В замок мы возвращались в молчании.
Непривычно пустынный в эти часы двор встретил нас погребальным молчанием.
Страшась гнева скорого на расправу и жестокого герцога, люди попрятались, даже со стороны не желая наблюдать за тем, как именно он притащит меня назад.
Поглаживая чуткую и нервную кобылу по шее, я с неожиданной для себя самой горечью задумалась о том, что никто из них не посмел бы прекословить ему и не вступился бы, даже если бы он приволок меня за волосы или привязав к седлу. Они знали двух предыдущих герцогинь, возможно, даже им симпатизировали, но старательно отводили глаза, когда Удо превращался в чудовище.
За время жизни здесь мне доводилось слышать шепотки о том, что меня герцог, по всей видимости, очень любит, потому что достается мне гораздо меньше, чем доставалось моим предшественницам.
Как только коней увели, я закинула на плечо сумку и, не желая смотреть ни на одного из сопровождавших меня мужчин, ушла в свои покои.
Глупо было обижаться на дворовый люд за равнодушие, еще глупее было злиться на себя, и уже откровенно низко – быть недовольной Бруно.
И тем не менее, падая лицом в свою подушку, я злилась так, что мечтала только о возможности что-нибудь разбить.
Ощущение того, что меня предали не покидало всю дорогу, хотя умом я и понимала, что он был прав. Препираться с герцогом в лесной хижине можно было до бесконечности: Удо приехал не для того, чтобы отступать, а Бруно не намеревался сдаваться ему на своей территории.
В возможность тихого развода без потерь для себя я не верила, хотя на какую-то долю секунды такая перспектива и показалась мне вполне реальной. Лучшая из перспектив.