Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Любуемся видом послепожарного Кремля со стороны Каменного моста кисти замечательного Максима Воробьёва, без работ которого не могут обойтись ни наши "внеклассные чтения" декюстинового труда, ни выпуски "Однажды 200 лет назад...", да и вперёд, пожалуй...
Постоянный герой сразу многих циклов "РУССКАГО РЕЗОНЕРА" добряк и хлопотун Александр Иванович Тургенев - персонаж, конечно, тот ещё... Обжора, растеряха, может заснуть внезапно где угодно и когда угодно, судя по всему - и чиновник едва ли дельный... на мой взгляд - держат его на ответственном посту лишь из жалости... Ну куда ж, в самом деле, его - такого? Зато - ни дня без благодетельств, постоянно за кого-нибудь впрягается, протежирует - вот его настоящие служба и призвание. Замечательный образ Тургенева создаёт Александр Булгаков в письмах от сентября 1824-го, когда первый приезжает по какой-то надобности в Москву.
- Негодный Тургенев не прислал сказать, что приехал; я узнал об этом от Рушковского, с коим обедал вчера у Пфеллера. Мы тотчас после обеда поехали к нему вместе и нашли его за арбузом. «Ты, брат, не потерял старинных своих привычек?» – «Нет! Так шалю, ем только семечки». Тут были Жихарев, Сушков, Катерина Семеновна; так путно и не мог я с ним поговорить. Ввечеру виделись мы опять в Итальянской опере, но и Ченерентола не помешала ему спать кой-когда. Теперь приехал просить шпагу – видно, наряжается в мундир. Все тот же. Я ему пенял, как не дать знать тотчас о приезде. «Да я, как приехал, хотел тотчас послать к тебе, к Вяземскому, к Ивану Ивановичу Дмитриеву; да подумал, что Иван Иванович, верно, уже спит, Вяземский, верно, в деревне, а ты, верно, куда-нибудь уехал на вечер». Мне кажется, что он немного состарился, да и обрюзг...
Мало? Так вот вам ещё!
- Ох, Тургенев! Все тот же. Просил меня быть к нему пораньше сегодня: будем одни и наговоримся досыта. «Я тебе расскажу свою историю, которая нелепа и смешна, то есть не смешна совсем; приходи пораньше». Я явился в 9 часов и нашел, что одной рукою пишет, другой завтракает. «Лаврушка, кофею! Садись, брат, вот сейчас, только кончу письмо (переписывает даме письмо с французского брульона), ты прочтешь и поправишь (пишет), посылаю гостинцы дамам Верам, Софьям, Надеждам, чай пролил на бумаги, а чернильницу, к счастью, – только на стихи Лавиня на смерть Байрона. Лаврушка! Скорее сургучу, да попроси клеенки у матушки или что-нибудь завернуть посылки». Только что стал оканчивать, является профессор университетский. «Проси немного погодить; скажи, что одеваюсь, а не сказывай, что Булгаков здесь». Я пью кофей. Входит поп приходской. «Ну, Лаврушка, попроси профессора; скажи, что я было оделся, да опять разделся». Стал приходить всякий народ. «Ах, батюшки! К Вяземскому пора; едем навстречу к княгине, а ежели не поеду, то буду к тебе». – «Где обедаешь?» – «Не знаю! Дома». – «Как дома?» – «Вот я и забыл, что обедаем у Ивана Ивановича Дмитриева, ежели не Василия Львовича Пушкина». Экий человек! Вот и умен, и добр, и честен, но этакая ли голова, а часто и язык, должны быть у директора департамента? Тургенев очень далеко мог бы идти, но поведение его истинно одобрить нельзя. Не разбирает, перед кем что говорить надобно и можно, а это все передается дальше с прибавлениями... Я даже удивляюсь, как он так долго был при своем месте. Я люблю душевно Александра; душа, конечно, ангельская, готовая всегда к добру, но в службе это недостаточно...
А в столице меж тем скучать некогда, там, судари, дела всё делаются! Вот что пишет брату Константин Яковлевич, посетивший с "экскурсией" Монетный двор, поразивший воображение гостей не только новинками передовой европейской технической мысли, но и закусками..
- Вчера показывал нам Егор Васильевич Монетный двор, возобновленный после пожара, который года с два или три тому назад многое там истребил. Паровая машина, сделанная здесь Кларком и имеющая силу 64-х лошадей, чудесная. Вообрази, что половину почти всех колес Монетного двора приводит в действие без всякого шума. Вообще и тут, как в Горном корпусе, есть что посмотреть. При нас вычеканили медаль на рождение нашего государя, и всем нам подарил по штуке директор. С одной стороны – изображение Екатерины, с другой – она держит младенца в руках, на которого сияют лучи с неба, с надписью: «Дар небес». Там мы натурально принуждены были позавтракать, наглядевшись всего досыта, также досыта и покушать...
А что же Пушкин - спросите вы? Привитая было с год назад традиция всякий раз начинать новый месяц с него испарилась? Возможно... нынче - по крайней мере - так. Отмечу кратко - с августовского приезда его в Михайловское мало что изменилось, разве что трудиться Пушкин стал больше и усерднее. Новый приятель Вульф уехал в свой Дерпт с окончанием вакаций. С родителями - особливо с отцом - отношений так и не наладилось. Пишут ему в сентябре мало - равно как и он сам за весь месяц отослал, кажется, всего одно коротенькое, почти телеграмму, письмо - всё к тому же Вульфу:
Здравствуй, Вульф, приятель мой!..
В самом деле, милый, жду тебя с отверстыми объятиями и с откупоренными бутылками. Уговори Языкова да отдай ему мое письмо; так как я под строгим присмотром, то если вам обоим заблагорассудится мне отвечать пришли письма под двойным конвертом на имя сестры твоей Анны Николаевны.
До свиданья, мой милый.
Едва ли не единственный, кто адресуется к нему - Дельвиг. Милый ленивец Дельвиг! Он так живо интересуется всем в новой жизни друга, он так непривычно для себя деятелен и энергичен, даёт живую и выпуклую картинку столицы... Экий молодчага!
- "... о деньгах. Ежели ты хочешь продать второе издание «Руслана», «Пленника» и, ежели можно, «Бахчисарайского фонтана», то пришли мне доверенность Об этом меня трое книгопродавцев просят; ты видишь, что я могу произвести между ними торг и продать выгодно твое рукоделье. Издания же будут хороши. Ручаюсь. Сергею Львовичу, Надежде Осиповне и Ольге Сергеевне мое почтение. Льву скажи, что я с ним не помирюсь на одно письмо. Только что все приведу в порядок — буду у тебя. Да нет ли, брат, у тебя какой прозы, удобопропущаемой цензурой? Пришли, коли есть. Есть еще у меня не просьба, но только спрос: не вздумаешь ли ты дать мне стихов двадцать из «Евгения Онегина»? Это хорошо бы было для толпы, которая не поймет всей красоты твоей «Прозерпины» или «Демона», а уж про «Онегина» давно горло дерет. Подумайте, ваше Парнасское величество! Обнимаю тебя. Матюшкин тебе кланяется и слепец Козлов, который только что и твердит о тебе да о Байроне. Люби Дельвига"
И куда - позвольте узнать - подевалось семейство Вяземских с Верою Фёдоровной, что ещё недавно так убивалась по нему, да князем Петром, занимавшим Пушкина более пары последних лет? Пётр Андреевич, впрочем, хлопочет по "делу Ольдекопа", вздумавшего без спросу перепечатать "Кавказского пленника", бесцеремонно таким образом обирая и без того лишённого почти всего автора: "Не надобно же дать грабить Пушкина. Довольно и того, что его давят»
А Дельвиг в самом конце сентября пришлёт ещё одно письмо - да какое! Право, не надобно никакой иной картины-среза месяца "200 лет назад": здесь всё - и намёки на цензурные "заморозки" (ненавистникам Николая Павловича - на заметку особо, цензоры лютовали и за 10 лет "до того, как..."), и подличанье перед Аракчеевым (издатель одного из журналов деляится восторженными впечатлениями о поездке в графское Грузино), и совместное верноподданническое предприятие Булгарина с Гречем "Северная пчела", и искреннее проявленье самой настоящей дружбы, и мудрые советы, внять которым непременно стоит...
- Великий Пушкин, маленькое дитя! Иди, как шёл, т. е. делай, что хочешь, но не сердися на меры людей и без тебя довольно напуганных! Общее мнение для тебя существует и порядочно хорошо мстит. Я не видал ни одного порядочного человека, который бы не бранил за тебя Воронцова, на которого все шишки упали. Ежели б ты приехал в Петербург, бьюсь об заклад, у тебя бы целую неделю была толкотня от знакомых и незнакомых почитателей. Никто из писателей наших русских не поворачивал так каменными сердцами нашими, как ты. Чего тебе недостает? Маленького снисхождения к слабым. Не дразни их год или два, бога ради! Употреби получше время твоего изгнания. Продав второе издание твоих сочинений, пришлю тебе и денег и, ежели хочешь, новых книг. Объяви только волю каких и много ли. Журналы все будешь получать. Сестра, брат, природа и чтение, с ними не умрёшь со скуки. Я разве буду навозить её. Нет ничего скучнее теперешнего Петербурга. Вообрази, даже простых шалунов нет! — Квартальных некому бить! Мертво и холодно или иначе: свежо и прохладно! С приезда Воейкова из Дерпта и с появления Булгарина литература наша совсем погибла. Подлец на подлеце подлеца погоняет. Ездят в Грузино, перебивают друг у друга случай сделать мерзость, алтынничают. Офицеры занимаются новопривезёнными из Варшавы темпами. Теперь мера всех артикулов вот какая: ра̄з, два̄, трй. Карамзин теперь в отчаянии. Для него одно счастие наслаждаться лицезрением нашего великодушного и благословенного монарха. А он путешествует! Жуковский, я думаю, погиб невозвратно для поэзии. Он учит великого князя Александра Николаевича русской грамоте и, не шутя говорю, всё время посвящает на сочинение азбуки. Для каждой буквы рисует фигурку, а для складов картинки. Как обвинять его! Он исполнен великой идеи: образовать, может быть, царя. Польза и слава народа русского утешает несказанно сердце его. Но я заболтался — пора перестать. Благодарю за Онегина. Льва целую, но не пишу ему. Первое: за ним письмо ещё, а второе некогда. Завтра ваш человек рано уезжает. Пиши ко мне чаще — я твой верный ответчик. Спешу скорее отделаться от Цветов, чтоб обнять тебя физически.
И чем же нам закольцевать наш сентябрь, как не стихотворным посланием Пушкина к Вульфу? По прочтении оного можно многое... домыслить о том, как презанятно и содержательно проводили они время ушедшим августом. Обсуждать это, впрочем, ни к чему - ведь многое уже тут, а ещё более того - недосказано и недомолвлено. Ну и, конечно, последняя пара строк - это вообще шедевр!
Здравствуй, Вульф приятель мой!
Приезжай сюда зимой,
Да Языкова поэта
Затащи ко мне с собой
Погулять верхом порой,
Пострелять из пистолета.
Лайон, мой курчавый брат
(Не Михайловский приказчик),
Привезет нам, право, клад...
Что? — бутылок полный ящик.
Запируем уж, молчи!
Чудо — жизнь анахорета!
В Троегорском до ночи,
А в Михайловском до света;
Дни любви посвящены,
Ночью царствуют стаканы,
Мы же — то смертельно пьяны,
То мертвецки влюблены.
Таким - или примерно таким - увиделся мне сентябрь 1824-го, а уж хорош он был или плох - решать всяко не мне, я - всего лишь скромный собиратель и огранщик драгоценностей, щедро рассыпанных по отечественной Истории.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу