(первая часть https://ext-4411277.livejournal.com/24423.html)
Ленинское выделение трех периодов российского освободительного движения очень хорошо показывает, каков был классовый состав и классовые интересы в эти периоды. Пушкин, как известно, был близок к декабристам — представителям первого этапа. Декабризм был последней попыткой дворянства как класса сыграть прогрессивную роль, и он потерпел поражение. На смену ему пришли совсем другие люди, выдающимся представителем которых был Николай Гаврилович Чернышевский.
В отличие от Писарева, Чернышевский вел полемику не столько с самим Пушкиным, сколько с его эпигонами. Например, Алексей Константинович Толстой явно считал себя наследником Пушкина как в литературе, так и в полемике. На самом деле его творчество было своего рода самопародией. Там, где Пушкин написал гениального «Бориса Годунова», АК навалял целую трилогию, повесть «Капитанская дочка» у АК обернулась толстым романом «Князь Серебрянный» (в котором, между прочим, автор винит уже даже не Петра, а Ивана Грозного за безобразное отношение к боярам, потому, что «не расти двум колосьям в уровень...не бывать на земле безбоярщине!») На «Песнь о вещем Олеге» ответом была куча баллад из древнерусской жизни, на маленькую трагедию — «Дон Жуан», даже на шуточные стихи о «красногубом вурдалаке» — крайне нудные истории про семью вурдалаков и тд. Там, где оригинал брал качеством, эпигон пытался взять количеством, а ведь тот же Чернышевкий в одной рецензии предостерег от тщетных попыток подражать гению Пушкина.
Граф и соученник будущего царя Александра Второго, АК ненавидел Чернышевского бурной классовой ненавистью. Но все эти сословные привилегии и даже несомненный талант не помогли графу победить семинариста.
Чернышевскому, который как раз опирался на самого себя (точнее — на крестьян), не было никакой нужды в родословной, более того, в воспоминаниях он подчеркивал, что не удосужился узнать у бабушки, которую тоже любил слушать, как и Пушкнн, о родне, но только в детстве, а не в зрелом возрасте. даже фамилии прадедов. Разночинцы гордились тем, что сделали сами (и им было чем гордиться), а не тем, кто были их предки.
И именно поэтому, как я полагаю, Чернышвский в родословной едиственного своего героя, который таковую имеет — Рахметова - полемизировал с Пушкиным, а в его лице — с классом феодального дворянства. Потому, что как и у него самого «генеалогия главных лиц моего рассказа не восходит, по правде говоря, дальше дедушек с бабушками, и разве с большими натяжками можно приставить сверху еще какую-нибудь прабабушку (прадедушка уже неизбежно покрыт мраком забвения, известно только, что он был муж прабабушки и что его звали Кирилом, потому что дедушка был Герасим Кирилыч).»
Генеология Рахметова имеет явные параллели с родословной Езерского, но в пародийном ключе. В отличие от варяга жившего 1000 лет назад и его сына, который «Приял крещенье в Цареграде С приданым греческой княжны», предком Рахметова был сын знатной тверской девушки, взятой насильно татарским темником в 13 веке — как раз шестисотлетнее дворянство, поэтому Рахметов проиходит «из фамилии, известной с XIII века, то есть одной из древнейших не только у нас, а и в целой Европе».
Таким образом в основе знатности лежит грязное насилие, что явно не случайно. Езерские-то сражались против татар, причем гибель одного из них на Калке Пушкин изображает не самым лестным образом, а описание победы второго под началом Дмитрия Донского на Куликовом поле— одно из самых удачных мест в стихотворении:
Зато со славой, хоть с уроном,
Другой Езерский, Елизар,
Упился кровию татар,
Между Непрядвою и Доном,
Ударя с тыла в табор их
С дружиной суздальцев своих.
На самом деле от татар вели свой род многие аристократы, в том числе знакомые Пушкина. И далее у Пушкина подвиги Езерских включают смехотворное для любого разночинца местничество...
Чернышевский выразительно описывает карьеру Рахметовых так: «Они в Твери были боярами, в Москве стали только окольничими, в Петербурге в прошлом веке бывали генерал-аншефами, — конечно, далеко не все: фамилия разветвилась очень многочисленная, так что генерал-аншефских чинов недостало бы на всех.»
Отец Рахметова был богатый помещик, но Рахметов «проживает в год рублей четыреста; для студента это было тогда очень немало; но для помещика из Рахметовых уж слишком мало; потому каждый из нас, мало заботившихся о подобных справках, положил про себя без справок, что наш Рахметов из какой-нибудь захиревшей и обеспоместившейся ветви Рахметовых...» — тут опять явная параллель с Езерским, но противостояние героев Пушкина и Чернышевского оказыватся решающим.
Пушкин пишет:
Езерский сам же твердо ведал,
Что дед его, великий муж,
Имел двенадцать тысяч душ;
Из них отцу его досталась
Осьмая часть, и та сполна
Была давно заложена
И ежегодно продавалась...
То есть для автора и героя двенадцать тысяч душ — это просто богатство, а не люди, как и полагается для феодального дворянства. Некрасов — выходец из того же класса, но перешедший на сторону разночинцев/крестьян, описывает подобный случай с точки зрения этих «душ», а не их хозяев:
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
А Рахметов (революционер) отпускает своих крестьян на волю с землей.
Таким образом классовая полемика помещика Пушкина и разночинца Чернышевского доводится до логического конца.