1. В реальном процессе манифестации, не сказать — развития, философской мысли имеются тексты высокой смысловой насыщенности или даже скажем — умной плотности.
Такие как «Парменид», «Политик» Платона Афинского, «Метафизика», «Органон» Аристотеля Стагирского, «Критика чистого разума» (1781), «Критика практического разума» (1788), «Критика способности суждения» (1790) Иммануила Канта, «О понятии наукоучения, или так называемой философии» (1794), «Основа общего наукоучения» (1794), «Очерк особенностей наукоучения по отношению к теоретической способности» (1795), «Первое введение в наукоучение» (1797), «Второе введение в наукоучение» (1797) «Опыт нового изложения наукоучения» (1797 (?)), «Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о сущности новейшей философии. Попытка принудить к пониманию» (1801), «Наукоучение в его общих чертах» (1810) Иоганна Готлиба Фихте, «Феноменология духа» (1807), «Наука логики» (1812 — 1816), «Энциклопедия философских наук» (1817, 1827, 1830) Георга Вильхельма Фридриха Хегеля (Гегеля), «Экономическо-философские рукописи» (1844), «Капитал. Критика политической экономии» (1867 — 1910) Карла Генриха Маркса, «Бытие и время» (1927) Мартина Хайдеггера, «Философия имени» (1927), «Античный космос и современная наука» (1927), «Диалектика художественной формы» (1927), «Музыка как предмет логики» (1927), «Диалектика числа у Плотина» (1928), «Критика платонизма у Аристотеля» (1929), «Очерки античного символизма и мифологии (1930), «Диалектика мифа» (1930) Алексея Фёдоровича Лосева.
2. Также и в науке можно найти произведения, весьма близкие по форме смысловой насыщенности чисто философских книг.
К примеру, «Курс теоретической физики» (1940 — 2007) Льва Давидовича Ландау и Евгения Михайловича Лифшица, «Курс дифференциального и интегрального исчисления» (1947 — 1949) Григория Михайловича Фихтенгольца. «Искусство программирования» (1968 — 2023) Дональда Эрвина Кнута.
3. Всё это перечисление действительно умных книг потребовалось нам для того, чтобы указать тем самым на эмпирические следы ума в реально существующих изданных текстах. И нас будет интересовать отношение воспринимающего сознания к этим текстам.
Допустим, тот или иной текст прочитан и, скажем благожелательно к читающему уму, понят. Что дальше делать?
4. Человеческая активность хорошо делится на познавательную и деятельную.
Конечно же, познавательную активность тоже можно назвать деятельностью, даже простое восприятие текста есть деятельность, некоторый активный процесс со стороны читающего, а уж тем более — когда на основе воспринятого чужого смысла в интерпретации или, более широко, в собственном мыслительном творчестве создаётся свой смысл. Тут без деятельности не обойтись. По совести сказать, уже восприятие чужого смысла делает так или иначе его своим и, стало быть, преобразует его, чужой смысл оказывается предметом деятельности познающего субъекта. А уж интерпретация и собственное умное творчество homo legere делают продукты такого начитавшегося ума совсем своими, порой даже и оригинальными.
В свете такого сущего беспокойства ума осмысляющего, интерпретирующего и смыслопорождающего деятельную человеческую активность следует строго отличать от активности познавательной.
Активность познавательная имеет дело с (1) идеями как таковыми или (2) осознанными идеями — смыслами. Как ни крути и как ни кромсай сии предметы, они неуничтожимы, они восстают как Феникс из своего пепла, они идеальны.
Активность деятельная генерирует и преобразует не идеи и не смыслы, но внешние деятельному субъекту и данные ему материальные (2) предметы, а пока сии предметы не попали, как кур в ощип, в руки деятельного человека, они — (1) вещи.
Таким образом деятельность человека с (1) идеями и (2) смыслами дополняется деятельностью с аналогичными им (1) вещами и (2) предметами.
5. Диалектика познавательной активности и деятельной активности человека такова, что даже в познании не обойтись без материи, пусть и идеальной материи.
Когда в стереометрии математик имеет дело с объёмными фигурами, он неизбежно мыслит их как некую материю, которой придали ту или иную форму, например, форму куба, параллелепипеда, пирамиды, конуса или шара. Разумеется, эта материя идеальная, но без неё не получится никакого рассуждения, ум математика без этой материи будет бессилен. То есть в познавательной активности без материи, — пусть и идеальной, вечной, неуничтожимой, абсолютно эластичной или абсолютно твёрдой, — никак не обойтись.
Абсолютно чёрное тело, абсолютно твёрдое тело — идеи, смыслы, наполненные идеальной материей, без которой уму физика не справиться с задачей грамотного научного описания изучаемого природного объекта.
6. Диалектика деятельной активности и познавательной активности человека такова, что даже в самой примитивной материально-преобразующей деятельности не обойтись без идеи и без смысла, пусть и материально приспособленной идеи и материально приспособленного смысла.
Не только построить замок в Средние века, когда для замков было раздолье, не получится без рассмотрения идей и создания осмысленного проекта замка, но даже отесать камень, привезённый каменщику из ближайшей каменоломни, так чтобы камень лёг плотно в кладку стены, или прорыть лопатами ров вокруг построенного замка — без идей и смыслов не получится. Ведь именно осмысленные идеи и воплощены в материи построенного замка, никак не иначе. А копать ров надо определённой ширины, определённой глубины и на определённом удалении от стен замка, то есть в соответствии с идеей рва, согласованной с идеей замка. Вообще фортификация — это целая наука. И в ней никак не следует путать куртину с равелином и гласис с эскарпом.
Таким образом, деятельность строителей и предваряющий её запрос заказчика, средневекового сеньора, не могут быть безыдейными, не могут быть бессмысленными.
Однако это и не самодвижение материи, в результате какового самодвижения замок сам вырос и сам окопался рвом. Но даже если бы имелся случай самодвижения, внешнее воспринимающее сознание вполне могло бы выявить идею замка, только эта идея была бы природно объективной, а впервые субъективизировалась бы, и тем самым осмыслялась бы, только в познании, как, впрочем, субъективизируется и любой другой познаваемый природный предмет: гора, лес, река и т. п.
Нет, замок всё же — продукт сознательной, материально-преобразующей материю природы, деятельности людей. Так что идеи и смыслы постоянно сопровождают замок в процессе строительства, а по завершении строительства — в процессе его эксплуатации.
7. В перечисленных выше книгах мы имеем дело с великолепными замками, вроде баварского Нойшванштайн (Schloss Neuschwanstein), Шато де Шантильи (Château de Chantilly), или даже с величественными соборами, вроде Кёльнского (Kölner Dom) или Миланского (Duomo di Milano). Только они воплощены не в камне, а в идеях и смыслах. Когда плотью, материей строительства является идея, смысл, это ли не предельная диалектика отождествлённых противоположностей?
Schloss Neuschwanstein...
Château de Chantilly...
Kölner Dom...
Duomo di Milano...
8. И, будучи прочитанными, эти вдохновенные и высокоумные книги вдохновляют читателя и беспокоят его ум. Только вот на что вдохновляют? И как беспокоят? Как это беспокойство ума скажется на дальнейшей жизни восприемника таких смыслов?
Прочитанному тексту желательно быть понятым.
Но что же такое понимание?
Понимание есть осознание понимаемого предмета в его деталях и в его целом и, конечно же, осознание это должно быть адекватно самому предмету.
Как это происходит?
У писателя, или автора, (1) целостная идея замысла реализуется, воплощается во (2) множестве деталей, дающих целостной идее развитие. Писатель, наконец, создал то, что первоначально задумал.
У читателя (2) множество деталей текста, будучи осознанными по мере читающего знакомства с ними, сокращается до (1) целостной идеи авторского замысла. Читатель, добравшись до начала, осознал авторский замысел, понял то, что автором написано.
Ум писателя и ум читателя движутся в противоположных направлениях, — изнутри наружу (писатель) и снаружи внутрь (читатель), — но в конце движения их умы овладевают одним и тем же предметом.
Как только это случилось с писателем, он, написав, создал текст для читателя.
Как только это случилось с читателем, он, прочитав, понял текст писателя.
Понимание и есть помещение понимаемого предмета в ум понимающего с полным и целостным осознанием понимаемого в этом уме. Естественно, это можно сделать не физически, а только идеально, ведь и сам ум идеален, и пространство ума, открытое для понимаемого, тоже идеально. Стало быть, идея предмета в её детальном специфическом воплощении в самом предмете в понимании становится смыслом предмета.
9. Коварной особенностью адекватного понимания является то, что читателем понят ровно тот же предмет, что создан писателем. Книга писателя двоится в уме читателя. Как показать хотя бы самому себе, читателю, что текст произведения понят и понят адекватно?
Повторное воспроизведение прочитанного текста не только не продемонстрирует понимание, но лишь вызовет сомнение праздной публики в том, что произведение действительно понято.
Вот почему переписать «Идиота» (1868) Фёдора Михайловича Достоевского не значит продемонстрировать свой понимающий ум, своё кропотливое понимание. Ибо «Идиот» уже написан. Написан в позапрошлом веке. И мы даже автора знаем. Это Ф. М. Достоевский. Ваше переписывание романа ничего не прибавит ни в академическую историю литературы, ни даже в дворовое обывательское литературоведение.
На этом этапе рассуждения мы понимаем, что (1) понимание, буде оно захочет себя так или иначе продемонстрировать, обязано быть отличным от предмета понимания, быть пониманием, идущим от понимателя, принадлежать понимающему читателю.
И в то же самое время, и в том же самом месте (2) весь предмет понимания должен присутствовать в выраженном понимании.
В понимании понимателем понимаемого обнаруживается тождество и не-тождество понимаемого и понимателя.
Если же пониматель в своём понимании скрестит глубокую отсебятину с обширной околесицей и начнёт навязывать этот гибрид якобы понятому им предмету, выйдет человеческий позор, позор Homo sapiens sapiens, именно позор его мысли, проявившей бледную немочь недомыслия.
Понимание, вся эта прикладная герменевтика, настолько тонкое и изысканное, но также — незаметное и сокровенное за красотами понимаемого, искусство, что действительно понимающих людей, действительно владеющих этим художеством, на белом свете не так уж много. И тут в изумление воспринимающий ум приводят Г. В. Ф. Хегель с его «Лекциями по истории философии» и особенно А. Ф. Лосев с его «Историей античной эстетики».
10. Как мало понимающих даже среди таких «прогрессивных людей», как российские марксисты прошлого и позапрошлого веков, писал Владимир Ильич Ульянов (Н. Ленин) в 1914 году:
«Афоризм: Нельзя вполне понять „Капитала“ Маркса и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!»
Ленин, В. И. Конспект книги Гегеля «Наука логики». — Философские тетради. — Ленин, В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5. В 55 тт. Т. 29. М.: Издательство политической литературы, 1969. С. 162.
Контекст данного афоризма позволяет с высокой достоверностью мыслить фразу «нельзя вполне понять „Капитала“ Маркса» так, что «вполне» будет мыслимо и (1) как исчерпанность понимающим умом деталей книги, и (2) как понимание целого, состоящего из этих деталей. Это не «в общем и в целом», а «в целом и в полноте деталей».
То есть это и есть адекватное понимание, полное совпадение рефлектирующей мысли с предметом рефлексии. Тождество субъекта и объекта.
Естественно и логично противопоставить такому пониманию понимание неполное и нецелостное, иначе говоря — понимание эпизодическое, понимание «вчерне и не в целом». Это, очевидно ущербное и незавершённое, понимание можно характеризовать парой дежурных слов: «поверхностное знакомство».
А чтобы избежать поверхностного знакомства с главным трудом К. Г. Маркса, стало быть, не ограничиться только поверхностью страниц, заполненных буквами готического немецкого шрифта, следует понимать К. Г. Маркса адекватно, то есть (1) в целом и (2) в полноте деталей.
Разобравшись с правильным методом понимания по В. И. Ульянову (Н. Ленину), то есть с тем, что идёт от субъекта понимания, обратимся к объекту понимания, здесь — «Капиталу» К. Г. Маркса. Этот объект имеет некоторую специфику своего понимания, игнорируя каковую специфику, понимание не будет успешным, то есть, по В. И. Ульянову (Н. Ленину), его «нельзя вполне понять».
А какова эта специфика? Это специфическое необходимое условие: для понимания «Капитала» Маркса следует предварительно проштудировать и понять всю «Логику» Гегеля. Опять-таки, контекст афоризма свидетельствует, что «проштудировать и понять всю «Логику» Гегеля» с позиции субъекта понимания и его метода означает понять «всю «Логику» Гегеля» (1) в целом и (2) в деталях.
Таким образом автором афоризма адекватное понимание одного предмета необходимо обусловливается пониманием другого предмета. Это как теорема не доказуема, если не доказана прежде необходимая этой теореме лемма. Леммой для теоремы «Капитала» К. Г. Маркса выступает, по В. И. Ульянову (Н. Ленину), «Логика» Г. В. Ф. Гегеля.
На этом специфика понимания, задаваемого этим предметом, не кончается. Оказывается, не только для понимания в деталях и целом данной книги следует в деталях и целом понимать «Логику» Г. В. Ф. Гегеля. Но даже для понимания одной части книги К. Г. Маркса, а именно первой главы, необходимо в деталях и целом понимать «Логику» Г. В. Ф. Гегеля. То есть без «Логики» Г. В. Ф. Гегеля вам не грозит даже поверхностное знакомство с «Капиталом» К. Г. Маркса. Уже в первой главе вас постигнет недоумение да так и не отпустит.
Видите, насколько жёсткой противоположностью адекватного понимания, по В. И. Ульянову (Н. Ленину), оказывается в данном случае понимание поверхностное, осуществляемое вертолётным методом пролистывания.
После представления двух посылок своего умозаключения В. И. Ульянов (Н. Ленин) делает вывод: «Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!!»
Год первого издания первого тома «Капитала» — 1867. Год составления конспекта — 1914. Полвека спустя от первого издания первого тома — это 1917 год. Риторически-афористическая погрешность автора вполне ничтожна и вполне терпима. Хуже другое: всё поголовье марксистов, включая самого В. И. Ульянова (Н. Ленина) до 1914 года были марксистами, сполна, целиком, то есть ни на гран не понимающими К. Г. Маркса.
Ещё хуже то, что и после 1914 года среди русских марксистов читать Г. В. Ф. Гегеля по-немецки охотников не находилось. Один лишь замшелый в учёности Георгий Валентинович Плеханов, не хвастаясь учёностью и не составляя афоризмов о понимании, читал и понимал, помимо чтения и понимания множества прочих авторов, как Г. В. Ф. Гегеля, так и К. Г. Маркса.
Вообще своим афоризмом В. И. Ульянов (Н. Ленин) много с кем расправляется, много на ком ставит крест. Ведь форменным образом выходит, что российские марксисты — сплошь невежественны, и невежественны именно в главном учении, по имени создателя какового учения они себя гордо именуют марксистами.
Такие марксисты похожи на мусульман, не знающих языка «Корана», то есть арабского. У этих муслимов, однако, имеется услужливо составленная для их религиозных нужд транслитерация «Корана», поэтому как звучат слова «Корана» им ведомо, они записаны у них по-русски. Вот эту бессмысленную тарабарщину, в которой для них не понятно ни слова, они ревностно и часто озвучивают, заверяя тем самым своего Аллаха в своей ему верности. Аллах ведь не полиглот. Знает только арабский.
Подобным же образом и марксисты, обрезанные на непрочитанного и непонятого ими Г. В. Ф. Гегеля, цитируют К. Г. Маркса, полемизируют друг с другом и свершают какою-то там революцию.
Вслед за категорией карго-культа Карла Маркса в описании исторических судеб российского марксизма следует применять и категорию карго-понимания, каковым пониманием, помимо марксистов, активно пользуются мусульмане всего мира, а также все Хари Кришны с их «Бхагават-Гитой как она есть».
Афоризм В. И. Ульянова (Н. Ленина) мы лишь понимали и истолковывали, прилагая этот афоризм к окружавшей автора действительности. А что насчёт истины, выраженной или затоптанной в этом афоризме? Кажется, В. И. Ульянов (Н. Ленин) делает К. Г. Марксу медвежью услугу, так характеризуя «Науку логики» Г. В. Ф. Хегеля. Гениальные произведения, а в том что «Капитал» — гениальное произведение сомневаться не приходится, всегда самодостаточны, всегда дают ресурсы целостного понимания себя без отсылки читателя к библиотеке Британского музея или библиотеке Конгресса США за справками и пояснениями.
Это «парки бабье лепетанье» (А. С. Пушкин) может потребовать пары томов предварительных изысканий для точного понимания, а «Капитал» в них не нуждается. Lire le Capital, читать «Капитал», а не писать о нём книги под таким названием, что так непродуманно и так неосторожно сделал Луи Пьер Альтюссер.
11. Что ж, в понимании кое-что уяснили. И даже представили подробное понимание афоризма В. И. Ульянова (Н. Ленина). Хочется верить, что и понимание было проявлено, и предмет понимания не затюкан активным высокомерием понимателя. Такое высокомерие — залог не понимания, а деятельного суетливого солипсизма и волюнтаризма, то есть навязывания всем и вся, а значит и предметам понимания, своей воли. Теоретическая и особенно практическая герменевтика должна всячески избегать такого высокомерия.
12. Кроме понимания, однако, имеются и другие методы отношения к нашим книжным соборам и духовным замкам. И один из таких методов — комментарий. Комментарий — более вольное приложение ума читателя, нежели понимание и проявление понимания. Разумеется, без понимания более или менее достойный предмета комментарий не составишь. Но комментарию кроме понимания невозбранно включить в себя исторические и логические детали, а также и аллюзии самого комментатора, тем самым специально расширяющего контекст восприятия прочитанного произведения ума.
Хотя комментарий — дело естественное и просящее его непременно исполнить, тем не менее редко кому удаётся преуспеть в комментировании. Уже футбольные, хоккейные, теннисные комментаторы приучили нас к тому, что высокая степень идиотизма комментаторской речи, отчасти задаваемая, кстати, самим примитивным предметом комментирования — «Мячик слева. Мячик справа. Аут!» — эта высокая степень всегда будет достигнута, проявлена, превзойдена с изрядным запасом и с последующей заявкой на регистрацию новых рекордов в комментаторском искусстве. А уж как они орут в случае гола...
13. Если в проявлении понимания надо просто отличаться от понимаемого, и эта непроявленность отличия понимания от понимаемого есть дисквалифицирующий порок такого проявления понимания, то в комментарии у комментатора другая трудность: комментатору следует быть хоть немного, но умнее комментируемого автора. Перечисленные в пунктах 1 и 2 гении пишут если не всегда ясно, зато всегда глубокомысленно. Комментатору, решившемуся на столь опасный бизнес, бизнес комментирования, надо и так ясное сделать в комментарии яснее, и так глубокомысленное сделать в комментарии глубокомысленнее, и так высокое сделать в комментарии ещё более высоким, и так прекрасное сделать в комментарии ещё более прекрасным. Иначе комментарий попросту не выполняет свою функцию.
Ясно поэтому, что засовывать в собрание сочинений Г. В. Ф. Хегеля на русском языке конспекты В. И. Ульянова (Н. Ленина), составленные им при чтении Г. В. Ф. Хегеля в 1914 году в Берне, в качестве предваряющих чтение комментариев «русского гения» гению германскому — это уже по ту сторону добра и зла, а главное — совершенно мимо адекватности и мимо понимания публикуемого произведения немецкого философа. Это — ярчайший пример упомянутых выше карго-культа и карго-понимания в марксизме.
14. Большинство комментариев, встречающихся в Internet, всех этих кружков марксизма, школ философии, лекций по истории литературы не возвышают и не углубляют предметы своего комментирования, а принижают и уплощают их. Главное требование к комментатору — быть умнее автора — конечно же, не соблюдается.
А если взять такие творения человеческого ума, как книги Платона и Аристотеля, Канта и Хегеля, Хайдеггера и Лосева, то их тексты правильнее всего было бы оставить вовсе без комментариев.
Видели, сколько потребовалось текста, чтобы составить комментарий к афоризму В. И. Ульянова (Н. Ленина)? А теперь положите перед собой сорок томов «Капитала» в издании Marx-Engels Gesamtausgabe (MEGA), каждый из томов какового издания состоит из двух книг — книги текста и книги научного аппарата, необходимого для понимания текста. Комментируйте. Никто не будет против. Сколько томов комментария напишете? Четыреста? Пятьсот? Восемьсот? Созвонитесь с издателем...
Аз многогрешный после того как потратил двадцать лет жизни и восемьсот страниц тщательно составленного текста — меньше не получилось! — для осмысления всего лишь трёх страничек «Тезисов о Фейербахе» (1845) К. Г. Маркса уяснил за эти годы одну простую истину: не твои книги, — книги других авторов, — не твоя и забота; пусть они составляют культурную среду твоего обитания, ты к ним можешь запросто обращаться, как рыбы к воде, но не позволяй им претендовать, скажем так, на божественное отношение к ним, на полное всезнание их с твоей стороны. А быть учёным эрудитом — не только утомительно, но часто также несносно и для самого учёного эрудита, и для окружающих его невежд.
Как ясно говорил всем нам, россиянам, один Гераклит Тёмный из Элеи, «Многознание уму не научает, иначе оно научило бы Гесиода и Пифагора, а также Ксенофана и Гекатея». Не стремись встать рядом с Гекатеем.
15. История философии — враг философии, ибо история философии, если только это не важное дилетантское занятие для уяснения предмета самому себе, состоит именно в глупом комментировании шедевров философской мысли. История философии вид паразитизма, историк философии паразитирует на чужой мысли, ищется в чужой голове и кормится тем, что найдёт.
Историки военные и гражданские не слишком далеко ушли от историков философии. Эти паразитируют на «ратных подвигах» и «мирных свершениях», «саммитах» и «коммюнике».
Одни вместо того, чтобы самим мыслить, бездумно заняты чужими мыслями. Другие вместо того, чтобы самим творить историю, предпочитают писать о чужих исторических свершениях.
16. Прочитанный, понятый и изученный величественный духовный собор может ещё двумя способами воздействовать на читателя.
(1) Чужой текст способен вдохновить вас на ваше собственное умственное творчество. И тут даже простой аналогии, найденной в тексте, неожиданной провокации вас текстом или варварски выскобленного древнего пергамена, приготовленного вами так для своего палимпсеста, довольно, чтобы творчество состоялось.
(2) Чужой текст способен вдохновить вас на ваше собственное действие. Под действием текста начинаете сами предметно-физически изменять мир.
Связь этих двух видов активности субъекта, активности умственной и активности вещно-преобразующей, с книжным источником очевидна лишь как констатация в данном рассуждении: «Книга может!»
Пойти в обратном направлении и изучить предваряющее влияние книги на содержание и форму встретившегося на летней гносеологической практике творчества идеально-умственного или творчества материально-предметного не представляется возможным.
2024.07.19.