... Я маленькая, сижу на полу в "детской" бабушкиной квартиры и, в который раз, перелистываю стопу старых журналов. "Крокодил", "Весёлые картинки", "Работница", "Приусадебное хозяйство" - журналы хорошие, интересные, только я их давно уже помню наизусть. Как, впрочем, и содержание книг: Джек Лондон, Конан Дойл, Жюль Верн. А заняться больше нечем, тоска.
На книжном шкафу громко тикают маленькие ходики. Тик-тики, тик-тики, тик... отсчитывают они секунды, и длинная стрелка едва заметно, но непреклонно двигается по кругу. Я то и дело взглядываю на эту стрелку и мысленно умоляю её поспешить. Совсем уже невмоготу вот так сидеть в липкой, тягучей, душной тишине и ждать, ждать...
Дедушка пришёл с ночной смены на железнодорожной сортировочной горке, умылся, поел супа и теперь похрапывает в соседней комнате. А я жду. В четыре часа пополудни он проснётся, нальёт в большой термос душистого индийского чая, обязательно добавит в него варенье из смородины, вместо сахара, и чуточку лимонной кислоты. Настоящих лимонов здесь, в маленьком казахском городке, отродять не водилось. Бросит в коричневую сумку из кожзама банку сардин в масле, половинку кирпичика "серого" хлеба, кусок сала, да спичечный коробок с солью. И мы, наконец-то, поедем на огород.
Огороды находятся в десяти километрах от города, возле речки, чтобы поливать. Я беру удочку - порыбачу на хлеб. Удочка у меня знатная - телескопическая, из оранжевого плексигласа. Мне её дядя Витя подарил, сосед, которого бабушка зовёт непонятным для меня словом "кум". Жена его, кума тётя Валя, тоже мне очень нравится. Она крупная, статная женщина, весёлая и добрая. И собака у них, Волчок, живёт в сарае, охраняет от воров. В наш сарай воры не раз пытались залезть, ломали замок, да дверь открыть так и не смогли - дедушка придумал секретный засов. Правда в сарае ничего особо ценного мы не держим: картошку, морковку, домашние соленья. А у многих есть куры и даже поросята. Я бы мечтала, чтобы и у нас была какая-нибудь живность, но бабушка ни в какую - морока. Время от времени чья-то курица залезает к нам через продух и сносит яичко на постеленную в углу старую телогрейку. Я захожу в сарай и первым делом бегу смотреть - есть ли от курочки "подарочек". Это наш с дедушкой секрет, никто не знает.
У дедушки мотоцикл с люлькой, старенький ИЖ, бежевого цвета. Дедушка сам покрасил его малярной кистью, и мотоцикл теперь со штрихами от щетины. Аккумулятор давно не работает, и мотоцикл заводится только "с толкача". Но дедушка никогда не унывает. Такой уж он человек - какая бы неприятность не происходила, он лишь хлопнет себя широкими ладонями по коленям и произнесёт нараспев коронное: "Пойдёт, чё там!" У дедушки обветренное красное лицо и длинная прядь чёрных волос, то и дело падающая на лицо. Это он так лысину маскирует - старательно укладывает на голове боковую прядочку и прижимает кепкой. В зеркале выглядит красиво, почти незаметно. Но стоит выйти на улицу, как горячий степной ветер жадно набрасывается, теребит, и предательский локон неизбежно выбивается из-под головного убора.
Я очень люблю дедушку. Нет, бабуля у меня тоже хорошая. Когда мы с братом приезжаем в конце мая и на всё лето, она обязательно ведёт нас за "линию" (так здесь называются железнодорожные пути) в крошечный "Детский мир" и покупает нам новые сандалии. И ещё разрешает выбрать по игрушке. Конечно, хороших игрушек, вроде заводных плюшевых медведей или говорящих кукол, там нет, да и дорого. Поэтому выбираю обычно настольную игру с фишками и кубиком. В это хоть можно с братом поиграть.
Ещё бабушка шьёт для меня ситцевые сарафаны. На каждое лето - новый сарафан - красивый, с мелкими цветочками. Иногда блины печёт, пышки творожные. Но бабушка часто бывает раздражённой, ворчит, ругается на нас, на дедушку, на кота Ваську. Бабушку можно понять - она повар в больнице и очень устаёт. Мне жалко и её, и дедушку, и кота. И я плачу иногда, но не могу объяснить почему. Я маленькая и сама не понимаю.
Я думаю, что просто скучаю по маме. У бабушки с дедушкой хорошо, вольно. Иногда ездим купаться или на рыбалку. Можно к бабушке на работу сходить, поесть там перловки с мясом или молочных пенок. А можно с дедушкой в гараж, помогать ему ставить заплатку на шину. В гараже из старых шпал сильно пахнет креозотом и машинным маслом, зато даже в самую жару прохладно. Всегда можно к дяде с тётей в гости прийти, выпить чаю с конфетами и погулять с Мишуткой, двоюродным братишкой. По вечерам местные ребята зовут в прятки играть, или в салки. Хорошо. Но мамы-то нет. Мама в далёкой Москве. И я представляю, как ей грустно и одиноко там без меня. Мне становится жалко маму, и я снова плачу.
И вот что странно: хоть я и прошу, заклинаю ходики тикать чуточку быстрее, в это же самое время мне становится страшно от того, что они совершенно неумолимы. С каждым "тик-тики" и едва уловимым продвижением стрелки, ещё одно мгновение жизни остаётся в прошлом, и его уже не вернуть. Мне страшно, что когда-нибудь всё закончится - и это лето, и эта жизнь. На самом деле я хочу, чтобы ходики вовсе замерли, остановились. Я плачу, потому что не хочу, чтобы что-нибудь изменилось. Чтобы дедушка всегда сверкал белозубой улыбкой, а бабушка, подбоченясь и сощурясь, стояла на пороге больничной кухни, в своей белой косынке. Чтобы и они, и кот Васька, и все-все всегда были живы, здоровы, и со мной.
И вот мне уже 50 лет. Всё стало иначе, давным-давно. В Казахстане у нас никого не осталось. Бабушка живёт неподалёку, в десяти минутах ходьбы, но и она очень старенькая. Совсем уже другие, современные, часы отсчитывают минуты. И мне по-прежнему страшно, я боюсь не успеть. Что именно не успеть? Сама не знаю, ведь чёткого плана у меня нет. Просто не успеть. Возможно, стать счастливой?
