2 сентября 1972
«…День памяти мамы. И чувства безмерной вины перед ней. Представляю ее такой, какой знала больше всего, когда мы так счастливо жили в Саратове до 1930 года, в том доме на углу Вольской и Рабочей, который часто мне снится. Перед ним я стояла летом 1970 года, смотрела на него долго-долго, входила даже со двора в ворота, с черного хода, прошла до угла, где поворачивать летом к нашему балкону…Там все развалено. Зато парадный ход точно такой же - даже кафельные плитки у двери, светлокремовые, кое-где отбитые по углу…И так больно смотреть на эту дверь…Это было тоже свидание с мамой. Так живо представлялись все, кто возвращался к этой двери домой…».
4 сентября 1972
«…Французский как-то навел на мысль о Париже, о тех русских, которым пришлось жить там, и в первую очередь о Бунине. Какая ошибка, какая жестокость. Для писателя, даже и не такого, как Бунин, жить вдали от родины, жить без нее, все равно, что дышать через противогаз и через его же тусклые наглазники смотреть на солнце…В стороне далекой от родного края снится мне приволье тихих деревень. Ведь он любил и чувствовал Россию, как Тургенев, он сам – Россия…».
8 сентября 1972
«…Приезжает Александр Романов, поэт и завотделом поэзии «Сибирских огней». Ему поручено собрать материалы и организовать репортаж по уборке урожая в нашем районе…».
10 сентября 1972
«В нашем городском парке мне особенно нравится его тишина, простор и запущенность. В нем нет охраняемых газонов, как в большом городе, а просто всюду под деревьями растет трава. Правда, центральную аллею этим летом замостили, чтобы не было грязи и было шикарнее, но это не мешает: есть еще боковые, над которыми склоняются молодые тополя, акация, мешаясь с розовым шиповником. Лучше всех та, что отходит от главной наискось вправо, к каруселям. Чудная аллея! Моя любимая. Она ни в чем не уступает любимым моим уголкам на Пчеловодной станции близ Разбойщины. Широким сводом склоняют над ней ветки сибирские клены. Стволы у них черные, корявые, изогнутые то вправо, то влево, некоторые деревья словно откинулись слегка на спинку, а другие вперед. Но это не мешает им сплетаться вершинами…Сибирские клены нисколько не похожи на настоящие – например, на наши саратовские. Скорее они напоминают какие-то библейские деревья, которые можно увидеть на некоторых картинах в Эрмитаже. Или в пейзажах Александра Иванова – одного из моих любимых художников. В этой аллее всегда тень. Летом в вершинах деревьев беспрерывно покрикивают птицы. Хочется остановиться и послушать их, не заглушая своими шагами их голосов. Остановишься и слушаешь. А слева и справа от аллеи – солнечные лужайки. Всего одна скамейка – диванчик со спинкой, стоит в конце. Можно и посидеть. А как прохладно и тихо там осенью…На заброшенных круговых каруселях, как в сонных владениях спящей красавицы, застыли на бегу, подняв переднюю ногу, согнутую в колени, деревянные крашенные лошадки, неподвижные двугорбые верблюды – они тоже остановлены на полном ходу. Кое-где на их спинах лежат желтые листья…».
3 октября 1972
«…Романов А.А. всем понравился. Умный, грустный, но не только грустный, а отчасти шутливый и открытый. Самостоятельные суждения. О Солженицине возразил: мы не можем судить о его ценности как писателя, т.к. не читали всех его произведений. Считает, что ценность эта невелика…Как и все из писательской организации, ездил на уборочную, беседовал с комбайнерами, потом дал репортаж в газету «Сов. Сибирь» в стихах…», «…Ну, я эти дни занималась уборкой «урожая», пришлось трудно, т.к.копала оба огорода одна…».
4 октября 1972
«…Получила письмо от Ириши, где рассказано о Егоре Сергеевиче Вершинине, которому 5-й месяц, Егорушке…».
26 октября 1972
«Память папы. С утра думаю о нем, о его жизни и увлеченности своим делом, о том, как все любили его и дома и на службе…», «…Утром передавали отрывки из опер «Руслан и Людмила», «Князь Игорь». Ария из «Князя Игоря» напомнила мне, как часто напевал ее папа в Саратове, ходя по комнате в вечерние часы. Одна из его любимых арий…».
19 ноября 1972
«…Ненавижу этого коронованного негодяя Николая Первого за декабристов и за Пушкина. Озверел совсем – неужели героев Отечественной войны нельзя было даже расстрелять, чем подвергнуть такой подлой казни…».
20 ноября 1972
«Метель. В сей день вернули из Казани, из редакции татарского журнала «Казан Утларш» мою повесть о Вязовом Гае. Спасибо, что не затеряли. Явилась же фантазия ее послать! Впрочем, эта игра затягивает. Не стоит бранить себя, расход небольшой, примерно как на 2 лотерейных билета – а ведь по ним все проигрывают…».
16 декабря 1972
«В привокзальных посадках сороки стряхивают со стриженных кустов белые круглые яблоки снежных хлопьев. Начинается к вечеру метель…я обещала писать именно тебе, разговаривать с тобой, рассказывать кое-что именно тебе, писать не просто записки, а письма другу. В самом деле. Ведь куда интереснее разговаривать с кем-то , рассказывать кому-то. Я представлю тебя ясно – по крайней мере, твой духовный облик, отношение твое. К жизни и к обществу. Кто ты? Не знаю…Так вот, я хочу тебе сказать сегодня, что готова выносить все и признаю это за счастье – как бы ни была жизнь далека от того, что думалось о ней вначале…Но только бы не играли, только бы не передавали при мне Пятый танец Брамса! Как сегодня. Тогда…Ну, тогда все, все летит к чертям, и слезы безудержно заливают лицо… мне вспомнилось вот что: восьмой класс и урок агрономии. Сидим, работая «по бригадам», чертим карту Нижне-Волжского края…Наш преподаватель, агроном Николай Кононович Зеленский, приглашенный откуда-то вести у нас «агрономический уклон», заложив руки за спину, прогуливается между партами…Николай Кононович гулял, гулял по классу, приходя все в лучшее настроение и переглядываясь с солнышком, а потом начал громко декламировать..стихотворение Бунина…с этого дня мы еще ближе почувствовали своего учителя…Как же пожалели мы о нем, с какой грустью услышали…собравшись впервые после каникул на школьном дворе…что Николай Кононович летом умер от рожи…Прошлое – опыт, накопленный людьми, без которого невозможно их дальнейшее существование…»
31 декабря 1972
«Прощай 1972-й. спасибо. Больше ничего. Слушаем радио. На столе передо мной – праздничные открытки…Радость вечера беру в «Ильинском омуте». В том же омуте, где черпал ее Паустовский. Для него омут был светел».
Евгений Терентьев
Болотное, 03.08.2024