- Отправьте, пожалуйста, это письмо, – Ксения, умоляюще глядя, протянула воспитателю листок, сложенный вчетверо.
- А кому оно? – не удержалась женщина.
- В нашу деревню, где жили до войны, – пояснила девочка. – У нас дядя Вася был председателем, ему я и написала, чтобы кто-нибудь приехал и забрал нас домой.
Воспитатель ничего не сказала, только глаза наполнились слезами – поди ж ты, дети в детдоме и накормлены, и досмотрены, а все равно тянутся к своим, на родину. А эти вообще бедолаги. Ксюша старшая, ей уже пятнадцать, хотя по виду совсем не скажешь, – худенькая, дробненькая. И два ее брата с сестренкой такие же, в чем только душа держится. Хотя что удивительного - два года, с 1942 по 44-й, провели в Освенциме, как вообще живы остались...
Так получилось, что леса окрест их деревни Максютки стали партизанскими. Отец сразу ушел в партизаны, а мама пекла для мстителей хлеб. Когда сама носила в лес, когда за ним приходили люди с оружием.
Местные об этом знали и молчали. Но нашелся предатель, который донес на семью немцам. Схватили Аксинью, так звали мать, с пятерыми детьми на рассвете. Не дали собраться толком, вытолкав из дома взашей, под прицелом гнали до станции, где погрузили в товарные вагоны.
- Мама, куда мы едем? – спрашивал старший из сыновей, восьмилетний Володя.
- Не знаю, сынок, – Аксинья прижимала детей к себе, понимая, что ничем хорошим это путешествие не закончится.
Так и оказалось.
- Нас привезли в Освенцим, – передавали будущие узники концлагеря новость по цепочке.
Но разговоры пресекались – надзиратели, проходя мимо, сразу пускали в ход хлыст. Вскоре после приезда всех построили и повели, как думали, в баню. Сразу отобрали вещи, у кого что было. Женщин остригли наголо, дети смотрели на Аксинью, не узнавая маму, которая лишилась своей роскошной косы. А она кусала губы и снова сгребала детей к себе, как будто стараясь уберечь.
Их загнали в комнату без окон, с тяжелыми железными дверями и таким же железным полом. Перед дверью стояло корыто с какой-то маслянистой жидкостью. Всех заставляли окунать в нее ноги. Ксюша окунула, содрогнувшись, – настолько это было неприятно. Немец, стоявший рядом с корытом, прикрикнул на нее:
- Шнель!
Она заторопилась, но ноги были скользкие и разъезжались на железном полу. Ксюша чуть не распласталась, а немец замахнулся на нее со словами:
- Швайн!
Мама подхватила дочку, прижала к себе остальных детей и шепнула им:
- Не торопитесь, держитесь меня.
В комнату набилось человек сто, может, больше. Люди стояли впритык друг к другу, чувствуя, как не хватает воздуха. Дверь неожиданно захлопнулась, кто-то еще начал в нее бить, как вдруг произошло неожиданное, – пол стал опускаться вниз одной стороной. Из щели повалил удушливый дым, полетели искры и вырвалось пламя.
- Огонь! Там огонь! – поднялась паника.
Все стали цепляться друг за друга, чтобы как-то удержаться, но передние уже соскользнули в огонь, пугая остальных истошным криком. Аксинья с детьми стояли последними, прижавшись к дальней стене напротив огненосной щели. Крепко держала Ксюшу за руку, а маленькую дочку зачем-то подняла вверх. Мальчишки сами вцепились в нее обеими руками.
- Прощайте, детки! – губы не слушались, потому что было понятно – это конец.
И вдруг пол стал медленно подниматься обратно. Открылась дверь, и всех, кто остался, стали выгонять из страшной комнаты. Немец снова кричал:
- Шнель, шнель!!!
Когда всех разместили в бараке, кто-то рассказал, что произошла ошибка. В этот день в крематории должны были сжигать евреев, эшелон с которыми прибыл раньше, но охрана перепутала и сжечь хотели совсем другую партию прибывших. Ночью Ксюша слышала, как мама молилась:
- Спасибо тебе, Господи, что спас меня и детей. Спасибо вам, ангелы-хранители...
Поначалу все пятеро детей находились вместе с Аксиньей – все в полосатой одежде, которую им выдали. С номерами на руках – не привыкнув, подолгу рассматривали диковинку и сравнивали номера друг у друга. Едва светало, всех поднимали и строем выгоняли на аппель. Стоять приходилось часами, младшие ребятишки кутались в мамину юбку и плакали - было холодно и хотелось есть.
На работу детей гоняли тоже с матерями. Если те работали на территории лагеря, дети тайком пробирались к помойным ямам. Рылись в отходах из кухни, ища, что можно съесть. Больше всего ценили картофельные очистки. Их ели сырыми или сушили, если в бараке топилась печь.
Однажды в барак принесли бачок с баландой, и пришли надзирательницы со стеками в руках. Они стали теснить детей к выходу. Матери кричали и рвались к ним. Кричала и рвалась Аксинья, а дети, разрывая душу криком, пытались пробиться к ней. Не получилось.
Надзирательницы вывели детей во двор, закрыв матерей на замок в бараке. Аксинья, приникнув к окну, кричала:
- Ксюшенька, доченька, береги детей. Помни, вы из Максюток, туда и возвращайтесь.
В новом бараке детей разделили на больных и здоровых. Ксюша с братьями и сестричками попали в группу здоровых. Два раза в неделю у них брали кровь для гитлеровских солдат. Даже у таких, как самая маленькая сестренка, которой было всего четыре года.
Кровь брали очень толстой и длинной иглой с резиновой трубочкой – она выглядела страшно, и большинство детей от страха плакали. Вернее, не плакали, а скулили, потому что надзирательница изо всей силы била плачущих стеком по рукам. После дачи крови голова кружилась, детей водило в сторону – не хотелось даже шевелиться, и все лежали на нарах тихо, как маленькие старички.
Маленькая сестренка умерла одна из первых. Однажды, проснувшись, Ксюша увидела, что она не дышит, и закричала от ужаса. Надзирательница, появившись из ниоткуда, изо всех сил ударила ее стеком и заставила вынести ребенка во двор, где уже лежало несколько трупов...
- Ксюша, возьми, поешь, – как-то Володя протянул сестре печенье.
- Откуда оно у тебя? – глаза девочки загорелись голодным блеском.
- Польки дали, – пояснил брат. - Мы с ребятами забежали к ним в барак, а они только получили посылки с продуктами и поделились с нами.
Разломив печенье на четыре части, Ксюша протянула по кусочку каждому из братьев и сестре. Проглотив в одну секунду, они даже не поняли вкуса...
Вскоре детей перевели в другой лагерь, и им не удалось проститься с мамой хотя бы взглядом. Однажды услышали звуки бомбежки, и к ним в барак забежал воспитатель. Велел быстро одеться и взять одеяла. С заднего двора повел ко рву:
- Спуститесь вниз, завернитесь в одеяло и лежите, чтобы вас не было ни видно, ни слышно.
Так и сделали. Некоторое время лежали, а потом уснули, хотя было мокро, сыро и страшно. Проснулись от тишины. Было светло, и все стали выбираться из глубокого рва. Навстречу уже бежали солдаты с красными звездами на шапках.
Володю, легкого, как пушинка, в десять лет, подхватил солдат с заросшим лицом, непонятно, старый или молодой. Глядел на мальчонку - кожа да кости, и плакал. Это было так страшно и непонятно, что заплакали все, даже Ксюша, которая считала себя взрослой.
Спустя время недавних узников стали отправлять на родину.
- Мы не можем уехать, – Ксюша пыталась убедить усталого мужчину, который руководил отправкой детей в Советский Союз. – У нас здесь мама, она будет нас искать.
- Мама вас и дома найдет, – отводя глаза, говорил мужчина, который сотни раз слышал эту фразу из детских уст и очень сомневался, что матерям удалось выжить в концлагере.
Ксюша с братьями и сестрой оказались в Орле, в детском доме. Здесь старались все делать, чтобы дети, перенесшие нечеловеческие страдания, быстрее вернулись к нормальной жизни. Они понемногу отходили от ужасов войны и с нетерпением ждали победу.
- Когда мы поедем домой? – чаще других спрашивал у Ксюши Володя. – Или теперь всегда будем здесь?
Ксюше с ним приходилось несладко – брат помнил все издевательства фашистов и категорически отказывался учить в школе немецкий язык. Три раза ему выдавали учебник, и три раза мальчишка топил его в колодце.
- Зачем ты это делаешь? – по просьбе учителей Ксюша пыталась призвать брата к ответственности.
- Затем, – коротко отвечал он, не вдаваясь в подробности.
Старшая сестра его, конечно, понимала – после всего, что они пережили в концлагерях, изучать немецкий язык было сродни насмешке. Но школьную программу придумали не учителя, и не детям было ее менять.
Однажды бессонной ночью Ксюша вдруг вспомнила мамины слова о родных Максютках, и утром проснулась с мыслью о том, что, не откладывая, напишет письмо председателю колхоза. Помнила, что его звали Василием, а родители называли Тарасовичем. Взяв листок бумаги и карандаш, Ксюша вывела: «Здравствуйте, дядя Вася! Заберите нас из детдома, мы попали сюда после концлагеря...»
Максютки оживали после войны. Деревне повезло больше остальных – почти все дома уцелели, и Василий Тарасович радовался, потому что люди могли полностью отдаться работе, а это значит могли быстрее восстановить страну.
- Тарасович, вам письмо, – крикнула однажды почтальонка, достав из сумки конверт.
- Мне? – удивился мужчина. – От кого? Мои вроде все на месте.
- Не знаю, – пожала плечами женщина, – почерк детский, фамилии вашей тоже нет, только имя-отчество.
Вскоре вся деревня знала, что партизанская семья, о которой думали, что никого в живых не осталось, уцелела.
- Еду за детьми, – назавтра председатель проинформировал правление, дав наказ относительно работы.
...Увидев земляка, Ксюша бросилась ему на шею.
- Дядечка Васечка! – она плакала и смеялась одновременно.
- Ну будет, будет, дочка, – смущенно говорил тот и протягивал руку братьям: – Здорово, мужики.
- Вот вы и дома, – переступив порог, сказал Василий Тарасович и пропустил детей вперед.
Женщины уже навели порядок, оставили нехитрую еду – вареную картошку и хлеб, который хлебом можно было назвать условно. Ксюша обводила взглядом дом и не замечала, как из глаз льются слезы. Младшая сестренка, дичась сельчан, жалась к ней, а братья уже отправились во двор, чтобы посмотреть, что там да к чему.
- Как дети будут одни? – вечером спросила у Василия Тарасовича жена.
- Будем помогать, – коротко ответил он. – А там, может, отец с матерью вернутся.
- Бабоньки, гляньте, кто там идет, – приложив руку ко лбу козырьком, защищаясь от солнца, спросил кто-то из женщин у колодца. – Никак это Аксинья?!
- Она, бабоньки, она... – и женщины, спотыкаясь, бросились навстречу односельчанке, которая брела по проселочной дороге, чувствовалось, из последних сил.
Увидев сельчанок, которые подбегали к ней, Аксинья опустилась в пыль и заплакала:
- Одна я вернулась, нет моих деточек... Забрала их война проклятущая...
- Нет, Аксиньюшка, живы они. Только самой младшенькой нет, остальные живы. Да вон, смотрите, Ксюша бежит.
- Мама, мамочка! – девочка бежала навстречу, сама не понимая, откуда взялись силы.
- Доченька моя, девочка родная, – обе женщины, взрослая и юная, обнимались, целовали друг друга, глотая соленые слезы, и гладили одна другую по худеньким плечам.
...Вскоре вернулся и отец. Аксинья еще родила двоих детей, последним - сына, который был грудным, когда отца не стало, – у него были прострелены легкие, почти все время болел.
Но это была не последняя беда, которая подстерегала женщину все в том же 1948 году. Однажды Ксения с братом отправились, как обычно, на разбор землянок – бревна планировали использовать для строительства. Потолок обрушился, мальчишка сумел отскочить, а Ксюша не успела и погибла под завалами. Ей было восемнадцать лет, собиралась замуж – мама даже сшила свадебное платье, в котором девушку похоронили.
Аксинья замуж больше не вышла. Всех детей вырастила, дала образование, справила им свадьбы. Дождалась внуков и практически никогда не рассказывала, что пережила в войну. Платья всегда носила с рукавом – чтобы не были видны цифры на руке. Но до конца жизни они оставались у нее на сердце и кровоточили...
Спасибо, что были со мной и моими героями. Благодарю за реакцию на статью и подписку – для развития канала это важно.