1. Инспекция
Дежурные наряды на работы занятие малопривлекательное. Особенно круглосуточные на кухнях и в караулах. Караулы еще так-сяк. Отстоял-отбодрствовал-вздремнул.
На кухне же нудные чистка картофеля, мытье посуды и полов, что еще никого не развлекало. Но из всего бывают исключения.
При назначении в наряд взводу обслуживания техники было доверено нести службу, в том числе, на кухне офицерской столовой. На инструктаж почему-то заявился замполит части. Холеный и надменный подполковник Битлер.
Это был самый занудный офицер в полку, все свои проповеди начинавший с клятв в преданности Советской власти, родной партии, несокрушимой Советской армии и лично Леониду Ильичу Брежневу. Последнее только входило в моду и изрекалось с придыханием в каком-то почти интимном экстазе.
Далее обязательно следовал разнос отдельных персонажей из личного состава, будь то офицеры или солдаты. Заострялось внимание на их расхлябанности, вытекающей исключительно из недостаточного почитания всех перечисленных перед этим субстанций и персонажей.
Солдаты, заступающие в наряд, приготовились к долгому пребыванию в строю, но подполковник, осмотрев внешний вид, велел заменить маленького невзрачного казаха Жанобаева на видного рослого белоруса Якимчика, расхлябанного Потруха на интеллигентного связиста Соловьева и всех доставить на закрытый инструктаж в ленинский уголок второго дивизиона. Было велено вернуться в спальное расположение и сменить заношенное обмундирование на приличное.
Солдаты озадачились, все выходящее за рамки обычного регламента никогда не сулило ничего хорошего. Внимание комиссара только усиливало тревогу.
Довольный освобождением Потрух, ехидно предположил, что им предстоит перетравить офицерский состав и сдать знамя полка китайцам. Годы были 60-е и отношения у нас балансировали на грани мира и войны. Что Битлер враг народа и потомок врачей- вредителей, спасенных Берией после смерти Сталина. При этом Потрух переходил на какой-то прононс и получалось не «Битлер», а «Гитлер». Никто с этим ничего поделать не мог. Прононс появлялся вместе с замполитом, с ним же и исчезал.
После традиционного вступления замполит объявил, что солдатам выпала честь обслуживать на следующий день инспектирующую округ комиссию, в составе которой несколько генералов и полковников Генштаба.
Их дело, как всегда, обеспечить порядок на кухне и исключить даже попытки проявления повышенного интереса к блюдам и напиткам, которые будут предложены высоким гостям. За всем этим будет следить специально подобранная особистом команда.
Последнее сообщение оживило солдат возможностью выявить стукачей в своей среде. А кого еще мог привлечь особист?
Утром завтрака не было, офицеров своей части отправили в солдатскую столовую, а в зале офицерской стали накрывать столы к обеденному банкету. Откуда-то завезли банки с красной и черной икрой, пачки сливочного масла, шпроты, паштеты, диковинные нарезки и фрукты, которые в Забайкалье считались экзотикой, а зимой и подавно.
Руководил всем, завезенный не иначе из округа или Москвы, толсторожий веселый дядька в белоснежном высоком колпаке на голове и таком же халате. Какое у него было звание неведомо, но Битлер перед ним вытягивался в струнку. Может быть, на всякий случай.
Многоместные столы и лавки из зала вынесли и заменили привезенными аккуратными четырехместными столиками, возле которых поставили изящные никелированные стулья.
На столах, покрытых белыми скатертями, раскладывались приборы, расставлялись судки, салатницы, фужеры и бокалы. Все новенькое сияющее и сверкающее.
Старшина, по какой-то надобности ходивший в часть рассказал, что там небывалый ажиотаж. Офицеры ходят чуть ли не в парадном, отдают друг другу честь и обращаются исключительно по уставу, почти не матерясь.
Еще заметил, что все в обычных шапках и шинелях и ни одной папахи.
Это нюансы вытекающие из старой армейской истины: «плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». Из солдат срочной службы ее особенно блюли кавказцы всех бесчисленных племен и «западенцы» из Украины. На их погонах часто красовались лычки на одно звание выше присвоенного.
Форма одежды офицеров меняется с карьерным ростом. Так, полковник имеет право носить каракулевую папаху вместо ушанки и шинель с воротником. Но все подполковники загодя этим обзаводятся, так же как полковники генеральскими штанами с лампасами.
Когда командиром полка был полковник Чикилев, в части мелькала одна папаха. Потом ему дали штаны с лампасами и перевели в округ Надо сказать, что в полку все замы, многие начальники служб и командиры дивизионов были подполковниками.
Новый командир полка Белов, чувствуя себя без пяти минут полковником, сразу после отъезда Чикилева облачился в соответствующую форму. Через неделю этот вожделенный каракулевый прикид красовался на всех подполковниках. Майоры, сгорая от зависти, втихомолку над этим посмеивались. Нижние чины, подражая, веселились вовсю. В части плюнуть стало некуда без риска испортить каракуль.
Ближе к обеду повар стал серьезнее, команды четче, тон такой, что стало понятно поведение Битлера. Солдаты бегали, но благодаря толковой организации без суеты и даже задорно.
Из разных источников поступали сведения. Потрух через дыру в заборе сообщил, что приехал сам Ворошилов, и в его свите самый младший по званию полковник Генштаба, что равняется генерал-лейтенанту в обычных частях. Потрух, конечно, враль еще тот, но и эрудиция его, призванного на срочную службу после второго курса мединститута, поражала сослуживцев, в основном сельского и пролетарского происхождения. Люди охотно верят в то, что им нравится. Бог с ним, с полковником, но возможность увидеть легендарного маршала возбуждала.
Повар нервничал, обед готов, а гостей все нет. Помощник начальника штаба и Битлер поочередно бегали в часть справляться. Как потом рассказывали дежурные по первому КПП, Битлер выглядывал из-за угла и строил рожи командиру полка, пытаясь выяснить обстановку. Белов стоял в группе офицеров с каменным лицом, пожирая старшего глазами и только один раз исхитрился показать замполиту кулак. Тот исчез. Через некоторое время за углом замаячили капитанские погоны. Замполита сменил помначштаба. Он гримасничать не смел и стоял, пока не получил пинка от коменданта гарнизона майора Окочи, подкравшегося по многолетней привычке сзади. Окоча на войне был разведчиком и славился тем, что шагов его, даже в сапогах и на снегу, не было слышно.
С двухчасовым опозданием прибежавший курьер благим матом сообщил:
- Комиссия идет!
Солдат из зала как ветром сдуло. Теперь они наблюдали, как неизвестно откуда привезенные шустрые девицы в коротких юбочках и кокетливых фартучках выстроились каждая возле своего столика, готовые к исполнению обязанностей. Вели себя свободно, без робости, выяснилось, тоже были доставлены из ресторана штаба округа за 300 километров. На каждом столике стояли открытые бутылки с коньяком, шампанским, белым и красным вином. Все с диковинными этикетками.
Двери распахнулись и те, кому посчастливилось пристроиться к щели дощатой перегородки между залом и кухней, увидели вошедшего высокого и дородного генерал-лейтенанта с седой волнистой шевелюрой, с десяток генералов помельче и столько же полковников. Офицеры части снимали с них шинели с воротниками и исчезали на улицу. Внутри даже подобия гардероба не было. За углом они накинули на себя эти шинели и дурачились, покуривая и приплясывая на морозе, усиливающемся к вечеру.
Главный инспектор, оказавшийся не маршалом, что нас очень разочаровало, первым прошел и сел за предложенный столик. По чьей-то отмашке чинно прошли и бесшумно расселись остальные. Из местных только Белов, которого жестом пригласил за свой столик «не Ворошилов». Хотя потом солдаты ему фамилию вернули. Потрух пояснил, что он ничего, как всегда, не наврал. Просто речь шла не о маршале, а о его сыне. Высокий седой, внушительный, он действительно имел сходство с отцом. Его снова зауважали, никто в то время не мог знать, что у Ворошилова своих детей не было. Приготовились лицезреть, как гуляют генералы Генштаба.
«Ворошилов» встал, следом бесшумно поднялись присутствующие. После короткого тоста в ознаменование завершения работы с пророчеством продвижения по службе командиру полка, генерал отпил из рюмки коньяк и сел. За ним опустились на стулья остальные, устраиваясь удобнее. Некоторые не успели пояснить официанткам какой напиток они предпочитают, когда Ворошилов, ковырнув пару раз вилкой в котлету диетического вида, встал и, поблагодарив Белова за обед, направился к выходу. Свита организованно последовала за ним. Ошалевший Битлер, приглядывающий в щель входной двери, одним прыжком оказался за углом и матом зашипел офицерам, чтобы подавали шинели.
- Да не перепутайте!
Те, побросав сигареты, ринулись в столовую, выискивая каждый своего генерала. Как только свита вышла на улицу, в зал ворвался пыхтящий Битлер, которому при его тучной фигуре, стремительность темпов давалась нелегко. Уже не стесняясь, заорал:
- Вашу мать! Всем оставаться на местах, в зал не входить! Официанткам выходить на погрузку в автобус!
Дождавшись, когда девушки выйдут на улицу, приказал помнчштаба задержать автобус, пока он не пересчитает бутылки.
После этого пошел докладывать повару, о принятых мерах, но того уже след простыл. Построил наряд и приказал ждать распоряжений. Помначштаба дал команду отпустить автобус и в зал никого не впускать. Бутылки на столах пересчитаны, ящики с оставшимися напитками арестованы под личную ответственность незадачливого капитана. Закуска почти не тронута.
- К столам не приближаться!
Сам побежал в часть.
Сразу стали заглядывать офицеры, пока майоры. Капитаны и старшие лейтенанты стояли на второй линии поодаль. Лейтенанты еще дальше. И уж совсем за забором «куски», так звали сверхрочников, высшим званием которых было старшинское. Это уже через несколько лет появились прапорщики на радость «пиджакам».
2. Королевские войска
«Пиджак», это ироническое определение офицеров двухгодичников, призывавшихся после гражданских ВУЗов. Звание это тащилось за ними всю службу, даже если он оставался в армии и дослуживался до высоких чинов. Поговорка «курица не птица, Монголия не заграница, пиджак не офицер» выражала отношение к ним в армейской среде. Уже в 70е, их заменили в поговорке еще более потешными прапорщиками.
Справедливости ради, надо сказать, что из пиджаков иногда получались неплохие офицеры. Чаще касалось специалистов в технических и строительных частях.
Один из них, Генерал Армии Квашнин дослужился до начальника Генштаба, уже Российской армии. Правда, непонятно личные качества Квашнина это характеризует или нашу современную армию. Наверное, то и другое. Как сказал патриарх Тихон узнав про прорыв канализации в Мавзолее Ленина: «По мощам и елей».
Это, конечно, не распространялось на замполитов, которых штамповали из педагогов, журналистов и прочих «болтливых» специальностей. Особенно забавляли замполиты стройбатов.
Стройбаты - отдельная песня в доблестной, действительно грозной и могучей Советской Армии.
Военно-строительными отрядами они назывались от своего появления в войну с 1942-го до 1970-х лет. Сейчас их деликатно называют «инженерными войсками», но на сленге военнослужащих по-прежнему стройбатом. Сами себя они иронично именовали и «королевскими войсками» или уж совсем запредельно «Армия СС (советских строителей)».
Первоначально перед ними ставились задачи:
Инженерная разведка.
Возведение фортификационных сооружений, устройство полевых временных сооружений для жилья, медпунктов, хозпостроек.
Разминирование.
Подготовка путей движения войск.
Оборудование переправ.
Добыча и очистка воды в полевых условиях.
После войны необходимость в многочисленном стройбате для перечисленных задач отпала. Зато они стали востребованы сначала на восстановлении народного хозяства и обустройства разоренного населения, а потом их участие пригодилось в реализации НТП.
На их счету много славных дел, которыми могут гордиться призывники 50-х и начала 60-х годов. Это восстановление заводов разветвленной армейской, и не только, индустрии, строительство путей, полигонов, секретных объектов, которыми утыкана вся страна и даже строительство космодрома Байконур.
Ко времени нашей службы – второй половины 60-х, это были совсем другие войска, контингенту которых гордиться уже нечем.
Действительно необходимые для выполнения боевых задач подразделения свернули до состояния резервных для проведения учений и быстрого развертывания. В них отбирался личный состав из проверенных специалистов. Эти подразделения старались отмежеваться от ВСО, называя себя саперами, понтонными войсками, минерами, железнодорожниками, а в собственно стройбат направлялась всякая шваль. В них оказалось около трети бывших зэков, столько же ограниченно годных к строевой службе, колхозных переростков, которым под 27 лет, а к концу службы все тридцать, (срок службы был три года), остальные просто дебилы и пьяницы, забракованные в других войсках.
Переростки насаждали дедовщину, которая распространилась как зараза по всем вооруженным силам, уголовники «понятия», жертвами которых становилась вся масса солдат. Обычные солдаты выполняли работу за себя и «того парня». Придя в казарму ублажали своих повелителей, выспавшихся днем, хмельных и желающих развлечься. На зонах и в колхозах они были шестерками и волами, ими помыкали «паханы» и бригадиры. Здесь же в их лапах оказались молоденькие интеллигенты, дурачки и неумехи, над которыми грех не покуражиться. Офицеры быстро утратили в подразделениях влияние, отдав их во власть отморозков, как в зонах «авторитетам», и по ночам старались там не появляться. Лишь ЧП вынуждало их объединяться с коллегами и наводить порядок. Наводили жестоко, до увечий. Ненадолго острастка восстанавливала порядок. Лечить никого не лечили. Ходили потом хромые, косые и заикающиеся. Били без разбору, попадало правым и виноватым.
В необходимости этих войск сомневался даже Министр Обороны маршал Жуков, как известно, сентиментальностью не отличающийся, поясняя, что работы военных на гражданских объектах нарушают Конституцию страны.
Хуже этих войск были только дисбаты, преобразованные после войны из штрафных рот. Там причина другая. Туда направлялись военнослужащие за уголовные преступления. Командирам, в этих батальонах, присваивались звания выше, чем в регулярных войсках, срочники, в основном азиаты, несли обыкновенную службу плюс охрану осужденных.
Все в лучших российских традициях, с решетками, колючей проволокой и собаками.
Задерживались офицеры с соответствующими наклонностями, вплоть до садистских. За место держались, так как в строевых частях им карьера не светила, а здесь всевозможные льготы и сокращение срока службы до выхода в запас.
О дисбатах рассказывали жуткие вещи, отбывшие и вернувшиеся дослуживать. Срок отбывания наказания в службу не засчитывался. Многие не выдерживали тягот и попадали под новый суд, откуда дорога только в зону. В процентном отношении случаев самоубийств и членовредительств было больше, чем в стройбатах.
В ЗабВО был дисбат в Каштаке под Читой, на Дальнем Востоке в Совгавани. Может быть, были еще, но наши отбывали наказание там.
В стройбат часть офицеров отбиралась из высококлассных, добросовестных строительных специалистов, которые потом назначались прорабами и начальниками участков, дослуживаясь до начальников Главков. Остальные, для управления подразделениями (язык не поворачивется назвать их строевыми), набирались уже по остаточному принципу.
Кстати, среди солдат тоже были специалисты. Повзрослее и поздоровее, умеющие постоять за себя. Те же 27-летние селяне и одногодичники после ВУЗов, имеющие цель в жизни и отказавшиеся от двухгодичной службы в пиджачном пребывании. Чаще всего спортсмены, связываться с которыми отморозки не хотели. Они поддерживали мало-мальскую дисциплину, временами беря под опеку кого-то из затурканных. Быстро вписываясь в реалии и обладая сравнительно высоким интеллектом, умели давать такой отпор, что некоторые зарвавшиеся «авторитеты» предпочитали уйти обратно на зону.
Подразделения этих псевдовойск тоже требовалось укомплектовать комиссарами. И уж тут остаточный принцип работал безотказно. Педагоги, журналисты, недотепы и недоспециалисты. Особенно ценились умеющие трепать языками. Недавние слушатели университетских и институтских кафедр, они быстро наизусть вызубривали Уставы, Постановления ЦК, Совмина, доступные приказы и были способны проводить политзанятия и политинформации. Удавалось это тем, кто служил возле начальства. Но и там можно было ни за что схлопотать по фейсу от какого-нибудь разгильдяя, мечтающего о зоне.
Многим не везло совсем. Тем, что попадали с бригадой в десяток – полтора «бойцов» на удаленный объект и там, обломанные в первый же день, пахали наравне с салагами под руководством вечно пьяных и дерзких в своей безнаказанности дембелей. При виде начальства, старший приказывал «пиджаку» одеться и делать вид, что он управляет процессом, чтоб не заподозрили в неуставных отношениях.
Некоторые отбивались. А от толпы отбиться можно только шанцевым инструментом. Солдаты после дружно обвиняли его в насильственных действиях. В части верили офицеру, а вот военный суд, руководствуясь фактами нанесения тяжких телесных повреждений, показаниями свидетелей и потерпевших, сурово наказывал офицера за «насаждение неуставных отношений». И после срока молодой специалист, имеющий судимость, не всегда мог найти работу по специальности. Так армия ковала асоциальные элементы. Часто под раздачу попадали независимые по характеру журналисты и специалисты, знающие себе цену, воспитанные в спортивных сообществах и в коллективах.
Быстро ломались педагоги. В советское время работа в школе считалась для мужчин непрестижной, поэтому в педагогические ВУЗы шли или по призванию или по несчастью. "Стыда нет - иди в мед, ума нет - иди в пед". Для получения высшего образования шли на спортфаки спортсмены, вечно пропадающие на тренировках, сборах и соревнованиях. Этим служба не грозила, да и давалась в спортротах легко, мало чем отличаясь от гражданской жизни.
Были единицы целеустремленных и дальновидных, мечтающих сделать административную карьеру в системе образования. Потом они становились директорами школ, ректорами институтов, чиновниками от образования, тучами продавливая кресла профильных отделов партийной и советской номенклатуры от райкомов до ЦК и от исполкомов до Совмина.
Недобор восполнялся теми, кто не имел шансов на поступление в более престижные ВУЗы, т.е. неудачниками и недотепами. Работать в народном хозяйстве не хотели, физического труда не знали и боялись, особыми талантами не обладали.
После окончания попадали в армию. И если нацеленные на достижения в жизни их сверстники, шли в армию на один год солдатом, чтобы быстрее отделаться и жить дальше, то эти порой призыв в армию в качестве офицера считали достижением конечной цели в жизни.
Еще бы! Фуражка, паек, восхищенные взоры прелестниц, которые сейчас и внимания на них не обращают по причине невзрачности. Главное, потом зацепиться, чтоб не попасть назад в эту унылую, бесперспективную обыденность, в которой самому надо думать о хлебе насущном.
На деле, попадая в стройбаты, да еще и в командировки ломались так, что к концу командировки становились забитыми, пугливыми существами, презираемыми и солдатами и офицерами. По возвращении старались вернуть былые позиции. Некоторым удавалось, особенно если их переводили в другую часть. Солдаты менялись, новые его позора не знали, но от офицеров приходилось отводить глаза. Не все подавали им руку, брезгуя.
Это сейчас в армии родительские комитеты, психологи и батюшки. А тогда все эти обязанности лежали на замполите. Мы видели, как себя вел кадровый подполковник в строевой артиллерийской части, что уж тут спрашивать с лейтенантика, социлизация которого проходила в девчачьем коллективе. Пока он пытался сформулировать требование, ему успевали зуботычиной указать место.
Можно только посочувствовать. Стройбат это бордель, дисбат практически зона. Абсурднее ничего не придумать, чем поп в борделе.
Основная масса пиджаков радостно покидала армию по окончании срока службы, и потом вспоминала ее как страшный сон. Но некоторые оставались. Специалисты вписывались в службу и делали при умном начальстве иногда неплохую карьеру. Кадровые военные их уважали, хотя угадывали за версту их «пиджачное» происхождение.
Из замполитов в армии оставались самые никчемные, без перспектив на гражданке и надежды на будущее. В части они были чмошниками, зато дома или в отпуске бравыми военными. Надежное растущее довольствие, выслуга льгот, ранний уход в запас (дальше подполковника они не дослуживались). Зато потом щеголяли своими побрякушками, не афишируя, кем были на самом деле. Армия сообщество закрытое и общество о нравах в ней знает мало. На виду реальный героизм, бравада, салюты и парады. Ореол последней Победы, на которой уже лет через двадцать начали спекулировать все те же комиссары (Брежнев) и тыловики (Устинов). И мишура, мишура.
У меня был личный опыт общения с архаровцами из стройбата. Однажды даже пришлось участвовать в облегчении участи такого горемыки.
Наладчик оптики из ремвзвода, Саня Анохин, одногодичник, выпускник чего-то политехнического, попросил сводить его к земляку на объект стройбатовцев, которые копали котлован под фундамент. У меня был маршрутный лист, позволяющий посещать склады, разбросанные по гарнизону. Если требовался помощник, я вписывал его в разовый пропуск и утверждал накануне в техслужбе.
Стройбатовцев с этого объекта мы знали хорошо. Было там человек пять совершенных отморозков. Нам было по 20 лет, они лет на 5-6 старше. В самоволках на станции Оловянной они несколько раз отловили наших артиллеристов и отдубасили. У солдата всегда при себе страшное оружие – тяжелая бляха на поясе. По тому, как она расположена можно понять, кто перед тобой. Если висит чуть не до ширинки, точно разгильдяй. А если еще и залитая свинцом, то разгильдяй опасный. Такими бляхами эти вояки рубали по пьянке в самоволках наших однополчан. Но однажды, на беду, им попался наш брат технарь, механик-водитель из второй батареи, Валера Зорин.
Технари в части каста особая. Во-первых, почти все земляки и однокашники. Обучали во всей Сибири на механиков-водителей только у нас от ДОСААФ, в Чите. Направляли выпусками по артиллерийским и танковым частям механиками-водителями в ЗабВО и на Тихоокеанский флот дизелистами на подлодки. Мы даже, в стремлении выделиться из среды артиллеристов, упорно носили эмблемы танкистов, к чему приучили, уставшее делать замечания начальство. Танкистами от этого были такими же, как пиджаки офицерами. В части нас не обижали, зная, что в один миг образуется толпа человек в пятьдесят, спортивных и отчаянных.
Собрали команду из пяти человек самых проверенных и сплоченных в баталиях еще на гражданке. Больше не требовалось, на алкашей и этого достаточно. Да и засветиться можно. На объект к ним соваться не стали, в самоволку с ломами не пойдешь, у них же ломы и лопаты всегда под рукой. К тому же грешить в своем гарнизоне чревато, начальство вычислит в два счета. Решили искать встречи в той же Оловянной. Форма одежды у нас была танкистская, так как один тип тягачей АТП, был бронированным. Полагался шлем, чтобы не травмироваться в движении при задраенных люках.
Прихватив с собой эти шлемы, отправились в рейд. Зимой тогдашние долгополые ватные бушлаты вполне заменяли доспехи, уязвимой оставалась только голова. Мы шли впятером, обеспечив себе преимущество.
Предсказуемо встретили их на выходе из столовки, невдалеке от вокзала, которая по вечерам работала как кафе. Там отдыхал рабочий люд, с которым не забалуешься. Пиво с водкой требовали завершения, и возбужденная банда с громкими матами вывалилась наружу. Патрулей, которые состояли из четверки молодых солдат и одного офицера, они не боялись. Взять их можно было, только применив оружие. А кому это надо?
Чаще всего, начальник патруля просто прогонял их подальше от общественных мест и контролировал, чтоб не вернулись. Если это был не «пиджак». Те иногда патруль уводили из поля зрения нарушителей порядка. Такого потом сдавали члены его же патруля. После этого он уже в патруль не назначался.
Поначалу мы намеревались устроить разборки, чтоб наказать обидчика своего товарища и воздать ему должное. Но готовы были ко всему.
Когда увидели их воинственное состояние, надели и застегнули шлемы. Сопроводили до первой темной улицы, привлекли к себе внимание. Обрадованные случаем, они без слов, заученным движением на ходу вооружаясь ремнями, ринулись на нас. (Прием со снятием и наматыванием ремня одним движением отрабатывается долгими тренировками, мы им владели лучше).
Силы были равны только по численности. Пьяницы против мотивированных спортсменов. Драки не было. Через пару минут все они лежали, истекающие кровью. Черный от паровозной гари снег стал мокрым. Убегающих догоняли, добивали и укладывали в этот снег лицами. Пытающихся разговаривать, выбивали, чтоб не привлечь внимание случайных прохожих.
Через час они протрезвели, дрожали от холода и щупали проемы во рту на месте зубов и рубленые раны на черепах. Потом один из них сел и достаточно трезвым голосом спросил:
- Кенты, в чем предъява? За что наехали?
- А кто первый наехал?
- Да ладно, не дураки! Что нужно?
- Вы этого парня знаете?
Показываем побитого Валеру.
- А это точно мы?
- Точнее некуда. Я тебя на всю жизнь запомнил.
Валера пинком свалил его снова на снег.
Не поднимаясь и стуча остатками зубов от холода, главарь прохрипел:
- Давайте договоримся. Мы же позамерзаем здесь.
- Нам от вас ничего не нужно. Долг мы вернули. Запомните, если еще хоть один наш солдат от вас пострадает, мы вас закопаем в ваших же котлованах. Где они, всем известно. И заровняем тягачами. Предупредите своих. Спрашивать будем с вас за все грехи.
- Где ваша часть, вы танкисты?
- Там же где и ваша, в Дацане. Мы механики. А часть артиллерийская.
Чтобы умерить любознательность, каждый ответ сопровождался хорошим пинком застывшего на морозе кирзача. К концу беседы снова все лежали, укрыв лица кровоточащами от ударов блях, ладонями.
- Еще вопросы есть?
Молчание.
Добавив каждому на прощание, пошли домой. К утру надо было вернуться в часть. Путь восемнадцать километров по сопкам.
По дороге, остыв и разбирая происшествие, заспорили.
- Может, не надо было калечить? Люди все же.
- Валера, объясни ему, люди они или не очень.
- Да что там, рано расхолаживаться и нюни распускать. Теперь надо быть всегда начеку. По одному не ходить. Вы их морды видели? Это же рецидивисты, мстить будут.
- Ну, морды такими мы им сделали. А мстить начнут, мы тоже стариной тряхнем. Забыли шахтерское детство? Хватит нюни распускать! Что бы нам ребята сказали, если бы побитыми явились? Замолчали, подходим.
Являясь техником, я рисковал больше всех. Должность офицерская, за самоволки уже было обещано ее лишение.
Опасения мести оказались напрасными, строители оказались не такими крутыми, как изображали.
При встречах стремились исчезнуть, а если не могли, то вели себя аккуратно. Непосредственных жертв рейда, мы легко определяли по рубцам, шрамам и щербатости.
Вот к этой публике мы с Сашей сейчас и направлялись. Подойдя к объекту, я увидел картинку из своей гражданской жизни.
Работал на стройке Читинского КСК. Часть громадного объекта отгорожена колючей проволокой, по периметру ходят раскосые кинологи с питомцами в свой рост. Зэки копают землю в черных робах, мрачные и унылые. На куче песка, закинув руки за голову, лежат раздетые по пояс сытые здоровые парни с татуировками на плечах и грудях, ковыряя в зубах щепками и негромко переговариваясь. Это никогда не работающие авторитеты.
Здесь тоже человек пять работают, раздетые и потные ломами и лопатами, а столько же, лежа на пригорке, покуривают и покрикивают на товарищей.
Земляк Анохина, увидев друга, поспешно бросил лопату и направился к нам. Один из главарей с характерными шрамами на лице, не видя нас, крикнул:
- Эй, пиджак, куда без разрешения? Банок захотелось?
Пиджак остановился.
По опыту работы на стройках с «химиками» и зэками я знал как себя с ними вести и разговаривать.
Подошел к работающим, взял две лопаты и направился к отдыхающим, одну отдал Саше, парню высокому, спортивного сложения.
- А вам салаги, что нужно?
- Привет корешь, что ты порешь. Забыл, что мы друг другу зимой в Оловянной обещали? Этот пиджак наш землячок. Просто размазня. Если узнаем, что его здесь обижают, цирк обещаю повторить. А сейчас иди и копай траншею. Не вздумай брыкаться, у меня разряд по метанию копья, расстояние тебя не спасет.
Разряда не было, но я почти не блефовал. Работая на траншеях, мы тренировались в фехтовании на лопатах и их метании. С расстояния метров в десять считалось нормальным перерубить сосновую доску толщиной в дюйм.
Вставший на ноги знакомец, с налившимся кровью рубцом на левой щеке, начал путаясь говорить, что не знал про земляка. Остальные молчали. Поняв, что ситуация переломлена, я засмеялся.
- Идем с нами. Вечером он тебе доложит о выполнении задания. Правда, друг?
Мы пошли на химсклад поговорить. Я рассказал удивленным землякам о зимнем происшествии. Из беседы запомнилось, как Анохин спросил друга:
- Ну что, насачковался? Вот тебе и офицер. Будешь теперь два года землю копать. А я вот сижу в мастерской, ко мне настоящие офицеры без разрешения не заходят. И служить полгода осталось. Лучше быть специалистом, чем таким офицером.
Я ушел, попросив пиджака отвести Сашу в часть. Посоветовал ему удержать позиции, подавить, прежде всего, главаря и строго спрашивать службу, не допуская панибратства. Пообещал при необходимости помочь.
Не знаю, получилось ли это у него, но Саша говорил, что не жаловался.
3. Тайные войска
Тем временем прибежал очередной курьер и сообщил, что командир полка с заместителями и командирами дивизионов и служб идут в столовую.
Я был в наряде дежурным по кухне. Наряд распространялся и на офицерскую столовую. Это только называется «по кухне», на самом деле это и продовольственные склады, все помещения при столовой, прилегающая территория. В числе прочего дежурный отвечал и за продукты. В солдатскую столовую назначалось человек двадцать. В офицерскую пять-шесть. При необходимости людей перебрасывали. Обычно я в офицерскую отправлял помощника, сам оставался присутствовать в солдатской, где и работы и ответственности больше в разы. Но в этот раз, ввиду важности мероприятия, Битлер обязал меня лично находиться в офицерской, да и перспектива увидеть самого Ворошилова, заставила поменять привычный порядок. К тому же помощником был сержант Дроздов, мой однокашник по учебке, парень дотошный и требовательный. Пообещал после ухода инспекции его подменить. Но дальнейшие события развивались так, что я понял где горячее и интереснее, поэтому остался до утра.
Первым делом запрятали по ящику водки и портвейна, которые Битлер не обнаружил. Видимо считал, что генералам полагаются только благородные напитки. Окорока и ветчину прибрали еще раньше. Своему наряду и помогающим солдатам, приведенным Битлером, пообещал угощение, после офицеров и уборки посуды и помещений.
Интерес к этим «помощникам» у нас был серьезный. В подразделениях иногда совершаются легкие нарушения. Когда выпивки, иногда мелкий бизнес.
Для выпивок перегоняли СТЕОЛ – противооткатную жидкость. Мы имели доступ к складам с канистрами этой гадости. А пушкари порой сливали прямо из пушек. Все тайно. Но иногда эти тайны оказывались явью для командиров и те без разборок безошибочно отправляли виновников на «губу».
Мелкий бизнес – это изготовление и продажа поделок умельцами. Чаще всего из пластмассы. В моде были перстни, браслеты, медальоны, дембельская атрибутика, колодочки, даже петлицы и погоны. Сдирали все это офицеры нещадно, приходилось заказывать снова. К мастеровым записывались как в модный салон на укладку. Стоило не меньше.
Материал был или давальческий или благоприобретенный. Зубную щетку в умывальнике оставить нельзя и на минуту. В тумбочке не возьмут – воровство. А в умывальнике - святое дело! Ибо – находка.
Но умельцам нужен инструмент. Да еще и мелкий. Не тиски, а тисочки, не напильник, а надфиль и т.д. Где ж его взять, если в мастерских он под семью замками?
А в спецмашинах. Улучить момент, вскрыть, изъять, потом восстановить пломбу и дело в шляпе.
Я за эти машины отвечал, поэтому из них крали тайком от меня.
Но однажды меня вызвал особист и сказал, что он нас простит за все наши бесчисленные грехи и преступления, если мы немедленно восстановим ремкомплект в радийной машине из тех, что стоят на консервации.
На мое честное лицо внимания не обратил, просто сказал, что рапорт о хищении радиатора с командирского УАЗика, 2-х огромных брезентовых тентов общего покрытия тягачей, нескольких аккумуляторов и прочих мелочей пойдет к командиру части через полчаса. Этого вам всем хватит на непродолжительную прогулку в дисбат.
Поняв, что доводы до меня дошли, но я не знаю о ремкомплекте, увеличил время вдвое и отправил разбираться.
- Имей в виду, если вы вскрыли баллончики из ремкомплекта, то дисбат вам не страшен. Они радиоактивные и до конца срока никому не дожить. Приведешь ко мне всех участников.
Сказано было так убедительно, что я полетел сломя голову. Где собака зарыта понял сразу. Этот инструмент в работе я видел уже с месяц. Узнать его было легко. Когда нас в первый раз назначали начальниками караулов, то в некоторые помещения и спецтранспорт заводили и инструктировали что и где должно лежать. Инструктаж проводил командир, который отвечал за объект и опечатывал его своей печатью. Солдаты о содержимом знать были не должны. Но от них ничего не скроешь.
Все стало ясно. Опечатанные пластилином объекты вскрываются способом срезания печати, потом установкой ее на место. Легкое нажатие и вмешательство почти незаметно. Следующее опечатывание снимает все следы.
На опломбированных аккуратно через тряпку, чтоб не нарушить оттиск, прижимают пломбу, фиксируют и осторожно, чтоб не порвать проволоку, вытягивают. Затем ставят пломбу на место, тихонько сжимают и все в ажуре. При повторном пломбировании пломба заменяется.
Радийный фургон опечатывал особист. Ввиду особой секретности, наверное. Мы к нему подходили только для проверки пломбы во время передачи при заступлении нового наряда.
В нашем взводе был мой лучший друг Гришка Терентьев, земляк. Вместе учились в вечерней школе, потом от ДОСААФ на механиков-водителей. Немало напроказничали в районных парках и клубах, не раз отбивались от превосходящих сил противника.
Гришка был мастеровым с детства. Он в любой рухляди угадывал контуры будущего изделия и у него сразу начинали чесаться руки. Они никогда празными не были. Если ему выдавали пилу для пилки дров, она сразу начинала вызванивать «прощание славянки» или марш Мендельсона. Ведро превращалось в тамбурин.
Условия для хищения идеальными были только у нас. Мы и работали в парке и в караул ходили туда же. Практически находились там днем и ночью.
Больше всего взбесило, что меня не поставили в известность друзья и земляки, зная, что я за объект и за них отвечаю. Допанибратствовал!
Несдержанность – мой недостаток, приумноженный пролетарским воспитанием, юностью в шахтерском поселке, к рассуждениям не располагающим.
Влетев в казарму приказал строиться отделению тяги. По тону поняли, что я сейчас командир. Бегом вывел из казармы и бегом погнал в парк.
Бегал я с учебки марафоны, это было моим хобби. В первый раз, когда назначили старшиной карантина, за неповиновение командиру отделения погнал молодых по жаре, сам впереди. Тепм набрал быстрый, километров на пять. Сам от такого бега даже вспотеть не успевал. Через километр догоняет сержант, замыкающий отделение, кричит:
- Они падают!
- Поднимай пинками!,- приказал я, думая, что это саботаж.
- Да они в обморок падают!
Останавливаюсь, новобранцы качаются, откашливаются, один из них, Толя Щелоков из Одинцово, лежит поодаль в конвульсиях. Потом занимался с ним индивидуально, друзьями стали. Даже переписывались какое-то время.
Вот и сейчас, через несколько минут мы были в парке, в закрытой зоне, без свидетелей.
- Кто грабанул радийную машину?
Молчание, но Тереха и Боря Трифонов прячут глаза. У Терехи дрожат руки. Все ясно. Лучшие друзья.
- Всем оставаться на месте, Тереха, Трифон за мной!
- Да что ты?
- Заткнись.
Подошли к радийке. Смотрим пломбу. В порядке.
- Когда вскрывали и с кем?
Тон не оставляет надежд.
- Вдвоем.
- Где комплект, что в нем было?
- Инструмент и какие-то баллончики, Гришка их хотел расковырять, я не дал.
- Надфиля у меня, остальное в упаковке из кирзы Боря спрятал за палатками.
- Бегом за набором! Дураки, баллоны радиоактивные, хорошо, что не вскрыли. Кому разболтали? Как мог узнать особист?
- Никому, видели только свои во взводе. А что случилось?
- Заткнись!
Вернулись к отделению, я передал его знакомому сержанту, чтоб увел в часть, сам сел в тягач, чтобы раньше времени не сорваться. От перевозбуждения трясло. Гришка стоял рядом понурив голову. Курили, прикуривая одну от другой.
Пришел Боря с кирзовой коробкой. Открыли. Все на месте, уложенное в гнезда. Зажимы для надфилей пустые.
- Надфиля все в наличии?
- Все, только стертые.
С разворота от души въехал Гришке. Из носа и губ сразу брызнула кровь. Успевший отвернуться Боря получил в глаз.
- Сволочи! Кому доверять? Умывайтесь!
Отошли к бочке под водосточной трубой, промыли лица. На глазах, у одного распухали губы, у второго затекал глаз. Когда Гришка унял кровь из носа, мы с ним закурили. Боря не курил.
Немного успокоившись рассказал им в чем дело.
- Сейчас в часть, доукомплектуем коробку и к особисту. Готовьтесь на «губу». Это самое меньшее. Если обойдется «губой», я вам там устрою курс молодого бойца, карантин пионерлагерем покажется.
Особисту ЧП на собственном объекте было ни к чему, увидев украшения злоумышленников, отпустил меня. С ними провел часовую беседу.
Понятно было, что стукнул свой. Атмосфера во взводе воцарилась гнилая. Подозревать всех оказалось тягомотной нагрузкой. Люди срывались. Ни за что пострадал хороший парень. Показался подозрительным Боре. Потом извинялись и заглаживали вину.
Все знали, что почти в каждом подразделении есть стукачи. И вот эти голубчики в сборе. Как опростоволосился особист, просто непонятно. Недооценил солдат. Оставалось убедиться и действовать.
Вошли наши родные командиры, снова сплошь в каракулях, кроме майоров и нескольких старых и неперспективных подполковников. Они всю эту показуху считали ребячеством не скрывая своего отношения. Ко всем носителям папах обращались язвительно «товарищ полковник», иногда даже в глаза называли «каракулями», чем очень потешали сослуживцев. «Каракули» скрипели зубами, но терпели, ожидая их скорого отчисления в запас. Поделать с ними ничего не могли. Это были дослужившиеся до предельного звания фронтовики, на своих плечах вытащившие Победу, у которых в приятелях ходили бывшие однополчане, служившие в округе в генеральских чинах. Да и сами за словом в карман не лезли, способные на применение боевых навыков. Полковника им присваивали по выслуге, при уходе со службы. Тогда они с чистой совестью надевали папахи на законных основаниях. Или не надевали. Причина задержки в карьере крылась в отсутствии высшего образования. В послевоенное время в академию, позабывшим давно все, чему учили в школе, поступить было проблемно. Некоторые просто не имели способностей. Так и дослуживали.
С солдатами, за редким исключением, вели себя человечно, даже отечески. Их уважали. Награды надевали только по праздникам к парадной форме, как требовали Уставы. Мы поражались их обилию. Это были ордена и медали заслуженные и полученные на войне. На юбилейные моду ввел уже Брежнев, известный орденоносец.
Битлер, быстро усвоивший манеры генералов, предложил кликнуть лейтенантов и сдать им шинели. На что ироничный подполковник Гаврилов, из «стариков», заметил:
- Да, да отдайте, они из любви к начальству живо пепла в каракуль натрясут. А может, что и похуже.
Второй поддакнул:
- В окопах бы и вшей сыпанули.
Белов, было протянувший шинель замполиту, забрал ее назад и повесил на спинку стула.
За дощатой перегородкой слышно было все, мы втихомолку потешались.
Битлер, приказал заменить приборы на своем столике, за которым расположились кроме них с командиром, начальник штаба и комендант. Остальным объявил, что лично видел, как уходила комиссия, не прикоснувшись ни к чему. Солдаты давились смехом.
Белов, поморщившись, жестом остановил поднявшегося с рюмкой Битлера на словах о перспективах, обещанных командиру полка генералом, встал, поблагодарил присутствующих за службу, сказав, что детали обсудим завтра.
Начальники мирно беседовали, обсуждая сегодняшние события. Заикнувшегося о выводах комиссии начальника артслужбы резко оборвал Белов, напомнив, где они находятся и о том, что разбор предстоит завтра. При этом так посмотрел на развеселившегося начальника разведдивизиона, что тот съежился и присмирел.
Реплика притушила разгорающуюся эйфорию, которая появляется после удачно законченного трудного и напряженного дня. Зачистив содержимое на столах, командиры ушли. Некоторые приборы и закуска с рюмками остались нетронутыми.
Мы ожидали, что сейчас в порядке очередности пойдет вторая линия, командиры батарей, служб, обособленных подразделений.
Это были майоры, капитаны, иногда старшие лейтенанты.
Забежал старый лейтенант Данильян, начальник вещевого склада. Распорядился перемыть посуду, аккуратно сложить ее в коробки и наутро сдать на склад. Мне было заявлено, что отвечу за каждую вазу головой. На что я сказал, что не гидра и голова у меня одна. Предложил откупиться свитерами. Лейтенант заткнулся и ушел.
Свитера я приплел не случайно. Призывники в часть прибывали в гражданке. И если основная масса, особенно деревенских, ехала в одежонке на выброс, то богатые северные окраины прибывали в заграничных брендах, от которых у понимающих толк в одежде, глаза на лоб лезли. То, что мог на себе привезти какой-нибудь якут, не мог себе позволить ни один офицер с его немалым окладом. Да еще все это добыть надо. К тому же, половина при золотых часах. Часы эти бесхитростные ребята сразу сдавали на «хранение» какому-нибудь «деду» из бурят или казахов, к которым проникались доверием по причине внешней схожести. Потом в них после справедливого распределения щеголяли дембеля, пряча от офицеров, чтоб не обвинили в мародерстве.
Офицеры в наше время не крысятничали, взять что-то у солдата даже в мыслях не было. Я за свою службу не знал ни одного случая.
Лейтенант Данильян был единственным на моей памяти, сумевший выбиться в офицеры из сверхсрочников. Возраста он был не ниже майорского, солдаты его звали «старый лейтенант». Сначала возмущался, потом привык. Офицером, получив звание, стал только снаружи, а сущность прохиндея и «куска» никуда не делись. Зато возможности расширились. Должность заведующего складом была старшинской, конкурентов в части у него не было.
Вещи, в которых приезжают новобранцы, полагается сдать на хранение на склад, чтобы получить их после окончания службы. Как правило, все это делали старшины подразделений, едва содрав их с несчастных, зашуганных, только что остриженных, вздрагивающих от резких команд на малознакомом языке новичков. Да еще и наскоро помытых в бане, многие которую увидели впервые.
После службы, солдаты не знающие о своих правах и цены вещам, о них и не вспоминали. Им важнее было раздобыть новое солдатское обмундирование, чтобы не ударить лицом в грязь в родном стойбище или ауле. Потом все это хранилось как семейная реликвия.
Появлялись такие вещи на родине просто. Некоторым отраслям и территориям разрешалось обеспечивать себя через Внешторг. Тем, что поставляли свою продукцию прямиком за границу. Север, вероятно, торговал пушниной.
В Читинской области, например, отдаленный рудник Букачача поставлял в Японию коксующийся уголь. Япония рассчитывалась промтоварами. Шахтеры, безвылазно живущие в поселке, не успевали износить полагающуюся им шахтерскую робу. Зачем им в сорокаградусные морозы нейлоновые чулки и в непролазную грязь модные замшевые туфли? Болоньевые плащи покупали лишь те, кто верил, что от них мороз отскакивает. В итоге отдавали пастухам, чтоб не мокли под дождем. И носились те в них за вздорными бычками на вздрагивающих от непривычного шороха от Армани, кобыленках.
Это быстро поняли читинские фарцовщики, приезжая и скупая за копейки все это великолепие. Потом перепродавали втридорога.
А наш Данильян прекрасно сбывал через имеющих знакомцев среди местного населения солдат, всю эту рухлядь за пол-цены.
Я входил в их число, поскольку переучивал «партизан» из окрестных деревень на механиков-водителей из трактористов и шоферов, каждые полгода прибавляя к ним по тридцать человек. Нарасхват шли свитера и джинсы, которые мы прихватывали с собой при назначении в патруль на станцию Оловянная. Начальство из района зубами скрипело при посещении уборочных работ, когда комбайнер или тракторист вылезал из-под техники вытирая мазутные руки о свитер с узорами от какого-нибудь «Ральф Лорен» или Левайс, чтобы поздороваться. «Заработка» хватало и лейтенанту и нам на праздник.
Майоров с капитанами мы не дождались. Это были люди серьезные, взрослые, позориться не стали. Коль не пригласили на официальную часть, значит не положено.
Не успели перемыть посуду, ворвался лейтенант Травкин. Взбалмошный, непоседливый, вечно попадающий в истории, со временем становящиеся солдатскими байками. У него был друг, такой же оболтус, лейтенант Бордовиков. Единственный офицер, достигший за год внеочередного звания «младший лейтенант», хотя в часть пришел просто лейтенантом. Они с Травкиным умудрились украсть на станции Карымской в бродячем цирке медведя, посадили его в поезд, надели на него фуражку и на каждой станции выводили на прогулку, дрессируя на перроне отдавать честь. Что интересно, пассажиры не возмущались, веселясь над этой троицей. Бордовикова, как главного вожатого, разжаловали. Случай даже в областной газете «Забайкальский Рабочий» пропечатали.
Травников попросил меня не закрывать столовую, они с ребятами хотят посидеть. Просьба офицера все-таки лестна, да и парни были неплохие. В самоволках мы с ними часто оказывались в одних и тех же местах. Никогда нас не сдавали, иногда предупреждали об опасности. Однажды даже прикрыли, хотя пришлось выкручиваться перед патрулем, почему солдаты без командировочных или увольнительных удостоверений. Мы, в свою очередь, поддерживали их в трудную минуту. Когда пропившаяся общага молодых офицеров вспоминала, как выглядит еда, не раз под покровом ночи приносили им баранью тушу или пару ведер картошки, имея к ним доступ в наряде по кухне.
Уже стемнело, времени было часов шесть вечера. Договорились, что через два часа они уходят, и мы убираем помещение. Я выдал им обычную посуду, после настойчивых уговоров отдал пять бутылок водки и десять вина. Травников сказал, что закуска у них с собой и положил на стол пачку «Примы». Я засмеялся и ушел на кухню. Отпустил своих на два часа отдохнуть, стукачам сказал не болтать, через два часа будем праздновать. Те, не догадываясь, что их вычислили, радостно согласились. Каждый из них считал, что он один от особиста, не зная товарищей по цеху. Это было понятно только мне, благодаря проболтавшемуся Битлеру.
Закрыл кухню и ушел в солдатскую столовую. Помощник по наряду, Володя Дроздов, сначала возмущался, потом весело поржал над нашим повествованием. Я посвятил его в планы по вечеринке, он с удовольствием согласился в ней поучаствовать. Меня это устраивало, парень крепкий и неробкий, проверенный в совместной учебке.
4. Очистки
Посмеялись. Наметили план выявления наших «кротов». Чувствовали себя охотниками спецслужб. Распределили обязанности. В столовой заканчивался ужин. Пока все не разошлись, Володя через знакомых должен выяснить и уточнить проблемы в подразделениях наших помощников. Достаточно было установить факты необъяснимого просветления начальства о нарушениях. Действовать осторожно, никого не посвящая в тему. Я взял на себя все три дивизиона, в них были земляки. За два часа до отбоя пирушки нужно было все это провернуть. В 21-00 сдача наряда. В офицерской столовой ужина не было. Молодежи, которая в ней питалась, в это время было не до еды.
Не давал покоя вопрос, кто закладывает в нашем взводе. Ни особист, ни Битлер никого не приводили. Весь взвод в наряде. Значит, навязывать не пришлось, я сам его поставил на офицерскую столовую. Перебирал всех в уме.
Гришка Терентьев. Отпадает.
Якимчик, белорус. Не наш, переведен, но не похоже. Парень честный, работящий. Появился во взводе уже после нескольких провалов. Отпадает.
Устинов Володя. Каменск-Уральский. Свой в доску, самовольщик и выпивоха, балагур и анекдотчик. Любит сачкануть, но управляемый. Иногда «приплывает» по ночам, но мы его щадили, остракизму не подвергали, как это часто бывает с «водоплавающими». С молодыми может сомнительно пошутить, сделать мелкую пакость для прикола. Один раз пришел от земляков с подбитым глазом. Оказалось, что-то спер. Один раз схлопотал от Бори Трифонова, тот застал его в своей тумбочке. В коллективных приключениях ведет себя достойно, не трусит, отбивается умело. Последний раз попал на «губу» наравне со всеми. Не похоже.
Виноградов. Неотесанная глыба. Прост настолько, что его никто бы и не подумал вербовать. Отпадает.
Дементьев Толя. Рыбинский. Хоть и молодой, но уже всеми уважаем. Сильный, проворный, трудолюбивый красавец. И честный до безобразия. Недаром каптером назначили. Отпадает.
Последний, Коля Литвинов, прозвище «двуспальный» за широченную спину, силач и флегма, колхозный тракторист, вечно страдающий за правду, которую резал в глаза любому, невзирая на чины или положение. В первый год доставалось от дембелей. Надежный как скала.
Выходит, наших не было. Хочется верить. Ладно, посмотрим.
Во второй батарее встречаю друга Женьку Летунчина, симпатичного стройного парня с раскосыми глазами, выдающими изрядную примесь китайской крови. Бывают такие лица, глядя на которые непроизвольно начинаешь улыбаться. Женька обладал таким неуловимым шармом. Всегда веселый, улыбающийся, жизнерадостный. И умница, каких поискать. Единственный из механиков, кто сменил престижную специальность и ушел в расчет наводчиком. Исключительно из любви к математике. На первых же стрельбах отстрелялся на «отлично» и уже через полгода службы поехал в заслуженный отпуск.
Леплю ему «горбатого»:
- Слушай, я тут присмотрелся к одному вашему пацану по фамилии Суслов. У меня вакансия есть. Хочу похлопотать перед начальником техчасти. Что скажешь?
- Не темни. Он нашего призыва, зачем тебе такой. Вообще скользкий какой-то. Ему ребята даже «темную» делали. Похоже, сдает. Но вычислить не можем. Хотя несколько случаев совпадают.
- А, ну ладно. Пошел я, сегодня некогда, в наряде.
- Зачем приходил-то?
- За этим. Увидишь, помалкивай.
- Угу, пока.
В первой батарее Славка Выговский на вопрос ответил, что этого Назаренко уже давно приветствует подзатыльниками. Гнида конченая. Дружок вашего Устинова, все шушукаются.
- Он его земляк?
- Нет, откуда-то с Кубани. Наверное, подельник, руки липкие.
В третьей батарее по поводу грузина Давитлидзе, сказали, что Жора у них «правильный», активист и идейный, все пропадает в Ленинской комнате, «Боевой листок» изготавливает, устав КПСС изучает, взводный рекомендацию ему пообещал.
Возвращаюсь в столовую. Володя навел справки по остальным. Все трое с душком.
- Все, по обстановке. Я схожу к Кецкину, чтобы обеспечить теплый прием.
Кецкин, белорус, старшина гауптвахты, при ней проживающий. Последняя сволочь, садист и идейный каратель. Под два метра ростом, бычьего сложения, обладающий невероятной силой и интеллектом примата. Любимое развлечение - «наводить порядок». Для этого оборудовал вторую камеру. Убрал из нее нары, на высоте 20 сантиметров от пола подвел трубу холодной воды. Камера три на три метра, пустая.
Заводил дебошира, и на кулаках швырял его от стены к стене. Частоту ударов отработал такую, что человек, отскакивал от стены назад на кулаки. Бил, пока жертва не падала без сознания на бетонный пол. Кецкин выходил, закрывал на засов камеру, открывал воду, которая заливала бетонный мешок до трубы, и приказывал караульному в коридоре следить за арестованным, пока не позовет. Солдат от ледяной воды быстро приходил в чувство и трезвел. Спасаясь, запрыгивал на батарею отопления и держался за решетку на оконце под потолком. На узкой батарее стоять было невозможно. Когда уставали руки, спрыгивал на пол. Потом повторял трюк. Редко кто выдерживал до утра. Кецкин приходил злой спросонья, сливал воду и добавлял арестованному, только что кости не ломал. Зубы не в счет. Спать тому приходилось на мокром полу.
Не щадил никого, даже партизанам, сорокалетним мужикам, приходилось вышагивать по плацу «губы» гусиным шагом. Злились, грозились, но Кецкин на себя надеялся. Жил безвылазно на «губе», как упырь, выходя только в столовую. Шел всегда прямо, в офицерском п/ш, яловых сапогах, никому не уступая дорогу. Его обходили. Начальство на его проказы смотрело сквозь пальцы.
Но сколько веревочке не виться…
Однажды привезли пьяного вдрызг стройбатовца, коренастого, лет под тридцать. На станции Оловянной он навалял патрульным, офицеру удалось его вырубить и привезти связанного. Когда выгружали, опять забуянил, отдали в работу Кецкину. Тот проделал с ним привычную процедуру усмирения. Стройбатовец был пьяный настолько, что много бить не пришлось. Дело было часа в два ночи.
Через некоторое время очнулся и взревел, перебудив всю пенитенциарную систему гарнизона. Проснувшийся дежурный по гауптвахте приказал Кецкину немедленно разобраться. Пока взбешенный Кецкин сливал воду и открывал камеру, солдат уже вырвал решетку и пытался выбраться в окно. Габариты не позволили, застрял. Кецкин приказал караульному, как всегда, закрыть дверь снаружи на засов и не открывать, пока он не постучится. Часовой успел заметить, как он выдернул нарушителя из окна и захлопнул дверь.
Из камеры слышались знакомые звуки, хлюпанье воды, кряканье, падение и снова удары. Продолжалось это несколько минут, потом затихло. Через какое-то время повторилось, но закончилось быстрее. Никто не стучал. Так несколько раз. Гауптвахта молчала. Дежурка, в которой находился офицер, была в пристройке с другой стороны, чтобы спать без помех.
Караульный, боясь старшины, не знал, что делать. Через час привезли очередных самовольщиков, и нужно было их принимать. Это обязанности Кецкина.
Открыли камеру и увидели картину маслом. На мокром полу лежал Кецкин с кровавой маской вместо лица, уже начинающей распухать. Без глаз совершенно и передних зубов. На нем отдыхал стройбатовец, положив на него решетку и забравшись с ногами, чтобы не стоять на мокром полу. Когда открылась дверь, он встал с решеткой в руках, окровавленный, наводящий своим видом ужас, вышел и беспрепятственно покинул помещение и территорию. Решетку бросил за воротами. Опешившие караульные не посмели его остановить.
Потом его нашли, но когда узнали в чем дело, дергаться не стали. Наверное, побоялись предать огласке тайны мадридского двора. Стройбатовец пообещал Кецкину встречу и тот после госпиталя, где сращивал ребра и обе ключицы, перестал ходить даже в столовую, ему приносили кашу и добавляли в нее по дороге, кто во что горазд. Драться перестал, ходил кашляя и отплевываясь на снег кровью.
Но это было позже, месяца за три до его дембеля, на который он с почетом на самолете отбыл из Читы. До Читы сопровождал офицер. Боялись мести со стороны партизан.
Кецкину я сказал, что у меня в наряде помощники особиста затевают дебош и я намерен их подставить. Это они тебя сдали, когда ты Янова отутюжил.
- Да милости просим! Всем места хватит. И тебе тоже, если заскучаешь, - осклабясь, сострил сквозь зубы вурдалак.
Когда вернулся, Дроздова не было. Оказалось, что прибегали из офицерской столовой, там лейтенанты передрались. Побежал туда.
Лейтенантов уже нет, столы перевернуты, стулья раскиданы. Слава Богу, окна целы. Несколько стульев все же поломано, хлипкие оказались. Лейтенанты это вам не генералы.
Помощники уже здесь. Распорядился навести порядок в помещении, выдал тряпки, ведра, сунул им пару бутылок водки. Закуски не дал. Для присмотра за ними оставил Устинова. Сами пошли на помощь в солдатскую столовую.
Там вовсю шла уборка. Вывел на улицу Тереху, Литвинова, Виноградова, Дроздова, Борю Трифонова, Зубкова Витю. Последний, замечательный парень из г. Любим Ярославской области. Как две капли напоминающий Виноградова сложением и повадками.
Итак, если что, с нашей стороны три настоящих гладиатора - Виноградов, Зубков, Литвинов. Остальные, хоть и уступают им в габаритах, но в деле не хуже.
Вполголоса объяснил ситуацию. Глаза, охочих до приключений и жаждущих справедливого возмездия соратников загорелись.
- В рот ни капли! Семь на семь. Все честно. Команда собрана на случай нападения с их стороны. Пьяные, мало ли что. С ними разберутся на «губе» без нас. Самим не нарываться. Шум не поднимать. Когда хорошо наберутся, начнем их выпроваживать, чтоб освободить помещение для уборки. Можно дать по паре зуботычин. Кто задерется, тому наваляем. Надеваем на себя белые поварские куртки, если заваруха будет серьезной, вырубаем свет. В куртках своих будет видно. Инструмент в ход не пускаем, бляхи только в ответ. Пошли. До смены дежурства остается один час.
В столовой оживление, зал чистый, если и будет какой бардак после разборок, нужно только собрать и расставить мебель. Главное, стекла не побить. Лица помощников довольные. Устинов похвастался качеством уборки.
-Молодцы, нам тут и делать нечего. Наряду не пить! Скоро сдавать смену, все должны быть в порядке. Выпьем в казарме перед отбоем. Устинов ты что, приложился уже?
- Ты же ничего не сказал. Больше не буду.
- Ладно, все равно тебя показывать уже нельзя. Парни, сейчас перекусим генеральскими запасами, только в темпе, времени мало. С собой никому не дам, чтоб не залетели и не подвели. Сколько можете, пейте здесь.
Пока я разглагольствовал, столы без скатертей убранных в подсобку, были уже заставлены генеральскими деликатесами, под столами по три бутылки.
Сидели отдельно, они до нас заняли два стола, так за ними и остались. Устинов, жадный до выпивки, не давал передохнуть. Через полчаса каждый из них заглотил почти по бутылке. Алкашами они не были, всех уже развезло.
Друзья ловили взгляд, ожидая сигнала. Я их понимал, у самого чесались кулаки, но лучше не связываться. Встал и объявил в упор глядя на своих:
- Все, хватит! Дела не будет. Понятно? Сейчас придет смена. Всем встать и выйти. Остаются те, кто в наряде. Устинов, веди эту банду в часть!
- Как я их поведу? Меня первый офицер остановит, что я ему скажу?
- Скажешь что есть. Обслуживал генеральский банкет. Ты из любого положения вывернешься.
- Это точно, мы еще нигде не пропадали. Давай по последней и на выход.
Толпа вывалилась, образовав подобие строя, направилась в сторону части. Идти им около километра по поселку, на кого-нибудь нарвутся.
Быстро привели в порядок столовую, ждем смену.
Не успели сдать помещения новому наряду, как в столовую ворвался возмущенный комендант, майор Окоча.
- Где эти оболтусы? Всех на гауптвахту!
Удивленный старший лейтенант, командир ремвзвода, который привел новый наряд, вытянулся в струнку:
- Смирно!
И пошел докладывать майору.
- Вольно! Построить старый наряд!
Мы построились. Майор прошел вдоль строя, принюхиваясь. Потом снова.
- Пили?
- Никак нет!
- Почему из вашего наряда толпа пьяных по гарнизону шатается?
- Никак нет! Наряд весь на месте!
- Только что задержали группу, которая обслуживала обед. Я сам их здесь видел.
- Это не наши, товарищ майор. Их привел подполковник Битлер. Они ушли сразу после обеда.
Я не врал, они ушли после обеда. Просто не договаривал, что вернулись.
- Спиртное оставалось?
- Никак нет! Мы не видели.
Окоча ушел. Старший лейтенант не мог понять нашего возбуждения.
- Да не радуйтесь! В другой раз попадетесь, - пошутил он.
В солдатской столовой уборка была закончена, сдали помещение, снялись с наряда, пришли в казарму. После умывания и подготовки к завтрашнему дню, кто-то намекнул, что пора бы и обмыть удачную операцию. Я высказал опасение, что Окоча нас без внимания не оставит, лучше перенести на завтра. Языки посоветовал держать за зубами. Меня мучил вопрос, насколько справедливо мы подставили Устинова. Решил на следующий день навестить его.
Высказал свои сомнения Володе Дроздову и Гришке в каптерке. Гриха был категоричен и образен:
- Да брось ты рассусоливать! Все они по заслугам получили. Это не люди, а очистки.
На следующий день на работах я нашел Устинова. Под обоими глазами синие полукружья, на скуле шишка – следы забав Кецкина. Настроения никакого.
Окоча из любви к ближнему, чтобы подставить и дежурного по части и замполита, доложил о них командиру полка. Тот вкатил по пятнадцать суток, на что только он имел право. Остальные командиры, в зависимости от ранга дают, кто пять, кто десять.
- Ты знаешь, за что попал? Ребята, подозревают, что вы стукачи.
- Да ты что? То я и смотрю, в камере одно гнилье. То подлюка, то активист. А я за что? Ты же меня знаешь?
Возмущение было искренним. Мне стало не по себе. Оставив ему сигареты и кусок генеральской ветчины, ушел. На душе скребли кошки.
Во взводе рассказал, что мы, кажется, подставили невинного товарища. Неожиданно возразил Терентьев, парень по натуре незлобивый и неагрессивный:
- Придет с «губы", увидим, устроить надо проверку. Хороший он парень, но скользкий какой-то. Нормальные по тумбочкам у друзей не шарятся. Бубенка с бушлатом тоже он помог вычислить.
Витька Бубенок, наш земляк и тихоня свистнул в столовой новый бушлат, а старый оставил на вешалке. В кармане нашли изодранную в клочки телеграмму. Пострадавший из первой батареи, сумел по этим клочкам, наклеив их на стекло и передвигая, прочитать фамилию и часть адреса. Пошел по спальным расположениям. Устинов радостно показал на Бубенка. Потом говорил, что не разобравшись. Бушлат изъяли, морду набили.
- Ладно, тут не поймешь, подряд тащат все, что плохо лежит или висит, если не прибито гвоздями. Придет, будем разбираться.
Устинов после «губы» вел себя по-прежнему, иногда выговаривая, что с ним обошлись не по-товарищески. Чувствуя себя виноватыми, мы многое ему прощали, что он часто использовал. Сдружились еще больше.
Как-то соблазнил меня в самоволку на Оловорудник. Повел, якобы своей дорогой, по буеракам. Недалеко от Цугола я возле тропинки заметил чемодан. Открыли, оказался снаряженный дембельский.
Ценность этого сокровища трудно переоценить. Собирают его не менее полугода. Здесь весь набор побрякушек, дембельский ремень, рельефную звезду на его бляхе вытачивают месяцами. Высокие каблуки, которые прибивают на сапоги в день выезда домой. Альбомы ручной работы и т. д.
Хозяина можно было определить по альбому, но его в чемодане не оказалось. Решили после возвращения поделить. Гадали, как он мог там оказаться и из какой части.
Мне достались часы ручной работы. Это когда снимают циферблат и украшают его, расписывая в стиле армейской и забайкальской тематики. Я их продал или отдал кому-то.
Через пару дней пришел хозяин чемодана (оказался из нашей части), выяснять, откуда он у меня. Мои репутация и статус дембеля подозрений не возбуждали. Устинов подтвердил, что я его нашел. Вещи вернули, какие смогли собрать.
Вдруг эти чемоданы стали исчезать с завидной регулярностью.
Тайна открылась позже.
Я, уличенный после возвращения из самоволки, попал на «губу». Дела уже сдал, готовясь домой, и мой арест на службе не отражался. Вкатили десять суток. Со мной в одной камере сидел Потрух за хулиганство на концерте. Примерно за день до окончания срока в камеру влетел все тот же незабвенный майор Окоча. Построил нас и, закричав, что в камере накурено, влепил мне и Потруху по пять суток добавочно. Потрух был некурящий.
После обеда пришел навестить Гришка и рассказал, что во взводе ЧП.
Застукали Устинова в каптерке ночью. Он всегда вставал в туалет и на это никто не обращал внимания. Наоборот, иногда знакомый дневальный с тумбочки поднимал его, если он возвращался навеселе. Чтобы не «приплыл».
В этот раз каптер Дементьев тоже встал и, возвращаясь из туалета, по привычке толкнул дверь каптерки. Та, неожиданно тихо открылась. От открытого окна отпрыгнул Устинов и в растерянности встал. Снаружи кто- то негромко спрашивал:
- Давай следующий, сколько еще?
В руках его при свете луны Дементьев увидел чемодан, а рядом с Устиновым на стеллаже еще два. Тех, что мы ему сдавали на хранение до дембеля.
Дементьев, парень здоровый, лишь на полгода младше нас призывом, сгреб воришку и затащил в спальное расположение, двери рядом.
Володя Дроздов вышел, сказал дневальному, чтобы он ничего не слышал, застукали вора. Закрыли дверь изнутри и отделали в несколько заходов Устинова так, что он не мог даже подняться на руки, пытаясь встать. Особенно озверели те, кого подозревали в стукачестве и даже били. Потом выбросили на улицу в окно со второго этажа.
Обнаружили его под утро, унесли в санчасть, оттуда в госпиталь.
С взводом провели работу, но никто не понес наказания. Объясняли, что не видели как он выпал. Дембель же, пьянствует. Это был тот случай, когда если наказывать, то по закону. А это уголовное преступление и сор из избы.
Или не наказывать. Тем более, что потенциальные мстители и виновник ЧП в считанные дни уходят на гражданку.
Чтобы не провоцировать месть с нашей стороны, единственных не участвующих в расправе, нам с Потрухом еще пару раз добавили по пять суток, пока не отправили домой. Чуть не с гауптвахты. Устинов после госпиталя был отправлен индивидуально в сопровождении еще раньше.
- Вот откуда такие сволочи берутся?
- Не с луны. Ты их состав видел? Половина воришек, остальные не лучше, то выслуживаются, то еще какая гниль. Командиры их на проказах и желаниях ловят и шантажируют или стимулируют.
В учебке у нас на соседней койке спал Серега Протвень из Петровск-Забайкальска. У него распухли ноги, утром не смог даже встать. Командир отделения взялся его дрессировать. У здорового парня слезы от боли на глазах, а этот требует от него бежать на утреннюю физзарядку. Потом вечером перед отбоем опять прицепился. Я не выдержал и врезал ему так, что он все табуретки в ряду собрал. Старший лейтенант Ермишян, командир батареи, всю ночь прессовал. Пугал дисбатом, призывал одуматься и вместе поддерживать дисциплину. Он явно, я тайно. Отвечал ему, что лучше получу по заслугам. Ты же знаешь мое интернатское детство. Обошлось. Устинов просто слабаком оказался.
- А помнишь, что я говорил про них после генеральского обеда? Не люди это, а очистки!, - заключил Гришка беседу.