Недавно я посмотрела камерную драму «Осенняя соната». Это философский и неторопливый фильм, который заставляет задуматься после просмотра.
В главной роли — моя любимая актриса Ингрид Бергман. Почти всю свою карьеру она посвятила Голливуду. Уже будучи смертельно больной, она согласилась на роль в этой непростой истории о запутанных отношениях матери и дочери (Лив Ульман) у шведского режиссёра Ингмара Бергмана, её однофамильца.
За один день Бергман придумал идею для фильма - «Дочь рожает мать». В своём фильме он использовал множество крупных планов, диалоги, которые были очень откровенными и пронзительными - приглушённые крики на фоне приглушённой цветовой гаммы. Кажется, ему удалось передать на экране всё, что он хотел.
Первый эпизод. Дом сельского священника. Простой, уютный, по-скандинавски обдуманный интерьер, который словно сошёл с мягкой жизнерадостной картинки шведского художника Карла Улофа Ларссона. На первом плане муж главной героини Виктор, который рассказывает о своей жене Эве. Она моложе его.
"Мне нужно научиться жить на Земле. Я одолеваю эту науку. Но мне так трудно. Какая я? Я этого не знаю. Я живу, как бы ощупью. Если бы произошло несбыточное, нашелся бы человек, который полюбил меня такой, какая я есть, я бы, наконец, отважилась всмотреться в себя". Это цитата из книги Эвы, которую она написала ещё до замужества. Она не принимала предложения Виктора, пока не оказалась в его доме. Переступив порог, обретя успокоение, она сказала "да". Потом, по ходу повествования, будет не раз подчёркнуто, что для Эвы этот брак не по любви.
Виктор пытается объяснить ей, что он и есть тот человек, который принимает её любой, что скучает по ней, когда та погружается в себя. Но для Эвы это лишь красивые фразы, которые она ненавидит с детства. "Я выросла среди этих слов. Моя мать никогда не говорит: "Я обижена, несчастна". Она охвачена болью".
В это утро Эва написала письмо матери - известной пианистке, приглашая её погостить у них, оправиться после потери близкого человека. Они не виделись уже семь лет.
Первые минуты встречи пронизаны привычным невесомым семейным теплом, доброжелательностью, радостной женской болтовней: "Месяц назад я дала пять утренних концертов", "Я купила этот костюм в Цюрихе, он просто идеален для автомобильных поездок", "Вот твой шкаф", "Я подкрашиваю волосы"...
Душевность сменяется напряженностью, когда Эва говорит матери, что в их доме живёт Хелена - вторая дочь Шарлотты.
Тяжелобольная Хелена была навсегда устроена в клинику, но Эва решила, что что среди близких ей будет лучше. По реакции Шарлотты понятно, что эта новость обескуражила её: как будто она репетировала вальс, а играть ей придётся скорбную фугу. Тем не менее, она находит в себе силы сказать бедняжке свои дежурные красивые фразы, которые всегда кажутся такими мягкими, чуткими, обволакивающими, музыкальными.
Пережив смятение, Шарлотта всё же спускается к ужину - в диоровском в красном платье ("всем назло").
Эва исполняет для неё прелюдию Шопена - старательно, технично, но посредственно, по-школярски. Когда за рояль садится Шарлотта, она как будто играет не по нотной записи, а с листа жизни. Камера в этот момент сфокусирована на лице Эвы. Она фиксирует все переживаемые ею эмоции - от стыда до восхищения, от унижения до презрения.
В нашу человеческую природу, вне зависимости от возраста, каким-то удивительным образом зашито затаённое ожидание - что скажет мама, что сказала бы мама? Эва ждала только похвалы, она старалась произвести впечатление на свою одарённую мать, привлечь к себе её внимание.
"Тебе понравилось?" "Мне понравилась ты".
Шарлотту можно упрекнуть за фальшивые ноты в разговорах, но не в музыке - она посвятила ей всю жизнь.
"В Шопене много чувств, Эва, и совершенно нет сентиментальности. Чувства и сентиментальность - разные понятия. В этой прелюдии Шопен не грезит, он говорит о своей боли - мудро и сдержанно. Нужно играть его спокойно, строго. Даже сурово. Вот послушай первые такты. Это боль. Но непоказная. она ненадолго стихает. И возобновляется с такой же силой. Снова та же печаль, снова душевная смута"...
И дальше сюжет фильма разыгрывается словно в прелюдии Шопена. Наступает ночь скелетов в шкафу - филигрань боли, когда, как в грустной мелодии, обиды и страдания этих двоих то стихают, то возобновляются, когда на поверхность всплывает всё то, что долгие годы таилось на дне души.
"Ты сломала жизнь и мне, и папе". "Эва, ты меня ненавидишь".
"В то лето мы были счастливы, правда, Эва?" "Нет".
"Ты все годы жила с такой ненавистью, почему ты мне об этом не сказала?" "Потому что ты не слушала".
"Когда я тебе надоедала, ты говорила мне: "Милая моя девочка".
Эве кажется, что в том, что не сложилась её судьба, виновата только мать. Шарлотта была слишком занята - "записывала сонаты Моцарта", заводила романы, гастролировала, забывая о семье. Она не поддержала дочь ни в момент её первой влюбленности, ни во время рождения и гибели сына.
Все возможные оправдания и признания матери в своих страхах и сомнениях натыкаются на болезненные воспоминания Эвы и беспомощно рассыпаются бесцветных ворохом. Потому что для ребёнка не бывает слов "потом", "когда-нибудь", есть только "сейчас". Нельзя додать материнскую любовь - ту, что больше всего, когда-то в будущем, закормив манной кашей одиночества в детстве.
"Я была куклой, в которую ты играла, когда у тебя было время".
Болевое эхо минувшего мать и дочь воспринимают по-разному. Вместо понимания - пустота, отсутствие общего знаменателя прощения, которое должно следовать за исповедью. Оно придёт позже, когда уляжется пепел от ночного разговора, когда острое восприятия вины, долга, греха, боли, воздаяния смягчится до поэтического, библейского, шопеновского.
"Никогда не поверю, что ты ушла из моей жизни. Ты, конечно, вернешься , я верю в это. Иначе и быть не может, ещё не поздно. Не поздно, мама".
"Мать и дочь - какое страшное сплетение любви и ненависти, зла и добра, хаоса и созидания. И все, что происходит, запрограммировано природой. Пороки матери наследует дочь. Мать потерпела крах, а расплачиваться будет дочь. Несчастья матери должны стать несчастьем дочери. Это как пуповина, которую не разрезали, не разорвали"."
Я нахожусь в таком возрасте, когда во мне в равной степени отзываются и личностные кризисы матери, и дочери. Причем в монологах Шарлотты, я вижу сейчас больше синхронности:
"Я так и не повзрослела. Мои руки, лицо и мое тело постарели. Я приобретаю воспоминания и опыт, но, несмотря на это, я как бы и не родилась ”.
"Я тоскую. Я чувствую себя лишней. Я тоскую по дому. А вернувшись домой, понимаю, что тосковала о чём-то другом".
У нас у всех, наверное, есть эмоциональные травмы детства. Сила этого фильма в том, что он заставляет устроить себе "ночь разбитых сердец", без которой, видно, никак не повзрослеешь.
СПАСИБО.