Озеро…Родное, необъятное, по берегам поросшее редкими кустиками рогоса, окаймленное песком и громадными, острыми, оно жило, дышало, исходя по утрам испариной.
Маринка любила это время, как будто что–то новое зарождается, светлое. Вон уж мазнули по небу кистью, загорелось солнце за черной полоской горизонта, подсвечивает бегущую из тьмы тяжёлую, с белыми гребешками, волну. Та, перекидываясь тяжелым пластом, шумно падает на песок, облизывает его, а потом убегает обратно в холодную пучину.
В избах еще горит свет, но рассвет всё ярче, звонче бьет по воде, бросает свои лучи солнце на стены просыпающихся домов, заглядывает в оконца, пробиваясь сквозь узенькую щель в задернутых занавесках.
Марина проснулась часа три назад. Босиком пробежала в сени, набрала из бочки в ведро воды, поставила на печку греться. Скоро проснутся её пострелята, Гриша и Сережа, сорванцы–мальчишки, погодки, крепенькие, ладные ребята. Но пока они мирно спят за шторкой в горнице, Марина сладит им в чугунке кашу, заставив ту томиться в тепле, распариваться, изнывать от жара и впитывать кусочек согнувшегося, как та самая волна, масла, отрежет хлеба, заварит крепкого чая. Мальчишкам надо расти, они — будущие рыбаки, защитники, мамина радость…
А луч ползет, бежит по стене. Надо спешить! Вот он уже дополз до фотокарточки. Чёрно–белая, чуть выцветшая с одного бока, она прикреплена к бревенчатой стене кнопкой. С фотокарточки смотрит на Марину мужчина в матросской форме, улыбается, смеются его глаза, светятся добром и хитринкой. Пухлые, по–детски мягкие губы как будто сейчас прошепчут: «Ну что, любава моя, проснулась? С добрым утром, ласточка, целую тебя, обнимаю»…
Так Витя всегда писал ей, пока служил на флоте. Оттуда, с какого–то могучего, одетого в сталь военного корабля и прислал он эту фотокарточку. Марине она очень нравилась, ведь там Витя был такой живой, игривый, шутник и баловник, как и в жизни… В их прошлой жизни…
Благополучно отслужив, Виктор вернулся домой, стал, как и все мужчины в роду, ходить с бригадой на рыбный промысел. Любил Витя Ладогу, разговаривал с ней, мог часами смотреть, как трепещет на ветру маслянистая поверхность воды, слушать, как чайки, крича и постанывая, белыми треугольниками расчерчивают небо, а потом, вскрикнув чуть более пронзительно, ныряют в воду, появляясь из неё с блесткой, бьющейся в сильных лапах добычей. Витя хорошо знал повадки озера, его весеннее трепетание, стоны и вздохи, знал, что поздней осенью не прощает оно ошибок, огрехов, и не потому, что суровое и жадное до своих богатств, а скорее из–за мощной, никому не подчиняющейся силы, таящейся в недрах. Серчает Ладога, трещит, не хочет по осени льдом покрываться, исходит светло–серыми полосами, а потом как жахнет, придет в движение, забурлит, что тебе горный поток, столкнет меж собой острые куски льдин, и такой звон пойдет окрест, что вздрогнет в каждой избе рыбак, почует, что живо озеро, дышит, чувствует…
Той осенью Виктор вместе с бригадой отравился по тонкому еще льду к местам ловли. Витя и Маришка уже женаты были года четыре, Гриша и Серёжа топали кривыми ножками по избе, гоняли кота Окопку, танцевали под гармонь, пока отец рыбачил. Марина нянчилась с детьми и помогала в председательской конторе с бумагами.
Разрешив рыбакам подальше отойти от берега, как будто заманив их, озеро вдруг заволновалось, потемнело всё вокруг, закружила пурга, ударил шторм, и лед стал трескаться, сбиваться, выпячиваясь вверх острыми, как лезвие, сколами.
Сшибло в воду бригадира, он ушел внутрь, в раскрывшуюся трещину, а потом тело его накрыло куском льдины, похоронив навсегда там, в холодной воде. Ребята кинулись ему на выручку, но не успели ничего сделать, сами попадали в воду. Выбравшись наконец на льдину, они три дня мотались по кругу, носимые ветром, пока не спасли их лыжники–пограничники, вытащили рыбаков, отправили в медсанчасть. Выжили тогда только пятеро из двенадцати. Семь человек, в том числе и Виктор, так навеки и зазимовали в озере…
Марина, узнав о беде, долго не верила, просила поискать мужа, ходила на берег и ждала, ждала, сама не зная, чего. Анна Егоровна, мать Вити, уводила её, продрогшую, со скрюченными от холода руками прочь от воды, а Марина всё оборачивалась, звала, только не в голос, а тихо, душой…. Теплилась в ней надежда, что супруг вернется… А потом как будто угасла она вся. Молодая, статная, с короной уложенных вкруг головы кос, она тенью теперь шагала по селу, молчала, кивала только. Вечером долго сидела у Викторовых родителей, слушала свекра, Николая Петровича. Тот нахваливал внучков, видел в них продолжателей династии рыбаков.
— Поганое это озеро, злое! — не выдержав, закричала Марина. — Не пущу мальчиков! Всё сделаю, чтобы не было их на промысле, костьми лягу, но не пущу! Витя там погиб, так что же, дети его будут над ним плавать, кланяться вашему озеру? Не бывать этому!
Притихли играющие у печки ребятишки, остановилась посреди избы Анна Егоровна, вздохнула.
— Замолкни, Маришка! — спокойно, строго ответил Николай Петрович. — Ладога дорогу жизни проложило, сама знаешь, без него, без озера нашего, всё бы прахом пошло, а оно, родимое, держалось, крепко наших ребяток на себе катало, город спасло. Не виновато оно, что дикое, что природной стихии подвержено. Оно само — стихия. Нельзя его ненавидеть, оно много знает, много эти воды видели, слышали, шепчут теперь нам, рассказывают. А кому какой конец предначертан — один Бог знает. Витя озеро любил, и ты люби. Детей никто твоих заставлять не станет, сама знаешь, а вот про отцово дело рассказать надобно, полезно им это. Ну полно, полно! — погладил свекор Марину по плечу. — Слезы лить ни к чему. Прекращай ты мне это мокрое дело. Ну, ребятня, картоху–то хватайте из чугунка! Так её, так, ложками! Ууу, пар какой, сразу душно в избе стало! Ешьте, пострелята, а я пойду подышу.
Николай Петрович, тяжело встав с лавки, накинул телогрейку, взял с полочки кисет, вышел. Марина и Анна Егоровна слышали, как кряхтит он в сенях, вздыхает, бормочет что–то.
— Простите, — грустно покачала головой Мариша. — Я не хотела обидеть…
Анна Егоровна, дочка рыбака, внучка рыбака, сама рыбачка и жена рыбака, только махнула рукой.
— Да не обиделся он, переживает просто. С Виктором накануне его гибели поругались они, всё про свои кораблики спорили. Один говорит, вредно с мотором ходить, рыба от этого с привычных мест уходит, другой за инженерную мысль выступал, за перспективы… Вот за этим столом, нахлеставшись самогонки, и орали. Я от соседки пришла, с крыльца их клокотание услышала, испугалась, как бы не поубивали друг друга. Ну, разогнала компанию, а через несколько дней вон что случилось… Нет, Витя не обижен на отца был, совсем нет. Это они так, просто спорили…
Анна Егоровна кивнула на дверь.
— Ты сходи к нему, посидите вместе. Горе напополам разделится, каждому легче станет. А я за ребятишками присмотрю… — молвила она, поправляя на плечах платок.
Марина вышла на крылечко, нашла глазами притулившегося на завалинке свекра, присела рядом. Мужчина курил, кашлял, выдыхал в сторону, зная, что Маришка не любит запах махорки.
— Ты, дочка, вот что, попробуй полюбить Ладогу заново. Оно, озеро, тебя ж качало, ты совсем малышкой была. Не помнишь, видимо… Оно суровое, но крепко за своих держится. А то, что с Витей случилось, то ж и они, и бригадир их, сами виноваты. По такому льду нельзя ходить, совсем нельзя было. Наука для молодых теперь. Ты бы сама, мож, порыбачила. Это азарт такой, Маришка, такое на тебя находит, когда, походив круг, мережу вытаскивать пора, аж сердце ёкает: что там, заплыла ли туда рыбешка мелкая или крупная, какой улов, будет ли по работе награда. Азартно, однако… Подумай, могут и тебя взять рыбаки наши. Правда, говорят, что женщина на борту к беде, но я думаю, брешут. На фронте когда я был, плавал на эсминце, так вот там у нас бабенка одна была, вот воин так воин, брови что черная ночь, глаза — как небо, сама тростиночка, но такая в ней сила, такая мощь внутренняя, что сразу не так и раны болят, и тьма не такая густая. Фельдшером была… Леночка… Убили потом, и осиротели мы сразу…
Петр Николаевич вздохнул, затоптал окурок, убрал в карман кисет. Махнув рукой, он пошел домой, сел у окошка, стал смотреть в вечернюю черноту…
В тот вечер Марина долго не могла уснуть, всё думала о том, что сказал свекор. А может и правда податься в рыбачки? Посмотреть на озеро Витиными глазами?..
Но после того разговора прошло довольно много времени. Маленькие дети, заботы, другие поручения закрутили женщину, а озеро ждало, вздыхало, лаская её щиколотки, когда приводила Марина детей поиграть у воды…
Красавица–вдова не осталась незамеченной другими мужчинами. Многие к Марине сватались, клинья подбивали, но Марина крепко за мужа держалась, не предавала. Ей казалось, что любит человек только один раз, так же, как и рождается, и умирает только единожды. Остальное — это обман, пустышка. Марина давала Вите обещание верности, его сдержит…
Прошло время, подросли дети, можно и подумать о том, чтобы напроситься к рыбакам, но Марина стеснялась…
Женскую рыболовецкую бригаду решено было организовать на собрании две недели назад. Молоденьким девчонкам стало невмоготу работать на земле, потянуло на озеро.
Мужчины смеялись, ну куда, мол, бабам, в их–то трудное дело! Иной раз по неделям к берегу не пристанешь, пока улов не соберешь. А бывает, есть улов, но мелочь одна, стыдно показывать, маешься, пока до пристани дойдешь, даже думаешь выкинуть за борт. А ноги гудят, руки огнем горят, глаза слезятся, разворачиваешься, опять уходишь на рыбные места, чтобы потом уж порадовать своих рыбачек…
— Да уж не хуже вас будем! — вскинулась Оля, совсем молоденькая девчонка. — Женское везение вам поперек горла просто, вот и не допускаете нас до дела!
Мужчины, выкинув папиросы, рассмеялись. Дерзкая, бойкая Оля и бровью не повела.
— А вспомните, как Анна Егоровна работала, а? Кто планы перевыполнял тогда? Кто на доске почета был, чья бригада? Не ее ли? — хитро улыбнувшись, подбоченилась Олюшка, закинула за плечо тугую, тяжелую косу.
— Ну, вспомнила! Тогда мужиков мало было, вот и ходили бабы под парусами. Сейчас время другое! Да и не было тебя тогда, напоминает она нам! — стараясь не встречаться со смешливыми глазами Аннушки–рыбачки, забурчали мужчины.
Анна Егоровна, сидя в сторонке, на самом кончике лавки и играя с Маринкиными детьми, выпрямилась, гордо вскинула голову. Было, всё было!..
Председатель, устав–таки от трелей девчонок, от каждодневной осады своей конторы, разрешил им организовать свою бригаду.
— Поглядим, на сколько вас хватит! Дерзайте! — махнул он рукой.
Выбрали бригадира, коренастую, низкорослую Нину. Она уже ходила на промысел, многое знала. Потом заболела, долго маялась спиной, томилась на берегу, а теперь опять воспряла.
— Ничего, девоньки! Справимся! — хрипловатым голосом сказала она, радостно оглядела своих товарок.
Узнав о женской бригаде, попросилась туда и Марина. Вот оно — средство опять полюбить Ладогу, душу озера познать, ту, что Витя любил…
… Солнечный зайчик скользнул дальше по стене. Витина фотография снова погрузилась в сумрак.
Марина собрала волосы в тугой пучок, надела теплые штаны, кофту, утром на озере всегда зябко. Пора идти, скоро женская рыболовецкая бригада, должна выйти на промысел… Но сначала нужно накормить детей и отвести их к бабе Анне.
Родные отец и мать Марины погибли ещё в войну, а она, чудом спасшись от бомбежки, попала в госпиталь, оттуда с другими детьми была отправлена в эвакуацию. В шестнадцать лет Маришка вернулась в родные места, туда, где учил её плавать отец, где плачут над волнами чайки, а ветер гонит сверкающую, точно из металла сделанную рябь по гладкой, точно отполированной воде.
Баба Аня и дед Николай оказались теперь единственными родственниками Маришкиных детей, нянчились с ними, сказывали былины про Ладожское озеро, учили любить его суровый, величественный нрав.
— Ну, вставайте, вставайте, сынки! Завтракать пора. А я на работу, — расталкивала Марина жарких, разрумянившихся ото сна мальчишек.
— Ты рыбачить пойдешь? — сонно просил Гриша, обхватил материну шею руками, дотянулся губами до ее носа.
— Да, бригада у нас теперь, на карбасе плавать будем, — гордо ответила женщина. — Как папа!
— Ты не сможешь. Дед говорит, не сдюжишь, — опершись на локоть и зевнув, сказал Сережа. — Женщины вообще народ слабый.
— Да? — удивленно приподняла бровь женщина. — Ну это мы еще посмотрим! Баба Аня, когда молодая была, тоже карбасе ходила, среди мужчин не сплоховала. Вы её поспрошайте, она вам и не то расскажет!
— Дед говорит, женщина на корабле — к несчастью! — сонно пробормотал Гриша, уткнулся в Маринины руки лицом, вдохнул легкий, едва уловимый дымный запах смолы, идущий из распахнутого окошка.
За чистыми стеклышками был виден плоский песчаный берег, расчерченный серой паутинкой сетей да мережей, что растянуты были на вбитых по самой кромке воды столбах. Дальше, чуть от берега, бились боками лодки, ожидая работников. Тусклые, уходящие в глубину отражения суденышек тут же смахивал гонимый ветром прибой. Рыбный запах врывался в оконце, разливался по избе, подгоняя Маришку.
— Ну, быстро! Завтракать и к бабушке. Я поздно приду, можете у бабы Ани и заночевать, — помогая мальчишкам одеться, приговаривала женщина.
Потом, мельком глянув в окно, Марина замерла, смутилась, застегнула последнюю пуговицу на безрукавке, задернула занавеску.
У их ворот перебирал длинными, тонкими ногами конь. На коне — Фёдор Астахов, новый фельдшер. Он в их колхозе недавно, а уже заглядывается на Марину, прохода не даёт.
Недели две назад пришел к ним домой, якобы осмотреть Гришкину ногу, которую тот разбил, пока бегал с ребятами, сел за стол, подозвал мальчика, а сам всё на Марину зыркает, как будто изучает. Потом чаю попросил, похвалил Маришкину избу, сказал, что аккуратная, чистенькая, значит, хорошая тут хозяйка. Марина только губы поджала. И приятно ей его внимание, и стыдно, что с чужим мужчиной приходится разговаривать да чаем его поить, когда Витя, вот он, с фотокарточки глядит…
Фёдор захаживал к ним еще несколько раз, приносил собранную в лесу малину, потом притащил коробку с шахматами, принялся учить ребятишек играть.
Грише стало неинтересно, а вот Сергей внимательно следил за руками фельдшера, что–то переспрашивал.
Почему же Маринка разрешала вот так сидеть Федоруна неё на крыльце, вести беседы с её детишками? Она и сама не знала. Вернее знала, но стеснялась это осмыслить, а значит, признать существование нового, маленького чувства, что, подобно лилии, распускается на озере, тая в себе красоту неземного творения…
— Не по тебе девка, рыбачка же, они, знаешь ли, гордые, а что важнее, верные. Виктор наш утоп два года назад, а всё, нет–нет, да ищет его глазами на берегу. Вскинет взор, щурится, по песку скользит, высматривает, спохватится потом, тихо застонет… Нет, не думай даже, не позволю! — осаживал ухажера, вечно топчущегося у Маришкиной избы, свекор. — И что тебя в наши края потянуло, ведь ни озеро это, ни рыбный промысел не знаешь и не любишь…
Петр Николаевич махал рукой и наступал, выпятив грудь, на Фёдора, а тот, пожимая плечами, отвечал:
— Да люди ж, они везде болеют. Вот и отправили меня к вам. Рыба ваша мне по боку. Труд уважаю, но есть не собираюсь. А лечить буду. Вот вы сами приходите–ка на осмотр, может, чем помогу!
— Я сам себе лекарь, да и вот, Ладога тоже. От всех хворей излечит. Ладно, ты иди, мил человек, Марина не твоя. Иди…
Фёдор усмехался, разворачивался и шел прочь. «Посмотрим еще, чья она. Ей бы самой в этом разобраться!» — думал он, поддевая мыском сапога камешки и отшвыривая их с дороги…
Вот и сегодня, чуть просяной узор из звезд погас на небе, Фёдор тут как тут, провожает Марину на первую в её жизни карбасную ловлю.
— Марина Кирилловна! Не передумали? Может, поостережетесь? — крикнул он, слегка кивнув в знак приветствия вышедшей на крылечко женщине. — Неужто мужиков у вас в колхозе нет, чтобы на веслах сидеть да мережи тянуть? Не по вам это всё, вам бы в платьях по галереям гулять, по паркам с зонтиком выхаживать, прически делать. Ох, Марина, многого вы не знаете, от того и узко мыслите!
— Что вы шумите?! Зачем вы здесь?! — покраснела от его смелого взгляда Маришка. — Идите, куда шли. Вам на работу и мне. Я же вас не обсуждаю, не путаю, вот и вы меня…
Федор, выхватив из висящей сбоку от седла сумки букет таволги, спрыгнул на землю, открыл калитку и спокойно зашагал вперед. Марина отпрянула, выскочили к ней мальчишки, уставились на фельдшера.
— Уходите и цветов не надо, слышите?! Зачем вы мне сердце рвете? Знаете же, что мужа я люблю! — сверкнула глазами Марина.
Федор подошел к перилам, положил цветы, подмигнул Грише и вернулся к коню.
— Свадьба наша будет в августе, — натянув поводья, крикнул он. — Уж какого года, не скажу, но август я люблю, исход лета всегда самый яркий, плодовый, тогда и свадьбу сыграем. А, вот еще, рукавицы тебе привез, а то руки постираешь в кровь. Счастливо, Марина Кирилловна!
Мужчина аккуратно бросил на усыпанную росистыми бисеринами траву рукавички и ускакал прочь.
Сережа подбежал, поднял подарок, принес матери.
— Убери, не надо мне! — оттолкнула она руку мальчика.
— Возьми, справные же, я такие у деда Акинтия видел, хвалил он такие очень! Ну правда, руки же… — серьезно сказал Сергей. Марина услышала в его голосе Витины интонации. Растет паренек, всё больше в нем от отца проглядывает…
И вот сегодня первый день женской бригады. Уже выделен девушкам карбас, уже преют весла в ожидании холодного, серебристого купания в утренней прозрачной воде…
Марина, сунув Фёдоровы рукавицы за пазуху, отвела ребятишек к Анне Егоровне, получила от неё благословение, побежала к берегу.
Там уже толпились люди. Так было здесь принято: на долго или коротко уходит рыбак, а провожают его как в дальнее путешествие. Озеро с характером, мало ли, что учудит с человеком, так значит попрощаться как следует надобно!
— Марина! Уходите? И мы тоже, — окликнул женщину косматый, косая сажень в плечах рыбак. Смутился под растерянным взглядом женщины, продолжил тихо:
— Ну вы там, аккуратно, хорошо?
Стал быстро давать советы, как ставить парус, как руль крепить, как якорь забрасывать.
— Да что ты, Миша, как будто мы в океан уходим! — рассмеялась Маришка. — А за помощь спасибо. Я же знаю, ты председателя уговорил нам разрешить рыбачить. Миш…
Она улыбнулась, положила руку мужчине на плечо.
— Что?
— А как думаешь, Витя бы мне позволил?.. Ну вот так… В бригаду пойти, а?
— Витька… Витька любил тебя, захотела бы, он бы всё позволил, — шепотом ответил Михаил.
Миша и Витя дружили, с детства вместе прыгали по перевернутым вверх днищам лодок, собирали рачков и мелкоту, прибитую к берегу, потом выросли, Витя ушел в армию, а Мишу не взяли, не прошел, сказали, медкомиссию. Когда Виктор вернулся, то сначала ходил гоголем, на Мишку смотрел как–то свысока, пока однажды, не вывалившись за борт, едва не утонул, но друг вытянул его обратно, обругал, на чем свет стоит, а потом накинул на мокрого Витька свою душегрейку, сунул ему в зубы папиросу и дал отхлебнуть из фляги.
— Спасибо, Мишук, — Виктор сидел на дне карбаса, похожий на мокрого стервятника, угрюмо выпятив нижнюю губу. — Ты прости, зазнался я что–то… Ты вот чего… Если со мной что, ты Маришку и ребятишек береги, ага? — добавил он, помолчав.
Михаил кивнул…
Так и были они друзьями до самого конца. Мишка тогда винил себя, что с Витей не пошел, клялся, что вытащил бы друга хоть из–под чего, бил кулаками лед, кричал, ругая озеро, а потом заплакал, закрывшись рукавом полушубка…
Теперь он должен беречь Марину, как обещал. Да и не в тягость парню это было. Он часто заходил к Маришке, играл с детьми, брал их покататься на лодке, учил азам рыбацкого дела.
— А не нравится ли он тебе? — чуть тревожно спрашивала Анна Егоровна. — Ты, Марина, если надумаешь замуж опять выходить, знай, я не против. Негоже женщине одной, если сердце к кому–то тянется. Петра Николаевича не слушай, он пусть и не одобрит сначала, потом оттает, я его знаю.
— Нет… Никто больше не нужен. Витя до сих пор снится, — вздыхала Марина. — Проснусь среди ночи, чудится, будто он по горнице ходит, и запах такой, водорослей что ли, заплачу, так и усну… А утром кажется, что он на крыльце стоит, уже уходит, ждет, когда я его провожу…
— Полно! Полно, не надо! — машет руками Анна Егоровна. — Ко мне он тоже приходит, сидит на своём месте, за столом, ждет как будто, что я ему краюху отрежу да соли дам. Любил он, когда маленьким был, так есть… Но ты, Марина, за духов–то не держись! Молодая, кровь еще взыграет, поверь, так и не противься, живи, слышишь?! Миша парень хороший, приглядись…
Марина кивала…
А теперь Миша уже прыгает в свою лодку, машет рукой провожающим, кивает Марине. Он не будет сводить глаз с её карбаса до тех пор, пока не разойдутся они совсем, затерявшись в утренней дымке.
Фёдор, стоя у окна своего фельдшерского пункта, тоже наблюдал за отплытием лодок. Маринина красная косынка была хорошо видна на фоне серо–черных, скучных одежд рыбаков.
Вот карбасы уже спустили на воду, захлюпали сапожищами по мелководью рыбаки, веслами уперлись в песчаное дно, продвигаясь к глубине. Захлопали на ветру паруса, заплясали змеями, раздулись грудастой парусиной, потянуло суденышки в туман.
Фёдор, вздохнув, покачал головой.
И что Маринку потянуло туда?! Ведь умная, взрослая женщина, при детях, сама себе уже не принадлежит… Теперь волноваться ему, пока не вернётся женская бригада на берег…
… Марина сидела, сложив руки на коленях, смотрела вперед. Легко плыл, разрезая воду, гонимый ветром карбас. Оля шустро вычерпывала заплескивающуюся на дно воду, Нина правила рулем.
— Ох и рукавицы у тебя, загляденье! — кивнула на высовывающийся из кармана Федоров подарок Полина Андреевна, суровая, хмурая женщина, тоже записавшаяся в бригаду. — Откуда ж взяла? У нас у всех обычные…
— Да это ей фельдшер наш преподнес! — пояснила словоохотливая Оля. — Я сама видела, как он их еще вчера из райцентра привез.
— Батюшки, уже и его заграбастала! — зло кинула Полина, отвернулась, сплюнула за борт. — Михаил, Федор — все за тобой увиваются. И что в тебе такого, а, Марина?
— А ну цыц! — одернула Нина, крутанула руль так, что Полина чуть не перекинулась в воду. — Ты, Полька, на язык крутая, грубая, мужчины тебя боятся. Ласки они хотят, а ты ежом им под бок закатываешься, колешь, тычешь, ершом шипишь. Сама и виновата, так зачем к Маришке цепляешься, к вдове с детями малыми?!
— Ой, батюшки! Святая, как есть, святая! — всплеснула руками Полька, расстегнула воротник штормовки. — А как Виктор жив еще был, с Михаилом кто за сараем сидел, а? А все думают, верная жена, до сих пор слезы льет…
Марина вскочила, покачнулась, схватилась рукой за Ольгино плечо.
— Что? Что ты мелешь?! Не было у меня другого, кроме Вити. А что выбрал он меня, тобой пренебрег, так это не моя вина! Права Нина, ершистая ты, Полька, вот и одна. Ты…
— Ладно уж… Так и пренебрёг… Не пара мы с ним были, оба это понимали. Да потом Захар появился, всю душу мне выморозил. С тех пор не могу мужчинам доверять…
Захар Вяткин, умелый, веселый мужичок, попал к ним в колхоз проездом, что–то там исследовал, что–то записывал, ходил с рыбаками на промысел, брал пробы воды, химичил потом. А после всех своих экспериментов пел соловьем под окном Полинки. Она уши развесила, до себя допустила, думала, поженятся они с Захарушкой. Но нет, так и уехал. А Полька девочку родила, Танькой назвала. Все вокруг всё знали, но никто дурного слова про Полю не сказал, помогали, чем могли. Но душа её все же зачерствела, почернела, как будто в скорлупу спряталась. Вряд ли теперь кто сможет её отогреть. Чужое счастье Полю раздражает, коль своего не видать…
Марина хотела что–то ответить, но не до того стало. Дошли до места, пора было рыбу к мережам сгонять. Заплескали весла по поверхности, взметая искристые брызги, заголосили девчонки, засмеялись. Напуганная рыба заметалась, поплыла прямо в плен.
Потом, когда обошли круг, Нина велела поднять мережу. Женщины вытянули шеи, разглядывая улов. А там сплошная мелкота, будто обрезки жестянки, блестят, плещутся, трутся о края сети, тыкаются друг в друга носами.
— Ну вот и проиграем мы, — расстроенно пробормотала Оля.
— Не проиграем. По второму кругу пойдем, а ну, девоньки, ветер–то стих, туча идет, поспешай! Давайте на весла! — крикнула Нина. — Дождем пахнет, как бы нам в шторм не попасть!
— Да ну, не каркай. Хорошо всё будет, — одернула её Поля. — Марину два мужика ждут, она у нас благословенная, не пропадем!
— Опять ты привязалась! — зашипела бригадирша. — Маешься? А ну на весла! Всю спесь сразу с тебя скинет!
Тяжело шел по воде карбас, нежные, не привыкшие к такому труду руки женщин стерлись в кровь, весла бухались вниз, обдавая рыбачек холодными брызгами.
— К берегу, правьте к берегу! — испуганно закричала Нина. — Ну сильнее налегай!
Сидящие на веслах женщины покраснели, крепко стиснули зубы. В каждое свое движение они вкладывали столько сил, сколько было в уставших уже руках.
С берега пошел ветер. Он усиливался с каждой минутой, застилало небо облаками. Вскинула голову от шинкованной капусты Анна Егоровна, замерла в предчувствии беды. Фёдор, вскочив и приникнув к окну, смотрел на приближающуюся из–за горизонта серо–черную, ватную тучу; Михаил, рванув весла вверх, закашлялся, вскочил, стал искать глазами карбас с женской бригадой.
Озеро помутнело, кидало туда–сюда водоросли, точно русалочьи волосы, пенилось у борта, шипело, рвал ветер с головы капюшоны.
— К берегу давай, по пути их на буксир заберем, ведь не выплывут! — крикнул Миша бригадиру. — Чего попусту мережи рвать?
— Отставить панику, Мишка! Бури в стакане воды испугался! Да ничего не случится с твоими бабами, сами виноваты!
Михаил сорвал с головы кепку, бросил её на дно карбаса, нервно подернул плечами…
Шторм налетел без предупреждения, захлопало дверьми в избах, звякнули створки окна, где–то разбилось стекло. Гриша и Сережа, схватившись за бабушкину юбку, испуганно таращились на потемневшее небо.
— Ой, мальчики, беда! Беда бедовая! А ну–ка давайте, окошки закрываем. Дверь на засов. Как бы крышу не снесло, уж больно сильно деревья рвет… — Анна Егоровна обняла ребятишек, подтолкнула ближе к печке, сама кинулась закрывать на шпингалеты оконные рамы.
Во дворе, подхваченная закрутившимся смерчем, разнеслась в разные стороны собачья будка. Арнав, заскулив, спрятался в нору под избой. Калитка, слетев с петель, завалилась набок.
Озеро бурлило, сталкивало волны, шумело так, что закладывало уши. С неба лил дождь, мешал приникшему к стеклу Федору разглядеть кренящийся набок карбас. Не видел он, как метались женщины, наклонялись, как будто вылавливали что–то из бурлящей воды.
Марина, уронив за борт подаренные рукавицы, хотела схватить их, но не удержалась и, вывалившись, почувствовала, как тянет её вниз тяжелая, напитавшаяся влагой одежда. Она кричала, кричали ей в ответ подруги, тянули руки, она хваталась за них, но тут же выскальзывала.
Сиганула, скинув одежу, за борт Ольга. Отважная, рисковая, она, в майке и подштанниках, дельфином подплыла к Марине, подтолкнула её вверх с недюжинной силой.
— Ну давай же, цепляйся! Ох, фу, как в ухо залило! Марина, давайте же, еще попробуем!
Оля снова попыталась подтолкнуть подругу к протянутым рукам. Но тут ноги Марины свело судорогой, она непроизвольно сжалась в комок, пошла ко дну. Рот раскрылся, выпустив из легких воздух, глаза искали в мутной тьме что–то, но там ничего не было, абсолютно ничего.
— Вот так и Витя… — почему–то спокойно подумала Маришка. — Он тоже всё это видел…
Вдруг нахлынула усталость, раскинулись в стороны руки, горло сжало спазмом. Если бы могла, Марина бы заплакала, но и это в воде оказалось непростой задачей…
Гриша и Сережка, сжавшись на бабушкиной с дедом кровати, закрывали головы и поскуливали, пока ветер рвал крышу. Упали с крыльца глиняные горшочки, рассыпалась земля, выпростав наружу, под струи дождя, корни цветущей герани. Ходил ходуном колокол на часовенке, гулко разнося окрест тревожный, погребальный звон.
Фёдор, схватив дождевик, бросился вон из своего домика, захлебнулся, задержал дыхание и двинулся к пристани, туда, куда должны были вернуться карбасы. Он там будет нужен, он врач, он поможет! Но кому?.. Скатившись с пригорка на берег, Фёдор упал коленями на песок, стал рвать руками хилые, росшие тут травинки.
— Глупые! Глупые женщины! Куда их несет! Марина! — закричал он. — Марииина!
Да кто его слышал?! Кому он нужен! Стихия, разбушевавшись, подавила маленького, хилого человечка, доказав свою власть…
… Марина почувствовала, как кто–то будто толкает её вверх, открыла глаза. Виктор… Он стоял рядом, вокруг было поле, пшеничное, золотое поле. Оно волновалось, клонило колосья, будто море, щекотало ноги. В ушах шумел ветер, обнимая юбкой тонкие, стройные Маринины ноги. Виктор был без рубашки, загорелые, сильные руки его тянулись к жене, она взяла его ладони в свои, улыбнулась.
— Я соскучилась по тебе, Витя… Так соскучилась… Холодно без тебя, тяжело. Всё мне кажется, что ты придешь, хлопнет калитка, шаги по ступенькам жду, жду, жду… — зашептала она, почувствовав, что наконец плачет. Она не плакала с того самого дня, когда пропал муж, окаменела, а теперь обмякла, вздохнула.
— Я же рядом, милая. Гриша растет, Сережа — это всё я! И тебе пора дальше идти, Маришка. Не надо жить моей жизнью, слепи свою. Не надо в бригаду, не надо плавать, это была моя дорога, твоя — другая! Иди! — закричал Витя, развернул жену к себе спиной, оттолкнул от себя. — Иди вперед, не смей оборачиваться, поняла?! А ну прочь из моего мира! Живи, Маришка, детей расти, улыбайся! А ну быстро! Матери передай, чтоб я больше не слышал по ночам её вздохов. Ну всю душу же рвет!
Марина испуганно обернулась, увидела строгое Витино лицо, медленно пошла прочь от него, плакала, кричала ему в ответ и убегала…
… — Марина! — гаркнул Михаил, ударил женщину по щекам. — Маришка!
Карбасы ударялись друг о друга боками, трещали, рвались паруса. Женская бригада, сидя на коленях, смотрела на Олю и Марину, лежащих на дне лодки. Полина плакала, просила у Маришки прощения, Нина, крепко сжав зубы, сидела истуканом.
Закашлялись, перевернулись набок утопленницы, застонали. Мужчины сели на весла, стали грести к берегу. Шторм утихал. Когда добрались до берега, вода была такой гладкой, ровной, точно стекло расплавили и налили поверх земли. Ни единого барашка, ни полосочки не показывалось. Солнце ослепительным лучом ударило в глаза, заиграло на чешуе заброшенной в лодку рыбешки.
Марина, закусив губу, сидела и тряслась. Рядом стучала зубами Оля.
— Спасибо, Олюшка, — всхлипнув, прошептала ей на ухо Маришка.
— Ой, ладно! Делов–то! — храбрилась Ольга, но чувствовала, что совсем продрогла. — Вот рукавицы твои, то есть Фёдоровы, то есть ваши…
— Ну что, русалок на излечение, остальные давайте–ка улов поглядим! — снова выпрямившись, осмелев, уверенно раздавала приказания Нина.
Михаил помог женщинам поднять мережу, пригляделся: бьется в ней носатая, скользкая рыбина, огромная, давно таких не ловили.
— Ай да девчонки! Ай да утопленницы! — загоготали мужчины. Они почему–то радовались невиданному, нежданному улову. — Ладожского царя уговорили, такой дар он вам подсунул! Осетра выловили!.. Нет, уж пусть будет у нас женская бригада, глядишь, выйдем в передовики по вылову!
Встречать рыбаков высыпал народ, испуганно смотрели все на мокрых женщин, боялись спросить, все ли целы, потом, ахнув, уставились на осетра. Женщины всплескивали руками, мужчины трясли кулаками.
— Марина! Марина, как вы?! — протолкался между встречающими Федор. — Вас надо осмотреть. Вы синяя совсем! Ольга, и вы тоже…
Марина подняла на фельдшера виноватый взгляд.
— Я ваши рукавицы промочила… Оля их из воды выловила…
— Да пусть их! Я тебе новые куплю, сколько хочешь, куплю, только хватит уже дрожать!..
Михаил, потоптавшись рядом, отошел. Не люб он Маришке, что уж тут теперь…
Полина и Нина побрели домой, сушиться. Вместе сидели потом, завернувшись в тулупчики, вспоминали что–то.
— А что, Поль, с боевым нас крещением! — радостно вскинулась Нина. — Вот увидишь, теперь жизнь по–новому пойдет!
— Ага… Только новое это давно забытое старое…
Полинка махнула рукой. Ей бы поверить в хорошее, тогда оно, это самое «хорошее», к ней и приплывет чудо–рыбкой, да и останется жить…
… Марина и Оля отогревались у бабы Ани. Петр Николаевич истопил баню, женщины напарились, потом молча пили чай с пирогами. Гриша и Сережа, уже наслышанные о пойманном осетре, с гордостью смотрели на мать.
Вошел в горницу, обогнав Анну Егоровну, Фёдор, строго глянул на босые ноги Марины, велел надеть валенки.
— Не могу, жарко! — покачала она головой.
— Вот никогда вы меня не слушаете, все по–своему делаете, а потом выворачивается это бедой! — в сердцах рубанул рукой воздух фельдшер.
— Фёдор Андреевич, а может с нами чаю попьете? — тихо спросила Марина, потупила взгляд.
Мужчина оторопел от такого к себе благостного расположения, поглядел на бабу Аню. Та пожала плечами.
— Садись, гость дорогой, отпразднуй с нами улов, — кивнула она на стул. — Малиновое варенье берите, ложками, ложками гребите! Так его, на то и варено, чтобы лакомиться!..
Марина боялась и хотела поймать взгляд Фёдора, слушала, как он дышит, следила за тенью от его фигуры. Он, Фёдор, был совсем другой, на Виктора не похожий, но это даже интересно…
Оля уснула прямо за столом. Фёдор переложил её, завернутую в тулупчик, на хозяйскую кровать.
Горела на столе свеча, плакала восковыми слезами. Марина любила смотреть на свечи. Их теплое, оранжевато–желтое, дрожащее пламя успокаивает, отгоняет всё плохое.
— Анна Егоровна, — ничуть не стесняясь Фёдора, тихо сказала Марина, — я видела его там, он со мной говорил…
Викторова мать всплеснула руками, перекрестилась, хотела заплакать, но Марина продолжила:
— Он просил вам передать, чтобы вы не вздыхали так тяжело. Он от этого устал… Вот так и сказал…
— Ой! — заворчала, передвигая на столе посуду, Анна Егоровна. — Устал! Глядите, какие мы чувствительные! Поди, на том свете нет работы у парня, вот и устает от материнских стенаний…
Марина улыбнулась.
— Ой, ладно, пойду, Петра Николаевича своего кликну, где он там! — Анна Егоровна, что–то ещё приговаривая, вышла во двор, пряча слезы от гостя.
— Ну а вам… Тебе он что–нибудь сказал? — отвернувшись, спросил Фёдор у Маришки, когда за Анной закрылась дверь..
Марина прищурилась, потом быстро задула свечу. Горница погрузилась во мрак. Шептала что–то спящая Оля, разговаривали за стеной свекры, шумно дышал рядом Фёдор.
— Сказал, что жизнь продолжается, что моя жизнь продолжается, не одобрил рыбачье моё дело, — ответила наконец Марина тихо–тихо. — Велел улыбаться и идти туда, где мне хорошо …
Фёдор почувствовал, как тёплые, нежные женские руки дотронулись до его руки.
— Мариша… — только и прошептал он, как вернулась Анна Егоровна, щелкнула выключателем, вспыхнула под потолком лампочка.
— А я тут еще варенья принесла… — смущенно пролепетала свекровь, но осеклась, отвела взгляд, уж очень сладко целовались посреди горницы Фёдор да Маринка…
Благодарю Вас за внимание, Дорогие Читатели! До новых встреч на канале "Зюзинские истории".