Заметили – не «учили в школе», а «учила школа». Подчеркиваю, потому что убежден, не только и даже не столько школьная программа, квалификация учителей, оборудование кабинетов влияли на формирование мировоззрения и характера. Сама атмосфера влияла, а она создается окружением и учеников, и учителей, и так зависит от времени и от места. В разные времена, наверное, по-разному влияла, но уж в моё-то время, в моём городе! Представьте: 57-й год, суровая Инта, не так давно лагеря позакрывали. А возвращаться на родину можно пока далеко не всем бывшим заключенным, да и хотят не все (читайте у меня в «Интинских застольях»). Отсюда – совершенно уникальный состав учеников по национальному и социальному признаку! До чего же пёстрый: русские, украинцы, литовцы – их, наверное, больше других. Татары, среднеазиаты, кавказцы, другие прибалтийцы. Конкретно в нашем классе не все из этих национальностей были, но уж мальчиком бурятом Толиком можем гордиться! Для нетвердо знающих географию страны (москвичи, я ни на кого не намекаю), поясню, что от Инты Бурятия очень-очень далеко. А по социальному составу разброс в нашем классе усугублялся ещё и тем, что учительница Вера Ивановна считалась (заслуженно) самой сильной, и начальство своих детей пристраивало именно к ней. Вот и представьте себе: в одном классе дочери директора бетонного завода, председателя горисполкома, какого-то ещё большого начальства, и… стоп, об очень важной детали должен сказать! Не знаю, ношение школьной формы обязательно ли сейчас, но тогда было с этим строго. И как же было это кстати в той обстановке: у этого чада более чем обеспеченные родители, эти ещё за колючей проволокой родились, а у кого-то и отец неизвестно кто. А вот у этой девочки отец – бывший надсмотрщик, работу потерял по понятным причинам, банщиком устроился. Вот какие все разные, а на школьной фотографии – ну, более-менее одинаковые, в аккуратной форме, девочки в фартучках с белыми бантами. Кто повзрослее, поумнее меня был, всё равно видел разницу: по ухоженности, по разным деталям. Ну, хоть в глаза не бросалось. Для меня-то все равны были, я не замечал и не соображал, как по-разному люди жили! Каюсь, не только в школьном возрасте, по-настоящему стал об этом задумываться не так уж давно – со своими бывшими одноклассниками беседовал. Не жаловались, но нет-нет да и высказывалась обида: якобы другое к ним было порой отношение учителей, чем к детям богатеньких и влиятельных родителей. Столько лет прошло, а носят это в себе. Может, преувеличивают немного, но не верить им не могу.
А вот ещё: абсолютно неотъемлемой частью интинской жизни были длительные летние отъезды в южные края. К бабушке в деревню, в пионерлагерь, в Сочи. На всё лето или как получится, но по возможности подольше. А то и часть сентября прихватим, со школой договоримся. Все ездят, а как иначе, из такого-то сурового климата!
Все? Да нет, оказывается – многие, да не все. Средства не позволяли, ехать было некуда. Немножко удивлялся, когда слышал рассказы одноклассников, как они в Инте проводили всё лето. Но уж совсем поразился рассказу интинского таксиста, что только во взрослом возрасте он впервые побывал… в Москве. Родители его из Инты никуда не вывозили. Но большинство, конечно, как перелетные птицы – массовый отъезд в начале лета, массовый приезд в конце. Соответственно, сезонные проблемы с билетами, очередь по записи, переклички. Приятель рассказывал: как-то ещё в молодости с москвичом разговорился: «Откуда… из Инты, из Коми?! Ой, это ж такая глушь! Как вы там живете?!», - «Как-то живем. Расскажи мне, ты где бывал, кроме Москвы?», - «Ну… в этой… в Анапе… В 7-ом классе с родителями ездил. А так больше на даче», - «А я…», далее – по списку. (Не обращайте внимания – это обыкновенное наше провинциальное интинское хвастовство. Ещё – как в отпуске все московские театры посещаем. Комплексы… комплексы).
Как там было с многонациональностью? Какие-нибудь проблемы из-за неё возникали? Спроси нас тогда об этом, не сразу бы поняли, о чём речь. И дружили, и морду били отнюдь не по национальному признаку. Одна-единственная национально окрашенная кличка приклеилась к нашему Коле при странных обстоятельствах. Очередной раз Вера Ивановна вызвала в класс Колину маму, эмоционально перечисляла его подвиги в учёбе и поведении. Коля стоял, понурившись, перед ними и классом, а мама покачивала головой и зловеще приговаривала: «Ой, Мыкола! Ой, Мыкола!» Понятно, что Колю ждала дома очередная порка, но в довесок к этому кто-то шибко умный обратил внимание на украинское звучание его имени в маминых устах и наградил кличкой «хохол». Почему-то привилось, хоть в классе половина учеников была украинцами. Подозреваю, не все даже понимали, что эта кличка означает. А уж хулиганистый парнишка, однажды кричавший в спину вполне блондинистой однокласснице «жидовка», тот наверняка считал, что это означает «жадина». Более эрудированные ребята посоветовали ему этим словом не злоупотреблять, тем более что еврейка в нашем классе тоже была. Симпатичный мальчик осетин с прекрасным чувством юмора иногда изображал грозного кавказского мужчину: сильно утрируя акцент, басил: «С асетыном нэ шуты!». Контраст с его безобидным дружелюбным характером обеспечивал комический эффект. Вот и всё, что вспомню по этому вопросу. Какие-то группировки, стычки на национальной почве даже представить было трудно. Среди многих тем воспитательных бесед, проводимых нашими учителями, тема национальных отношений не затрагивалась: ни к чему было.
А как с криминалом? Ведь совсем недавно сплошные лагеря вокруг были. Ужас! Ужас! Может, идеализирую по незнанию, но не припомню ни поножовщины, ни блатной фени, ни воровства.
Впрочем… в первом классе тот самый Коля был уличен в странном правонарушении: краже чернильницы с красными чернилами с учительского стола. Оказалось, изощренное злодеяние: ежедневные записи о плохом поведении, написанные в колином дневнике красными чернилами, позачеркивать (будто бы сам написал что-то ошибочно) было невозможно, а когда учительница вынуждена была пользоваться обычными синими чернилами, удавалось легко, домашняя взбучка откладывалась. По криминалу всё, редкие потасовки не в счёт.
Как там дело обстояло с идеологическим воспитанием, с насаждением единомыслия? В результате которого «мы все верили», все «ходили строем», вся «серая масса» одинаково думала, одинаково говорила и т.д. Так сейчас «вспоминают» о тех годах «люди со светлыми лицами», многие из которых родились гораздо позже. Впрочем, почитал в сети воспоминания реальных своих ровесников, вроде бы безо всяких идеологических установок — глаза на лоб полезли! Оказывается… пионерам «вменялось в обязанность» выписывать газету «Пионерская правда», комсомольцы «должны были запоем читать «Комсомольскую правду» и в начальных классах каждую неделю устраивались политинформации!
Про приём в пионеры: будущие юные ленинцы волновались до дрожи в коленках, а галстуком гордились неимоверно! Вот мои самые сильные впечатления об этом событии: на следующий день читаю местную газету. Корреспондент написал, как положено в таких случаях: «Радостно сияют личики малышей…», и перечислил навскидку три-четыре фамилии. Среди них, о ужас, «Слава Перепелица»! Меня аж трясло от злости – «Идиот! Какие ещё малыши, какие сияющие личики! Ещё бы Славунчиком меня назвал!» Носили галстук, потому что так положено было. Забудешь надеть – слегка журили. В классе седьмом-восьмом, ещё до приёма в комсомол, все поголовно перестали носить галстуки, на что учителя не обращали ни малейшего внимания. Тогда я, из свойственного мне чувства протеста (отнюдь не из идейных соображений), стал носить его ни на день не снимая. Даже учителя поглядывали на меня с легким удивлением.
Политинформаций в начальных классах не помню, периодические взбучки, которые устраивала нам за нерадивость незабвенная Вера Ивановна, вряд ли таковыми можно было назвать: «Олухи царя небесного! В бучило вас, в бучило!». Воспитательные беседы в старших классах, проводимые классной руководительницей, преподавателем истории Маргаритой Константиновной, учили нас прежде всего вежливости, культуре поведения, и под определение политинформации они тоже не подходили. Даже с уроками по школьной программе не всё было так просто. Естественно, все положенные идеологические постулаты доносились до нас чётко, логично, доходчиво. Настолько, что позже, учась в университете, ни малейших затруднений при сдаче экзамена по Истории КПСС я не испытывал. В отличие от многих сокурсников, закончивших столичные школы. Но вот ведь какая штука: рассказала она о тяжком положении трудящихся капстран так ярко, что мой наивный одноклассник спросил, почему они революцию у себя не сделают. А на другом уроке она же мельком заметила: «Вы должны себе представлять – американские рабочие зарабатывают в пять раз больше наших». Сказала, наверное, затем, чтоб мы более реальную картину мира видели, чем в учебниках и газетах. Хоть и небезопасно это было для неё, думаю. Но большинство ребят в классе эта информация не поразила – примерно так себе всё и представляли. «Мы все верили» - из области дебильных нынешних представлений.
Вообще, трескучими мероприятиями, пионерскими линейками, комсомольскими собраниями, митингами у нас в школе не злоупотребляли. Зато в художественной самодеятельности, прекрасно у нас развитой, патриотические мотивы всегда были на первом месте. Последние наши школьные годы совпали с расцветом Театра на Таганке, продвинутые одноклассницы его посещали на каникулах. Потом в школьных постановках исполняли отрывки из пьесы «Десять дней, которые потрясли мир». Появились среди нас прекрасные чтецы стихов Рождественского, Евтушенко. Юные ученицы Вераксо (см. выше) исполняли сольные феерические танцы. «У вас школа с театрально-художественным уклоном» — в полушутку говорили многие зрители.
Конечно, не берусь утверждать, что так везде было. Быть может, у нас какая-то нетипичная вольница была, островок свободы? Ой, как же так – по мнению «людей со светлыми лицами» всё наоборот должно быть. Не раз перестроечные публицисты уверяли, что в подобных Инте местах даже после ликвидации лагерей атмосфера страха, рабской покорности и т.п. сохраняется ещё долго. Помните, как знакомые москвичи отреагировали имитацией рвотных позывов на фотографию интинской улицы: «Фу, у вас даже дома по линеечке выстроены, будто лагерные бараки!» — Это был шедевр!
Опять что-то не связывается, не укладывается в простую, понятную, ожидаемую картину, которую некоторые почему-то называют штампом. Опять зазвучало: «…всё не так, всё не так, ребята».
А о школе много незабываемых воспоминаний. Вот одно: возвращаюсь посреди учебного года после трехмесячного лечения в московской клинике, вхожу в класс прямо во время урока… Только минут через двадцать учительница смогла продолжать урок: при моём появлении весь 7«А» вскочил с мест, заорал, зааплодировал. Ни на секунду не пришло в голову, что это именно ко мне такое особое отношение: точно так же встречали двух-трех долго отсутствовавших одноклассников. Многому учила наша школа, многому.