Из памятных записок старого гвардейца (без указания авторства)
19 февраля 1861 года обнародован "высочайший манифест об освобождении крестьян". Вся Россия с трепетом ожидала его объявления. Дворянство, хотя внутренне и сознавало, что прежний порядок впредь немыслим, не могло, однако дать себе отчета, как "веками принадлежавшая ему рабочая сила отойдет от него и для нее еще нужно будет отделить часть своей земли, своей собственности".
Крестьяне, веками принадлежавшие, как собственность, помещикам, работавшие на них целыми поколениями вдруг делались "свободными, независимыми, получали права людей свободных".
Минута наступила критическая. Ожидали со страхом столкновения; думали, что дворянство не захочет отступиться от своих вековых прав, а крестьяне, услышав "о дарованной им воле", по невежеству примут её как "право не признавать власти". В Петербурге ожидали уличных беспорядков. Но их быть не могло.
Теряли помещики; не собираться же им было на улицах для протеста? Народ бы их разорвал. Крестьяне же могли только радоваться и молить Бога за Царя, даровавшего им волю. День объявления манифеста (26 февраля 1861 года), воскресенье, прошел спокойно.
Накануне, во все полки разослана была печатная инструкция от санкт-петербургского генерал-губернатора (Павел Николаевич Игнатьев) с подробным означением, в какие именно полицейские части города отряжать солдат и как им поступать при первых признаках уличного смятения.
Полки получили приказ, никуда не отлучаться и быть наготове. В нашей полковой церкви, при чтении манифеста, слышны были рыдания и громкие молитвы.
Лошади мои в это утро много ездили, а потому вечером я поехал проведать матушку мою уже на извощике. Матушка рассказала мне, что в этот день она не могла съездить в церковь, потому что её кучер явился к ней и с плачем объявил, что "в такой великий для всех них день ему невозможно работать".
На другой день, мне, как свитскому генерал-майору, пришлось быть дежурным во дворце. Лица, собравшиеся туда, в ожидании выхода Государя (Александр II) были очевидно неспокойны. Послышался какой-то глухой гул, как бы выстрел.
Генерал-губернатор посылает узнать что такое, и ему докладывают, что это глыба снегу скинута с дворцовой крыши (весь день шел сильный снег). Через несколько времени послышался колокольный звон; опять опрометью скачет фельдъегерь, и, возвратившись докладывает, что "звонили у Исаакия по поводу похорон какого то священника".
Через несколько дней к дворцу собрались почтенного вида старики-крестьяне, с малолетними детьми, и поднесли Государю "благодарственную хлеб-соль". Позднее, я был свидетелем, как Государь ехал по Невскому в густой толпе народа, восторженно благословлявшего это великое дело: многие крестились, глядя на него и клали земные поклоны.
Телеграф от ближайших городов дал тоже успокоительные известия, а вскоре со всех концов России стали приходить самые успокоительные письма и донесения.
Петербург вздохнул. Посланные прежде во все губернии доверенные лица наблюдали за точным объявлением манифеста и имели сильные полномочия для пресечения беспорядков.
Было несколько случаев, где пришлось употребить силу; но, вообще, всё сошло благополучно, и громадный, вековой "переворот" прошел замечательно тихо. Приписать его можно только Русскому Богу, не оставляющему православную Русь, и замечательно доброму, терпеливому нраву русского народа во всех его слоях.
За границей, где с 1789 года малейший переворот доводил до столкновений, не могли надивиться, как "у нас такое громадное дело, в котором 20 миллионов людей получили свободу, сошло мирно". Не баранов же освободили; мильонам людей дали права человека.
Для приведения в исполнение нового положения и для нового устройства крестьян были учреждены мировые посредники, обязанность которых была разъяснять крестьянам их новое положение, передать им их землю, указать им их права и обязанности.
К чести русского дворянства нужно сказать, что лучшая доля дворянства сама, добровольно, "пошла на себя налагать руку и отрезывать бывшим своим крестьянам части своей земли".
Царь дал народу свободу, дворянство дало ему землю, дало ему, чем жить. Великодушие дворянства было беспримерное, нигде невиданное. Им не восхищались, его не прославляли: такова уж скромность русского народа!
Когда приводился в исполнение царский манифест, были случаи, в которых ярко выражались разные убеждения, разные взгляды; но о них не писали, про них не печатали и о них забыли.
Так, в Екатеринославской губернии, жил-был уездный предводитель дворянства Глеб Васильевич Нечаев, помещик, владевший несколькими сотнями душ и большим количеством земли. Он не признавал ни за кем права освобождать его крестьян и наделять их его землей.
"Я унаследовал от моего отца мои имения, и никто не имеет права у меня их отнять", - говорил он прямо, не стесняясь. На все просьбы мирового посредника пойти на какое бы ни было соглашение он отвечал резким отказом.
Исправляя должность губернского предводителя дворянства, он председательствовал в губернском комитете об освобождении и во все время заседаний никогда не изъявлял явной оппозиции. Когда же приступили к введению уставных грамот в его имении, то не дал согласия ни на какие сделки с крестьянами.
Вследствие такого упорства мировой посредник ему объявил, что "он введет обязательную уставную грамоту, по которой крестьяне, за определенное количество земли, станут отбывать работу в пользу помещика".
В день приезда мирового посредника весь народ в имении Нечаева был собран на барский двор. Мировой посредник прочел составленную им уставную грамоту. Глеб Васильевич после этого взял грамоту и к ужасу мирового посредника разорвал ее в клочки. Позвал он сына своего, лейб-гусара, бывшего в отпуску, и сказал мужикам:
"Ребята, я не признаю права кому бы то ни было распоряжаться моею собственностью. Да будет всем известно, что только я да сын мой имеем это право. Дарю вам на вечные времена безвозмездно определенный вам надел". Изумленный народ упал к ногам бывшего своего господина.