В поисках смыслов
Попытаюсь в одном посте совместить приятное с полезным. Во-первых, автору текста Леониду НЕМЦЕВУ сегодня исполняется 49 лет. По этому поводу – тост. Прежде, чем начну, попрошу батьев-евреев (и сестер, конечно), не беспокоиться: я знаю, что тост совсем не из Талмуда.
Лёня, не знаю, как у вас, но сегодня по нашему, еврейскому, календарю у тебя – настоящий юбилей: 7 х 7 = 49. Положено теперь каждый месяц по 26-м числам собирать гостей, делать угощения и принимать подарки. Тем же, кто выдержит этот марафон и не пропустит ни одной даты, ровно через год следует подарить роскошный подарок: за то, что весь год был рядом. Вот, чтобы этих, которые рядом, было побольше!
Не из Талмуда, но красиво, ведь!
А теперь текст. Поищем смыслы у любимого писателя Леонида Владимировича – Владимира Владимировича, по совместительству тоже юбиляра.
Продленный призрак бытия
Леонид НЕМЦЕВ *
В фильме Жана-Люка Годара «На последнем дыхании» (1959) только что вошедший в моду писатель Парвулеску дает интервью в аэропорту Орли глуповатым журналистам. Режиссер Жан-Пьер Мельвиль признавался, что изобразил в этой сцене вовсе не какого-нибудь румынского писателя. «Я согласился «сыграть» Парвулеску, чтобы сделать приятное Годару. Он написал мне письмо с просьбой сыграть эту роль: «Попробуй говорить с женщинами так, как ты обычно говоришь со мной». Так я и сделал. За образец я взял Набокова, которого видел в одном телеинтервью, и попытался быть таким же утонченным, претенциозным, упивающимся собой, немного циничным, наивным и т. д.». Героиня фильма Патрисия, неопытная журналистка, сначала долго смущается, не успевая задать вопрос или не получая ответа, как вдруг спрашивает, о чем мечтает писатель. И Парвулеску отвечает: «Я хотел бы стать бессмертным. А потом умереть».
Ответ был полной импровизацией Мельвиля – случайность, которая идеально вписывается во всю жанровую и сюжетную структуру фильма. Наверное, Набокова, который любил кинематограф, эта сцена позабавила и, конечно же, он имел полное право себя в ней не узнать. Но вот тема «бессмертия» в ее художественных формах имеет самое прямое отношение к творчеству писателя.
Владимир НАБОКОВ с прошлого года разменивает свой тринадцатый десяток. При этом его 120-летие прошло почти незаметно, без особого ажиотажа. К круглой дате была сделана публикация в журнале «Новый мир» – яркое собрание эссе, отобранных на конкурсной основе. Не было заметных конференций или заметных печатных высказываний. Гуманитарии в прошлом году, как и в этом, были в основном заняты написанием и переписыванием рабочих планов. Наверное, непосвященным это словосочетание покажется чем-то вроде мечтательного ковыряния в зубах после обильного обеда, но это больше похоже на укладывание разных вариантов меню на весь год в увесистые брошюры с таблицами и без картинок.
Его место на пьедестале современной культуры давно уже определилось – и оно гораздо выше, чем это считает пристойным отечественный вкус. Он был назван одним из самых влиятельных писателей минувшего века наряду с Джойсом и Прустом, которых тоже не все различают из-под облаков. Это похоже на место обитания Вана Вина, героя «Ады», в пентхаузе одного из нью-йоркских небоскребов, с террасы которого ему открываются почти абстрактные городские джунгли. Да и планета там другая – она называется Антитерра.
И нет никаких скорбных переживаний, что он кому-то не пришелся впору. Набоков, не выносивший эстрадных концертов и стадионного ракурса на спорт, предпочитал ограниченный круг читателей с развитым вкусом и настроенных на долгую прогулку. Долгую – это примерно на несколько десятилетий. Дело в том, что только при таком длинном дыхании удовольствие от его искусства приобретает совершенно непредсказуемую глубину.
***
Достаточно привести пример с двумя его наиболее страстными читателями.
Один – американский литературовед Геннадий Барабтарло, скончавшийся в прошлом году. Он родился в Москве, окончил филфак Московского университета и вдруг в 1979 году эмигрировал вместе с семьей в Америку. Путеводитель по роману «Пнин» превратился в его докторскую диссертацию. Он переводил англоязычные рассказы и романы Набокова на русский язык, и в его переводе были опубликованы черновики незаконченного романа «Лаура и ее оригинал» (2009). Его любовь к творчеству Набокова была очень последовательной. Он в своих русских работах даже полностью перешел на дореволюционную орфографию, и так публиковались его стихи и проза. Одна из последних книг была озаглавлена «Сочинение Набокова» (2011), и в ней проявилось то, что можно назвать откровением долгого чтения. Дело идет не о формах и оттенках эстетического удовольствия (а на этом уровне останавливаются многие преданные и вполне благодарные ценители), а об открытии нового способа чтения.
Мэри МакКарти охарактеризовала искусство Набокова как «творение чистой красоты, исполненное симметрии, странности, оригинальности и нравственной правды». Он автор не только чрезвычайно изобретательный, но и метафизический. Долгое время было сложно подойти к восприятию его философии потусторонности особенно потому, что Набоков не вымучивает трактат, не воспроизводит ход мыслей, а воссоздает в своих романах художественную текстуру призрачной творящей энергии, которую нельзя выразить напрямую, а только через взаимоотношение вещей.
Книга Геннадия Барабтарло ступает куда дальше той области, куда была приведена группа русских исследователей западными следопытами. Работа с аллюзиями, мотивами, приемами, высказываниями и т. п. традиционно строилась как бы вдали от центра. По разным причинам в этот центр не попадают поверхностные читатели-материалисты, но главная причина – некоторое общее смущение современного человека (особенно такого, который скован советскими стереотипами) перед областями метафизическими. В творчество Набокова особенно забавно заходить с некоторой музейной сдержанностью, для таких посетителей охранительные ниточки приобретают вид лабиринта, ведущего, в лучшем случае, не дальше зеркала прихожей. Но сам Набоков – не смотритель, а владелец дома – встречает читателя у других границ, не нуждающихся в специальных столбиках и бархатных канатах с кистями.
Романы Набокова не могут быть восприняты без некоторой смелости духа, а точнее, мысли. Ведь мысль как раз и развивается тогда, когда переступает границы привычного чувственного мира. Целостность художественного пространства Набокова логическим и метафизическим краем заступает за посмертную грань. Об этом как раз и принято было говорить с особой сдержанностью. Для многих исследователей атеизм Набокова – утешительный постулат. Недоразумение это простирается, в общем, на восприятие всей подлинной литературы, потому что советская мысль под религиозностью понимает только нудную проповедь. Рациональная мысль вообще привыкла выставлять себя как полную безнаказанности циркуляцию по сию сторону существования, а смерть для нее – это невероятной высоты стена из красного кирпича, за которой скрывается доисторическая бездна (проще говоря – ничто).
Все это имеет прямое отношение к работе логики, свободе воображения и тем роскошным образцам человеческого мышления, которые оставлены нам в прозе и поэзии Набокова. Частности и даже явные связи были довольно изучены в последнее время. Речь о потусторонности до сих пор оставалась невнятной и будто бы притененной.
Но книга «Сочинение Набокова» приобрела особую нежность. В ней произносятся, наконец, с естественностью и связностью настоящей мысли те наблюдения, которые общаются с текстами Набокова, то есть аутентичны им, а не играют роль некой усложненной и терминологической путаницы. Эта книга обаятельна и скромна, ее создают любовь к Набокову (а любовь не нуждается в тавтологичных эпитетах – «безграничная» или «искренняя») и наивность преподнесения той самой мысли, которая выпутана путем многих сладких трудов из сложнейших композиционных построений писателя.
В случае с Набоковым наивность и простота этой мысли не предполагают ее примитивности. Просто происходит дополнительное чудо, не делающее книги Набокова посторонними, но продлевающее их (особенно в трогательной истории с игрой в скрэббл, где Геннадий Барабтарло рассказывает об открывшемся ему способе потустороннего общения с Набоковым по тем принципам, которые представлены в его романах). Для нас извлекаются выводы, формообразующие законы, объединяющие всё, сделанное Набоковым за 60 лет творчества, извлекаются на свет, как пленка, на которой проявлено, но еще не закреплено изображение. И теперь читателю требуется такое же внимание, чтобы эти картинки сохранить в памяти, потому что только сознание читателя может быть подходящим закрепителем для чудес, явленных в искусстве.
Отказ автора (Набокова и его исследователя) диктовать, утверждать и настаивать – это не свидетельство отсутствия убедительных аргументов (их предостаточно), а деликатность, с которой чудеса обращаются именно к нам.
***
Второй читатель Набокова – Брайан Бойд, получивший официальную степень «выдающегося профессора» Оклендского университета в Новой Зеландии. Два тома биографии Набокова, написанные Бойдом, не только дают авторитетную и полную информацию о жизни писателя и содержат весомые характеристики его произведений, но были объявлены «образцовыми и наиболее объективными произведениями в жанре биографии». Брайан Бойд в нашем веке представил русскому читателю две замечательных книги: «Ада» Набокова: место создания» (2012), «Бледный огонь» Владимира Набокова: Волшебство художественного открытия» (2015).
Эти книги – результат почти тридцатилетнего непрерывного труда, стадии которого отражались в интернет-сообществе, сложившемся вокруг живого обсуждения творчества Набокова еще в 90-е годы. Брайан Бойд тоже не навязывает универсальный принцип чтения, который подошел бы и к эпопее соцреализма, и к поэме, надиктованной ангелами. Его прочтение является следствием только одного-единственного способа восприятия одного-единственного романа.
Но «Бледный огонь» и «Аду», как и другие произведения Набокова, начиная с «Защиты Лужина», объединяет некий единый принцип организации повествования. Говоря очень кратко (и то, чтобы только заинтриговать читателя этой статьи), можно описать его так: в произведениях Набокова смерть никогда не приводит к полному исчезновению персоны, напротив, бедные и заблуждающиеся персонажи только после смерти обретают что-то близкое к абсолютному знанию и продолжают участвовать в жизни (и творчестве) главных героев.
И самое красивое – это способы их проявления. Конечно, речь идет не о призраках и прочих романтических выдумках. Набоков старается открыть язык потусторонности и понимает, что это не язык, привычный для нашего прижизненного опыта. Якобы случайные символы, расстановка подробностей, внезапная сцепка деталей ткут такие изобретательные узоры в текстуре текста, что читателю необходимо изучить эти сообщения не как художественное допущение, а как полноправный язык, на котором с нами не говорит только вымысел, не говорит только сам автор, а говорят из того мира.
Самое большое потрясение исследования Брайана Бойда вызывают тем, что ему, как и нескольким редким читателям, открылось, что всё нагромождение щедрых, избыточных, полнокровных, самодостаточных деталей в книгах Набокова – все и всегда – образует самые причудливые и совершенно осмысленные узоры. Любой образ и любой символ о чём-то говорят и слишком многое значат.
И если снова перейти на язык кинематографа… Цитата из романа «Бледный огонь» всплывает в недавнем фильме «Бегущий по лезвию 2049». «Резиновое солнце после конвульсий закатилось –/ И кроваво-черное ничто начало ткать/ Систему клеток, сцепленных внутри/ Клеток, сцепленных внутри клеток, сцепленных/ Внутри единого стебля, единой темы. И ужасающе ясно/ На фоне тьмы высокий белый бил фонтан».
Вот эту строку про фонтан из поэмы Джона Шейда и должен произнести герой фильма – быстро и без эмоциональных проявлений. Тест, который он в итоге не проходит, потому что наводненную аллюзиями поэзию невозможно просто бесстрастно повторить.
Сама по себе полная цитата интересна тем, что в ней можно узнать тот метод художественных открытий – метод анфиладного чтения как странствия через множество миров, – который Набоков предлагает своему верному читателю. Конечно, такому читателю, который не ищет, чем бы занять время, а для которого время уже заполнено самыми важными вещами, как оно всегда заполнено для всех нас. Вопрос в том, когда и в каком обличии мы научимся это понимать.
* Прозаик, поэт, кандидат филологических наук, доцент Самарского государственного института культуры, ведущий литературного клуба «Лит-механика».
Опубликовано в «Свежей газете. Культуре» 9 апреля 2020 года, № 6–7 (179–180)