«Иной раз человеку кажется, будто он очень хитёр. Именно тогда он обычно и делает глупости». Эрих Мария Ремарк, писатель.
Жизнь лукава, требовательна и переменчива. Не всегда получается быть в ней исключительно добрым, честным и жить с душой нараспашку. Всяк крутится, приспосабливается, как умеет. А если вдруг пристыдят, на выручку приходит «народная мудрость»: «Своя рубашка ближе к телу», «Не обманешь — не проживешь», «Хочешь жить — умей вертеться».
На эти «прописные истины» опирался и герой истории, которую я расскажу вам сегодня. Эта история образовалась в те стародавние времена, когда частный сектор, в котором и моя бабушка Катерина Даниловна стала хозяйкой избы, активно застраивался. Без нынешних выкрутасов — сплошь бревенчатые дома с печным отоплением, без водопровода, с уличным туалетом.
Дополнительные постройки в виде бань, сараев — по возможностям и кошельку. У Ивантея, о котором пойдёт рассказ, деньги водились, и его сооружения выгодно отличались. Дом деревянный, но вторым этажом стала мансарда с балкончиком. Сарай с погребом для дров и всякого нужного хлама, сарай, разделённый на две половины: в одной хрюкали свиньи, в другой — мекали козы.
Просторный курятник, мастерская, баня. Расторопному чувашу не хватало земли, чтоб развернуться, как следует. Всё это добро от любопытных глаз прикрывалось глухой изгородью, что в те времена было редкостью. И только с одной стороны Ивантей поставил обычный забор - удобный для обозрения.
За ним, в «лубяной» избёнке, собранной из последних возможностей, проживал одноногий, выпивающий туберкулёзник, не гнушавшийся просить милостыню. Звеня медалями на выцветшей гимнастёрке, он играл на гармони, сидя на ящике возле базара. В другие дни его можно было встретить у церкви. И хотя по паспорту он звался Герасим, иначе как дядька Геша к нему не обращались.
Без особого уважения, надо признать. Но не Ивантей. Вот он проявлял к соседу дружеское симпатию, которую можно было «положить в карман».
Дядька Геша нередко обедал со стола чуваша, выпивал на сунутый им рублик. Сам воевавший, имевший боевые ранения и награды, положенные рядовому пехотинцу, Ивантей охотно предавался с Герасимом воспоминаниям о войне. Расчувствовавшись, мог и братом назвать. Но зачем был нужен никудышный дядька Геша такому справному и состоятельному мужику, как Ивантей?
Читайте, пожалуйста, историю, кому любопытно и не рассчитывайте на простой поворот.
Ивантей родился в деревне. Закончив семилетку, работал трактористом, в ремонтных мастерских, имея удивительную способность схватывать любое дело на лету. При подходящем образовании он, пожалуй, мог бы до начальника дорасти. Но оставался довольным тем, что имел. Когда на советское государство напали фашисты, Ивантей холостым ушёл на войну. После победы вернулся к могилам родителей. Другой родни у него не было.
Побродив по солдатским вдовам, Ивантей взял за себя девчонку восемнадцати лет, игнорируя интерес её старшей сестры, засидевшейся в девках. Два года спустя жена Ивантея умерла в родах — в послевоенной деревне не было даже фельдшера. Первая, не наблюдаемая беременность, крупный плод — к приезду скорой помощи из района молодая женщина истекла кровью, оставив мужу дочку.
По первости Ивантей так растерялся, что думал свезти её в город и сдать в сиротский приют. Его остановила Анфиса — старшая сестра покойной. Она стала крёстной и нянькой для девочки, поселившись в избе Ивантея. В деревне разное заболтали, но на тот момент близких отношений между зятем и свояченицей не было. Послевоенный колхоз много требовал, но мало давал.
Неглупому, энергичному чувашу это казалось несправедливым — он не собирался до конца жизни горбатиться «ради идеи». Его манил город с куда большими возможностями. Но как быть с годовалой дочкой? Уже к ней привязавшись, детский дом мужик не рассматривал. Ему казалось, что старая дева, Анфиса, альтруистично счастлива возможностью испытать материнство через племянницу.
Но, предложив ей побыть с малышкой, пока он не устроится в городе, услышал условие: «Возьми меня в жёны и поезжай себе с богом». Жениться на Анфисе Ивантей в голове не держал — не его женщина. Он даже запретил ей приучать маленькую Машу называть её мамой — для племянницы Анфиса стала кокой (альтернатива обращению «крёстная»). И вдруг, напрямки, такое!
От природы увёртливый, чуваш соврал, что в день похорон матери Маши дал обет не связывать себя узами нового брака, пока дочке пять лет не исполнится. Поверив, Анфиса потребовала: «Поклянись на божнице, что через четыре года, на Машины именины, ты меня женой назовёшь!» Скрестив пальцы в кармане, Ивантей подчинился.
Следом мысленно, с извинением обратился к ликам святых: «Простите, Христа ради за непотребное. В ум не берите, что я тут наобещал - по принуждению вредной бабы слукавил!!»
Успокоенная Анфиса в ту же ночь сама к нему пришла — так сказать, закрепить соглашение. Без души он стал её первым мужчиной, а на утро в город уехал. Там Ивантей времени не терял и не искал «мужских приключений». Поработав в разных местах, сумел пристроиться продавцом и рубщиком мяса в магазин. А в хитрых руках это был клондайк в советское время. Особенно, если держаться «вась-вась» с директором магазина.
Ну а дальше Ивантей, взяв участок земли, нанял работников и поставил просторную избу. Завёл кур, поросят и парочку коз для начала. Через год, расширив хозяйство, начал торговать в выходные дни на базаре — свининой, курятиной, яйцами. Денежка капала, один много не тратил, в деревню, Анфисе ничего не слал, полагая, что и так справится. С начала прибытия в город, незаметно миновало три года.
Ивантей дочку не забывал и, добившись достатка, забрал её из деревни. Маше аккурат четыре года исполнилось. С ними и Анфиса приехала — понурая, некрасивая женщина лет тридцати. Уже с ней не церемонясь, Ивантей предупредил, что жениться из благодарности не собирается. Если обижена — пусть остаётся одна куковать. А если умна — примет место помощницы по хозяйству в его доме.
Ну и няньки Маши, конечно. А куда ей деваться? В деревне ославленной не останешься, да и любила Анфиса хитрого чуваша и свою крестницу — дочку покойной сестры. Поехала, слезу утерев. Втроём зажили. Изба с простором — у каждого своя комната, да общая — с телевизором, мягким диваном. Круглый стол скатертью с кистями покрыт, полированный сервант посудой заставлен.
На стене ковёр, под ногами войлочный палас. Не в каждом доме такое богатство увидишь. Пятым помещением кухня шла, где тоже всё необходимое под рукой. У Анфисы загорелись глаза, зачесались крупные ладони, охочие до трудов в свою пользу. Тут ещё Ивантей для утешения цветастеньких платьев её накупил, полушалков на смену. Не побоялся сказать: «Заправляй домом, хозяюшка!»
Много ли любящей бабе надо? Повеселела Анфиса. Одна рука в бок, другая крестницу по волосёнкам гладит. Сама, приметливым взглядом, по сторонам шарит — с чего начать, прикидывает. Завела хозяйственную книгу — приход, расход. Вот тебе и рядовая доярка! Нашла работёнку уборщицей на пару часов, остальное время посвящала хозяйству, Маше и Ивантею, насколько позволял.
Анфиса же и подсказку ему дала:
«Слышь-ка, Ванёк, к тебе соседи часто перезанять обращаются. Так вот деньги от продажи деревенской избы хорошо бы в рост пустить, под процент. До тридцати рублей, при возврате, продуктами брать — яйцами, картошкой, кто чем богат. За сумму свыше, требуй десять процентов. Просящие не убавятся — Народ строится, женится, помирает — деньги всегда нужны, а под кустом не валяются».
И что вы думаете — рублик к рублику, пошла нажива по Анфисиному совету. В глаза улыбались и кланялись, за калиткой плевались, ворча: «Этот перед сном положит «трояк» под подушку, а утром червонец достанет. Ушлый чуваш».
Ивантей на свояченицу нарадоваться не мог. Тёмными ночами, пробираясь к ней в комнату, расположенную в мансарде, ласками выражал благодарность. Но про любовь, женитьбу — ни полсловечка, и до утра рядом не оставался. К себе спать уходил, а она плакала в подушку. Но утром — умытая, деловая, снова служила ему. Частный сектор советского времени напоминал маленькую деревеньку со своим укладом — больше по старинке.
Обсуждение, что творится за калиткой соседей, считалось не сплетнями, а нормальным явлением, позволяющим «насквозь» видеть друг друга — до соринки в глазу. Но долгое время все верили, что Анфиса всего лишь свояченица, помогающая вдовцу дочку растить. Жалели, предсказывая участь старой приживалки, и даже кто-то предлагал ей адресок одинокого мужичка - вдруг сладится?
Она, летуче улыбаясь, отказывалась, веря в своё, любя и надеясь. Ивантей, начиная строиться, приметил, что справа от него одноногий сосед с двумя бестолковыми помощниками ставит «лубяную» избушку. Ещё не обдумав зачем, не стал от него наглухо отгораживаться. Пару досок принёс, горстку гвоздей. На советы был гораздо щедрее. И потом подкармливал бедолагу, рублик на бутылку давал.
Сосед звался Герасим. Для всех — дядька Геша. Он был старше Ивантея лет на десять. Инвалид войны с небольшой пенсией и вяло текущим туберкулёзом. Участок земли и небольшую материальную помощь на стройку он получил безвозмездно от городской управы. Дядьку Гешу грабила дружба с зелёным змием, вынуждая выпрашивать милостыню игрой на гармошке.
Одинокий, запущенный мужичонка, пытавшийся как-то выживать в избёнке — комнатка да кухня с печью-голландкой. Из мебели — два стола, раскладушка да пара табуретов. Кое-какая одежонка висела на гвоздях, вся посуда умещалась на полке, прибитой к стене. Убого и не особенно чисто. Из родных у него оставалась только племянница Стеша. После войны, разыскав её в детском доме, хотел забрать, но не отдали.
Инвалид, из жилья — комната в общежитии, да и похмелье его учуяли. Ну и не доверили девчонку тринадцати лет. Он ей раз в месяц гостинчик носил, денег немного давал. Как прощаться, Стеша в слёзы, и дядька носом шмыгал. На шестнадцатом году в педучилище племянница поступила. Пока не закончила, оставалась в детдоме. Потом предложили ей место учительницы в небольшом городке.
«Первый год часто писала мне Стеша. Теперь только открытки к праздникам шлёт. Отвыкла. Мне предлагали на выбор комнату в коммуналке или участок под дом. Жить с удобствами легче, конечно. Но я надеюсь, что Стеша вернётся. Замуж выйдет, ребёнка родит. Отстроят дом на свой выбор и меня приютят. Семьи хочется, Ивантей», — доверчиво рассказывал дядька Геша соседу.
А тот своё смекал, не веря, что племянница вернётся к пьющему инвалиду. Всматриваясь в худое, бледное лицо, слыша надрывный кашель, Ивантей размышлял, что неплохо бы этого дохляка на завещание раскрутить в свою пользу. Ну сколько он ещё промается, без лечения, хорошего питания да в таких условиях? Год, другой. На похороны неведомая Стешка, конечно, прикатит.
Если задумка выгорит, Ивантей ей документик сунет под нос, и скажет с укором: «Я о вашем дяде заботился, помогал, чем мог. И вот так он мне свою благодарность выразил — домишко бросовый отписал».
Но осторожность нужна. Начал чуваш хитро, с малого. Зима холодная выдалась. Герасиму дров не хватило. Лежал в избёнке, одетым для улицы, и замерзал. Ивантей, как добрый сосед, его спасал — дровами, ватным одеялом, горячим супом, сваренным Анфисой. Целебное молоко приносил от козы. Растроганный дядька Геша не знал, как благодарить. До весны не знал.
А в начале мая Ивантей ему просьбу выложил: «Продай, сосед, мне две сотки земли. Всё одно ничего не сажаешь. А я на толк пущу, на ту же картошку. Она и до тебя дойдёт. В супчике».
Поняв тонкий намёк, Герасим растерянно заморгал: «Но тогда у Стеши под сад земли мало останется». Ивантей его убедил, что, забор можно будет назад вернуть, как было. А пока пусть земелька послужит. Вздохнув, мужичок согласился. Правда, пришлось ему бумагу о купле-продаже оформить. «Это ерунда. На случай проверки», — журчал Ивантей и денег заплатил, как обещал.
Немного. Впрочем, цен на землю Герасим не знал. Сразу «переехал» забор, и теперь от него можно было свободно наблюдать, что происходит в «лубяной» избёнке. Летом дядька Геша ещё держался и на свою «подработку» с гармонью ходил, а с началом осени слёг. Ему бы в больницу, но кто ж позаботится? Точно не Ивантей. Ему бы успеть решиться о завещании поговорить.
Но малёк задержался и однажды, вернувшись с работы, новость от Анфисы узнал - племянница прикатила к Герасиму. На грузовике.
«Кузов вещами заполнен, а сама, с девчушкой, из кабины выпрыгнула. Водитель да соседские мужики перетаскали ей мебелишку с узлами в дом. Шкаф, койка, трюмо. Поди, на хоромы рассчитывала, а тут — мышкина норка», — прыснула Анфиса, стряхивая невидимые пылинки с плеча Ивантея.
«С ребёнком, значит, — протянул, нахмурясь, чуваш. — Разведёнка, что ль? Ну посмотрим, сколько они здесь протянут, возле туберкулёзника. Загляну через недельку, по-соседски».
Когда заглянул, его встретил запах хлорки и незнакомка, уборкой разгорячённая. В меру худенькая, с высокой грудью. Серые глаза, белые бровки и ресницы такие же. Остальное не рассмотреть из-за марлевой маски, половину лица закрывающей. А говорила она тоном учительницы:
«Здравствуйте. Вы к Герасиму Пантелеевичу? Его долго не будет. Лечиться направила. Вот провожу обработку помещений».
Хитрый чуваш рассыпался в шутливой любезности: «И вам здрасте. Я ваш сосед справа. Откликаюсь на Ивантея — в отчестве пока не особо нуждаюсь. Рад за вашего дядьку. Я давно его в стационар гнал. Но вы, соседки болтали, с ребёнком приехали. Негоже дитю в таком запахе находиться. Давайте я девочку вашу к нам погостить заберу. У меня тоже дочка — Машутка. И как к вам прикажете обращаться?»
Хозяйка избушки молвила без интереса: «Благодарю. Мой ребёнок пристроен — у вас здесь много отзывчивых людей. Меня зовут Степанида Зиновьевна. Что-то ещё?»
Ушёл в непонятных чувствах. Дома, хлебая жирные щи, делился с Анфисой:
«Племяшка Герасима та ещё штучка. С характером. Степанидой Зиновьевной назвалась, а самой немногим за двадцать, девчонка, считай. Дядьку в стационар отправила, сама обработку проводит. Дочку куда-то пристроила, чтоб не дышала хлоркой».
«Какая ж девчонка, если ребёнок?» — заревновала Анфиса.
Ивантей поморщился: «Ну бабёнка. Где Маша? Здорова ли? Утром у ней носик сопел».
«Маша собирает листья в саду. Велели в школе для урока труда. Здорова. Придёт — напою чаем с малиной. Не волнуйся, я за ней хорошо смотрю», — ласково отвечала свояченица — она же помощница, нянька и тайная полюбовница с надеждой на большее.
Ну что. С появлением Степаниды Зиновьевны ничего явно не изменилось. Картинка жизни у чуваша оставалась привычной: работа, заботы, «хитрые дела». И всё-таки кое-что втёрлось в неё. Ивантей жадно улавливая, что говорят на завалинках пожилые болтушки, узнал, что свою двухлетнюю дочку Степанида Зиновьевна устроила в детский сад.
Белобрысенькую девочку звали Леля (без точек над буковкой «е»), и родилась она не в законном браке, а в «свободных любовных отношениях». «Вот тебе и детдомовское воспитание, а ещё учительница.», — недовольно думал Ивантей, позабыв про свою ночную Анфису. Про то, что племянница дядьки Геши ведёт второй «Б» класс в ближней школе, рассказала Маша, ставшая первоклассницей.
«Хорошо, что не нам в училки досталась», — подсказало Анфисе сердце-вещун. «Жаль. Был бы повод почаще встречаться. А так — кивки у калиток», — вздохнул. Ивантей.
Степанида Зиновьевна странным образом его волновала. Таких женщин — сплошь белёсых, с бело-розовой кожей — он никогда не видал. В ней будто сплелись утренняя заря и молочный туман. Нежная, невыразимая прелесть с характером — вот какой виделась Степанида Зиновьевна чувашу. Белая блузка, чёрная юбка, не прикрывающая колени.
Очень светлые волосы, затянутые в низкий хвост, открывали внимательному взору, например, Ивантея, аккуратные ушки с простенькими серёжками. Бижутерия с синей стекляшкой. Зачем-то подумалось: «Ей бы серебро пошло с бирюзой в виде комплекта, чтоб непременно цепочка с синим камушком покрупнее».
Навязчивая мысль заставила Ивантея обратиться к знакомой продавщице из ювелирного магазина. Она была покупательницей мясного отдела, в котором он торговал. Не рядовой — её, как и других нужных людей, Ивантей снабжал по «отдельному принципу». Иногда эти люди оказывались Ивантею полезными. Вот и пышнотелая продавщица Людмила, увидев его склонившимся над витриной, подплыла в ожидании:
«Обычное колечко высматриваешь, Иван, или обручальное?»
Ивантей хохотнул: «А ты что, развелась, Люсенька?»
«Тьфу на тебя! Не накаркай, смотри!» — отвечала она, а сама зарделась от мужского намёка. Всего лишь игра, и они уже толковали по сути.
Из «ювелирки» Ивантей вышел довольным. В кармане лежала коробочка — серебряные серёжки с «висюльками». Бирюзы в «рукаве» Людмилы не нашлось, она убедила мужчину, что горный хрусталь самый модный сейчас и для блондинок самое то. Дома коробочка спряталась под матрасом - надёжное место, когда спишь один.
Оставалось дождаться подходящего случая, чтобы вручить Степаниде Зиновьевне. А пока, кроме собирание слухов и коротких, случайных встреч, Ивантей тайно за ней следил, подходя тёмными вечерами к забору. Благодаря покупке двух соток, дом Герасима находился в шагах десяти от него. Окна — кухонное и второй комнатушки — позволяли видеть всё, что происходит в похорошевшей избушке.
Вот Стеша, стоя у стола, что-то готовит. Склонившись над корытом, стирает. Кружит дочку по комнате, а та смеётся, откидывая головёнку. Позднее, уложив Лелю, Степанида Зиновьевна садилась проверять тетради. Эх, посидеть бы рядом! Принести ей чай, накинуть на плечи шаль. А ещё лучше делать это в своём комфортном, устроенном доме.
Тогда в Машину комнату поставили бы вторую кроватку — для Лели. Пусть привыкают друг к другу. Он бы их не делил, записав на себя дочку Стеши. А потом у них бы родился сын — брат девчонкам. Анфиса в эту идиллию не вписывалась — о ней Ивантей даже не думал. Вскоре окошки избёнки зашторились, и влюблённому чувашу стало ещё тошнее.
На смену листопаду пришёл снегопад. Близился Новый год. Измученный телесным и душевным томлением, Ивантей наконец сообразил, что может зайти к Степаниде Зиновьевне без явного повода — просто так, по-соседски. Например, чтобы расспросить о «своём приятеле» Герасиме, как там его, Пантелеевиче. Предложить помощь одинокой соседке с ребёнком - тоже нормально.
На учительскую зарплату не разгуляешься, а он ей домашнего сальца принесёт, свининки на щи. Похоже, он влюбился и пора подобраться поближе к Степаниде Зиновьевне. Пошёл в субботу, засветло, чтобы лишних толков не вызывать. Анфиса тяжёлым взглядом проводила любовника, но промолчала. Всё сразу пошло не так, как чуваш ожидал.
Вместо радости при виде кулька с продуктами, Стеша сказала насмешливо: «Бойтесь данайцев, дары приносящих».
Ивантей, всё ещё в предвкушении приятного общения, поправил её: «Данайцы на юге, наверное. Я — чуваш. Данаец бы вам фрукты принёс, а я — кое-что посущественнее».
Стеша, замерев на секунду, расхохоталась. На кухню прибежала Леля и тоже стала смеяться, глядя на мать. «Какая у вас дочка хорошенькая! И очень похожа на вас. Ну просто вторая Степанида Зиновьевна», — вставил Ивантей совершенно искренне.
Женщину будто выключили. Мгновенно посерьёзнев, она скомандовала малышке: «Леля, правило! Мама с кем-то разговаривает — ты не мешаешь. Убери игрушки и порисуй». Девочка убежала выполнять «правило». А её мать обратилась к гостю: «Сколько я вам должна за «чувашские дары»?»
Вдруг поняв, что просто так она подношение не примет, Ивантей ляпнул: «Полтора рублика. Всего лишь суповой набор и немного сала. Анфиса прислала с поклоном». На лице Стеши промелькнуло сомнение, но, достав кошелёк, отсчитала ему полтора рубля. Призналась смягчившись:
«Спасибо. Очень кстати. На улице так метёт, что я после уроков еле домой дошла - не до базара. И знаете, хорошо, что сами зашли. Я давно терзаюсь желанием поговорить с вами серьёзно».
«Вот даже как? Неужели? Ну а что — мужик я справный. Анфиса млеет, бабы засматриваются. Без препятствий — вдовец. А её наверняка заело женское одиночество», — замечтал Ивантей.
А вслух произнёс: «Я весь во внимании, Степанида Зиновьевна». "Минуту." Принесла и выложила перед ним две мятые бумажонки. Третью - казённого вида, оставила на потом. Поинтересовалась тоном дознавателя: "Как вы это объясните, Ивантей Батькович?"
Это были расписки от дядьки Герасима. Хитрый чуваш, задумав бОльшую выгоду, требования по ним давно закрыл, вернув расписки инвалиду, в доказательство «расположения». А он, зараза, сохранил. Племянница нашла, занимаясь уборкой в избёнке. И вот что ей теперь говорить? Наконец нашёлся:
«Э-э-э... Ммм... Герасим Пантелеевич испытывал материальные затруднения, когда строился. Вот и занял у меня деньжат. Два раза по пятьдесят рублей. Мы тогда были мало знакомы, и я на всякий случай, для проформы... Потом, видя его неспособность отдать, простил по-приятельски. Они ничего не значат. Вот, смотрите».
И разорвал бумажонки в клочки.
«То есть, по доброте душевной, вы простили моему дяде сто десять рублей с учётом ваших процентов?» — нахмурив брови, уточнила Стеша.
«Именно».
«Значит, признаёте, что вы — ростовщик?»
У Ивантея на лбу выступил пот. За такое можно было лишиться доброго имени, а то и перед судом предстать по статье «незаконное обогащение». Промямлил: "Это мне Анфиса, хитрая лиса, подсказала."
Стеша усмехнулась: "Она лиса, а вы наивный ягнёнок? А как вышло, что мой дядя продал вам две сотки земли? Вы простили ему меньшее, чтобы получить бОльшее, Ивантей Батькович?"
«Он сам предложил. Огород обрабатывать не мог. Больной, безногий. На пропитание не хватало, да выпить любил. Милостыню даже просил. А вы, судя по всему, о нём не беспокоились. Я помогал, как мог. Сами видите — деньги за две сотки я заплатил», — обороняясь, говорил Ивантей, а сам мысленно перекрестился, что на составление завещания инвалида не подтолкнул.
«Протянуть вас, что ли, фельетончиком через газету? По случаю много узнала про вас от соседей. Например, как вы одной бабульке рубль дали до пенсии, а потом, в качестве процента, взяли с неё крупную чесночину, поскольку кур-несушек она не держит. Или как отрез на пальто отжали у женщины за то, что она задержалась с возвращением денег. Дочку вашу жаль. Ей в октябрята вступать, потом в пионеры, а у неё отец — ростовщик и стяжатель!» — припечатала Степанида Зиновьевна, разгневанная и прекрасная.
Но тут и Ивантею шлея попала под хвост. Прищурившись, он сказал ядовито:
«А давай-ка тебя, Стеша, разложим. На дядьку, признай, наплевала. Знала, что безногий, что один, и ни разу десяточки не прислала. В отпуск не приезжала, хотя у педагогов он всё лето. А что мешало? Уж не роман ли неприличный, от которого дочь родилась? Совесть не давит? А я, повторюсь, поддерживал бедолагу.
Там развалилось, прикатила сюда, под крылышко дядьки. Он, дурачина, расписывал в письмах, что у него участок, изба, а оказалось — избёнка, продуваемая ветрами. А дядька Геша — пьющий туберкулёзник, просящий милостыню, играя на гармошке. Опростоволосились, Степанида Зиновьевна, а на мне срываетесь».
Коротко и ёмко.
Стеша кумачом вспыхнула: «Да как вы смеете?! Что вы знаете обо мне? Идите вон и чтоб завтра же перенесли забор на прежнее место. А нет — ославлю на весь мир! Что касается ста рублей, которые дядя вам задолжал, — я их отработаю».
Он лениво поинтересовался: «Каким образом? В бане меня попаришь? Приходи. За один раз все сто рублей спишу!»
На их громкие голоса прибежала Леля. Встав впереди матери, грозила «злому дядьке» сжатым кулачком. Он вдруг опомнился: «С кем связался? Наговорил гадостей женщине, дороже которой для меня нет. Растревожил девочку. Сам виноват, что таким негодяем Стеша видит меня».
Поднялся, повинился, дал слово переставить забор, подмигнул малышке и ушёл. Уже входя в свою избу, вспомнил с досадой: «А про Герасима Пантелеевича так и не спросил».
Ночью Анфиса вызвала скорую помощь — у Ивантея случился инфаркт. Его увезли. Маша спала крепким детским сном. В комнате Ивантея женщина снопом упала на кровать и зарыдала, комкая подушку. Под руку что-то бархатное попалось. Коробочка! Открыла, вздохнула тяжко. Это не могло быть для неё. Проверив Машу и что-то собрав в небольшую корзинку, вышла из дома.
Стеша, тоже выскакивала за калитку, услышав сирену кареты скорой помощи. Видела, как на носилках вынесли Ивантея. Ей стало страшно и стыдно. Совесть строго спросила: «Разве ты - ангел? Дядьку забросила, влезла в чужую семью да ещё дочь родила! И вот — довела человека. Что теперь будет? Поминки из-за переставленного забора?!»
В дверь осторожно стукнули.
... Не зажигая свет, две женщины — молоденькая и постарше — сидели за столом, не зажигая света — им хватало заглядывающей в окошко луны. Корзинка Анфисы им предложила бутылку домашней наливки, сало, солёные огурцы, хлеб и пирожки, испечённые утром. Не подруги, но ставшие близкими, Анфиса и Стеша вели разговор «за жизнь».
Первая уже «выплакала» свою историю, наступил черёд племянницы дядьки Герасима. С него Стеша и начала. Например, призналась, что... ненавидела брата отца с того дня, когда он разыскал её в детском доме. Дядька думал, что племянница плачет, потому что не хочет с ним расставаться, а она злилась, что он вернулся с войны, не её отец.
Пусть безногий, с туберкулёзом, иногда выпивающий. Зато Стеша была бы сиротой только наполовину. Ей не предлагали место учителя в городке N. Девушка сама его выбрала, наобум. Легко устроилась в школу, получив служебное однокомнатное жильё. С первого взгляда влюбилась в директора - интересного,, молодого мужчину, хотя знала, что женат, есть ребёнок.
Они стали любовниками. Тайными, как Анфиса и Ивантей. Не особенно из-за жены. Он очень дорожил карьерой. В этот период счастливая и смягчённая Стеша написала письмо дядьке Геше. Тонкая связь держалась на его письмах-мечтах — зажить одним домом: Стеша с семьёй и он где-нибудь «в уголке». Иногда присылал переводы на десять рублей.
Забеременевшей Стеше пришлось притвориться, что отец ребёнка — случайный знакомый, приезжий. Пришлось пережить осуждение ради репутации любимого. Родилась Леля. Стешу всё больше злило противное положение. Ситуацию «разрулила» дочь.
На субботнике — школьники, учителя, крутясь возле матери, она звонко крикнула: «Папа!» и подбежала к директору школы. Он отшутиться пытался: «Полтора года ребёнку, для неё всякий мужчина — папа!» И вот тут Стешу накрыла волна оскорблённости.
Со словами: «Да, но не всякий мужчина вхож к её матери!» — влепила руководителю школы пощёчину. После этого она не смогла оставаться ни с предателем, ни в школе, ни в этом городке.
Не ставя в известность дядьку, прикатила на грузовике с вещами — всего-то сто километров. Не на хоромы,, конечно, рассчитывала. Но и не на такую реальность. Пришлось признать, что время побегов закончилось, пора становиться ответственной. За дочь, за себя и того же дядьку. В тубдиспансере, обследовав Герасима Пантелеевича, объявили, что туберкулёз у него латентный, а кашель из-за хронического бронхита.
Инвалид войны получил длительную — на полгода — путёвку в санаторий оздоровительного типа для таких же, как он. А Стеша взялась устраивать жизнь — свою и дочки. Принимала помощь соседей и только в сторону избы Ивантея смотрела с копящимся презрением. Причины Анфисе перечислять не потребовалось.
Неожиданно бывший любовник стал приглашать Стешу на телефонные переговоры. Еженедельно, поскольку она не являлась. Вот и в завтрашнее воскресенье могла его голос услышать. Но не пойдёт.
"Что - разлюбила? Мой Ивантей тебя зацепил? Конечно, такой основательный мужик любой бабе нужен!" - заревновала Анфиса.
«Да ты что?! Как любила, так и люблю. Он папка Лели моей. Простить ему не могу, что не остановил, сразу не кинулся следом. А твой Ивантей не в моём вкусе», — запальчиво откликнулась Стеша.
Посмотрев на будильник, тикающий на подоконнике, Анфиса поднялась:
«Пойду. У меня там Маша одна. На завтра, а точнее, уже на сегодня, программа такая. Я чуть свет побегу в больницу. Потом в церковь - за выздоровленье Ивантея молиться. В понедельник отпуск оформлю. Вместе с врачами вытащу своего чуваша. Пусть любит, кого хочет, но только живёт. А ты не упускай свой шанс, пока зовёт. Подумаешь, растерялся мужик! Спокойно, без особого норова узнай, что предлагает. Поняла, Степанида Зиновьевна?»
Конец весны принёс начало финала истории «Про хитрого чуваша».
Во-первых, как только растаял снег и помягчела земля, забор между избой и "лубяной" избёнкой отправился на прежнее место. Вернувшийся с оздоровления Герасим Пантелеевич - набравший вес, повеселевший, благословил брак племянницы с бывшим директором школы.
Для избушки нашлись покупатели - молодожён убедил жену перебраться на его малую родину - в село, расположенное в Волгоградской области. Там их ждала свекровь в просторном кирпичном доме, сад с абрикосами. Женщина уже обнадёжила местную школу, что едут постоянные учителя — младших классов и математики. Что поделаешь, свекрови меняют привязанности, в зависимости от перемен в жизни своих сыновей.
Климат подходил для здоровья Герасима Пантелеевича, а Леле не помешала бы бабушка. Словом, всё прикинуто, подготовлено, и надо ехать!
Помните, когда-то Ивантей мечтал о сыне? Так вот, выдравшись из когтей инфаркта,, он узнал, что Анфиса беременна. Нежданчик ошеломил, примирил с утратой Степаниды Зиновьевны и придал сил - ведь теперь двоих детей следовало в люди вывести. А что бы там себе не придумывали соседушки с разных сторон, чуваш был человеком ответственным. Так что вскоре и эта парочка узаконила отношения.
Стеша так и не узнала о серёжках в бархатной коробочке, Анфисой обнаруженных. Впрочем, сей факт и мимо Ивана проплыл. Так что он со спокойной совестью преподнёс их жене в качестве подарка за сына. Прозрачный хрусталь как нельзя лучше подошёл к тёмным волосам и глазам Анфисы. По простоте и гордясь собой, она делилась с «собирательницами новостей»:
«Я ведь в ту страшную ночь Стешке их принесла, поняв, что мой Ванёк их не для меня купил. Хотела своими руками выполнить его волю да доложить, когда врачи разрешат. Пусть, думаю, терзанье своё успокоит. А моя умная, жадная жаба не позволила их достать из кармана. И вот — ношу, красуюсь!»
И то, что муж сына Степаном назвал, будто в память о ком-то, Анфиса в голову не взяла. Глупость? Мудрость? А я бы соединила: глупая мудрость, позволившая стать счастливой. Именно этой женщине. Ведь у каждого своё счастье — ни хуже, ни лучше, чем у соседки. Своё.
Хитрый чуваш остался хитрым. Стряхнув «молочный туман», он и с правой стороны поставил глухой забор. Как прежде, давал в долг под процент, рубил — продавал мясо. И оставался пришпиленным к своей семье — к детям и своей половинке - Анфисе.
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. С поклоном благодарю за отзывы. Сама я достаточно скромно оцениваю своё творчество, а моя мама, их читая, просто в восторге от «качества» моих читателей. Говорит мне: «А многие поумней тебя будут. Отзывы — зачитаешься».