Сколько можно читать антиутопии начала XX века? У знаменитого трио Евгений Замятин — Олдос Хаксли — Джордж Оруэлл давно появились более актуальные конкуренты. Некоторые новые романы-антиутопии гораздо страшнее, реалистичнее или, наоборот, — экзотичнее, чем истории, созданные основоположниками жанра. Хотя современные авторы и не могут не вдохновляться классикой.
Литературный шеф-редактор VK Гида Ксения Безвиконная рассказывает, что читать любителям заглядывать в мрачное будущее.
Всего на шаг вперёд
Чаще всего, антиутопия — это свершившийся факт: мир уже захватили корпорации, власти с давних пор регулируют деторождение, а диктатор продолжает править даже после смерти. И читателю остаётся лишь исследовать предложенную реальность. Гораздо реже мы видим процесс — как именно мир стал таким. И здесь однозначный мастрид — роман ирландского писателя Пола Линча «Песнь Пророка» (лауреат Букеровской премии), переведённый издательством «Иностранка» в 2024 году. По сюжету право-радикальная партия захватывает власть в Ирландской Республике, муж главной героини Айлиш арестован, а она должна в одиночку спасать своих детей и больного отца от тоталитарной реальности, которая напирает со всех сторон. Каждый день у неё становится всё меньше прав и свобод, денег, безопасности и людей, на которых можно опереться. Это пугающе правдоподобная история которую и антиутопией-то назвать сложно, потому что пока в одной части света сочиняют подобный сюжет, в другой — он уже воплощается в жизнь.
Ещё ближе к реальности подобралась американка Лени Зумас. В 2018 году вышел её роман «Красные часы» (на русском его напечатали в 2024-м в издательстве «Дом историй») о тотальной криминализации абортов в США. А в 2022-м американским штатам фактически разрешили реализовать подобный сценарий. Невольно хочется сравнить «Красные часы» с «Рассказом служанки» Маргарет Этвуд, ведь и там и там женщины теряют власть над собственным телом. Однако, если этвудовский Галаад — это страшный, но всё же гротеск, то у Зумас описано то, что уже было в истории: женщины, не имеющие возможности прервать беременность легально, изыскивают отчаянные и небезопасные меры.
Это фантастика
На противоположном конце антиутопичного спектра мы видим, что современные авторы нередко говорят о проблемах в обществе на языке фантастических метафор. Для этого в истории обычно делают некое допущение — как просто нереальное, так и почти волшебное. Например, роман «Двести третий день зимы» Ольги Птицевой («Поляндрия No Age», 2024) — это такие «Хроники Нарнии» для взрослых. Тиранию там, как несложно догадаться, символизирует объявленная в стране зима, а вот перемены к лучшему олицетворяют пробивающиеся сквозь почву жёлтые нарциссы.
В другом российском романе окружающую действительность отравляет не климат, а аномалия. В «Кадаврах» Алексея Поляринова (Inspiria, 2024) показана альтернативная история развития современной России: в недалёком прошлом случилась катастрофа, после которой по всей стране появились вертикально застывшие трупы детей (те самые кадавры), которые нельзя разрушить, а попытки приводят к страшным последствиям для окружающей среды. Аномалия чуть не вызвала массовую истерию, но власти не способны решить проблему, потому предпочитают замалчивать её. И им бы явно не помешал концепт из следующей книги.
Роман «Полиция памяти» японской писательницы Ёко Огавы на родине был опубликован в начале 1990-х, но в Россию его привезли только в 2021 году, а в 2024-м — в «Поляндрии No Age» допечатали очередной тираж. Видимо, любовь к антиутопиям подкрепилась азиатским трендом. Действие в романе происходит на изолированном острове, жители которого время от времени забывают о различных явлениях и вещах, будь то духи или мореходство. Сохранность забвения контролирует специальная полиция, которая отлавливает тех, кто из-за своих физиологических особенностей продолжает помнить.
Только одна фишка
Следующий тип современных антиутопий — это узкоконцептуальные истории. В них мир выстроен вокруг одной конкретной идеи или явления (обычно навязанных сверху), которой подчинена вся бытность и весь смысл жизни книжных обывателей. Поскольку в реальности такого не бывает, истории эти весьма условные, а авторы часто используют «узкие концепты» для создания сатиры на окружающую действительность, поэтому сюжет там вторичен.
Например, такой узкоконцептуальный подход выбрал британский писатель Джаспер Ффорде в своём романе «Оттенки серого» 2012 года (не путать с эротической серией книг Э. Л. Джеймс). Совсем недавно он был снова напечатан в России издательством Fanzon. Ффорде выстроил всё повествование вокруг власти Цветократии. Каждый человек в его мире видит всего один цвет, и то, какой это цвет, напрямую влияет на его положение, финансовое благополучие и даже на состояние здоровья. На вершине иерархии фиолетовые, внизу — серые. (Сложно не заметить за этим критику социального неравенства.) Фамилия и названия городов происходят от различных оттенков, вроде нефрита или кармина, все читают газету «Спектр», а определённые оттенки зелёного действуют как наркотическое средство, поэтому их употребление называют погоней за лягушкой.
Любовь к деталям и главенство одной идеи есть и в книге Алексея Конакова «Табия тридцать два», которую издал Individuum в 2024 году. Идеологической базой России будущего Конакова стали шахматы — вокруг них вертится и культура, и наука, и политика государства. Неудивительно, что в таком мире улицы переименовали в честь известных шахматистов, в школьных задачах по математике надо считать шахматные клетки вместо лесорубов, а самыми грязными извращенцами считаются любители практиковать альтернативные виды шахмат. Не говоря уж о появлении многочисленных шахматных фразеологизмов: «не попадаю в квадрат» вместо «не врубаюсь», «в два хода» вместо «одной левой» и «не видеть за фигурами позиции» вместо «не видеть за деревьями леса». Всё это иллюстрирует то, как работает пропаганда на государственном уровне и как иллюзорна на самом деле любая идеология.