Когда Руське хотелось плакать, она шла на кладбище. Плакать ей хотелось один раз в месяц. Весь месяц она накапливала в душе жизненные несправедливости, разочарования и обиды.
А в последнее воскресенье месяца Руська садилась на трамвай и ехала на кладбище. Она покупала букетик обрезанных астр и шла по широкой кладбищенской аллее, рассчитанной для свободного разъезда двух конных экипажей. Кладбище было старинным, затененным березовыми рощами и кустами лещины.
Руська здоровалась со встречными людьми. Иногда ее обгонял чихающий трактор с прицепом. К его огромным рубчатым колесам прилипала свежая глина с переломанными травинками. В прицепе сидела пара загорелых мужиков в пропотевших майках и приплюснутых сатиновых кепках. Руки у мужиков, худые, переплетенные веревками мышц, казались непропорционально длинными. Трактор, поддав натужным мотором, ускорял тарахтение, сворачивая в полутемную просеку.
— Копать едут, — понимала Руська и шла дальше.
Она искала тихое, в стороне, место. А вот и высокий контейнер для сбора мусора. В нем погнутые проржавевшие подставки с выцветшими пластмассовыми цветами. Обрезанные пластиковые бутылки-вазы и смятые матерчатые чехлы из-под урн с прахом.
Пройдя облупившуюся трубу с припаянными питьевыми краниками, Руська свернула на узенькую, еле заметную просеку.
Ее не интересовали богатые родовые склепы с тяжелыми мраморными памятниками, чернеными цепями на каменных тумбах, густыми вьющимися розами и мелким речным песком.
Да и ничем не выдающиеся семейные оградки она тоже проходила мимо. Как правило, за этой выкрашенной серебрянкой сваркой находились две простых плиты с вмурованными овалами. Иногда на каждой плите умещалось два-три овала. Это близкие родственники, похороненные под одним цветником. Заходить к ним было неудобно, это как напроситься в чужую дружную семью, где ты никого не знаешь.
Руська выбирала одинокие могилы, с поваленными столбиками, с еле различимыми надписями на покрытой мхом плите. Холмики, усыпанные прелыми листьями, в окружении густых зарослей пурпурного иван-чая.
— А бабушка называла его кипрей, — вслух сказала Руська.
Она вспомнила остролистный кипрей, духовито подсыхающий в гарнушке русской печи, теплую овчину на полатях и бабушкины руки, осторожно разбиравшие ее спутанные за день русые волосы.
— Ах ты, руська, руська, — приговаривала бабушка.
Так в детском доме её и прозвали — Руська. А как ее звали на самом деле, никто не знал. Все сгорело в пожаре. И документы, и вещи. А бабушку Руське так не показали. Напялили шубейку, нахлобучили задом наперед шапку и увезли Руську вначале в детоприемник, а оттуда в приют.
— А вдруг бабушка живая? — Руська положила астры на могильный холмик. — Вдруг ее вылечили?
Руська встала и, помолчав, продолжила:
— А вдруг она из больницы вышла, а найти меня не может. Документы же все сгорели. И родственников никого нет. Может, и живет она где-нибудь рядом, а я и не знаю? Может, мучается в доме престарелых?
Над могилкой стремительно мелькнула серенькая птичка. Исчезла в кустах сирени.
— У меня и комната в коммуналке есть, — обратилась к сиреневому кусту Руська. — И работаю я на стройке, и в строительное училище хожу. А когда разряд дадут, то и зарплату повысят. Мы с бабушкой могли бы свободно на эти деньги жить. И на чай бы хватало, и на пряники. И на лекарства тоже. Бабушка старенькая уже, ей лекарства нужны.
Птичка тихо чирикнула.
— Это я тут разговорчивая, — виновато сказала Руська. — Меня же никто не слушает. Тетки в малярной бригаде все взрослые. Они и от своих-то родных деток устают, а тут еще чужая прилипла, да? Вот я и молчу весь день. Это даже хорошо, от работы не отвлекает. И дома тоже молчу. Сосед у меня от пьянки страдает. Белая горячка у него, а человек он интеллигентный. Просто с жизнью не справился. Он учился десять лет, закончил два института. А что толку? Он науку неправильную выбрал для учебы. Она сейчас никому не нужна, поэтому за нее не платят. Это он сам так говорит, что философия никому не нужна. Вот и сидит на хлебе. И водку сам гонит. Я ему иногда поесть покупаю. А говорить со мной ему неинтересно, я же не философ. А в другой комнате живут муж и жена, такие злющие. Со мной не здороваются, а сами друг с другом ругаются. И к тому же она от него гуляет. Я когда дома сидела по бюллетеню, кстати, чуть не умерла от температуры. Еле до крана выползала. И на кухне с чужим мужиком встретилась. Он курил в форточку.
А соседка вышла, увидела меня и рожу скорчила.
— Чего ты, — говорит, — заразу по дому носишь? Иди к себе в комнату и болей. А то кашляет, где хочет.
— А давай я ее выселю, — говорит так весело этот мужчина. — У меня судья знакомый есть. Отправим ее в туберкулезный стационар. А вам ее комната отойдет. Ребеночка тебе заделаем, а?
— И кто его заделает? — хихикает соседка.
— Выбор есть, — хмыкает мужик.
Руська нахмурилась и продолжила:
— А соседка говорит: «Мой хрюн только на диване и валяется. Куда ему детей делать. Идем лучше, я уже жаркое разложила. Остынет. А мужик докурил и говорит: «Главное, чтобы ты не остыла, а жаркое хрюну оставь».
Они пошли и заперлись на замок.
— А я воды попила, легла и думаю, а вдруг и правда он меня выселит? Из комнаты? И так мне страшно, а пожаловаться-то некому. Я на следующий день взяла и выздоровела. И на работу пошла. Придут меня забирать, а я здоровая, я на работе. А здоровых не забирают.
Руська засмеялась и тут же хрипло закашляла. Кашель был долгий и мучительный, в груди что-то обрывалось и хрустело.
— Ерунда, — сказала посиневшая Руська, — я уже привыкла. Покашляю и перестану. А тем более отпуск у меня через месяц. У нас путевки бесплатные на море дают. С небольшой доплатой, плюс дорога за мой счет. Но я не поеду. Я буду бабушку искать. Весь отпуск. И деньги мне еще как пригодятся.
Руська сорвала пучок травы и протерла плиту. Овала не осталась, только неровная ямка. А вот надпись прочитать можно было. Краска стерлась, но выемки от букв были отчетливыми.
— Сашенька Давыдова, — прочитала Руська, — 1992—1994 гг. Вот это да! Так ты совсем кроха, Сашенька? А я тут тебе свои взрослые проблемы рассказываю, а ты мне в сестренки годишься. Будешь моей сестренкой? Я не злая и не жадная. Я тебе, Сашенька, куклу куплю. Такую, какую сама хотела. Личико у нее фарфоровое, глазки открываются, платьице с передничком. А на носике настоящие золотые очки. И кудряшки до плеч. У меня журнал с картиной был. А потом журнал украли. Из моей тумбочки. У нас мальчишки вредные, они конфеты искали. А у меня конфет никогда не было. Вот они журнал и украли. Принесешь конфет — получишь обратно. А откуда я возьму? Но я эту куклу и так запомнила. До мельчайших подробностей. Только я ей имя еще не дала. Хочешь, дадим вместе? А, Сашенька? Я в следующий раз грабельки принесу, совочек, тряпку. Подмету тут я тебя, цветочки посажу. А как отпускные дадут я куклу куплю. И мы будем втроем играть в дочки-матери. Ты будешь матерью. Все девчонки хотят быть матерями. А потом они вырастают и не хотят быть матерями.
Тут Руська всхлипнула, но побоялась раскашляться.
— Я давно хожу на кладбища, — сказала Руська и погладила плиту, — и знаю, что через двадцать пять лет после похорон в могилу можно снова кого-нибудь похоронить. Если хочешь, то когда я умру, то попрошу положить меня к тебе? И мы обнимемся и будем с тобой вечно! Как два ангелочка!
Когда Руська подошла к кладбищенским воротам, знакомый сторож приоткрыл тяжелую калитку.
- А я сегодня почти не кашляла, - сказала сторожу Руська, - и вы не кашляйте!
- Спасибо, внучка, - сказал сторож, - у тебя кто тут?
- А тут все мои, - сказала Руська и жестом обняла руками кладбище, - я тут каждого понемногу навещаю.
- Как ангелочек прямо, - сказал сторож, - устала?
- Не-а, - сказала Руська, выходя за ворота, - наоборот, я сил набралась.
Скоро-скоро она придет к Сашеньке. И они переиграют во все игры, которые Руська знала. А когда Руська умрет, то ее комнату пусть забирает соседка. Не жалко. И пусть она родит ребенка, который никогда и ничего не узнает про детский приют. Руська на мгновение остановилась и запретила себе плакать.
— Ангелы не плачут, - сказала она себе, - они утешают других.
Через месяц Руська получила «маляра 2-го разряда». А еще через месяц её не стало.
Руську похоронили в могилу к Сашеньке, а комнату отдали соседке. А куклу Руська так и не купила. Такой куклы не существовало. Руська ее выдумала.
Ангел летит, ангел зовёт за собой.
Ангел хранит мой небосвод голубой.
Ангел горит, и понимаю я:
Это парит в небе душа моя.
Автор: kraska
Источник: https://litclubbs.ru/articles/57131-kogda-ruske-hotelos-plakat-ona-shla-na-kladbische.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: