Суровая история о становлении сотрудника транспортной милиции в послевоенные годы.
Мне нравится смотреть на отходящие поезда. Есть что-то завораживающее в этом зрелище. Состав трогается и быстро набирает ход. Всё быстрее мелькают окна вагонов и лица в них. Сначала различимые, они вскоре сливаются в одну полоску и несутся вдаль. Как и события в жизни, вагоны мелькают и уносятся прочь, навсегда. И только память хранит события давно минувших дней, не давая им сгинуть бесследно.
У меня сегодня редкий выходной, поэтому я в гражданском плаще. Уже тёплый ветерок шевелит остатки рано поседевших волос над залысинами. Тянет меня на вокзал некая сила. Или это привычка? Трудно сказать. Даже на день не удаётся отвлечься от служебных забот. Должность начальника уголовного розыска управления на транспорте обязывает.
Вдоль перрона идут два сотрудника милиции. Проходя мимо меня, произносят:
– Здравия желаем, товарищ полковник.
– Здравствуйте, ребята, – отвечаю я.
Их приветствие вырывает меня из мира воспоминаний. «Крепкие парни, ладно сидит на них серая форма», – думается мне. И легко увидеть в них себя – ещё молодого, только видевшего в жизни гораздо больше, чем эти милиционеры.
***
Зима шестидесятого. Ходко бежит товарный. Сквозь чуть приоткрытую дверь теплушки видны окутанные ночной мглой безмолвные заснеженные просторы. Мерно стучат колёса по рельсовой стали. В теплушке я и лейтенант Петров – следователь линейного отделения. «Вот же забавно, – думается мне. – А ведь я теперь равный ему, а в этом расследовании так и старший». Заносчивый следак Петров, который ещё вчера с долей высокомерия смотрел на меня – простого старшину. Но блестит на моих погонах по одной звезде – теперь и я офицер, назначенный начальником линейного поста. Забыты былые обиды. Холодно. Я толкаю Петрова в бок – чтобы согреться. Он толкает меня:
– Миша, не замёрз? – неплохой он всё же парень.
Впереди – станция Первушино. Она на моём участке. В милиции я уже давно – семь лет. Но теперь всё иначе. И поэтому присутствует волнение. Впервые я возглавляю процесс раскрытия преступления. В первый раз весь груз ответственности – на моих плечах.
Скрипит снежок под ногами по дороге от станции к невзрачному зданию орсовского магазина.[1] У двери в полумраке морозного утра виднеется фигура сторожа.
– А ты как проворонил?! – Розовощёкий Петров умеет быть суровым.
– Да я, я, – тщедушный мужичонка сторож от испуга заикается.
– Что я?! – гремит Петров. – Напился и уснул, небось, гад? Под статью пойдёшь!
– Тише ты, – говорю я лейтенанту. – Иди продавщицу опроси, узнай, что пропало.
Поднятая с постели продавщица определила: не хватает курток, платков, нескольких пар кирзовых сапог – а это особая ценность. Банальная кража. «Ну и где теперь его искать, залетного этого», – тоскливо подумал я. Замок цел, как он внутрь проник? Деревенское происхождение подсказало – через широкую печную трубу. Началось долгое хождение по домам в поисках свидетелей. Только толкнешь калитку и зайдёшь за палисад, как гостеприимные сельчане зовут в тёплую избу, пахнущую молоком и дарящую уют.
– Это не свои, – разводили загрубевшими руками женщины.
И всё же один свидетель нашёлся. Станционный смотритель видел чужака. Видел издалека и запомнил только одну деталь – шапку военного образца с загнутыми назад ушами.
На следующий день я решил поработать «личным сыском». На центральном вокзале в областном центре, в гражданской одежде. Прогуливался вокруг вокзала, заходил внутрь, выходил обратно, внимательно оглядывая из-под кепки всех встречных. «А вот и он», – взгляд зацепил на другой стороне улицы мужика в старой фуфайке и шапке армейского образца с загнутыми назад ушами. Не спеша я подошёл ближе.
– Земляк, спичек не найдётся? – мужик полез в карман.
– Уголовный розыск, младший лейтенант Васильев, пройдёмте гражданин, – мужчина инстинктивно дернулся, но не зря же я в юности работал в кузнице молотобойцем. Пальцы держали локоть крепко.
– Ошибка, начальник, – осклабился мужик фиксатым ртом. – Вот и справка об освобождении у меня имеется.
– В отделении разберёмся.
Мужик в разговоре всё отрицал. Ну, сидел за кражу, и что? Отбыл, вину искупил, станцию Первушино не знает. Как докажешь?
Взгляд упал на шапку. «В саже она, уши, похоже, давно не отгибались, это шанс», – осенила меня мысль.
– Шапку дайте.
Развязываю тесёмки, над листом бумаги отгибаю уши. На сгибах – мелкая глиняная крошка со следами сажи. Для экспертизы вполне достаточно. Эксперты подтвердили идентичность. Сознался тогда вор под давлением улик, а на следственном эксперименте показал, как осуществил кражу. Первое дело – первый успех, а сколько потом ещё было более сложных дел? Убийства, махинации, кражи. Всё и не упомнишь…
Я прикрыл глаза, и память унесла ещё дальше. В далёкое и голодное детство.
***
– Мишка, вставай! – ласковый, но твердый голос матери вырвал меня – мальчишку двенадцати лет – из сладкого сна. – Время четыре. Ешь давай и на работу.
Идёт война, тут не до учёбы. Четыре класса успел закончить и то хорошо. Я шустро слез с полатей, умылся и уселся за стол в у́печье, где старший брат Евгений уже уплетал «жарёху» – блюдо на сковородке из жареных грибов, покрошенной картофелины и, о чудо – толкнутых туда двух яиц. Почти все яйца отбирали учётчики из сельсовета, но мама как-то умудрялась прятать в подполье одну неучтённую несушку.
– Спишь долго! – старший брат отвесил лёгкий подзатыльник. – Забыл что ли, ты теперь подпасок у меня. У главного пастуха деревни и окрестностей, – выпятил худую грудь Женя.
В феврале 43-го пришла пора проститься на крыльце с матерью и младшим братом и Евгению. Воевали уже отец и два старших брата. Так в четырнадцать я стал пастухом, а также старшим и единственным в доме мужчиной.
– Мишка, вот смотрю я на тебя и думаю – мужиков нет в деревне, а пасти и хромой Иван сможет, – раскатистый бас мощного высокого дяди Паши стелился по деревенской улице. – Иди ко мне в молотобойцы. В пятнадцать справишься уже, научу, а трудодни дюже хорошие ставят, матери поможешь. В кузне жарко. Лежат в горне заготовки подков. Дядя Паша вытаскивает одну клещами, кладёт на наковальню и берётся за молоток.
– Бей молотом туда, куда я молотком, – произносит кузнец.
«Дзынь», – звенит молоток. «Бом», – откликается тяжёлый молот. А трудодни в кузне ставили действительно хорошие.
Через год кончилась война. Вернулись мужики с фронта, кто-то – с медалью, а кто-то – без ноги. Многие не вернулись вовсе, только треугольник письма с синей печатью извещал, что солдат «пал смертью храбрых». Вернулся невредимым отец, а вот братьев разбросала судьба. Старший пропал без вести, средний поступил в военное училище, а Евгений продолжал срочную службу.
– Кого будем бригадиром выбирать? – председатель Степан Павлович, тоже ветеран войны, только Первой мировой, обвёл взглядом куцые ряды колхозников.
– Так вот Васильева Михаила, – внезапно раздался бас кузнеца дяди Паши.– От сердца отрываю. Парень рассудительный, смотри какой взгляд сурьезный.
– Кто «за»? – не стал рассусоливать председатель. – Единогласно.
Работа бригадиром – не сахар. Сам работаешь, а ещё надо проконтролировать, учесть, начислить трудодни. Крутишься, как мельничное колесо.
– Михаил, зайди-ка в правление, – Степан Павлович как-то загадочно улыбнулся. – Вручаю тебе медаль. От имени, так сказать. Президиума. Самого, так сказать. За доблестный труд. В годы войны, – председатель закончил свою путаную речь.
В 1948-м брат Евгений приехал в месячный отпуск. Подробно рассказывал о войне, о службе, о своей контузии и бое возле белорусского села Скачки, за который он был награждён медалью «За Отвагу».
Наступил пятидесятый год.
– Прасковья, – голос председателя звучал вкрадчиво, – А твоего-то Михаила, видать, в серьёзные войска пошлют. Проверяют.
– Иди ты к чёрту, Палыч! – взорвалась Прасковья Ивановна. – Старший сын пропал без вести, дочь умерла от голода. Всё мало вам, младшего хотите забрать?!
– Тихо, тихо, мать, – опешил Павлович. – Не я же решаю. Ты чего взбеленилась? Не изменишь же ничего.
***
Войска действительно оказались серьёзными. Внутренние войска Министерства государственной безопасности (МГБ), на территории Западной Украины. Был я постарше других призывников. Видимо, поэтому через три месяца службы в должности стрелка меня отправили в школу сержантского состава, так называемую учебку. Там я встретил своё 21-летие, а через полгода учёбы получил назначение командовать отделением в стрелковый полк внутренних войск МГБ. И во время учёбы и во время службы разрешалось писать письма домой. Только вот где ты находишься и чем занимаешься, нельзя было обмолвиться даже родным – работала цензура. Поэтому приходилось посылать в деревню одинаковые успокоительные весточки: «Всё нормально. Служу». А в службе этой бывали разные ситуации.
В один из дней мая 1951 года в расположение прибыл незнакомый офицер. Старшина на утреннем осмотре приказал… снять правый сапог и задрать штанину до колена. Через какое-то время меня вызвали в управление полка, где этот офицер контрразведки провёл меня в одну из комнат. Как выяснилось в разговоре, силами органов МГБ был перехвачен и доставлен в штаб полка связник. Шёл он на связь с тремя бандитами – так называли бойцов УПА при инструктажах. Связник был русским, в лицо его не знали. По особой примете должны были опознать связника бандеровцы – шраму на ноге. Похожий шрам и искал офицер при осмотре. И как назло, примерно такой шрам оказался у меня. Я не испытывал никакого восторга от предстоящего задания, поскольку прекрасно понимал, что оно очень опасное, а в случае провала – смертельное. Мне подобрали деревенскую одежду и снабдили легендой. Часть легенды составляли сведения, полученные от связника, вот только насколько им можно было верить? Часть легенды представляла моя собственная биография. Я – русский, родился и жил на востоке Украины, моих родителей раскулачили большевики и поэтому я их ненавижу. Сюда приехал к родственникам (были подобраны несколько человек, либо уже умершие, либо сидящие в тюрьме) и решил по мере сил помогать в борьбе с ненавистным врагом. Вопросов с сельским бытом у меня возникнуть было не должно, ведь я сам родом из деревни. Некоторую специфику украинской деревни объяснил капитан, да я и сам уже знал её, как и ряд украинских слов. Всё же служил здесь уже больше года. Маршрут пришлось запоминать, но я хорошо ориентировался в лесу, да и что здесь за леса по сравнению с густыми чащами вокруг нашей деревни?
Переночевав в штабе полка, на рассвете, надев на ноги потрёпанные чоботы, я отправился на задание. Пошёл на рассвете ещё и с целью, чтобы меня никто не видел. Что греха таить, страх я испытывал. Встреча произошла, задав несколько вопросов, бандиты, видимо, были удовлетворены ответами и поведением «кацапа». Шрам я получил в кузне, когда работал там молотобойцем и хорошо знал её устройство. Поэтому когда один из националистов заговорил про это, то выглядел я убедительно, поскольку здесь говорил правду. Но внутреннее напряжение было велико, от меня потребовалась вся концентрация воли. Ночь я просидел в схроне с бандитами и утром с полученными в разговоре сведениями отправился в обратный путь, испытывая огромное облегчение. После выполнения этого задания я заметил в волосах первую седину.
Июньский день 1951 года. Жаркий полдень. Чистенькое небольшое украинское село расположилось возле молчаливого леса. Органами МГБ получены сведения, что в селе, возможно, укрывается группа националистов. Село находилось в зоне ответственности нашего стрелкового полка. И вот оно незаметно взято в оцепление, и моё отделение выходит к домам. Белые мазанки чисты и приветливы, кудахчут курицы, огромные подсолнухи свешиваются из-за плетней. Идиллия. Как нелепо и обидно, что из-под этих подсолнухов в любую минуту может полоснуть раскалённым свинцом автоматная очередь. Солдаты идут, пригибаясь, автоматы наготове. Глаза напряжённо обшаривают плетни и соломенные крыши. Недалеко от меня мой друг Саша. Подружились мы с ним с самого начала совместной службы, после моего прибытия в часть из учебки в январе 1951 года. Тоже родом из деревни, основательного склада характера, отличался он доброжелательностью и открытостью. Встретились взглядами, и Саша ободряюще подмигнул: «Не дрейфь, мол, Миша! Поживём ещё!» А у самого глаза тревожные.
В село вошли благополучно. Стали обходить избы, осматривать чердаки, погреба, огороды. Никаких бандитов. Жители села в ответ на вопросы о «лесных людях» пожимали плечами. Что же, видимо, сигнал ложный или бандиты успели уйти. Не впервой работать впустую. «Лесные люди» знают все лазейки, а местное население, даже если не поддерживает их, в большинстве своём запугано. Редко кто решится указать на их след. Ведь если в лесу узнают, то не миновать тогда помощнику властей кровавой расправы. Но вот и последний двор. Хозяйка равнодушно смотрит, как подкравшийся вдоль стены к двери погреба солдат распахивает её. В тёмный проём на автоматном дуле выставляется солдатская каска. Мощный фонарь освещает внутренности погреба, туда спускается несколько солдат. Никого.
– Похоже, что работали впустую, – произносит кто-то из бойцов.
В этих словах звучит облегчение.
– Вы только не расслабляйтесь, ребята, бдительности никогда не теряйте, – в который раз по-отечески инструктировал перед операцией ротный, фронтовик и орденоносец майор Барсков.
Но… расслабились.
– А что, бабуля, за той дверкой нет никого? – уже весело спросил Саша хозяйку, размашисто направившись к неприметной треугольной крыше погреба на отшибе, заросшего лопухами.
Она в ответ только испуганно улыбнулась.
– Сейчас проверю, да пойдём, – Саша открыл дверку, заглянул внутрь и, опустив вниз ноги, начал спускаться, опираясь на согнутые в локтях руки.
Вдруг глаза его расширились, он услышал или почуял неладное и начал резко выпрямлять руки, чтобы выбраться из погреба. В это мгновение раздался короткий треск очереди, и Саша исчез в чёрной дыре. Затем была долгая перестрелка. Потом из погреба стрелять перестали, и там раздалось несколько хлопков одиночных выстрелов. У националистов закончились патроны, и последние они израсходовали на себя. В плен они практически никогда не сдавались, воевали мужественно и фанатично, следует это признать. Среди убитых я нашёл растерзанный труп друга. Бандиты прострелили ему ноги и, стащив вниз, исполосовали ножами. Страшную цену пришлось заплатить, чтобы до конца понять важность напутствия ротного: «Главное, ребята, бдительности никогда не теряйте…».
Но служба продолжалась. В свободные часы мы отрабатывали приемы рукопашного боя. Бандитов требовалось брать живыми. В середине июня через кого-то из хуторян в отдел МГБ поступили сведения, что в один из амбаров на краю хутора ночью придут за спрятанным там провиантом несколько бандитов. Меня включили в группу захвата, приказ всё тот же – брать живыми. В амбар мы прокрались, когда смеркалось. В руках у нас были деревянные дубинки, чтобы оглушить «лесных людей». Несколько часов прошло в полном молчании, на задание специально брали некурящих, чтобы не было соблазна зажечь спичку с целью прикурить сигарету. Ночь выдалась тёмной, месяц спрятался за тучами. Ничего не видно – хоть глаз выколи.
Но вот тихонько скрипнула дверь, в амбар кто-то вошёл. Вспыхнувшая спичка озарила три фигуры с автоматами наперевес. Бойцы, и я в том числе, в ту же секунду бросились из-за толстых опорных столбов на троицу. Звук выстрелов и… тишина. Мне повезло тогда. Бандит выстрелил, уже падая, поэтому пули скользнули по голове, оглушили, отбросили, но не убили. После полутора месяцев лечения в медсанчасти вернулся я в строй. А после выписки получил назначение во вновь сформированный отряд. По прибытии туда я два месяца «валял дурака» – был освобождён от всех видов занятий в связи с ранением. В октябре 1951 года, довольно неожиданно, меня вызвал кадровик отряда.
– Командование посмотрело ваше личное дело. Сержант вы опытный, зарекомендовали себя хорошо, к тому же на гражданке занимались хозяйством. Нам старшина в 5-ю команду нужен. Ждите приказ.
Команда (так тогда называлась рота) располагалась отдельно.
Служба в должности старшины имеет свою специфику. Приходилось заниматься хозяйством и отвечать, в том числе за обеспечение личного состава. А личный состав этот вовсе не был «богатырским». Почему-то призывалось много низкорослых солдат, метр пятьдесят «с кепкой». Я и сам-то невысок, коренаст, но эти меня ниже почти на голову. В советскую армию разрешалось призывать людей ростом выше 150 сантиметров. Видимо, после войны армия испытывала дефицит с призывниками. Некоторые бойцы, то ли в силу нарушений здоровья, то ли в силу испытываемого страха, в буквальном смысле… мочились в кровать.
В мае 1952 года, когда весь личный состав был на операции, а в расположении оставалось порядка восьми человек, больных и освобожденных от службы, произошла попытка захвата территории. Вовремя предупреждённый часовым, я сумел организовать оборону и с восемью бойцами мы в течение полутора часов вели перестрелку с бандитами, пока не подоспела часть основных сил. В октябре 1952 года там же, в отряде, меня приняли кандидатом в члены партии. Старшиной команды (роты) я прослужил до июля 1953 года.
После увольнения, как кандидат в члены партии, я пришёл в райком, вставать на партийный учёт.
– Я бы порекомендовал вам идти работать в милицию, – произнёс работник райкома, изучив мои документы. – Нужны нам такие кадры.
Я тогда подумал, что буду там полезен. При прохождении медкомиссии ранение в голову я скрыл, опасался, что могут забраковать. Страна восстанавливалась после войны, люди постепенно стали жить лучше. Но, увы, не перевелись граждане, не желающие жить по совести, по закону, а иногда ни во что не ставящие и саму человеческую жизнь. Получил «партийную путевку» и начал службу, сначала постовым милиционером.
***
В тот вечер я сдал дежурство и по дороге домой зашёл в здание на отшибе – пристанционный туалет. В темном углу какой-то мужик нагнул мальчишку, спустил с того штаны и расстегивал брюки. Он услышал шаги и обернулся.
– Мусор, сука, – зашипел преступник, оттолкнув парнишку.
Блеснула сталь финского ножа. Холодок пробежал по позвоночнику, мышцы получили нервный импульс, и пришли в готовность. Это чувство было мне знакомым – чувство опасности и предельной мобилизации одновременно.
– Сейчас я порежу тебя на куски, – осклабился блатной, перебрасывая нож из руки в руку.
«Правша», – определил я. Значит, действовать будет правой. Узкое пространство, надо сместиться максимально вправо, чтобы было место для маневра. И в МГБ и в милиции мы отрабатывали приемы против ножа, но одно дело учебный бой, а другое – реальная ситуация.
– Брось нож! – громко заорал я. – Бросай нож! На улице наряд! – я кричал это умышленно, пытаясь спровоцировать мужика на опрометчивые действия.
Никакого наряда на улице не было, но я прекрасно понимал, что и ему деваться некуда после таких действий и я обязан его задержать. Значит, схватка. Возможно, что не на жизнь, а на смерть. И… сработало. Мужик сделал поспешный выпад, но я успел угадать его по движениям ног. Резко ушёл влево, одновременно разворачивая корпус, перехватил кисть и со всей силы дёрнул его вперёд, выводя из равновесия. Следом выбросил вперёд левую ногу и одновременно навалился всем весом на его плечевой сустав, выкручивая руку. Блатной сопротивлялся, но упал лицом вниз, и я пару раз двинул его кисть о грязный пол, выбивая нож. Через мгновение он лежал с выкрученной рукой, подпираемой моим бедром. Бешено стучало сердце.
– Ты ведь знаешь, мразь, что ждёт тебя на зоне? – произнёс я, ухватив мужчину за волосы и от души приложив носом к бетонному полу.
Насильник взвыл от боли, захлебываясь собственной кровью. За это задержание мне официально, приказом по отделу, подарили вязаный свитер.
Ну а потом, помимо службы, была учёба в вечерней средней школе. Первое офицерское звание после её окончания. Знакомство с любимой женщиной – будущей супругой. Она поддержала в деле дальнейшего получения образования – сначала в Горьковской средней школе милиции, затем в Высшей школе в Москве. Долгая служба милиционером, затем инспектором уголовного розыска, начальником линейного отделения, а потом и начальником отдела уголовного розыска УВДт. Полковничья папаха не гарантирует лёгкой жизни. Это – ответственность. Частые командировки на север – в Воркуту и Инту, где зэки и болгары валят лес, и требуется моё личное участие и опыт для раскрытия преступлений. Тревожный чемоданчик у меня всегда наготове.
***
Бегут дни, как вагоны поезда. Складываются в годы. Но остается память. Остается дело жизни, которое продолжат ученики.
– Михаил Максимович, – дотронулся до локтя водитель. – Время уже 17.00, пора.
– Да, поехали, Василий, – я развернулся и пошёл к служебному УАЗу.
Теплый ветерок приятно обдувал голову и остатки рано поседевших волос.
[1] В советское время – отдел рабочего снабжения.