Начну со нового и ехидного, ибо настроение по многим причинам соответствует.
Сонет к бывшему... в употреблении
Каков жених! Пожухший и седой,
Слегка растрепан - будто после драки,
Но горд - как полагается - собой,
Пришел чтоб навести мосты. Дать знаки.
Ох, как забавно - в омут с головой -
Внимать признаньям старого гуляки:
-К чему тебе те кошки и собаки?
-Приди, прими! Я стану только твой!
Да, я б хотел, чтоб все мои мечты
Ты исполняла вмиг, беспрекословно,
Явив покорной женушки черты.
Не по любви сойдусь - но полюбовно,
Стели ж постель. И чтоб свежо и ровно!
Что? Как не хочешь? Что ж за ведьма - ты!!!
А теперь будут стихи поэта, при жизни оставшегося абсолютно безвестным, так как жил он в доинтернетную эпоху и погиб в страшном 1941 году в результате прямого попадания бомбы в машину с ранеными, которых эвакуировали из госпиталя.
Владимир Щировский – поэт, при жизни не увидевший напечатанным ни одного своего стихотворения. Многие его стихи утрачены, а не утраченные - сохранились удивительно и случайно, и их - следует прочесть. Он ценен не только безупречной рифмой, но и главным в настоящем поэте "лица необщим выраженьем".
А с общим в ту пору и быть не мог - скрыл "неправильное происхождение" за что вылетел из Ленинградского Университета, когда его особо доставали "простотой" - переходил на французский (за одно только это можно было выхватить массу неприятностей - и тогда, и сейчас), да и выглядел, как его описывал занимавшийся с ним в одном "поэтическом кружке" Лев Копелев, писавший тогда стихи «под Сельвинского», более чем вызывающе - худой, бледный, со странгуляционной бороздой на шее от неудавшегося покушения на свою жизнь. "Не наш" человек. А вот стихи его вневременные.
Донна Анна
Повинуясь лишь светлому разуму,
Не расходуя смысл на слова,
Мы с тобой заготовили на зиму
Керосин, огурцы и дрова.
Разум розовый, резвый и маленький
Озаряет подушки твои,
Подстаканники и подзеркальники,
Собеседования и чаи...
И земля не отметит кручиною,
Сочинённой когда-то в раю,
Домовитость твою муравьиную,
Золотую никчёмность твою.
Замирает кудрявый розариум,
На стене опочил таракан...
О непрочные сны! На базаре им
Так легко замелькать по рукам!
Посмотри и уверься воочию
В запоздалости каждого сна:
Вот доярки, поэты, рабочие —
Ордена, ордена, ордена...
Мне же снится прелестной Гишпании
Очумелый и сладкий галдёж,
Где и ныне по данному ранее
Обещанию, ты меня ждёшь...
И мы входим в каморку невольничью,
В эскурьял отстрадавших сердец,
Где у входа безлунною полночью
Твой гранитный грохочет отец.
Нет, мне ничто не надоело!
Я жить люблю. Но спать — вдвойне.
Вчера девическое тело
Носил я на руках во сне.
И руки помнят вес девичий,
Как будто всё ещё несут...
И скучен мне дневной обычай —
Шум человеков, звон посуд.
Всё те же кепи, те же брюки,
Беседа, труд, еда, питьё...
Но сладко вспоминают руки
Весомость нежную её.
И слыша трезвый стук копытный
И несомненную молву,
Я тяжесть девушки небытной
Приподнимаю наяву.
А на пустые руки тупо
Глядит партийный мой сосед.
Безгрешно начиная с супа
Демократический обед.
На блюдáх почивают пирожные,
Золотятся копчёные рыбы.
Совершали бы мы невозможное,
Посещали большие пиры бы…
Оссианова арфа ли, юмор ли
Добродушного сытого чрева,
Всё равно – мы родились, вы умерли,
Кто направо пошёл, кто налево.
Хоть искали иную обитель мы,
Всё же вынули мы ненароком
Жребий зваться страной удивительной,
Чаадаева злобным уроком.
Но на детские наши речения,
Что аукают, не унывая,
Узаконенной наглости гения
Упадает печать огневая.
Мы с картонного сходим кораблика
Прямо в школу, и зубрим, и просим,
Чтоб кислинкой эдемского яблока
Отдавала дежурная осень.
Чтобы снились нам джунгли и звери там
С исступленьем во взорах сторожких…
И к наглядным посредственным скверикам
Сходит вечность на тоненьких ножках.
1936–1937
Вчера я умер и меня
Старухи чинно обмывали.
Потом - толпа и в душном зале
Блистали капельки огня.
И было очень тошно мне
Взирать на смертный мой декорум,
Внимать безмерно глупым спорам
О некой Божеской стране.
И становлся страшным зал
От пенья, ладана и плача...
И, если б я бы вам сказал,
Что смерть свершается иначе...
Но мчалось солнце, шла весна,
Звенели деньги, пели люди,
И отходили от окна,
Случайно вспомнив о простуде.
Сквозь запотевшее стекло
Вбегал апрель крылатой ланью.
А в это время утекло
Моё посмертное сознанье.
И друг мой надевал пальто,
И день был светел, светел, светел...
И как я перешёл в ничто -
Никто, конечно, не заметил.
1929
Его - свершилась посреди авианалета.
Никто её, среди других и не заметил поначалу. А он, наверное, хотел, чтобы так:
Нам не дано предугадать...
НепоДзензурное традиционно тут:
https://vk.com/public199851025
или тут
https://old-venefica.livejournal.com/
Сарказм в уксусе, йад с перцем, окололитературные изыскания и прочие деликатесы, взращенные на отечественных реалиях.