Бабка Ильинична решила вырубить сирень.
Жила бабка на первом этаже и в сирень немедля утыкалась взглядом, когда хотела посмотреть, кто там входит в подъезд или выходит из него. Поздней осенью, зимой и ранней весной куст не мешал, так как стоял голый, и хоть был он старый, развесистый, через его ветки подъездная дорожка и двор просматривались отлично. А в апреле он бодро высовывал листики, которые становились все гуще и гуще, пока не загораживали обзор. Потом сирень начинала цвести, что еще хуже. Под нею частенько прятались влюбленные парочки, хихикали, целовались. Нежный, тонкий, всепоглощающий аромат заполнял комнаты бабки Ильиничны, перебивая привычный блинный дух, и было в этом запахе нечто настолько искреннее, щемящее, что становилось немного стыдно за желание подслушать и подсмотреть. А стыдиться Ильинична не любила. Она была дама целеустремленная. Лето - самое интересное время для наблюдений, как же его упускать?
Проблема состояла в том, что старшая по дому, бывшая учительница математики Ангелина Васильевна, к сирени дышала неровно. Семья Ангелины в доме жила с момента его постройки, и сирень посадил ее отец. Старшая отлично заботилась о придомовой территории: следила, чтобы клумбы были ухоженные, скамейки покрашенные… А сирень самолично поливала, обрезала и никого к ней не подпускала. И когда Ильинична пришла со своей просьбой, вытаращилась на нее, как на таракана.
- Сирень срубить?! Вы что, Марина Ильинична! Это же, можно сказать, символ нашего двора!
- Символ! - фыркнула бабка. - Тоже мне, нашли символ! Ваши цветочки на клумбах хоть все лето цветут, а эта? В мае отцвела и все! Клумбу на ее месте сделали бы, клумба - нормально, и видно все. А от вашей сирени у меня в комнатах темно! - привела она последний весомый аргумент.
- Я могу ее подрезать, чтобы вам было светлее, но рубить не станем, - сказала упертая Ангелина Васильевна.
И действительно, часть веток убрала. Стояла полдня, щелкала секатором, и стало чуток посветлее, однако красивого обзора на двор не получилось. А Ильиничне так хотелось!
На достигнутом она решила не останавливаться. Не хочет старшая по дому разумных слов понимать - надо поставить ее перед фактом. А потому Ильинична отправилась с визитом на второй этаж, к Зайцеву, и изложила ему проблему.
Валера Зайцев жил в этом доме тоже давно. Был он мужик не злобный, но пьющий, и потому вот уже много лет делал немногообещающую карьеру сторожа на ближайшем заводе. Ильинична знала, что у Зайцева дома есть инструменты, так как иногда он за мелкую денежку починял что-то соседям. Руки у Валеры были золотые, а вот выдержки никакой. Выдержку он признавал только в градусах.
- Сирень надо спилить, - заговорщицки говорила Ильинична, стараясь глубоко не вдыхать: от Валеры пахло так себе. - Только чтоб Ангелина не видела! Может, ночью? Сможешь?
Зайцев почесал в затылке.
- Нехорошее дело, - сказал он робко. - Давно она растет, да и Ангелина ее любит… Ну, не по-людски как-то…
- Две бутылки!
- Ильинишна, что ж ты…
- Три!
Валера сдался. С финансами у него был напряг, а душа требовала праздника.
Вечером, когда двор утих, из подъезда крадучись вышли двое. Ильинична - стоять на страже, пока Валера свершает благое дело, а Зайцев - трясясь, как хвост, но с ручной пилой наперевес. Зашуршали в сирени, примерились…
- Вот тут пили! - велела Ильинична. - Эта ветка больше всего мне мешает, с нее и начнем!
Валера крякнул, поплевал на ладони, взялся за пилу. Посмотрел слезящимися глазами на ветку, глубоко вздохнул и начал пилить. Звук разносился далеко, и иногда заговорщики замирали, но никто не спешил их разгонять.
Сирень кряхтела, скрипела, постанывала - не хотела отдавать ветку. Наконец, та треснула, сломалась под тяжестью молодых листьев, легла на асфальт наполовину распустившимися цветочными гроздьями. Валера опустил руки. Только что сирень была целая, живая, едва зацвела - и вот лежит на асфальте, и листья еще кажутся живыми, но он-то знает…
Валера сделал шаг назад и покачал головой.
- Не, Ильинишна, ты что хошь со мной делай, но дальше пилить не буду!
- Слабак! - сплюнула бабка. - Дай мне пилу, я сама!
Но Валера не мог. Он, мало что повидавший, кроме своей неустроенной жизни, вдруг почувствовал: если сейчас он спилит еще одну ветку, или если позволит Ильиничне сделать это, тогда какая-то точка невозврата будет пройдена. Валера не думал об этом так прямо - точка невозврата. Он просто ощущал (абсурдно, может!), что еще одна ветка - и не видать ему хорошего в жизни просто никогда. Будет только серая тоска, и одно останется - залить ее алкоголем, и все равно не удастся забыть эту сирень…
Решившись, Валера отступил еще на пару шагов и заорал:
- Ангелина! Ангелина!
- Ты что творишь! - всполошилась Ильинична. - Зачем орешь, придурковатый?!
- Ангелина-а-а!
Окно старшей по дому распахнулось, и сонная Ангелина Васильевна высунулась на улицу.
- Зайцев! Ты почему кричишь?
- Тут это… - прокашлялся Валера. - Сирень… Спустилась бы ты, Ангелина!
- Сейчас, - мгновенно поняла старшая.
Бабка Ильинична хотела бочком, как краб, уйти в подъезд, но Валера ей этого не позволил. Загородил дверь, не слушая ругательств, и не пускал, многозначительно держа пилу наперевес. Бабка бранилась, но деваться ей было некуда.
Ангелина появилась буквально через пару минут и сразу поняла, в чем дело. Присела над срубленной веткой, ахнув, погладила ее, как живое существо. Валере стало так совестно, что в носу зачесалось. Ну казалось бы, просто куст… Но Зайцев сейчас думал: лучше бы он себе руку отпилил, чем эту ветку. Из подъезда появилась еще парочка соседей, привлеченных шумом.
- Извини, Ангелина, - хрипло сказал Валера. - Ильинишна, вот… Уговорила меня сирень твою подрубить, а я согласился… Не хочу я так… Прости меня, Ангелина…
- Хорошо, Валер, - сказала Ангелина, поднимаясь. На Зайцева она не смотрела, смотрела на бабку. - Марина Ильинична, кажется, у нас с вами был разговор. И вы решили вот так, под покровом ночи…
- А что делать, если умных слов ты не слышишь, а?!
Но, прежде чем Ангелина успела ответить ей, вмешался сосед Егор. Его весь двор побаивался немного. Ходил он вечно хмурый, поговаривали, в прошлом был борцом, и выглядел устрашающе: этакий человек-шкаф, прихлопнет дверцей, и не заметишь.
- Слушай сюда, бабка. Если ты еще раз сирень эту тронешь, я тебя саму попилю так, что имя свое забудешь. Поняла? Или еще раз повторить?
Ильинична не хотела слушать, как Егор повторяет что-то во второй раз. Потому она мелко закивала:
- Поняла, поняла!
- А ты… - Егор повернулся к Зайцеву. Тот не трясся, стоял обреченно, опустив голову, готовый принять наказание. Но Егор стыдить его не стал, покачал головой. - Вот зачем ввязался? Мужик ты рукастый, хороший. Бросай уже свою выпивку. Захочешь нормально работать, приходи, пристрою тебя к себе. Но за одну рюмку увольняю, понял?
- Понял, - сказал Валера.
…Три месяца спустя.
Сирень давно отцвела. Бабка Ильинична притихла: с ней перестали здороваться соседи, с ней не обсуждали новости и сплетни, уважения не было никакого, и тут уж спиливай, не спиливай куст, ничего не исправишь. А Валера Зайцев бросил пить и пошел работать к Егору в шиномонтаж. Тяжело было, но Зайцев держался. Каждый раз, когда приходил домой уставший и накатывало желание опрокинуть рюмочку, смотрел на комод. Там стояла высохшая веточка сирени, и Валера встряхивался, думал: "Что это на меня нашло?".
Он готовил нехитрый ужин, сидел, смотрел телевизор или детектив почитывал. Внизу шелестела листьями сирень. Валера знал, что весной она зацветет снова, и очень ждал этого.
© Баранова А.А., 2024