Сегодня у нас дуэль двух обзоров мини-сериала «Бесы» и второй обзор — от Даниила Смирнова
Порой так случается, что начинает читать роман один человек — а заканчивает уже другой.
Это неуловимое, почти неощутимое изменение. Та же книжка, тот же шрифт, те же страницы. Но смотрит на них совершенно новый, пронзенный знанием и пониманием читатель.
Я всегда любил читать. Начинал с детективов, потом — фэнтези, фантастика. Между всем этим — Вальтер Скотт, Стивенсон, Дефо. Детство было не особо щедро на разные веселые вещи, в подростковом возрасте в полный рост встали лихие девяностые... Наверное, это был чистой воды эскапизм, желание заменить суровую реальность приключениями, неведомыми мирами.
И еще я в детстве не читал классику. Вообще никакую. Зато с детства имел свое мнение, а поскольку школьные учителя с таким сталкивались редко — у меня всегда была твердая пятерка по литературе.
И только начав обучение в педколледже, я наконец попал в ту самую секту, где — «Блин, а ты понял, почему у Бунина в “Безумном художнике” вот такая цветовая гамма в начале?». И вот там за три года я прочел практически все, что стало багажом на долгие годы. Читал я всегда быстро, знающие люди показали, как читать еще быстрее без потери качества. И вот, следуя за теорией литературы, начиная с античности и заканчивая концептуализмом — прочитал я практически всю классику, успевая еще на всяких Павичей, Кортасаров и Пелевиных отвлекаться, ибо валило их тогда богато.
Первый мой пробой сознания — это «Чапаев и Пустота». Я только тогда понял, что литература может быть игрой. Веселой, остроумной — и очень глубокой.
Дальше — мне просто советовали люди — и я читал. Очень много. Сейчас даже страшно представить, сколько я за восемь лет обучения прочел.
Я не буду перечислять все, что повлияло, ибо список даст фору и кораблям Гомера.
Выделю просто несколько романов, которые сильнее всего повлияли:
«Норма» Сорокина.
«Мифогенная любовь каст» Пепперштейна и Ануфриева
«Москва-Петушки» Венички
«Школа для дураков» Саши Соколова
Было и еще несколько вещей, сильно повлиявших на меня позднее, но о них — когда-нибудь потом.
И «Бесы». Начиная читать Достоевского, я знал только пару расхожих фраз — про «тварь дрожащую» и «красотою спасется мир». Мне фиолетово было на преступление, наказание, трагическую судьбу Сонечки Мармеладовой, раскаяние Раскольникова. Пораженный метастазами концептуализма, я просто читал текст.
И вот здесь мой ищущий ум столкнулся с умом, превосходящим мой в сотни раз. Там, где я считал себя мастером наблюдения и знатоком человеческих душ — там Федор Михайлович небрежно показывал мне самый уголочек моего убогого понимания — и дорисовывал то, о чем я даже подумать не мог. Хитросплетения характеров, мощь невысказанного — и словоохотливость пустоты. Если «Преступление и наказание» пошатнули мою веру в собственные писательские способности — то «Бесы» и «Братья Карамазовы» отбросили меня так далеко, что я несколько лет не писал вообще ничего. Мне было очень неудобно пытаться что-то сказать после великого знатока человеческого нутра.
Многие ставят «Братьев» выше «Бесов» по уровню обобщения. Я абсолютно согласен. В «Братьях Карамазовых» Федор Михайлович настолько, как сейчас говорят, преисполнился, что сам Эйнштейн впоследствии говорил, что для понимания теории относительности Достоевский ему дал больше, чем Ньютон. Помню, как сдавал одному вредному преподавателю экзамен по естественно-научному циклу, и он мне дал задачу — найти в «Братьях Карамазовых» отрывок, который, по признанию великого ученого дал ему толчок к пониманию новой теории.
Но «Бесы» — это вершина понимания бездн человеческих. Мерзее ли Смердяков Петруши Верховенского? Разумеется, нет. И многие герои «Бесов» — это будто бы спор автора с собой — может ли существовать такое? Как нам всем теперь с этим жить, после открытия абсолютно новых, просмотренных многими авторами, типажей? Достоевский — не Тургенев, он не бросает сложных характеров. Наоборот — Ставрогин, на мой взгляд, единственный персонаж Федора Михайловича, который выписан чуть ли не с отеческой заботой, будучи, с точки зрения автора, сугубо отрицательным. Но обо всем по порядку.
Когда мы поспорили о том, насколько качественно Максим Матвеев испоганил образ Ставрогина, я, конечно, не представлял, что меня ждет. Я как-то попадал на сериал, глянул десять минут — плюнул и забыл. И тут уважаемый мной Федор говорит — отличный актер Матвеев, классный сериал.
Ну меня, конечно, подорвало. Не в плане того, чтобы доказать кому-то, что кто-то не прав. А просто набросками дать понимание того, почему это поделие должно быть забыто любым поклонником Федора Михайловича как страшный сон.
И хоть нынешнее кино уж слишком сильно начинается с вешалки, я попробую сдерживать себя и быть именно аналитиком, а не брызжущим ядом фанатом. Местами меня будет заносить, но уж заранее прошу прощения.
Итак, каков же рецепт уничтожения шедевра мировой литературы? Он довольно прост и неказист, но бесовщина, как известно — в деталях, вот на них подробнее и остановимся.
С чего начинается роман «Бесы»? С очень едкой, но совершенно справедливой деконструкции нигилизма 30-60-х годов. Под Степаном Трофимовичем Верховенским мы видим классического приживальщика, который развлекает сильных мира сего революционными погремухами. Ну и себя не забывает. Вообще, описание чувств Степана Трофимовича в начале книги — это блеск. А уж авторские комментарии... Освежите в памяти — это как будто анализ всем известных политических передач на федеральных каналах. Достоевский прямо говорит — вот эти мужики с топорами, жутко мелькнувшие в ядовитом болоте сатиры — заслуга резонеров, выступающих от лица народа — но самого народа не знающих.
С чего начинается мини-сериал «Бесы»? С обнаружения трупа Шатова! С финала и итога одной из самых трагичных сцен в истории русской литературы. Саспенс, постоянные намеки на смерть героя, убийство Шатова после обретения им нового смысла жизни — все это слито режиссером под торжествующее хрюканье.
Да, вы, небось, хотели посмотреть на того самого Шатова, патологически верующего в Ставрогина, неумелого революционера, «раздавленного великой идеей», со своими тончайшими наблюдениями типа «лакейства мысли» и «люди из бумажки»? Ну, вас ждет сюрприз. Все сцены с его участием перевраны, а уж сцена с ударом Ставрогина — это личный режиссерский позор Хотиненко. Нельзя слить сцену, на которой держится половина образа Николая Всеволодовича — сцену, где он демонстративно убирает руки назад... Но и это еще не все...
Вводится новый персонаж — следователь Горемыкин. Он приехал расследовать убийство Шатова. У меня только один вопрос:
ЗАЧЕМ????????????????????????????????????
Ну Владимир Иваныч, ну камон, вы же сняли до этого тенденциозного, но неплохого «Достоевского». Вы же не могли не понимать, что изящно встроенный в повествование господин Г-в — это одна из творческих удач Достоевского? Что текст вообще ни разу не детектив, что расследовать там нечего, что пацаны в рейтузах и с шашками явно не добавят повествованию весомости? Зачем эта полицейская линия, тем более преступление должно было расследовать Третье Отделение? Я не могу найти ни одного оправдания этому.
Вернее, одно могу, но оставлю его на сладкое.
Далее — следите за руками. Позднюю мрачную осень мы превращаем в разгар лета, каторжника Федьку — в фиксатого дегенерата из 30-х годов 20-го века, усушиваем линию фон Лембке до неприличия, на хрен убираем все линии с Шигалевым, Кармазиновым, Верховенским-старшим... но зато час из четырех общего хронометража в рейтузах бегаем и ловим уехавших негодяев.
Честно — не знаю, кому может прийтись по душе полученное варево. То есть все сильные моменты полностью просраны. Некоторые я упомяну, некоторые — даже трогать не буду.
Отдельно хочу сказать спасибо за внимание к деталям. Вернее — за его отсутствие. Мне в разной степени не понравились интерпретации всех образов. Если уж говорить про режиссерское прочтение — то можно смириться с прочтением Петруши Верховенского и его отца. Все остальное — долбаный стыд.
Но особенно отвратительно сделаны Лебядкины. Если внимательно читать текст, то капитан Игнат Лебядкин — отставной, скорее всего, интендант, его там показывают как крупного мужчину — в сцене нападения на него Виргинского. А уж эпитет Федора Михайловича о нем — «военно-эстетический», однозначно рисует перед нами типаж кутилы-шута — но с кукухой, съехавшей по уставу. И стихи его, и общее разнузданное веселье — это ведь радость служаки, выпертого в неведомые пампасы и ищущего себя в этом страшном мире.
Но в исполнении Бориса Каморзина — это вообще нечто невообразимое. Даже великое «мухоедство» он умудрился запороть — настолько не попал в типаж. Он маленький, противный — и вовсе не похож на того ушлого прощелыгу без тормозов, который рисуется в романе.
А Марья? Где ее «тихая спокойная радость»? Где то самое сакраментальное кликушество? Этого ничего не осталось. Мария Шалаева как безумица из западных картин смотрит в правый верхний угол кадра, дебильно улыбается. Конечно — для дегенерата Ставрогина лучше невесты не сыскать.
А Кириллов? Все интересное в нем было безжалостно уничтожено, а уж одна из лучших хоррор-сцен в русской литературе — сцена его самоубийства — и вовсе пошла по всем известному адресу. Все особенности речи, умонастроений — все кусками, обрывками. Даже долбаный мячик Кириллова раскрыт лучше, чем сам Кириллов.
Все эти Липутины, Лямшины, Виргинские — это просто какой-то комок лиц. И вдвойне смешно смотреть, как Лямшин иногда садится вдруг играть — без проработки характера все это не смотрится вообще. А роль Липутина вообще сведена к минимуму.
Женские персонажи ужасны. Лиза из роковухи превратилась в какую-то Барби на чайнике. Роль Даши наверняка лучше сыграл бы задрапированный в шерстяное платье секретер. Варвара Ставрогина — не властительница губернии, а какая-то невнятная старуха, которой, кажется, забыли прописать характер.
И вот мы подходим к главной моей боли. Речь о Ставрогине. Не буду скрывать — на некоторых старых сайтах даже сохранился этот мой ник. Этот персонаж настолько был интересен, что я, как и Федор Михайлович, крайне был им некоторое время очарован.
В чем сила и значение этого образа?
Во-первых — такое нельзя придумать. Даже по тексту можно увидеть, как задумка начинает побеждать автора. В начале — очень часто Nicolas, а потом, все чаще — Николай Всеволодович. Удивительная история.
В нем сочеталось многое. И типично английское погружение аристократа на дно социальной жизни — но только, в отличие от английских коллег, Ставрогин не ищет подтверждения своей ущербности. Он развлекается, ни на секунду не забывая, кто он. Его переходы чувств к Марье Лебядкиной, его подъем из высшего света в солдаты, из солдат — в унтер-офицеры, а потом — моментальная отставка — в этом был заложен мощный и сильный характер. Чудовищный. Достоевский описывает его как человека огромной физической силы, волевого — он ведь служил в гвардии кавалерии — тогдашней военной элите.
И тут же — выходки с проведением за нос или укусом в ухо губернатора. И много всего другого. Как пишет сам Достоевский: «Типаж, где жертвенность и зверское насилие являют одинаковость наслаждения». Человек, дошедший до высшей точки и в добре, и в зле. Не случайно и Шатов, и Верховенский требуют от Ставрогина «поднять знамя». Лидер, жестокий и безжалостный манипулятор, человек, казалось бы, способный на все.
И Максим Матвеев.
Да, у Максима есть какая-то чертовщинка. Но ее не видно. Во-первых, ему за каким-то рожном сделали бакенбарды. Я специально прочитал роман заново — никаких, на хрен, бакенбард у Ставрогина не было. В этом гриме Матвеев похож на провинциального Воланда, которому в трактире наваляли половые — и теперь он ищет укромное местечко — чтоб не наваляли повторно. Эта долбаная неимоверная его шляпа — небо, это ж гребаный стыд! Где этот знаменитый «премудрый змий»?
А вот бабочки? Не угодно ль, чтоб Ставрогин бегал за бабочками и накалывал их на булавочки? Или хрюкал с Верховенским перед свиньями? Отвратительная сцена, которой не могло быть в оригинале.
Но зато в полный рост освещена глава «У Тихона», которую убрали из всех канонических изданий. По нынешним временам ничего скандалезного в ней нет, но тогда, уверен, эффект был сильный. Я так понимаю — Хотиненко хотел открыть глаза плебсу на вот эту всю достоевщину. Выглядело куце и неубедительно. В основном по причине того, что режиссер безобразно выстроил мизансцены в воспоминаниях Ставрогина. Особенно доставляет момент, где он две минуты экранного времени смотрит на герань с наитупейшим выражением лица.
Да, Хотиненко проводит вполне очевидную параллель между методом самоубийства Ставрогина и смертью Матреши. Но только, сука, в оригинале рассказ Ставрогина был до соблазнения Лизы. И заканчивалась глава «У Тихона» крючком, держащим напряжение до финала:
— Нет, не после обнародования, а еще до обнародования листков, за день, за час, может быть, до великого шага, вы броситесь в новое преступление как в исход, чтобы только избежать обнародования листков!
То есть соблазнение Лизы и знаменитый ненаступающий рассвет были воплощением предсказания Тихона. И исходом внутренней борьбы Ставрогина. Но поменяв местами причину и следствие, Хотиненко полностью разрушил логику характера героя.
И вот бабочки. Я долго думал, а потом меня осенило — итит твою мать, а ведь верно! Кто у нас любил бабочек и ненавидел Достоевского? Вот то-то же!
Да, я пришел к одному лишь неутешительному выводу — режиссер не хуже пьяного Лебядкина завалился в абсолютно не понятый и не прочувствованный им текст; вооруженный набоковским ядом, переломал там все, что только можно — и со словами «Бог терпел и нам велел» — вывалил все честной публике.
Все произошедшее в сериале — абсолютно режиссерская история. Введение новых персонажей, сокращение сюжетных линий, непонимание или нежелание понимать суть текста.
Но самое ужасное — нет никакого мотива предупреждения. Да, 2014 — за излишнюю революционность могут и от кормушки отогнать. Но тогда дай хотя бы борьбу с революцией через призму религии — за давностью лет всем уже все равно. Но вымарано любое упоминание о революционном настрое того времени. У Лембке — не коллекция прокламаций, а ОДНА прокламация. Идеи Петруши Верховенского о том, что любой бунт держится на почитании мундира, сентиментальности и стыде собственного мнения — убрана от греха подальше. А уж право на бесчестье как основной импульс смуты...
В результате мы получаем беззубое кино с не попавшими в свои образы актерами, перевранной эстетикой, полным игнорированием арок развития характеров, со слитыми триггерами образов. Список можно продолжать бесконечно.
Но я лучше пойду еще раз перечитаю «Бесов».