Шлеп-кап-шлеп... тяжелые вязкие капли падают на лицо, выбивают дробь на плечах. Темными лужицами расплескиваются по гулкому камню. Он сидит, запрокинув голову; струи серого дождя заливают глаза, пропитывают одежду.
Каменный балкончик почти полностью рассыпался - осталась лишь резная баллюстрада. Внизу, бесконечно далеко, кипит черная, злая вода. Брызжет, точно ядовитой слюной, горькой пеной, вгрызается в подножие каменной башни. Однажды, тысячелетия спустя, черная вода возьмет свое и башня рассыплется, накормив ее своими обломками. Но нескоро, очень нескоро...
Крупные птицы с пронзительными криками нарезают круги в стылом небе. Не настоящие чайки - откуда им здесь взяться - они лишь издалека похожи на живых созданий верхнего мира. На деле, это просто крылатые тени, плач умерших по прошлому, к которому им нет возврата.
- Раз овечка - два овечка! Что за милое местечко! Души тлеют, души тают - жить живым они мешают!
Девочка балансирует на краю перил, переступает крошечными ножками. Светлые кудряшки треплет сырой ветер. В руке у нее плюшевая овечка, некогда белая. Грязная шерсть свалялась в колтуны, местами в шкуре зияют проплешины. Одного глаза нет, другой, слепой и мутный, смотрит со злобным ехидством.
- Три овечка и четыре - десять бед случится в мире...
- Малая, помолчи, а? Или иди играть куда-нибудь, в другое место!
Владелица овечки притворяется глухой. Она вынимает из кармашка платья горсть блестящих монеток и кидает вниз, в далекую кипящую черноту. Соприкасаясь с водой, монетки шипят и обращаются струйками едкого дыма.
Одна монетка - одна запятнанная злобой душа, лишенная шанса на перерождение. Получив свободу, она вернется в мир, некогда погубивший ее и начнет мстить. Все равно, кому. Кто подвернется. Зловоние выпущенных душ раздражает, нарушает серую гармонию дождя и песнь падающих капель.
- Пять овечек, или шесть - всех чума на завтрак съест...
Пальцы нащупывают тяжелый обломок камня, поворачивают его, находя удобное положение для броска. К счастью для себя маленькая стихотворица вовремя замечает угрозу:
- Злобина дядька! Противный! - она с визгом уворачивается от летящего снаряда и сигает вниз. Интересно, хотя бы проход себе открыть успела? А если и нет - что с этой мелкой чумой сделается.
Снова тишина, плеск капель о шершавый камень, злобный рев нападающих на подножие башни волн. Гармония черного, белого и серого - и так будет всегда. Вечность тоже серая.
Он жмурится, подставляя лицо ледяным струям. Ему хорошо...
***
Башня рушится, осколки камня летят вниз, в кипящую черную воду... крики мертвых душ-птиц над головой становятся все пронзительнее, разрывают барабанные перепонки...
Радик с трудом вынырнул из вязкого кошмара, ощущая, как мир вокруг наполняется запахами и красками. Во снах он никогда не различал цветов - все вокруг было серым и черным.
Минуту он просто лежал на спине, с удовольствием ощущая мягкость одеяла под ладонью. В комнате приятно пахло кофе, молочным шоколадом и сушеными яблоками. И немного - цветочным кондиционером для белья. Тепло, уютно; с улицы, несмотря на поздний час, доносилась громкая музыка.
А потом повторился звук, который и разбудил его, выдернув из пучины серого кошмара. Дверной звонок Радик тихо ненавидел и давно хотел скрутить его, с глаз долой. Но все руки не доходили. На ходу натягивая пушистый домашний халат, он поплелся в прихожую. Сколько там - час ночи, два? Визиты в такое время может оправдать, разве что, всемирный потоп.
Потопа за дверью не обнаружилось. Переминаясь с ноги на ногу перед Радиком стояла соседка, чья квартира находилась этажом ниже. Ночная визитерша дрожала и ежилась, хрупкие плечики укрывала мужская рубаха, длиной ей почти по колено. На коленке, кстати, наливался отчетливый синяк.
- Вечер добрый, - брякнул Радик, понимая, что вообще не понимает, как реагировать и что говорить. Он был не мастером задушевных бесед, особенно с полуголыми молоденькими девчонками, которые вламываются по ночам. Соседка шмыгнула конопатым носом:
- Здрасьте... а можно я войду... ненадолго, мне позвонить только?
Он посторонился, ругая себя за неумение ловко отказать и захлопнуть двери перед носом визитерши. Кстати, а как зовут нахалку - Катя, Маша, Даша? Память на лица и имена у него была еще хуже, чем коммуникабельность, в целом. Ладно, какая разница - пускай звонит и выметается туда, откуда явилась! Словно в ответ на его мрачные мысли Катя (Маша, Даша, Глаша?) пролепетала:
- А нельзя с вашего сотового позвонить? Я свой разбила, нечаянно... Я деньги потом отдам!
Нечаянно, ага. А еще - нечаянно набила на ногах синяки, разделась догола, натянула чужую рубаху и, посреди ночи, побежала звонить, к соседу! Теперь Радик смутно припомнил разговоры вездесущих соседок в лифте - про то, что Катьку - или как ее там - регулярно лупит сожитель. Который, вообще, даже и не муж, вовсе. Значит, правда - не лупил бы, не пришлось и по соседям бегать, ночной порою.
Бабы дуры - бабы дуры, бабы бешеный народ... завертелась в голове песенка, нежно любимая отцом самого Радика. Маму отец не бил, но и за человека ее не считал, особо. Скорее неким визгливым приложением к кастрюлям, пылесосу и утюгу, о чем и заявлял при каждом удобном случае. Мама в долгу не оставалась, причем словарный запас у нее был побогаче мужниного; но разводиться не желала, категорически. Видно, все же, прав был отец - раз бабы такое терпят, причем годами значит, и правда, дуры!
Получив его сотовый, девчонка долго тыкала дрожащими пальцами, пытаясь набрать нужный номер, потом, напряженно хмуря лоб, держала телефон возле уха. И снова набирала. Радик терпеливо ждал, наблюдая, как она переступает с ноги на ногу; внезапно в голове щелкнуло, что ступни у нее босые. Так и бежала со своего этажа к нему, дура горемычная.
Кривясь - то ли от ее глупости, то ли от своей недогадливости - он выудил из шкафа теплые тапки с помпонами и подтолкнул к ногам гостьи. Потом сходил в комнату, вернулся с пледом и накинул ей на плечи. Она благодарно кивнула, осторожно придерживая его тонкой рукой. На запястье тоже красовался синячина, уже отдающий в желтизну. Чтобы не пялиться, слишком откровенно, на это безобразие, Радик ушел ставить чайник.
Вернувшись, он застал шмыгающую носом девчонку, выпутывающуюся из пледа. Видно, так замерзла, что пытаясь дозвониться неведомому абоненту, замоталась в него, как в кокон.
- Из...вините... я сейчас...
- Ну что, дозвонилась? - Радик шагнул ближе, пытаясь подхватить соскользнувший плед.
Девчонка шарахнулась в сторону, ударилась спиной о стену, едва не уронив телефон. - Эй, ты чего это?
Вместо ответа конопатая шмыгнула носом и разревелась. Только этого не хватало! И что прикажете делать с ней?
Радик отвел девчонку на кухню, сунул в руки кружку с горячим сладким чаем:
- Пей, давай! И успокаивайся уже, пока всю квартиру мне не затопила!
Она пила маленькими глоточками и хлюпала распухшим носом. Пришлось сходить за пачкой салфеток.
Наконец, гостья немного пришла в себя, перестала дрожать и, уже с любопытством, принялась разглядывать разложенные повсюду стопки книг. Один из весомых плюсов холостяцкой жизни - раскидывать и раскладывать все, что душе угодно, на любой горизонтальной поверхности. Правда, законченным неряхой Радик себя не считал - носки не разбрасывал, посуду мыл вовремя. Его слабостью были только старинные книги, которые он читал, в любую свободную минуту.
- Любишь читать? - конопатая ловко перешла на "Ты", но это, почему-то, не раздражало. - Я раньше тоже любила... а что за автор, ни разу о таком не слышала?
- Это испанский поэт, очень старый - о нем и раньше мало кто знал, - Радик осторожно взял из цепких пальчиков пухлый томик. - Ну, что - я так понимаю, кому хотела ты так и не дозвонилась? Может, в полицию, побои снимешь; к мужу тебе точно сейчас нельзя!
Девчонка яростно замотала головой, едва не попав спутанными кудряшками ему по носу.
- Не надо, он просто прибьет, тогда! Я тете звонила, она меня к себе иногда пускает переночевать. А сейчас не отвечает, почему-то... ничего страшного, я пока по городу похожу, а утром Вовчик успокоится, у него всегда так. Или к друзьям уйдет, до вечера.
Радик с сомнением покосился на окно. Конечно, сейчас не февраль-месяц, но в октябре тоже не жарко, особенно ночью.
- И как ты пойдешь, в таком виде? - он кивнул на рубаху, едва прикрывающую голые, испятнанные синяками коленки. - Или, может, стоит спросить - далеко ли уйдешь? Тебя полицаи в первом же дворе поймают!
Девчонка виновато засопела.
Уже предвидя, что следующей просьбой будет: "А нельзя ли у тебя штаны одолжить, завтра верну!" - он хлопнул ладонью по столу.
- Звать тебя как, конопатая?
- Василисой, - прошептала девчонка, снова пугливо ежась. Решила, видно - сначала по столу бьет, а потом за нее возьмется. Тьфу, дура!
- Переночуешь сегодня у меня, постелю в гостиной. Да не смотри так, мне конопатые ревы-коровы неинтересны! Выспишься, отдохнешь, там видно будет, что с тобой и твоим Вовчиком делать.
Василиса осталась. И на ночь, и на следующий день. Освоившись, она навела уютный порядок в квартире, сварила щи и напекла каких-то мудреных булочек-загогулинок, с найденным ею в холодильнике вишневым вареньем.
А еще через день объявился Вовчик, видно, обнаруживший отсутствие в доме этих самых булочек и щей. И очень этим фактом недовольный. Наверное, остроглазые соседки уже донесли, из чьей квартиры Василиска недавно выносила мусор.
- Вечер добрый, - Радик с задумчивым интересом разглядывал узколобое лицо, жидкую челку-огрызок и злобные, леденцово-прозрачные глаза, под бесцветными бровями.
Выхлоп от Вовчика стоял ядреный, аж в носу защипало. Что заставляет здоровую, крепкую женскую особь жить с подобным экземпляром? Как выразился бы отец: "Ни рожи, ни кожи"! Впридачу, тяга к алкоголю, неумение регулярно зарабатывать и явная психопатия. Нет, бабы дуры, все-таки, прав был папа!
- Где Василиска, лять... че молчишь, урод?!
Только сейчас до Радика дошло, что все это время Вовчик пытался чего-то там у него спрашивать, а он стоял и разглядывал его, точно в музее. Разобиженный таким невниманием гость попытался ворваться в квартиру, смяв хозяина. Сзади жалобно, точно напуганный котенок, запищала Василиска:
- Вовчик, не надо! Не трогай его, Вовчи-и-ик...
Радик не стал закрываться руками, выталкивать агрессора обратно в подъезд и меряться с ним уровнем русского матерного. Он воспользовался одной-единственной методикой, не подводившей его с самого детства. Перехватил летящий в лицо кулак и заглянул в прозрачные, слепые от гнева глаза. В самую глубину зрачков.
Там, в крошечных черных озерах, на самом дне сознания, спало, таилось и изредка вздрагивало НЕЧТО. У каждого человека оно было свое, но Радик ни разу не встречал людей, которые не боялись бы однажды ЕГО разбудить.
Вовчик вздрогнул, застыл, точно по голове ахнутый. Постоял так, с минуту, глядя куда-то в пустоту остекленелыми глазами, потом очень медленно развернулся и на подгибающихся ногах поплелся к лестнице.
- Вовчик, ты куда? Стой! - Василиска попыталась броситься следом, Радик не дал. Обхватил тощие плечики, силой затащил обратно в квартиру.
- Иди ставь чайник, - буднично приказал он, не повышая голоса. - Хватит уже, набегалась за этим высерышем! И на стол собери, я есть хочу.
Девчонка шмыгнула носом, но подчинилась. Вовчик выдрессировал ее на славу. Ай, да Вовчик...
Наслаждаясь сочной зажаристой котлетой, Радик лениво поймал себя на мысли, что начинает привыкать к хорошему. Еще недавно ему было все равно, что и когда укладывать себе в желудок: позавчерашнюю булку, дешевый бич-пакет или безвкусную пиццу из супермаркета. Не потому, что не хватало денег - востребованные программисты получают вполне прилично.
Но его не интересовали разносолы, как впрочем и другие блага, легко покупаемые за шуршащие бумажки. Удобная неброская одежда, сытная простая еда, с которой не нужно долго возиться - достаточно разогреть; иногда, в качестве подарка себе - новая книга любимого автора. Больше Радик ничего не хотел и ни к чему не стремился. Жизнь казалась мутным теплым потоком, в котором он не спеша плыл навстречу Вечности...
Рыжуха молча собирала со стола грязную посуду, гремела чашками, разливала по кружкам дымящийся чай. Обычно она не смолкая щебетала о какой-то своей ерунде; Радик никогда особо не прислушивался к ее лепету - болтает, и на здоровье! Но в этот вечер Василиска была непривычно тихой. Из-за этого пустоделка своего расстроилась, что ли? Ну, и дура!
То, что дело вовсе не в Вовчике, стало ясно позже. Радик стоял у окна, наблюдая за тем, как город медленно окутывают сизые зябкие сумерки. Редкие снежинки кружили в воздухе, оседали на стекле белой колкой крупкой. Окна темных, мрачных домов напоминали желтые волчьи глаза, в сумраке ночного леса. А в ледяном черном небе серебром искрились равнодушные звезды.
Этот мир удивительно безразличен ко всему: небо роняет на землю звезды, без всякой жалости, звездам плевать на снующих внизу людей, люди... людям глубоко плевать на плачущих глупых девчонок, с синяками на тоненьких запястьях. На сбитых машиной собак, детей в грязных курточках, снующих возле мусорных баков, голубей со сломанными крыльями.
Как же хочется домой... к Вечности...
Теплые ладошки робко коснулись плеч, погладили отросшие, давно просившие ножниц волосы.
- Тебе бы постричься сходить, мешают ведь? А давай, я сама тебя подстригу? Я умею, честное слово!
- Посмотрим, - буркнул Радик недовольно, намекая, что хотел бы остаться со своими вечерними думами наедине. Но Василиска не спешила уходить.
- Город такой красивый сверху, правда ведь? Особенно по ночам, когда идет снег, и не видно, сколько кругом грязи.
Ее слова удивительно напоминали его собственные мысли, что только раздосадовало. Вот ведь, нашлась умная; и чего ей не сидится у себя в комнате? Выделил же ей уютный диванчик с пледом, отжалел из своих запасов подушку и даже книги разрешил читать! Прогнать бы ее, отколь взялась, да куда эта дурында пойдет сейчас, когда на улице лютый холод?
Мысли приняли совсем неловкий оборот, когда к спине прижалось теплое мягкое тело. Робко, но настойчиво, давая ощутить все выпуклости, даже этими самыми кхм... потерлось, окончательно сбив с толку. Радик никогда не заводил себе девушек. По степени нужности они в его списке ценностей стояли ниже микроволновки или утюга. Детство, проведенное со сладострастно ругающимися каждую минуту родителями, точно убедило его, что два человека в одной квартире - это уже мини-катастрофа.
Не говоря уже о том, что список катастроф может пополниться в несколько раз, стоит первым двум забыть про резинку или таблетки.
Он неуклюже попытался высвободиться из объятий, но его сжали крепче. Шею обожгло горячим дыханием, уха коснулись, чуть щекоча, мягкие губы.
- Пожалуйста... Радичек...
Вот. Был у нее Вовчик, стал Радичек! Мысль отчего-то возмутила и Радичек... то есть, Радик, собрался отругать явно что-то попутавшую гостью, даже повернулся и рот открыл. Но праведный гнев тут же исчез, когда девчонка обхватила его за шею и прильнула к губам.
Первый поцелуй оказался со вкусом клубничного варенья, поданного к ужину, и слез. Василиска всхлипывала, терлась об него, точно потерявший маму котенок, настойчиво поглаживала горячими ладошками непривычное к ласке тело. Радик возражал, тело соглашалось и наслаждалось.
И в итоге победило.
***
Вовка не помнил, как спустился по лестнице, вышел из подъезда, игнорируя подозрительные взгляды прохожих. Тело казалось чужим, неуклюжим, вялым, как сдохшая рыбина. А в глубине мозга тяжело ворочалось нечто. Мерзкий клубок червей, липкая ледяная слизь, лохматая мокрая тварь, воняющая псиной. Вовка с детства ненавидел собак.
Шевеление Нечто отзывалось скрежещущей в висках болью, льющимися из глаз слезами. Хотелось остановиться и вытрясти из себя эту проклятую погань, даже если придется расковырять себе череп до самого мозга. Но ноги продолжали идти. По заплеванному асфальту, затянутому тонким ледком лужам, разбитой кем-то пивной бутылке. Осколки хрустели под ногами; кусок стекла прорезал подошву кроссовка и вошел в ступню почти на палец.
Он шел дальше, оставляя за собой кровавые следы. Гул голосов вокруг сливался в монотонный шум. Глаза буквально выдавливало от боли - тварь шевелилась все сильнее, хлюпала мозговой массой, тоненько похрюкивала от предвкушения. Из носа текло - Вовка сквозь пелену боли подумал, что пошла кровь. Но проведя под носом рукой, ощутил что-то жирное и липкое. Неужели, у него мозги через нос вытекли? В другое время от от души посмеялся бы над этой мыслью. Но не сейчас.
Остановиться он смог только час спустя. Колени подогнулись, полуживое тело плюхнулось в ледяную, запорошенную снежной крупой лужу. Нога с осколком в ступне горела огнем, голова буквально разрывалась. Лицо зудело от засохшей в корку слизи. Превозмогая боль, Вовка поднял голову и огляделся. Оказалось, солнце уже зашло; в полутьме с трудом различались какие-то гаражи и несколько мусорных баков. Далеко же его занесло...
Новый приступ боли скрутил измученное тело с такой силой, что Вовка взвыл и повалился на спину. Но тут же рывком поднялся, чтобы через секунду снова распластаться на промерзшей земле. Судороги ломали и выкручивали его, точно ребенок - надоевшую куклу. К горлу подкатило; рот судорожно открылся, черная густая струя ударила в железную дверь ближайшего гаража.
Вязкая дрянь хлестала и хлестала, непрерывным потоком, не давая дышать. Но, странным образом, Вовка чувствовал нарастающее облегчение, точно вместе с этой поганью из него выходила вся боль. Извергнув последние сгустки он судорожно закашлялся и повалился на бок. Жадно глотая морозный воздух, посмотрел в зимнее темное небо с вкраплениями звезд. Сейчас ему стало хорошо, как никогда. Он больше не испытывал страданий, не хотел вернуть себе предательницу-Василиску, или хотя бы как следует наказать за вероломство.
Даже желание подправить табло тому патлатому хмырю бесследно исчезло. Хотелось просто дышать воздухом, смотреть на луну, ловить ртом колючие снежинки. Он будто стал лучшей версией себя, спокойной, чистой. И куда делась вся душившая его годами злоба на неустроенную сиротскую жизнь, спившуюся мать, бесследно сгинувшего отца, равнодушных приютских воспитателей.
Рядом зашевелилось, вязко хлюпнуло. Вовка повернул голову.
И сразу понял - куда.
Оно, пошатываясь, вставало на ноги. Такие же потертые джинсы, как у Вовки, сбитые в недавней разборке костяшки пальцев, его любимая спортивная куртка со сломанным замком.
Только вместо скуластого худого лица на парня смотрело нелепое лохматое рыло. Влажно блестел черный нос, горели злыми огоньками бусинки-глаза. Покрытые толстыми черными волосками мощные руки непрерывно сжимались и разжимались. Дурацкая привычка, от которой он тщетно избавлялся годами.
Тварь неуклюже шагнула ближе, склонила голову на бок. Из-под куртки тянулась мокрая пакость, похожая на кишку; другой ее конец вел к животу Вовки. Пакость подрагивала и пульсировала. Что за дрянь, неужели, пуповина?!
Внезапно он понял все.
Эта тварь со свиным черным рылом - он сам. Худшая его версия, весь негатив, копившийся годами, темная и самая злая часть души. Поэтому он сейчас чувствует себя так легко, выплеснув всю желчь и черноту. Каким-то образом тот лохматый хмырь, новый парень Васьки - или кто он ей там - сумел их разделить. Но не до конца.
Тварь тоже пыталась на свой лад осмыслить происшедшее. Она тянула "пуповину" трогала Вовку волосатым пальцем и тяжело дышала. Потом рывком подняла парня с промерзшей земли и прижала к себе. Вонь мокрой шкуры ударила в ноздри.
- Пусти, мы не можем обратно... никак... - полузадушенно прохрипел Вовка, пытаясь высвободиться из ломающих кости объятий. - Ничего не получится!
Но и жить вот так, по отдельности, они не смогут тоже. Он представил себя, ведущего тварь на пуповине, как на поводке, и его разобрал нервный смешок. А если попробовать разрезать этот последний связывающий их канат? И пускай Вовка номер два катится на все четыре стороны!
Увы, стоило ему вытащить из кармана куртки складной нож, тварь горестно взревела. Она не могла и не собиралась жить жалким куском самой себя.
- Пусти, ты что творишь... нет, стой! Не надо!
Хрустнули кости. Тварь подняла Вовку над головой и разинула пасть. Нижняя челюсть отвисала все ниже, в лицо дохнуло кислым смрадом. Он не успел даже брыкнуться, как оказался в полной темноте. В этот момент сознание будто раздвоилось - он ощущал себя одновременно собой и тварью, которая судорожно пыталась заглотить дергающееся тело. И сама погибала, задыхаясь, не в силах пропихнуть его дальше.
"Мы оба умираем... - пронеслось в агонизирующем мозгу. - Она... он не понимает, что так нас не соединить..."
Пальцы все еще конвульсивно сжимали нож, которым он так и не успел воспользоваться. Рука была плотно притиснута к боку. Отвратительная пуповина пульсировала возле живота. Нечеловеческим усилием он продвинул руку немного вперед...
Никто из живых не слышал предсмертного рева, сотрясшего ночь.
***
- Первый раз такое вижу... - хмурый подполковник полиции с солидным брюшком и седыми бровями мрачно разглядывал скрюченное на промерзшей земле тело. - Что думаешь, Жень?
Эксперт - тоже немолодой и обрюзгший, с обширной лысиной - пожал плечами:
- Что тут думать - явно не сам с собой сотворил! Так я тебе, на глаз, ничего не скажу, смотреть надо...
- А во рту у него что? Резина? Или тряпка?
Рука в медицинской перчатке коснулась непонятной материи, плотно забившей дыхательные пути несчастного. Ни на резину, ни на ткань эта дрянь точно не походила, скорее на сырое мясо.
Чуть дальше, возле служебной машины, растерянно топтались двое - трясущаяся то ли от страха, то ли от холода хрупкая блондиночка и мрачный парень, обнимающий ее за плечи.
Эта парочка, некстати решившая забрать из гаража мотоцикл с утра пораньше, и наткнулась на труп. Округу тут же сотряс истошный девичий визг.
Винить блондинку было сложно - зрелище оказалось и правда, кошмарным. Синюшное лицо покойного искажала гримаса нечеловеческого страдания, скрюченные пальцы застыли на горле, точно бедолага пытался задушить сам себя.
Широко раскрытый рот был набит какой-то плотной черной массой, шея и грудь залиты кровью. Землю, на которой лежал труп, и дверь ближайшего гаража пятнали темные засохшие кляксы.
А рядом на земле валялся перемазанный все той же черной слизью складной нож...
***
Капли дождя на оконном стекле казались крупными слезами. То плакало хмурое осеннее небо, или чья-то душа, не нашедшая покоя в далекой облачной выси? Радик любил холодный осенний дождь; мог часами стоять у окна, глядя, как пузырятся лужи, а редкие прохожие, ежась под зонтами, спешат домой. Иногда он полушутя говорил - дождь напоминает ему о детстве.
Было непонятно: то ли он рос где-то, в городе вечных дождей, то ли был маленьким всего один день. И в этот день как раз шел дождь. Глупости, конечно... но Радик всегда был чуть-чуть не от мира сего. Василисе иногда казалось - он родился уже взрослым и уставшим от жизни. За год проведенный вместе она, шаг за шагом, открывала ему новый мир.
Вечерами они валялись на диване в обнимку, смотрели глупые американские комедии и ужастики, лопали попкорн; потом со смехом вытрясали с пледа крошки. По выходным ходили в парк аттракционов, покупали мороженое и сладкую вату, обозревали город с высоты чертова колеса, держась за руки, точно маленькие дети. Она даже научила Радика кататься на роликах, хотя поначалу это вызвало бурю возмущения в духе: "На кой мне это занятие для идиотов?!"
На осторожные расспросы, неужели он никогда не гулял в парке с родителями, и не выклянчивал у них эскимо, Радик нехотя буркнул, что у них были занятия поинтереснее. Например, ежедневные веселые скандалы - погромче, разумеется - чтобы все соседи могли слышать и наслаждаться.
- Какая-то ты неправильная женщина, - выдал он как-то, пальцем стирая со щеки Василиски размазанный шоколад. Она всегда умудрялась изгваздаться, когда ела эскимо в шоколадной глазури. - Батя говорил, они все дуры круглые, одна польза - борщ вкусный варят. А у тебя все наоборот! Борща приличного не дождаться, зато не соскучишься с тобой! Всю жизнь мне с ног на уши поставила, полуночница!
Борщ Василиска и правда, терпеть не могла. Ни есть, ни варить; зато ее котлеты и пирожки уходили на ура. Поэтому она не обиделась, просто потерлась щекой о прохладную ладонь. И улыбнулась.
- Так и будешь мне "полуночницу" припоминать?
- Буду! Украла у меня той ночью пять часов сна, выпила всю пачку чая, утопила в слезах, еще и на себе потом женила! Требую компенсации!
И тут же целовал ее, всю: щеки, губы, конопатый нос...
Шорох сзади отвлек от воспоминаний. Василиска потерла сонные глаза, обвела кухню потерянным взглядом. С тех пор, как Радик внезапно пропал из ее жизни, спать ночами почти не получалось. Благо, вставать утрами было не нужно: она работала на дому. Но бессонница сказывалась - все чаще казалось, что в углах квартиры кто-то копошится, лопочет, живет своей, непонятной жизнью. Нет, так дело не пойдет, нужно попробовать наладить сон, хотя бы часов по пять-шесть в сутки. А то, так и свихнуться недолго. Если не уже...
Что-то ударилось в оконное стекло, проскрежетало, точно ножом провели. Холодея, Василинка отдернула голубую занавеску.
Крупная, похожая на высохший птичий скелет тварь сидела на карнизе. Пустые глазницы, остатки коричневой плоти на костях - "птичка" никак не могла быть живой и летать под окнами.
Вот только ей об этом рассказать забыли.
Набор летающих костей раскрыл клюв и издал пронзительный вопль. Нечто среднее между карканьем и чаячьим криком.
- Пошла вон! - Василиска постучала по стеклу костяшками пальцев. - Слышишь? Сгинь! Лети отсюда!
В ответ костяная гостья со всей дури долбанула по стеклу мощным клювом. Крак! Окно украсила тоненькая паутинка трещин.
- Семь овечек, или восемь - захлебнутся люди злостью, - звонкий детский голосок заставил подскочить. - будет девять, или десять - всех придется нам повесить!
Девчушка сидела на спинке дивана и стучала по ней замызганной плюшевой овечкой, болтая грязными босыми ногами. Спутанные кудряшки падали на хорошенькое, хоть и чумазое личико.
Прежде чем Василиса успела поинтересоваться, какого черта тут происходит и давно ли галлюцинации стали настолько беспардонными, чтобы являться ей оптом, с улицы донесся истошный женский крик.
Костяная птичка очень обрадовалась распахнутому (для нее, ага, как же!) окну и с оглушительным воплем ворвалась в кухню. Не обращая на нее внимания, Василинка высунулась наружу, пытаясь разглядеть происходящее внизу.
На выкрашенном в ядовито-зеленый цвет турнике качался соседский десятиклассник Митька. Качался не на руках, наращивая бицепсы и трицепсы, а по-простому - в сделанной из брючного ремня петле. Рядом металась, заламывала руки и отчаянно кричала его мать. Никто не обращал на происходящее внимания - еще двое подростков неподалеку сосредоточенно мастерили петли, один из ремня, другой из какой-то грязной веревки.
Судя по всему, они намеревались в ближайшее время последовать примеру Митьки. Еще две фигуры корчились рядом, на мокрой от дождя траве, кашляя и извергая потоки то ли воды, то ли какой-то темной слизи.
Захлебнулись и повесились?
"Семь овечек, или восемь - захлебнутся люди злостью! Будет девять, или десять - всех придется нам повесить!"
Не так давно пропетые слова песни отчетливо прозвучали в мозгу. Василиска повернулась. Галлюцинация номер два с самым счастливым видом прыгала по жалобно скрипящему дивану, кудряшки хлестали по пухлым щекам.
- Эй, это ты сделала? Отвечай!
- А одиннадцать-двенадцать - всем на части разорваться! - гадкая девчонка будто и не слышала.
За стеной раздался приглушенный хлопок, будто что-то взорвалось, потом отчаянный визг. Василиска решительно шагнула ближе, желая зажать шмакодявке рот, но та с воплем увернулась и принялась наворачивать круги по кухне. Костяная птица металась под потолком, истошно каркая. Подавив желание начать пуляться в гостей посудой, Василинка набрала воздуха в грудь и мысленно досчитала до трех. Обвела взглядом разгромленную кухню.
- Коль овец придет тринадцать, - противным голоском завела девчонка, - люди будут...
- Я сейчас твою овцу порежу! - рявкнула вконец ошалевшая хозяйка квартиры и схватила одной рукой брошенную на диване игрушку, другой нашарила на подоконнике не убранные вовремя ножницы. Как хорошо иногда быть неряхой! Игрушка на ощупь оказалась невозможно мерзкой, как пропитанный жиром комок волос.
- Отда-а-ай... - тут же сменила пластинку гостья, напрочь позабыв о своей песне. - Моя овечка, моя-моя-моя!!!
- А давай я тебе ее зашью? - внезапно предложила Василиска, брезгливо разглядывая свой трофей. Одного глаза у овцы не было, а судя по почти лысой шкуре, она страдала лишаем, в особо тяжелой форме. На боках и спинке зияли дыры с выбивающимися наружу кусками желтого поролона. Или чего-то, на него очень похожего. - И постирать бы, а то смотреть страшно!
Девчонка захлопнула рот, потом забралась с ногами на диван и принялась тискать костяную чайку, покорно севшую ей на колени.
- Вот так, посидите тихо, можете пока варенья поесть, и пряников!
Крики на улице смолкли, как по команде. Не решаясь проверить, что там еще творится, Василиска придвинула гостье вазочку с кофетами, вытащила из холодильника розетку черничного варенья и поспешила в ванную. Не то, чтобы она так хотела угодить маленькой безобразнице - просто опасалась, что если еще минуту подержит мерзкую овцу в руке, то стошнится, точно.
Спустя полчаса успевшая зачистить весь сладкий запас девчонка получила назад свою игрушку. Тщательно выстиранную, зашитую, и с пуговицей на месте утерянного глаза. Креативная Василиска, обожавшая коллекционировать и одевать кукол, даже пожертвовала овце пушистую шубейку, сшитую собственноручно.
- Я думала, ты противная, - чистосердечно призналась девица, прижимая к груди игрушку. - А ты ничего!
- А почему же ты так думала? - Василиска решила, что раз уж выпал шанс поговорить по душам с порождением своего воспаленного мозга, упускать его грех.
- Ты Смотрителя не пускала домой, - пояснила любительница овечьих песенок. - А теперь его все время ругают, что он хочет опять к тебе убежать! И бросить свою башню. А нельзя, надо чтобы он на ней сидел и смотрел! Он просил тебе сказать, что не сможет вернуться и чтобы ты не плакала. И... вот...
Пухлый кулачок разжался и на ладонь Василиски упала темная, горячая на ощупь монетка. Выбитый на ней профиль показался смутно знакомым. Даже челка-огрызок и узкий лоб напоминали...
Монетка жгла кожу. Внезапно перед глазами всплыла картинка - темные гаражи, кружащие в воздухе снежинки и скорчившееся на промерзлой земле тело.
- Вовчик? Это же...
Он умер, год назад. Сразу после того памятного вечера, когда попытался ворваться в квартиру Радика и забрать ее домой. Василиска, как в тумане, помнила день похорон: сырой ветер, холод, шорох осыпающейся на гроб земли; чужие лица вокруг, крепкие руки Радика на плечах, его успокаивающее бормотание. Он сказал, что не трогал Вовчика и она поверила. Почти.
Сейчас Вовчик был здесь, в ее руках. Она чувствовала слабый запах его бальзама после бритья и крепких сигарет. Монетка жгла все больнее, но сил разжать ладонь не было. Хотелось плакать, но глаза оставались сухими.
- Он тебя бил, да? - в голосе девчонки слышалось любопытство. - Можешь положить монету с его душой на полочку - она будет видеть, как ты хорошо живешь и страдать от этого! Грязные злые души всегда становятся такими монетками. У меня их много, хочешь посмотреть?
- Нет, спасибо... скажи, а могу я его отпустить? - Василиска машинально приложила монетку к щеке. Странно, но вместо жжения она ощутила лишь слабое тепло.
- Тогда он будет вонять и превратится в дым! - радостно пояснила гостья. - А потом исчезнет, или начнет гадить! Грязные души злые и всем завидуют!
- Он меня нашел однажды, на вокзале, - грустно улыбнулась Василиска. - Хотела уехать в деревню к тетке - меня после папиной смерти мачеха поедом ела. А в толпе еще и кошелек кто-то стащил. Я сидела на скамейке и ревела, Вовчик тогда сказал, что скоро с меня возьмут штраф за загрязнение окружающей среды своими телесными жидкостями. И позвал к себе жить. Он хороший был, когда трезвый... везет мне, по жизни, на хороших людей! Слушай, а на эту вашу башню можно как-то попасть простым смертным?
***
Серые капли дождя падают на лицо, умывают глаза и щеки от слез. Внизу кипит злая черная вода, вгрызается в подножие полуразрушенной башни. Все, как всегда, как должно быть. Башня хранит равновесие между мирами; пока воды времени тщетно терзают ее подножие, бесчисленные вселенные, населенные живыми душами, могут быть спокойны.
Однажды башня уступит напору волн и рассыплется, накормив черную воду своими обломками. Тогда наступит Великий Хаос и миры канут вникуда, чтобы снова возродиться, спустя сотни тысяч лет. Так было и будет всегда.
Но пока башня стоит твердо. И Смотритель никуда не денется со своего поста.
Можно, конечно, ненадолго выйти во внешние миры. Десять лет там - десять минут тут. Он уходил однажды, буквально на полчаса, за это время башня обзавелась новой трещиной, совсем небольшой, и потеряла пару камней. За это от старших Смотрителей прилетело по шее. Спасибо, хоть вовсе не лишили почетной должности. Хотя, лучше бы лишили и прогнали обратно, в некогда презираемый им верхний мир. Не хотелось признаваться, насколько сильно его влекло туда... к ней...
Но чтобы уйти в мир людей надолго, нужно чтобы кто-то взял на себя обязательство. Согласился столетиями сидеть на рассыпающейся башне, под ледяным серым дождем и слушать крики печальных крылатых душ. По правде говоря - та еще работенка.
Беда в том, что Смотрителями работают лишь добровольцы. Готовые охотно отказаться от череды перерождений в верхних мирах и куковать тут до бесконечности. А где таких найдешь?
Вот, даже взять мелкую Пастушку - девчонка противная и абсолютно безбашенная, как все дети - хоть пять лет им, хоть стопять! Но она добровольно взялась пасти и пересчитывать людские беды, для своего удобства превратив их в овечек. И собирать грязные, запятнанные злом души, превращенные в монеты, складывая их себе в корзинку. До нее эти никчемыши валялись всюду, никому не хотелось возиться с подобным мусором. Благодаря девчонке в нижних мирах стало намного чище. А то, что она иногда сама себя развлекает... что же - у каждого свой способ борбы со скукой.
И все же, как он хочет домой. Хоть бы раз, напоследок, зарыться лицом в мягкие, сладко пахнущие рыжие волосы, полежать на диванчике, уткнувшись головой в теплые коленки...
Хорошо, что дождь смывает слезы. Смотритель должен выполнять свой долг, а не распускать сопли, как последний смертный.
Он закрыл глаза и прижался затылком к мокрым камням. Ему чудился знакомый сладкий запах - так пахли ее волосы. Земляничным шампунем и ирисками. Теплые губы прошлись по щеке, собирая дождевые капли и слезы. Какая яркая фантазия...
- Ну, здравствуй, любимый! Или тебя Смотрителем теперь надо называть? - теперь она еще и разговаривает! Приехали, называется...
Рискнув приоткрыть глаза, он минуту молча смотрел на знакомые конопушки, лукавые голубые глаза, капризный изгиб губ. И чувствовал, что мир вокруг рушится с оглушительным треском. Хотя башня, вроде, стояла на месте. За спиной непонятно откуда взявшегося видения хихикала Пастушка, прижимая к себе любимую овечку. Почему-то, с двумя глазами и в... шубе?
Теперь ему стало окончательно понятно, что Смотрители тоже иногда внезапно сходят с ума...
***
Солнце жарило вовсю. Прохожие обливались потом, упивались спрайтом и колой, поглощали разноцветное мороженое; и традиционно кляли проклятое пекло. Хотя, еще недели три назад так же сладострастно ругали затянувшуюся непогодь. Радик жару вообще не замечал - его собственный внутренний жар донимал куда сильнее.
- Радь, не при людях же! - Васька захихикала, высвобождаясь из его рук. - Что подумают - я ведь приличная молодая мать!
- А я хочу неприличную! - Радик все не унимался, пришлось ущипнуть его за бок. До дома оставалось еще не меньше получаса ходьбы. Не побежишь же, с коляской наперевес в одной руке, и визжащей супругой - в другой. Точно, кто-нибудь вызовет патруль!
Девочка сердито закряхтела, высвобождая пухлые кулачки. Василиска наклонилась над дочкой, ласково погладила курчавую головку. Вложила в ручонки мягкую белую овечку.
- Потерпи, солнышко, скоро домой придем и будем кушать!
- А меня кто-нибудь покормит?! Я голодный, и не только пузом!
- А ты большой дядя, справишься, как-нибудь, сам!
В отместку Радик щипнул жену за попку, покорно приняв ответный щелбан. Он был счастлив. Полностью, абсолютно, непоколебимо. И все реже вспоминал ледяной серый дождь, черные яростные волны, печальные крики душ над головой. Однажды ему придется вернуться, наверное... или нет?
"Ты уверен? Это не на день, и не на неделю..."
"Меня снаружи некому ждать. А самое дорогое, что было, я уже безнадежно просрал... с тобой ей будет лучше. Отрывайтесь там, на полную катушку, и не парьтесь! А здесь ничего так, жить можно!"
"Ну... удачи тебе, Смотритель!"
Новый хранитель башни улыбается в ответ и потирает лоб с пересекающей его темной полосой. Некогда разделенную на части душу можно соединить обратно. Но ничего не проходит бесследно. Зато эта отметка не даст забыть молодому Смотрителю, почему он захотел остаться здесь...
Целуя теплую курчавую макушку дочери, Радик часто размышлял, кого же оставила вместо себя заскучавшая без него в нижних мирах Пастушка. Надо будет спросить ее об этом, лет через пять-шесть.
А пока он с удовольствием жарился на июльском солнцепеке и наслаждался жизнью.
И думал - как хорошо, что сегодня нет дождя...
Автор: Effi
Источник: https://litclubbs.ru/articles/57065-moe-serdce-tam-gde-ty.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: