В таинственном Петербурге, где смешиваются историческая правда и литературный вымысел, где герои романов живут вполне реальной жизнью, а писатели совершают романические поступки, в этом городе возникают странные временные и поведенческие ассоциации. Из стен знаменитого Михайловского замка, в котором с 20-х годов девятнадцатого века размещалось Военно-инженерное училище, получившее затем имя августейшего покровителя императора Николая I, вышли не только «праведники», описанные Лесковым, но и самые знаменитые русские игроки: фон Германн — герой пушкинской «Пиковой дамы» и романист Федор Михайлович Достоевский. Первый проиграл однажды в карты, другой, начав с игры в бильярд, отдал предпочтение рулетке.
Игра — это страсть, но это и деньги. Игра двоих этих людей держалась на расчете, а судьба, жизнь их, ломалась при метании карты или повороте рулетки…
Господин фон Германн, петербуржец. Год 1832-й
Загадочный герой «Пиковой дамы» обрисован Пушкиным скупыми чертами, за которыми виден точный социальный тип военного николаевской эпохи. Господин фон Германн — молодой военный инженер. Круг его знакомых — такие же молодые офицеры гвардии. Фамилия его неизвестная, но Германн — дворянин, значит, официально его фамилия пишется с приставкой «фон». Протекции у молодого человека, видимо, нет, следовательно, для подобной службы он должен был закончить Инженерное училище. В столичном гвардейском обществе офицеров инженерных войск, «черной кости», как их называли по цвету мундира, было мало. В «мазурочной» болтовне с Лизой Томский вспомнил единственного Германна, других он не знал.
Отец Германна, оставивший сыну капитал, находился на государственной службе — это дало ему возможность определить сына в офицерское училище. Там молодой фон Германн изучил общеобразовательные и военные дисциплины, механику, математику, строительное дело, фортификацию и гражданскую архитектуру, начертательную геометрию. Для получения после окончания учебы престижной должности в столице (судя по компании и шинели с бобровым воротником) необходимо было закончить офицерские классы с отличием. Такой офицер был лично известен государю.
Быт Германна, каким рисует его А.С. Пушкин, был очень скромен, даже беден. Офицерское жалование его составляло 290 — 350 рублей плюс почти столько же «квартирных» и «кормовых», итого — 500 — 600 рублей. Это, конечно, гораздо больше того, что получал несчастный гоголевский Акакий Акакиевич, но офицеры очень много тратили на мундир, «представительство» и т.д. С другой стороны, в николаевское время дворянин-офицер, не столичный, гвардейский, конечно, но провинциальный, мог содержать семью, тем более что служба давала возможность казенной, бесплатной квартиры и образования детей, а еда и прислуга были недороги. Молодые холостые офицеры без дополнительных доходов, судя по многочисленным мемуарам, жили в те годы трудно, но весело и разгульно. Если у них были таланты, каждый старался немного подработать.
Германн, явно не гуляка, видимо, не трогал даже проценты с отцовского капитала, но и не думал о заработке. И, начав играть в карты, он сразу поставил сорок семь тысяч рублей — по тем временам это очень крупная сумма. Пушкин нигде не упомянул, что это были деньги, взятые в долг. Значит, это и есть тот самый «маленький» капитал (с наросшими процентами), оставленный отцом.
Герой повести, таким образом, обладал хорошей строительной специальностью, широким кругом знакомых и начальным капиталом. В николаевское царствование город охватил строительный бум: в Петербурге было построено каменных домов больше, чем за предыдущие 120 лет. Если бы Германн захотел, он мог быть вполне состоятельным человеком. Однако его вполне «немецкое» высказывание: «Расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость» («Пиковая дама», глава 2) — вызывает удивление. Фон Германн ни разу не показан ни в полку (но он служит — его обслуживает не слуга, а солдат-денщик), ни вообще за работой — он либо гуляет днем, либо кутит ночью. Между тем в 30-х годах в Петербурге была острая нехватка качественного жилья, квартиры стоили дорого, и оплата их была главной статьей расхода для любой семьи. Вложив свой капитал в строительство, занятие вполне уважаемое (каменный дом в цент-ре Санкт-Петербурга стоил в то время 20 — 40 тысяч, деревян-
ный — до 20), Германн, специалист-строитель, имел бы 5 — 10 тысяч рублей гарантированного годового дохода, да и сам жил в приличных условиях, а не в «смиренном уголке». При его круге знакомых (потенциальных клиентов), наняв чертежников, он мог бы создать строительную контору, приносящую доход, достаточный для содержания семьи и не трогать приданого жены. Правда, подобный образ жизни исключал обеды в дорогих ресторанах, костюмы от английских портных и французские кружева и шляпки.
Повторюсь: к началу повести у Германна могло быть все, о чем он так мечтает! Иначе говоря, нет никакой необходимости в карточном выигрыше по финансовым соображениям, но он постоянно прибедняется для того только, чтобы оправдать свое стремление к Игре. Он декларирует немецкую бережливость, но предается мечтам, не зная цену деньгам, которыми владеет. Для получения чрезмерных средств, отнюдь не необходимых, Германн расчетливо и педантично использовал романтические мечты молоденькой бедной девушки и угрожал пистолетом восьмидесятилетней старухе. После смерти графини он не чувствовал угрызений совести, сожаление вызывала лишь «невозвратная потеря тайны, от которой он ожидал обогащения».
Германн долгими ночами пристально следил за игрой, изучал принципы игры с «лихорадочным трепетом». Несмотря на математическое образование, он считал удачу выше расчета, хотя это и не согласуется с его декларациями. Он ни разу не попробовал малой игры, дабы не проиграть хотя бы небольшой суммы, не хотел «жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Пушкин заложил противоречие в содержание второй главы «Пиковой дамы»: Германн хочет получить сразу ВСЕ! Пушкин показал игру с перерывами в сутки (этого требовали легендарные условия), герой дважды уходит с выигрышем, но — возвращается за большим. Уже в первый вечер Германн стал вполне обеспеченным человеком: его капитал удвоился, а на 94 000 рублей можно жить и содержать семью только на проценты. На другой день он возвращается, получает 188 000, этого достаточно для «широкой» жизни…
Будь Германн по характеру «игроком», он в первый же вечер продолжил бы игру, несмотря на «предупреждения» призрака графини. Наоборот, если бы он был разумен, то в следующий раз поставил лишь часть суммы. Беда, однако, в том, что им руководит «безумный» расчет, он возвращается на третий вечер и заказывает сумму уже чрезмерную. Он готов «сорвать банк». В отличие от «игрока», он при этом не находится в состоянии судорожного азарта. У Германна был день, чтобы обдумать ситуацию и вовремя уйти. Он вернулся, желая получить 376 тысяч. В те времена — это огромная сумма, но — проиграл!..
Означает ли это, что случилось непоправимое? Если он, действительно, проиграл только свои деньги, то его реакция — мгновенное безумие — не вполне понятна. Для Германна, офицера и специалиста, в результате проигрыша жизнь не была бы кончена, она началась бы с нуля, как у многих молодых офицеров, живших на жалование. Деньги можно потерять и в лопнувшем банке, например. Сходят ли с ума, если нет «лишних» денег, но есть государственная служба и хорошая специальность, тем более что выигрыш был не мгновенный, а наращиваемый.
Не был ли Германн безумен изначально? Пушкин подчеркивает безнравственные методы получения секрета сверхобогащения при отсутствии конкретных желаний и планов в применении денег. Сообщает нам, читателям, странности, подмеченные приятелями героя — профиль Наполеона и душа Мефистофеля, отличные успехи Германна в математике и забвение теории вероятности за карточным столом. Отсутствие у него критики и самокритики, нежелание разделить сон и явь (предсказание старухи во сне). Странная для умного и образованного человека, внешне бесстрастного, неспособность учета возможного отрицательного результата. И вместе с тем — расчетливость, продумывание, а не страстный порыв при совершении асоциальных, противоречащих христианским заповедям поступков… Все это не «комплекс Наполеона», жажда Славы, а жажда денег без цели. Наказание грешника не суд земной, а суд Божий. На всем протяжении повествования в «Пиковой даме» образ Германна выстроен из такого количества противоречий и странностей, что даже в эпоху «романа» признание «демонизма» его личности уступает место диагнозу «паранойя» или «раздвоение личности» — это психические отклонения, характерные для переутомившихся отличников-математиков.
Ф. М. Достоевский. Рулетенбург. 1860-е годы
Федор Михайлович Достоевский, небогатый помещик, офицер инженерно-строительного департамента, начал играть на бильярде вскоре после выхода из Инженерного корпуса и уже в первые годы самостоятельной жизни познакомился с миром игроков, профессиональных шулеров, закладов, денежных ссуд, векселей, процентов. Осенью 1843 года он проигрывает за один вечер тысячу рублей, присланных ему из Москвы, а в феврале 1844 г. — еще одну тысячу в «невинную» игру — домино.
В 1849 году он был арестован за участие в заговоре Петрашевского и приговорен к смерти, замененной каторгой.
В Сибири, по выходе из каторги, он пристрастился к азартным играм и говорил знакомым: «Ух, как играли жарко! Скверно, денег нет. Такая чертова игра — это омут. Вижу и сознаю всю гнусность этой чудовищной страсти, а ведь так и тянет, так и всасывает». В 1859 году в Семипалатинской ссылке он прочитал статью петербургского журналиста Ф. Дершау «Из записок игрока». Вступление к статье познакомило Федора Михайловича с миром игорных столов Висбадена, Женевы, Бадена, Наугейма. С ярким возмущением автор изображал целый мир легкой наживы, игорный «вертеп», прикрытый благовидным прозвищем «вокзала» (так в прошлом веке называли концертный зал в парке), где безупречные джентльмены с орденскими ленточками в петлицах усаживаются около выигрывающих простаков и ловко запускают руку в их кредитки и золото, а затем беспечно удаляются; где проигравший пускает себе пулю в лоб прямо за игорным столом. Умелые, хладнокровные, расчетливые и стойкие игроки при этом могут проживать за счет рулетки годами в блестящих игорных домах юго-западной Европы, довольствуясь ежедневным умеренным доходом. Этот мир отвечал потребности Достоевского в острой теме и внезапных поворотах сюжета.
Попав летом 1862 г. впервые за границу, Достоевский прежде всего направляется в Висбаден и выигрывает, «прежде чем доехал до Парижа», 10 тысяч франков. С этих пор курортные города Висбаден, Баден-Баден входят на целое десятилетие в биографию писателя, как места сильных и часто тяжелых переживаний. Охватившая его страсть сильнее доводов рассудка: «Хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная. Везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил».
В сентябре 1863 года, посетив вместе с Аполлинарией Сусловой Баден-Баден, Достоев-ский проигрывает 3 000 франков и должен выписать из России хотя бы 100 рублей для продолжения путешествия. Вскоре в Женеве он играет на последние 250 франков и все проигрывает. Чтобы добраться до Турина, закладывает часы, а Суслова — кольцо. В Турине они ждут еще 100 рублей из России. По возвращении из Италии в Берлин Достоевского опять тянет к рулетке, и он едет в курортный город Гомбург и садится за игорный стол. Суслова оставляет его и уезжает в Париж, где получает письмо, что он опять все проиграл. Она достает у знакомых 300 франков и высылает ему. Так заканчивается их «романтическое» путешествие. Аполлинария Суслова — самая сильная страсть Достоевского, женщина крайностей, вечно склонная к предельным ощущениям, она была натурой страстной, увлеченной и эмоциональной.
Оставшись играть, Федор Михайлович 8 сентября 1863 года сообщает брату: «Миша, я в Висбадене создал систему игры, употребил ее в дело и выиграл тотчас же 10 000 франков. Наутро изменил этой системе, разгорячился и тотчас же проиграл. Вечером возвратился к этой системе опять, со всей строгостью, и без труда и скоро выиграл 30 000 франков. Скажи: как после этого не увлечься, как не поверить, что счастье у меня в руках».
Достоевского в Париже ждет красавица Суслова, но он задерживается в Висбадене с мечтою выиграть 100 тысяч. Выигрывает 10 400 и решает на следующий же день уехать, но не выдерживает, остается и проигрывает большую часть суммы. Из остатка он отсылает в Россию 5 000 франков для своей больной (первой) жены, но через неделю уже шлет из Баден-Бадена умоляющее письмо к родным с требованием возвратить посланные деньги. Брат Михаил возмущенно отвечает: «Не понимаю, как можно играть, путешествуя с женщиной, которую любишь?»
Путешествие с Сусловой послужило Достоевскому материалом, а тема игры в «рулеточном казино» стала центральной линией повести «Рулетенбург», переименованной издателем Стелловским в «Игрока».
Эту повесть писатель, уже вдовец, продиктовал восемнадцатилетней стенографистке Анне Сниткиной осенью 1866 года в Петербурге, в квартире в Столярном переулке, а в феврале 1867г. они поженились и уехали в многомесячное путешествие по Европе. Летом они оказываются в Баден-Бадене, где страсть к игре снова охватывает Достоевского. В первый день они останавливаются в большой гостинице «Золотой рыцарь», но уже на следующее утро, из-за полного проигрыша, вынуждены перебраться в две бедные крошечные комнатки в шумном ремесленном квартале. Баден оказался самым печальным, драматичным местом путешествия. Азарт игрока непреодолимо увлекал Достоевского: «Главное — сама игра. Знаете ли, как это втягивает. Нет, тут не одна корысть, хотя прежде всего мне нужны были деньги для денег». Анна Григорьевна подробно описала его состояние: «Все рассуждения Федора Михайловича по поводу возможности выиграть на рулетке по его методе игры были совершенно правильны, и удача могла быть полная, но при условии, если бы этот метод применял какой-нибудь хладнокровный англичанин или немец, а не такой нервный, увлекающийся и доходящий до самых последних пределов человек. Но, кроме хладнокровия и выдержки, игрок на рулетке должен обладать значительными средствами, чтобы иметь возможность выдержать неблагоприятные шансы игры. У Федора Михайловича было немного денег и полная невозможность… их откуда-либо получить… Не прошло и недели, как пришлось прибегнуть к закладам вещей. Но и закладывая вещи, муж иногда не мог сдержать себя и иногда проигрывал все, что только что получил за заложенную вещь. Иногда ему случалось проигрывать чуть не до послед-него талера, и вдруг шансы опять были на его стороне, и он приносил домой несколько десятков фридрихсдоров. Помню, раз он принес туго набитый кошелек, в котором я насчитала 212 фридрихсдоров по 20 талеров каждый. Но эти деньги недолго оставались в наших руках: Федор Михайлович не мог утерпеть: еще не успокоившись от волнения игры, он брал 20 монет и проигрывал, возвращался за другими 20, проигрывал их и так в течение двух-трех часов, возвращаясь по несколько раз за деньгами, бледный, изможденный, едва держась на ногах, просил у меня денег, и в конце концов проигрывал все… Федор Михайлович бывал иногда так удручен, что начинал рыдать, становился передо мною на колени, умолял меня простить его за то, что он мучает меня своими поступками, приходил в крайнее отчаяние.
Должна отдать себе справедливость: я никогда не упрекала мужа за проигрыш, мне стоило много усилий, убеждений, уговоров, чтобы успокоить его, представить наше положение не столь безнадежным, придумать исход, обратить его мысли и внимание на что-либо иное».
С 16 июля, когда у них было около 3200 франков, т.е. сумма достаточная для обеспечения 2 месяцев жизни всей семьи (на иждивении Достоевского были родные его покойного брата), он за шесть дней, до 21 июля, проиграл все деньги и все украшения жены и даже обручальные кольца. При этом он трижды выигрывал, выкупал из заклада вещи и проигрывал все снова. Проигрыши его сопровождались припадками эпилепсии и приступами страха смерти.
В те дни Сниткина получала письма: «Аня, милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй меня подлецом. Я сделал преступление, я все проиграл до последнего крейцера, вчера получил от тебя деньги и вчера же проиграл…» Она, беременная, бегала, писала родным, одалживала деньги, посылала ему, и получала очередное письмо: «Я проиграл все к половине десятого и вышел, как очумелый; я до того страдал, что тотчас побежал к священнику (не беспокойся, не был, не был и не пойду). Я думал дорогою, бежа в темноте, по неизвестным улицам: ведь он пастырь божий, буду с ним говорить не как с частным лицом, а как на исповеди… но я заблудился в городе. Прибежал домой». Анна Григорьевна позже дополнила это письмо, пересказав, как он бегал ночью по темным улицам немецкого городка, как влетел в едва освещенный храм и начал со слезами молиться перед алтарем о помощи и прощении. Затем, успокоившись, поднял голову и увидел, что молится в синагоге, в «храме неверных»; Достоевский решил, что Бог отринул его молитвы, его просьбы, его самого. Это повергло его в глубокое отчаяние, сравнимое с тем, что он испытал за четверть века до того, услышав свой смертный приговор. Он поклялся больше никогда не играть.
Родные Анны Григорьевны прислали, наконец, им сумму, достаточную, чтобы оставить этот «проклятый город, этот притон», в котором они провели всего два месяца, превративших их жизнь в ад и надломивших здоровье Федора Михайловича. Они уехали в Базель и Женеву, где Достоевский начал писать роман «Идиот» и где умерла его двухмесячная дочь Соня. Путешествие Достоевских по Швейцарии и Италии продолжалось еще год, но они уже никогда больше не заезжали в города-казино.
Елена ЖЕРИХИНА