгнулся и выпятил живот. У него свободной была левая рука. Ее он и приложил к виску, повергнув майора в изумление. Тот первый раз в жизни при встрече с подчиненными сделал паузу, перед тем как орать:
- Как стоите? Вы кто?
Рядовой сверхсрочной службы не знал, кто он и почему на него кричат. Посмотрел на сержанта и понял, что консультации от безмолвного изваяния не будет. Переминаясь с ноги на ногу, не опуская руку от фуражки, со съехавшим козырьком на сторону и на глаза, залитые потом, он промямлил:
- Я это, я Петя, я с вами служить теперь буду.
Потом вдруг бросил сумку и протянул правую руку майору, левой растопыренной пятерней продолжая водить в районе виска. Майор, отпрянув, взревел:
- Отставить! Доложить по форме!
- Я это, форму еще не подогнал. Ушивать надо.
   Прохожие останавливались. Офицеры, посмеиваясь, уходили от греха, зато солдаты отводили душу, комментируя и высматривая запасные позиции на всякий случай для отступления.
- Смирно! Сержант, доложите обстановку. Кто такие, куда идете?
- Сержант Ташлыков, командир отделения тяги, взвода обслуживания техники! Направляемся в общежитие для доставки вещевого и продуктового довольствия на квартиру техника парка НЗ, рядового Селезнева.
- Рядовой Селезнев!
- А?
Петя стоял, выгнувшись в сторону левой руки, отдающей честь, в то же время потянувшись вперед за правой, в ожидании рукопожатия. Потерял при этом равновесие и чуть не ткнулся носом в живот рослого майора.
- Выполняйте команду! Смирно!
Вокруг уже хохотали собравшиеся зрители. Селезнев, осознав свое унижение, не привычный к армейским отношениям, вдруг рассвирепел и заорал в ответ:
- Сам смирно, че орешь? Я тебе пацан что ли? Пошел ты, раз не хочешь по-человечески!
Схватил сумку и приказал Ташлыкову идти за ним. Тот стоял, ожидая развязки. Майор приказал сержанту немедленно вернуться в часть, а рядовому прибыть к нему для получения инструкций в назначенное время.
   Ташлыков стоял, не решаясь бросить Петю с вещами на полпути. Майор в гневе выдал ляп на потеху публике:
- Сержант кру-гом! Бегом, шагом марш!
Сам Бог велел усилить эффект и Ташлыков побежал вприпрыжку, волоча одну ногу.
- Стоять! Что вы кривляетесь?
- Никак нет! Выполняю приказание. Вы сказали бегом, шагом марш. Одной ногой бегу, второй шагаю.
- Пять суток гауптвахты!
- Есть!
Осчастливленный, по милости техника, но поощренный смехом зрителей, Ташлыков отправился на губу. Как тот доволок свои сокровища, не видел. Потом Селезнев рассказал, что с Чернышевым разбирался майор Кашуба, начальник техчасти. Про наказание умалчивал. Командир взвода старший лейтенант Богомолов в закрытом спортзале проводил с ним строевую подготовку, а из карманов Пети то и дело стали выпадать книжечки уставов, которые выдают для изучения новобранцам. После этого было замечено, что он, даже разговаривая с Чернышевым по телефону, застегивал воротник и вскакивал.

   На учениях часть находилась уже третий день. По регламенту техникам полагался УАЗик для оперативного вмешательства в случае неисправности линейных тягачей. Эта привилегия у них была наряду с командиром части, замполитом и начальником техслужбы. Естественно безлошадные майоры и капитаны стремились попасть в относительно комфортные условия и набивались в машину под завязку, стесняя законных владельцев званиями и регалиями. Поэтому Ташлыков предпочитал ездить на запасном тягаче. Но «куски» мириться с этим не захотели. Подстрекателем явился старшина Янов, со стажем службы семнадцать лет, чем кичился перед рядовым «новобранцем» Селезневым. Уяснив, что именитые пассажиры, по сути, являются «зайцами», решительно это безобразие пресек. Заявил, что едут по заданию начальника техслужбы, хотя сам относился к пушкарям, высадил звездоносцев, и они поехали, куда глаза глядят, в поисках незамысловатых развлечений, надеясь на какую-нибудь халяву.
   Одеты были в техническую форму без погон. Определить статус носителей затруднительно, кроме офицерских фуражек с кокардами никаких опознавательных знаков. А солидный возраст позволял предполагать звания старшего офицерского состава. На подъезде к станции Ясная их остановил мотоциклист и попросил бензин. У водителя была запасная канистра. Янов быстро сторговался и через двадцать минут уже был устроен пикник прямо на обочине. Еще через полчаса пол-литра на двоих было прикончено. Довольные жизнью развалились на травке за кюветом, закурили, и стали думать, как жить дальше. В это время на дороге показался военный УАЗик. Воодушевленный удачным началом дня, Янов сориентировался мгновенно. Надели синие нарукавные повязки «ВАИ» и махнули полосатой сине-белой палкой водителю. Тот остановился, вышел и доложил, что следует в расположение в/ч  № ХХХХХХ по распоряжению капитана, который находится в автомобиле. Янов потребовал путевой лист и нахально заглянул в салон:
- А вы что, приглашения ждете?
Из машины выскочил молодой пехотный капитан, доложился. Представившись майором, Янов проверяя путевку, придрался к тому, что в ней не обозначен маршрут, по которому движется сейчас транспорт. На объяснения, что не успели, не обратил внимания, положил водительское удостоверение в карман и приказал подъехать завтра утром в расположение своей части к 9-00. Капитан откозырял и УАЗ ушел.
- Ну и что ты завтра с ним делать будешь?
- Будет день, будет пища. И выпивка, если капитан не дурак. Если бы ехал не «налево», права бы не отдал.
   На следующий день планерка, которую проводил майор Кашуба, затянулась. Техники полулежали и сидели на траве и слушали майора, единственного в полевой форме со знаками различия. На поляну въехал УАЗ, из него выскочил капитан и строевым шагом подошел к майору:
- Товарищ майор, разрешите обратиться к майору Янову!
Янов встал, капитан повернулся к нему:
- Товарищ майор капитан такой-то по вашему приказанию прибыл для получения удостоверения!
Янов достал из кармана документ и разрешающе махнул рукой.
Когда капитан, козырнув, сел в машину и отъехал, совещание разразилось безумным хохотом. Отсмеявшись, майор спросил:
- Ну, докладывай товарищ майор, где вчера промышлял и с кем вы так удачно карьеру сделали?
Потом, не обращая внимания на объяснения старшины, повернулся к своему заместителю и распорядился:
- Товарищ капитан впредь постоянно сопровождать техников в машине, майора Янова к ней близко не подпускать, а с этого э-э-э, майора Вихря не спускать глаз!
При этом показал на Селезнева.
   С его легкой руки эти звания закрепились за сверхсрочниками навечно. Ходили они часто парой, к ним так и обращались – «Товарищи майоры!».

   День рождения Ташлыков решил отметить по человечески. Т.е. напоить друзей. Это требовало некоторой изворотливости. Сам он любителем спиртного не был, но правила хорошего тона диктовали не ударить лицом в грязь.  Спиртное покупать не на что. Придется изыскивать внутренние ресурсы.
   В пушках для смягчения отдачи имеется гидравлический противооткатный механизм, который заполняется жидкостью «стеол», на основе этилового спирта. При перегонке получалось процентов шестьдесят пригодного для употребления напитка.
   На маслохимскладе сидел москвич Ганин Леша. Он выдал обычную двадцатилитровую канистру, содрав с нее бумажную наклейку с реквизитами. Сегодня нужно спрятать в казарме, а завтра увезти на дежурной машине в парк НЗ. По гарнизону Ташлыкову разрешалось ходить по маршрутному листу, для посещения пяти складов, имеющих отношение к технической службе. На листе они обозначены под номерами, а маршрут соединяющей их линией. С офицерами и патрулями у него всегда были разборки, если встречался им за пределами объектов в стороне от маршрута. Он доказывал, что лист дурацкий. Почему при следовании от объекта № 1 к объекту № 5 нужно обходить все склады, теряя драгоценное время? Так и дня не хватит на бессмысленное хождение. Обычно удавалось отбиваться. Потом и вовсе примелькался. Сейчас он шел в часть с боковой стороны через лаз в заборе, проделанный самовольщиками. Отодвигалась доска, и самовольщик оказывался на территории части. Оставалось обогнуть учебный корпус разведдивизиона и ты в казарме.
   Но сегодня его ждал облом. С внутренней стороны забора стоял командир разведдивизиона майор Кречин и принимал всех проникающих на территорию в свои недружеские объятия. Снимал с них ремень и отправлял за непосредственным командиром. Признавал в таком качестве только офицеров, чтобы исключить возможность покрывательства. Когда Ташлыков просунул в дыру сначала канистру, а потом проник сам, то увидел на сгибе майорского локтя уже с добрый десяток ремней. С готовностью снял с себя ремень и протянул ему. Но Кречин видел солдат насквозь. Воззрившись на канистру, поинтересовался:
- Что это?
- Бензин.
- С какой целью несешь на территорию части легковоспламеняющееся и взрывоопасное вещество? Что-то собрался поджечь?
- Никак нет! После обеда нужно залить в командирскую машину.
- Почему не несешь сразу в парк?
- На обед боюсь опоздать товарищ майор!
- Это нарушение. Кто командир взвода?
- Старший лейтенант Богомолов.
- Канистру забираю. С командиром придешь за ней в учебный корпус.
- Есть!
   Влип! Хуже ничего нельзя придумать. Теперь командир взвода отыграется за художества всего отделения. Пока шел в казарму, прокручивал в голове варианты спасения. В казарме сидел опухший Петя Селезнев. Он всегда в ней сидел после получки. С неделю спал в каптерке. Потом уходил домой, гнев жены к этому времени остывал.
   Кречин в части человек новый, Петю не знает, можно попробовать выдать его за командира. Селезнев, как только узнал про стеол, сразу ожил и засуетился с готовностью выручить сослуживца.
   На входе в учебный корпус возле дневального сидел майор, канистра стояла рядом. Петя представился, Ташлыков стоял, понурившись с видом теленка нагрешившего в стайке.
- Что в канистре?
- Бензин, товарищ майор!
- Откройте, - Петя попытался, но безуспешно. Ташлыков сделал вид, что тоже не может.
Мимо шел спорторганизатор, лейтенант с огромными ручищами. По просьбе майора легко откинул тугой замок канистры, по помещению разнесся ядовитый запах, отнюдь не бензина. Ташлыков понял, что возмездие не за горами.
   Майор вопросительно посмотрел на Селезнева:
- Что это?
- Не могу знать! Надо посмотреть.
- Смотрите, - в канистре булькала противная зеленая жидкость. Майор, ехидно улыбаясь, приказал Пете подставить ладони и наклонил емкость. Петя стоял с полной пригоршней вонючего зеленого вещества, нюхая его и морщась от отвращения. Ташлыков обреченно ждал приговора. Майор с интересом переводил взгляд с одного на другого.
   Вдруг «майор Вихрь» встрепенулся и яростно набросился на «подчиненного»:
- Ты что натворил? Ты же канистры перепутал! Эта с охлаждающей жидкостью для запасной командирской машины. Он на ней через час должен выезжать. Товарищ майор, дело срочное! А тебя я сгною и лычки поснимаю! Простого дела поручить нельзя!
   Петя оказался артистом, Ташлыков ему в лицедействе не уступал и майор понял, что солдату не поздоровится. Если бы он был артиллеристом и знал что в канистре, не поздоровилось бы обоим. Спорторг сдавать Петю не стал. Кречину же дела до чужих проблем не было, и он отпустил разгневанного рядового чинить расправу над сержантом.
   Выйдя за ворота, Петя спросил:
- Ты ничего не перепутал? Из этой гадости, в самом деле, можно спирт получить?
- Да точно! Перегоним и я тебе литра два гарантирую.
- А сколько всего получится?
- Да литров десять, не меньше.
Перспектива получить два литра вместо десяти Петю не вдохновила. За свои страдания он хотел больше.
- Когда гнать будете?
- Как в парке никого не будет, так и выгоним, дня через два-три.
Петя совсем заскучал. Ему хотелось сейчас.
- А почему сейчас не выгнать?
- Так негде . Аппаратура нужна, да и сам я не умею.
   К неудовольствию Ташлыкова навстречу спешил «майор Янов» с традиционным приветствием:
- Ты сегодня опохмелялся?
- Да нечем, вот думаем, - Петя показал на канистру.
- Что это?
- Володя говорит, что стеол.
- Да ты что? Ну и чего стоять, где гнать будем?
   Ташлыков понял, что его канистра уже и не совсем его.
- В том-то и дело, что негде. Да и аппаратуры нет.
- Ты что вчера родился? Ах, да ты же в армии без году неделя. Чтоб гнать что угодно, аппаратура не нужна. Только помещение. А оно у меня есть. Как раз жена отправила посмотреть хозяйство тещи. Та в отпуск уехала, а я как дурак на охране. Хоть польза будет.
   Хозяйством тещи оказался домишко, над которым вплотную торцом высилась новая пятиэтажка, построенная для офицерских семей. Одним из новоселов был начальник техслужбы майор Кашуба, его балкон почти нависал над участком тещи. Время было рабочее, поэтому Янов приказал быстро заходить во флигелек, размером три на три метра с малюсеньким, для сохранения тепла зимой окошком, и не высовываться на улицу. Сам принес дров, воды и растопил печь. Такие постройки для хозяйственных нужд назывались по местному «тепляк». В них спасали от морозов разную мелкую живность, кур, кроликов. Но сейчас был июль, а посетителей к разряду мелкой живности не отнесешь. После того как растопилась печь, в тесном помещении стало невыносимо душно. Смесь запахов от зимних жильцов, стеола и махорочного дыма резала глаза. Янов разрешил открыть сначала окно, потом дверь, из которых дым повалил наружу. Разговаривали вполголоса.
Селезнев критиковал помещение и ругался, смирившийся с участью Ташлыков, хохотал:
- Какие майоры, такие и апартаменты!
Янов на печке громоздил тазы, ведра, кастрюли и банки, попутно объясняя принцип получения любого химического вещества методом возгонки очень простыми словами. Жидкость надо нагреть до испарения, пары охладить, для чего и нужна вода, легкие фракции собрать. Это и есть спирт.
- А вы аппарат, аппарат, салаги! Я вот за семнадцать лет все премудрости службы постиг и могу вас жизни поучить, - разошелся Янов на правах хозяина.
Как не рассуждай, но аппарат, наверное, умные люди придумали. В нем процессы протекают в закрытом состоянии. Здесь же ароматы разнеслись не только по участку, но и до чердака, откуда повылетали все голуби. Хорошо, хоть офицеры на службе.
   Душно было невыносимо. Все разделись до пояса. На емкости с водой появилась роса, которая потом образовала тоненькую струйку, стекавшую в подставленную трехлитровую банку. Запах стал совсем отвратительным от кипевших химикатов. Янова это не смущало, он налил граммов сто и выпил. Потом предложил соратникам. Петя выпил, похвалил. Ташлыков с отвращением сделал несколько глотков противной теплой, обжигающей жидкости и поперхнулся. «Майоры» смеялись, подготовка все же отличалась. Они повторили, Ташлыков отказался. Выпитого хватило, чтобы хмель ударил в голову. Через полчаса все были раскрепощены настолько, что перестали таиться, и вышли на улицу, обсуждая процесс, «майоры» при этом время от времени пробовали продукт на вкус, определяя степень готовности. Потом приспособились и меняли порцию на очередную, когда в банке появлялась зелень. Раньше это делать Янов запретил, чтобы не потерять и капли драгоценной влаги. Ташлыков раскраснелся до фиолетовых оттенков, что с ним всегда случалось даже и от более безобидных напитков. Янов суетился больше обычного, Селезнев возлежал на колоде для колки дров с сигаретой в зубах. Текла мирная задушевная беседа, по обычаю затронувшая служебные вопросы и отношения. К этому времени в соседнем доме все чаще стали хлопать двери, офицеры возвращались со службы.Ззашел разговор о Кашубе, непосредственном начальнике. Сошлись на том, что он хороший и справедливый человек, только должность не позволяет ему подружиться с подчиненными.
- Субодинация!- выговорил «ученое» слово Янов и поднял кверху палец, торжествующе глядя на друзей. Петя вытаращил глаза, пытаясь понять, оскорбили его или нет. Ташлыкову надоела их компания, но уйти - значило остаться без запасов на день рождения, хотя смутно он начинал осознавать, что с этой надеждой пора прощаться. Стал испытывать неприязнь к сотоварищам. После выпитого почувствовал прилив сил и потребность их применить. На очередное бахвальство Янова ответил грубостью. Когда тот привычно назвал его салагой, легонько толкнул, но этого хватило, чтобы неустойчивый «майор» улетел за колоду задрав ноги и поцарапав голую спину. Селезнев кинулся успокаивать товарищей. Сошлись на том, что это случайность, но пусть Янов больше не обзывается. Продолжили разговор о Кашубе. Договорились до того, что стали сочувствовать его незавидной командирской участи. Вот мы сейчас пьем, а он себе этого позволить не может. А, собственно, почему? Рабочее время закончилось, таиться уже не надо. Почему бы не угостить хорошего человека?
Ташлыков дежурил у печки, когда «майоры», проникнутые человеколюбием, встали под окнами многоэтажки и, задрав головы к балкону четвертого этажа стали взывать дурными голосами:
- Товарищ майор! Товарищ майор!
- Не слышит, давай громче.
- Майор! Товарищ майор!
Некоторые окна стали открываться, потом быстро закрываться.
- Так не докричимся. Здесь майоров как нерезаных собак. Майор Кашуба! Товарищ майор Кашуба!
Утвердившиеся в мысли о немедленном спасении любимого командира, пьяные голоса несли уже полное непотребство:
- Майор, Александр Иванович, Сашка!
Результата ноль.
- Володя иди, помоги, громче надо.
Ташлыков вышел и во всю глотку голосом, натренированным на плацу и способным в парке перекрывать шум моторов, взревел:
- Майор! Сашкаааа!
На балкон выскочил голый по пояс Кашуба, увидел внизу полуголых сослуживцев, погрозил кулаком и исчез. Ташлыков оценил обстановку:
- Пора сматываться, сейчас оденется и всех упакует на губу.
Но в это время во двор ворвалась какая то симпатичная, но скандальная женщина:
- А, так и знала, что вы с этим алкашом здесь концерт на весь поселок устроили. Еще и солдата впутали, бессовестные!
- Тише, тише. – увещевал супругу Янов.
- Да что тише, отпустите солдата! Что это за бурда у вас на печке?
- Это не бурда, это клей. А солдат химик. Он новый клей изобрел, даже металл берет! Патент дадут, в штаб округа сообщим. Офицерами станем и награды получим.
- Придурки вы, а не химики! Сейчас патруль пришлю, они разберутся, что это за клей и звания всем присвоят и наградят по заслугам.
Жена, продолжая ругаться, удалилась.
Янов выпил еще порцию и погрузился в  глубокий сон. Селезнев ополоснул канистру от остатков стеола, перелил в нее литров около десяти полученного зеленоватого «змия» и друзья ушли, оставив хозяина охранять имущество тещи.

   В ожидании дембеля старшина Белоногов разжился все тем же стеолом, перегнал его на квартире у знакомых, но оставлять у них побоялся, слишком уж пристрастны были знакомые к алкоголю. Набил бутылками рюкзак и понес его на вещевой склад, чтоб сдать приятелю на хранение. Но на беду там оказался заведующий складом лейтенант Данильян и путь оказался заказан. Данильян не брезговал ничем, он сам был из выслужившихся «кусков». Печальный старшина шел по улице, озираясь, чтоб не нарваться на патруль. Навстречу попался «майор Вихрь», как всегда в поиске и надежде. Вот и встретились два одиночества. Быстро поняли друг друга. Петя задачу минимум на сегодня решил. Предложил зайти к знакомой заведующей офицерской столовой и у нее оставить опасный груз. Старшина согласился. Заведующая, расторопная и ухватистая, как все торговые люди, средних лет бабенка, даже пригласила к столу, на что и рассчитывал истомившийся Петя.
   Начали со стеола. Когда уже стало весело, предложили хозяйке, но она от этой «гадости» отказалась. Предложила свою «сладенькую» бражку. Бражка понравилась. Тогда заведующая предложила обмен. Ей для шабашников нужно было что-то покрепче, бражку они не уважают, а самогон в самый раз. Тут же поменяли из расчета литр «самогона», как уважительно отрекомендовали свое пойло приятели, на три бражки. Продолжили застолье и допились до полного благодушия. Хозяйка не пила, она привечала военных в надежде поживиться от них чем-нибудь из необъятных армейских запасов. Но сегодня ей попались какие-то непутевые. «Кусок» был из технарей, предложить мог только солидол, а старшина вообще строевой. Но не из тех была Римма Федоровна, чтобы за два часа обслуживания остаться без выгоды.
   Домик ее был дощатой засыпной развалюхой дореволюционной постройки. За последние годы без мужского пригляда совсем захирел. При ежегодной побелке приходилось на оштукатуренные стены и потолок намазывать дополнительные слои глины. Стены еще кое-как сохраняли благовидность, а на потолке уже все это провисало вместе с оторвавшейся местами дранкой. Весь потолок пошел волнами и угрожал рухнуть. Половицы как клавиши рояля каждая издавала свой звук.
   На всякий случай спросила:
- Петя, у вас нет мастеров по ремонту? У меня глина и дранка заготовлены, гвозди есть, мужика с руками не хватает.
- По этой части вот к Володе, у него подчиненных много, у меня только железки.
Польщенный Белоногов ответил, что у себя во взводе при необходимости может найти любого специалиста. Почему бы не выручить душевную женщину.
   Еще через час Петя хозяйским глазом обследовал дом, определил объем работ, попросил молоток и гвозди. Сдвинув мебель, они около часу барабанили по полу, прибивая отставшие половицы, пока не добились их полного безмолвия. Правда, балки под ними поскрипывали, но тут уж ничего не поделаешь. Обмыли первый этап ремонта. Селезнев первый раз в жизни сделавший полезное дело собственными руками, вошел во вкус. Не обращая внимания на вышедшую во двор, чтобы не мешать, хозяйку он скомандовал напарнику:
- Бери топор и отдирай провисшую штукатурку с потолка и стен. Нужно сделать сейчас все, что мы можем, а твоим ребятам останется убрать и поштукатурить.
Влетевшая на грохот Римма Федоровна ахнула. Такого эффекта не ожидали и незадачливые строители. Потревоженный потолок рухнул весь. Чихающие и матерящиеся они вылетели во двор, уклоняясь от летевших им вслед инструментов пущенных разъяренной хозяйкой в один миг лишившейся жилья. И не только. Кровать с постелью, шкафы и столы ей пришлось откапывать до утра.
Белоногову вслед было заявлено, что стеол он получит, когда его люди ремонт закончат. В казарме выяснилось, что штукатуров во взводе нет. Дембель обещал быть сухим.

   У Пети жену увезли экстренно в больницу, в райцентр. Дети, девочки двух и четырех лет, провели день у соседки. Вечером пришел со службы отец, накормил их, уложил спать и пошел звонить в райцентр. Выяснил, что жена попала дней на десять, и отпросился у командира на этот срок смотреть за детьми и хозяйством. В хозяйстве было семь коз. Они, с утра не доеные, задавали концерт, требуя внимания. Петя пришел в часть и спросил, кто из солдат умеет доить коз. Ему молоко нужно для детей, остальное отдаст дояру. Вызвался, армянин Арам, сказавший, что он все детство провел с козами и знает как с ними обращаться. Петя отпросил его у командира и увел. Петю больше не видели до конца отпуска.  На следующий день Арам пригласил с собой троих земляков на шашлыки. Вернулись поздно веселые и довольные. На третий день и все последующие Арам уводил за собой всю армянскую популяцию части. Возвращались поздно, гогоча и всегда навеселе.
   Через десять дней пришел Петя с фонарем под глазом и стал тайком от командиров ночевать в каптерке. Перед получкой появилась его жена и потребовала выдать ей мужа на расправу и компенсировать убытки от съеденных армянами коз. В доказательство предлагала посмотреть на семь шкур, развешанных на заборе и выслушать показания соседки, которую Петя прогнал при попытке разогнать этот армянский хоровод. Дым от костра и гортанные песни не давали открыть окна и мешали спать. Соседка забрала детей, о которых не просыхающий стараниями «помощников» папаша и не вспомнил.
   Мужа ей выдали, а с армянами посоветовали разбираться самостоятельно, командование отвечает за них только на территории части. Так и осталась она без коз и компенсации. С солдат, всем известно, взятки гладки.

   Петя пил везде, где наливали. На этот раз наливали на берегу Онона по случаю дня рождения старшины Ташлыкова. Собирались для конспирации парами. Договорились, что каждая пара берет одну бутылку спирта. Как считали непонятно, но на берегу оказалось три пары и пять бутылок. Петя в пары не входил, был приглашен из уважения. Расположились с нехитрой закуской и стали разводить спирт. Все сибиряки, знали пропорции и что во что лить. Первую бутылку развели, как положено – в два с половиной раза. Получилось две с половиной бутылки водки. Это на семерых в жаркий летний день. Если учесть, что из семерых настоящий профессионал один, можно понять, что этого всем уже хватило. Но назад нести нельзя. А еще четыре бутылки это будет десять водки. Просто физически не одолеть. Поэтому вторую бутылку решили не разводить, чтобы уменьшить количество. Этой бутылки хватило для потери сознания всей компанией. Началось беспорядочное общение еще не упавших с уже очнувшимися и наоборот. Но в головах у всех гвоздем сидела мысль «назад нести нельзя». Память в моменты просветления выхватывала фрагменты: вот Ташлыков пытается сделать стойку на руках, удивляется, почему не получается, упрямо пытается вновь, падает. Вот Лопаткин ныряет в воду и погружается на дно, благо здесь рукав и течения нет, Устинов вытягивает его на берег. А там Новопашин лежит ничком и пьет из реки воду, а Бубенков сверху по течению льет ему прямо в Онон спирт, разводят, значит.
   К вечеру на берегу проснулись Ташлыков и Петя, остальных не было. Спирта тоже не было. Лишь в стаканах там и сям остатки недопитого. Ташлыков встал. Выпил он не много, к тому же поспал. Молодой и здоровый ни опьянения, ни похмелья уже не ощущал. На спирт смотреть не хотелось. Вылил на песок из первого стакана и был остановлен хриплым возгласом Пети, тянувшего к нему руки с умоляющим видом. Встать Петя еще не мог. Ташлыков слил все остатки в один стакан, получился почти полный. Петя хлобыстнул его не раздумывая. Это чистый спирт. Да сколько он выпил до этого? Немудрено, что способность ходить и говорить им была утрачена надолго.
   Но домой идти надо. Да еще по пути товарища довести, не бросать же. И без того неизвестно где остальные. Дай Бог, чтоб не перетонули. Поднял тяжелого обмякшего соратника на ноги и почти потащил на себе, тот едва переставлял ноги. Километра полтора шли целый час. Петя временами вырывался и падал. Иногда начинал командовать и тогда разносилось:
- Смиррррноооо! Отставииить! Слушать мою команду!
Когда подходили к поселку, пришлось легонько дать ему по затылку. Петя удивленно посмотрел, но замолчал. Хорошо еще общежитие находилось на краю поселка. Пока дошли, Петю развезло окончательно. Из звуков он издавал одно мычание. Было уже темно, когда подошли к условному забору общежития. Условному потому, что зимой жильцы из-за отсутствия дров сожгли его, оставив лишь навечно запертую калитку на двух высоких столбах. Сержант затащил друга на высокое крыльцо и постучав в дверь быстро спустился вниз. Никто не открывал, а Петя головой вперед спускался что-то мыча.
Ташлыков повторил все сначала. Петя опять выполз на крыльцо. Жену он боялся в любом состоянии. И Ташлыкову попадаться на глаза, вздорной , скандальной бабе, которую за глаза называли «Калошей» за необъятность и неопрятность, не хотелось. Но и Петю бросать опасно. Ночью кто-нибудь начнет на мотоцикле, а то и машине крутиться и придавит. В сенцах висела техническая куртка из «чертовой кожи» с металлическими крючками на вороте толщиной в миллиметр. Ташлыков напялил ее на храпевшего во весь околоток Петю, застегнул крючки воротника и повесил на приворотный столб. Проверил, не давит ли, чтоб не задохнулся и пошел в часть. Как бы самому еще не нарваться на приключения.
   В парке Петя на следующий день появился часов в десять. Получил выволочку от начальника службы за опоздание и пошел к друзьям-подчиненным. Компания сидела в сборе, потешаясь над рассказом Ташлыкова о том, как он доставлял домой начальника. Петя подошел и спросил, куда он вчера делся. Ташлыков ответил, что не помнит как оказался в казарме. Очнулся утром в кровати.
- Эх ты, слабак! А я до дому дошел. Мало того, еще и через забор пытался перелезть, да так зацепился, что только под утро сняли!