Предыдущую главу читайте здесь.
Покушение на следователя Иванова и поручика Сорокина.
Михаил Капитонович заглянул в дверь. Иванов в жилетке, светясь в солнечных лучах белым воротничком и рукавами, стоял и курил в открытую форточку.
— Явились! — сказал он и резко повернулся. — А у нас новости!
Сорокин вошёл и стал смотреть на следователя.
— Первая! Телеграмма от англичанки! Вторая: застрелился Гвоздецкий, как я и предсказывал, вот! — Иванов бросил газету. — «Русское слово», кстати, под редакцией вашего знакомого — Ивáнова! И третья! — Илья Михайлович сиял. — С повинной явилась Дора Чурикова!
Сорокин смотрел на следователя и не понимал, отчего тот сияет: оттого, что предсказал самоубийство Гвоздецкого, или оттого, что с повинной явилась Дора Чурикова!
«Дора Чурикова! Господи, телеграмма от Элеоноры!»
— Ну, что же вы? И о какой бутылке или фляге спрашивает мисс Боули?
Сорокин услышал вопрос и не мог пошевелиться.
— Что вы как рыба на льду — оказалась и лежит удивлённая? Вот, держите. — И Иванов протянул Михаилу Капитоновичу телеграмму.
«Уважаемые г-да Иванов и Сорокин!
До Екатерины Григорьевой у меня служила горничная Дора Михайловна Чурикова. Её точного места жительства указать не могу. Она приезжала ко мне из Нового города.
Г-н Иванов, поинтересуйтесь у вашего переводчика г-на Сорокина судьбой флажки. Он мне её задолжал ещё в двадцатом году.
В дальнейшем можете писать мне на русском языке, так, как я пишу вам.
С уважением, Элеонора Э. Боули.
19 ноября 1923 года.
Лондон».
От прочитанного Михаил Капитонович внутренне задрожал. Как он мог забыть? Он оставил фляжку у Серебрянникова и вот уже два с половиной месяца ни разу о ней не вспомнил, а вдруг её уже…
— Илья Михайлович, а можно я на час отлучусь?
— Что такое, голубчик? У нас сегодня столько новостей и работы, что боюсь, что время, потерянное на ожидание телеграммы, мы не скоро наверстаем!
— Мне срочно нужно в один адрес в Новом городе…
— В Новом городе? Ну что ж! Давайте, а на обратном пути будьте любезны заглянуть в полицейский участок на железнодорожном вокзале. Там нас ждёт Дора Михайловна Чурикова, собственной персоной.
У Сорокина в голове теснились мысли, вызванные новостями. Первая почему-то про Гвоздецкого: «Чёрт с ним! Прости господи, надо будет помянуть его, а вот всё же интересно, что бы об этом сказал Штин?» Вторая, конечно, про фляжку, которую он так преступно, он так и обозначил это про себя — преступно, забыл… А где он её забыл? Сорокин похолодел.
Он выскочил из тюрьмы и тут же подрядил извозчика.
— Спешишь, барин? — не оборачиваясь, спросил извозчик.
— Спешу!
«Вот только куда?» — Михаил Капитонович метался: сначала на Садовую, если Серебрянникова там не окажется, тогда надо будет ехать в кабинет на Больничной, всё равно это на пути от Садовой на вокзал.
— Садовая, 12, угол Пекинской, знаешь, где это?
— Знаю, а не знаю, так поищем! Мигом домчу! А тама ждать? Или останесся?
Сорокин думал одну секунду.
— Ждать!
Извозчик хлёстко ударил вожжами. До Садовой доехали быстро. Михаил Капитонович напряжённо думал, где он мог оставить фляжку. Она была в его сидоре, с которым он не разлучался, потому что сидор исполнял роль и чемодана, и платяного шкафа, и всего, где Михаил Капитонович мог хранить вещи, которых до недавнего времени у него практически и не было. «Всё-таки, скорее всего, в кабинете, а это хуже всего!» Он вспоминал, как после опиекурильни его подхватил Серебрянников, как они дошли до кабинета и он разделся в перевязочной и положил сидор в угол на кафельный пол, аккуратно, чтобы не разбить фляжку. Потом он переодевался, и Глафира подшивала данные ему Серебрянниковым пиджак и брюки, не по размеру. Помнил, как шли на Садовую и заставший их по дороге ливень, но ничего не мог вспомнить про сидор, потому что был одет в одежду с чужого плеча и это отвлекло. «Если оставил в кабинете, — он до боли сцепил пальцы, — Глафира могла или выкинуть, или куда-нибудь, под что-нибудь приспособить!» И ему стало не по себе, когда он представил, под что в кабинете, где лечат… тьфу, чёрт… гадость… Глафира могла приспособить его фляжку.
Кучер остановился у калитки Румянцевых, и Сорокин соскочил с пролётки.
Дверь открыл Вяземский. После рукопожатий и удивлённых вопросов Михаил Капитонович рассказал о причине своего неожиданного визита.
— Нет, не видели в доме ничего такого, я же её хорошо помню, фляжку, сколько мы из неё…
— Жорж, кто там? Почему в дом не ведёте? — Сорокин услышал голос хозяина. — Что за секреты на пороге?
Дверь в сени отворилась, и появился Алексей Валентинович.
— Ба! — воскликнул он. — Какой гость! Быстро заходите, а то весь дом выстудите.
Михаил Капитонович, прикладывая руку к сердцу, торопясь и путаясь в словах, как мог быстро рассказал о причине, приведшей его сюда, и о том, что его ждут, и совсем нет времени.
— Ну что ж, милостивый государь, раз так, не смею задерживать! Жорж, а вы поведали Михаилу о наших новостях?
Георгий ответил, что всё расскажет по дороге, потому что и сам уже готов идти по делам.
— Хорошо! Но мы вас ждём! — пожимая руку, повторил приглашение Алексей Валентинович
Сорокин и Вяземский запрыгнули в пролётку, и кучер тронулся.
Они не виделись больше двух недель, с того момента, когда были произведены последняя выгрузка с барж и расчёт, и Вяземский рассказал, что у Серебрянниковых родилась дочь, назвали Полиной, и предстоят крестины, а они с Наташей через неделю венчаются, и оба эти события будут праздновать одновременно.
— Я уже хотел идти разыскивать, но вот, как удачно получилось, фляжка и привела, так что в субботу в Иверской в десять утра. Я уже и приглашение приготовил, хотел отнести. И… будет сюрприз!
— Какой? — удивился Сорокин.
— А вот для этого и надо явиться!
Новости были захватывающие, но Сорокин слушал и мучился, он радовался за своих товарищей, но тут же и переживал, а найдёт ли фляжку. Сюрприз, рождение ребенка, венчание друга! Но у него появилась и своя радость, и в этот момент она вся сконцентрировалась на таком обыденном и незатейливом предмете, как фляжка из-под виски. Его слегка потряхивало от сосущего чувства страха, если он её вдруг не найдёт.
— А как ты? Как ты устроился после этого дурацкого пожара? — спросил Георгий. — Или поджога?
Михаил Капитонович стал рассказывать о работе в полиции, о деле Григорьевой, телеграммах от Элеоноры и о том, что сейчас он едет для допроса. В какой-то момент рассказа Вяземский толкнул его локтем и кивнул на извозчика. Михаил Капитонович по инерции глянул, но только увидел, как извозчик взмахнул кнутом.
Вяземскому надо было в контору Скидельского на Больничной, и, не доезжая до адреса, где находился кабинет Серебрянникова, они простились, и Вяземский сошёл.
Фляжка нашлась. Глафира держала в ней спирт. У Михаила Капитоновича отлегло на душе, он готов был обнять и расцеловать Глафиру, а Серебрянникова не оказалось на месте, и Михаилу Капитоновичу некого было поздравить с рождением ребёнка.
«Чёрт! — радовался Сорокин. — Так! Придётся ведь… — он спускался по лестнице и думал, — …надо покупать подарки для новорождённой и венчающимся!» Это оказалось для него серьёзным вопросом, потому что в своей жизни он никогда ничего такого не покупал. И вдруг в голову пришла спасительная мысль: «Надо встретиться с Суламанидзе! Вяземский пригласил его шафером! Вместе мы что-нибудь придумаем!» Придерживая фляжку в кармане пальто, он выскочил из подъезда на улицу и с удивлением увидел, что чуть впереди стоит пролётка, на которой он только что подъехал к кабинету Серебрянникова и на козлах сидит тот же извозчик и курит.
— Что, братец, не меня ли ты ждешь?
— Садись, барин! Куда дальше-то?
«Как всё удачно! — подумал Михаил Капитонович. — Часа ещё не прошло, это точно, а я кругом успел!»
Отделение полиции располагалось в левом крыле железнодорожного вокзала. Иванов сидел за столом, лицом к двери и спиной к двери сидела женщина в спущенном с головы платке.
— А вот и уважаемый Михаил Капитонович, вы прямо точны, как кремлевские куранты работы мастера Кристофера Галовея, — сказал Иванов. — Садитесь, будете писать протокол!
Сорокин сел рядом со следователем и посмотрел на женщину. Она была молодая, лет двадцати—двадцати двух, одетая бедно, но аккуратно, с гладко зачёсанными светлыми, кудрявыми на висках волосами, по-казачьи забранными на затылке в кружевной чехол. Платок лежал на покойных плечах, и от всей её фигуры и поразительно красивого лица исходило спокойствие.
— Дора Михайловна Чурикова, — представил её Иванов и подсунул Сорокину исписанный лист бумаги. — Тут я уже написал её год, место рождения, происхождение, вероисповедание и так далее. Мы только начали… дальше пишите вы! Приступим! Как вы оказались в Харбине? — обратился он к женщине.
— Со всеми пришла, когда оголодала…
— Откуда?
— Из Благовещенска…
— В каком году?
— А на запрошлое Рождество Христово, как лёд на Амуре покрепчал…
— Пишите, Михаил Капитонович… В ноябре?.. Декабре? — Иванов обратился к женщине.
— А как раз посерёдке Рождественского поста, посля Святого Николы…
— В середине декабря 1921 года. Успеваете?
Михаил Капитонович кивнул, ему очень хотелось посмотреть на красивую женщину, но надо было записывать без торопливости и помарок, сразу набело.
— Чем занимались в Благовещенске?
— С тятькой, мамкой жила, пока не убили, а уж потом… — Женщина махнула рукой и отвернулась.
— Так чем «уж потом»? — переспросил Иванов.
— Известно чем! Мужчинов-то много объявилось, военных, и все — кто при деньгах, кто при золоте…
— Проституцией! Пишите, Михаил Капитонович, занималась проституцией! Успеваете?
Сорокин кивнул, и ему ещё сильнее захотелось посмотреть на Дору Чурикову.
— В Китае чем занимаетесь? Где жили в Китае до Харбина?
— В Сахаляне…
— Чем занимались? Тоже проституцией?
— Не, горничной была…
— Где?
— В гостинице «Сибирь»…
— Только горничной?
— Полюбовницей была у атамана…
— Как фамилия атамана?
— Лычев Сергей Афанасьич…
— Дальше!
— А как выгнал он меня, то есть рассталися мы, так сюды переехала и тоже в горничные устроилася…
— Сразу в «Модерн», без рекомендации? И взяли?
— Да. А рекомендации были, как же без них?
— Кто рекомендовал?
Вопросы, которые задавал Иванов, казались Сорокину лишними, но он писал, успевая изредка глянуть на Дору Михайловну.
— Лычев с рук на руки передал тутошнему полицейскому, своему знакомцу, хоть и удалил от себя, а всё ж позаботился…
— Как зовут полицейского?
— Прозвища не знаю, по имени — Иван Николаич, тольки я его видала разок, а так записали на работу, сказали, подавай… и боле ничего…
— Как попали к Элеоноре Боули?
— Оне сказывали, што им отдельная горничная нужна, в комнаты, ну и начальство меня к ей отпустило, всё по добру…
— Когда это было? Когда вы перешли к госпоже Боули?
— А в прошлом годе, вот как раз как щас…
— Сколько у неё проработали?
— До летнего мясоеда…
— В мае, в июне?
Дора задумалась.
— Уж и не помню… Как яблоня отцвела…
— Пишите, в мае. Почему она вас уволила?
Дора снова задумалась.
— Не сказывали оне, тольки думаю, им грамотная была нужна, не как я, оне по-русски лопотали, но не шибко, я не всегда и уразуметь-то могла, чего оне желают…
— А может, ты гордая была, прислуживать-то, а, казачка?
— Да не! Куды нам с голодухи?
Сорокин писал и слушал Дору Чурикову и поражался спокойствию и достоинству, с которым она отвечала на вопросы.
— А что дальше?
— Дальше худо было, отовсюду выгнали — с «Модерну»… Вот и подалася куда глаза глядят, вона сколько люду всякого понаехало, разве ж работа на всех найдется?..
— И что? На панель?
— Куда?
— На панель… в смысле снова в проститутки?
Чурикова склонила голову и взялась за концы платка.
— И кто у вас хороводит?
Дора подняла глаза. Она смотрела уверенно.
— Митька-солдат!
— А не Ванька? — спросил Иванов и глянул на Сорокина. — Фамилия Митьки?
— Про Ваньку не слыхала, а про Митьку — он и есть Митька, по прозвищу Плющ!
— А чем он кроме этого занимается? Не кучер ли?
— Ныньче кучер, а ране носильщиком был. Я с ним в гостинице и познакомилася, тама он тоже носильщиком был!
— Дора Михайловна, как я понял, ты заявить на него хочешь?
— Да, больно насильничать стал…, а сам вор и убийца, и вся шайка его, а я ворованное барыгам ношу… и драться стал шибко, когда выпьет, боюся я их, до смерти занасильничают…
— Ты не хворая?
— Не хворая, — спокойно ответила Дора. — Не чую я в себе никакой хвори.
— Ладно, Дора, отдохни пока! — сказал Иванов и обратился к Михаилу Капитоновичу: — Идемте покурим! А тебе, Дора Михайловна, может, чего принести? Ситро, колбасы, ситного? Ты не стесняйся, ты же сама пришла, и вины я пока на тебе не вижу! Ну?
Дора опустила глаза.
— А говоришь, не гордая! — с напускной миной вымолвил Иванов, и они вышли в коридор. Иванов подозвал дежурившего у двери полицейского, дал ему деньги и что-то сказал по-китайски. Полицейский ушёл, и они закурили.
— Ну, как вам эта красавица? Правда, ведь?
Сорокин кивнул.
— Надо её отсюда забирать!
— Почему?
— Железная дорога — не наша юрисдикция!
Сорокин удивился.
— Наша юрисдикция — город в его пределах, а раньше была в пределах полосы отчуждения, запомните это, чтобы когда-нибудь дров не наломать!
Сорокин сделал вид, что понял.
Вернулся полицейский с бумажным кульком. Иванов кивнул ему на дверь, и полицейский зашёл, а когда вышел, Иванов снова сказал ему что-то по-китайски. Полицейский ушёл.
— Я послал его в тюрьму за каретой и охраной.
Докурив, они вошли в комнату, Дора Михайловна глянула в их сторону, дожевала кусок, запила; недоеденное аккуратно завернула в бумагу и сверток отодвинула на угол стола.
— Закусывайте, Дора Михайловна, закусывайте! Нам с Михаилом Капитоновичем надо посмотреть протокол, и не обращайте на нас внимания.
— Благодарствуйте, сыта, — с достоинством ответила Дора и сложила руки на коленях.
Иванов увидел это и положил перед собой протокол.
— Хорошо! Где вы сейчас проживаете?
Дора ответила, последовал следующий вопрос, Дора отвечала спокойно, степенно, внятно, вопрос следовал за вопросом, и Сорокин только-только успевал писать. Протокола уже набралось листов шесть.
— Вы курите? — спросил Иванов Дору, та кивнула. — Курите! А мы с Михаилом Капитоновичем выйдем!
Они вышли. У двери стоял другой полицейский.
— А тот ещё не возвращался? — спросил его Иванов.
— Никак нет, ваше благородие! — ответил полицейский по-русски, однако по виду он был один в один — китаец.
— Что-то долго! — сказал Иванов и пригласил Сорокина отойти несколько шагов в сторону. — Бурят-агинец, — тихо сказал он и кивнул в сторону полицейского. — Из Забайкальского казачьего войска, только вот не захотел дальше служить у Семёнова. А как у вас впечатление от этой…
— Думаю, она говорит правду…
— Вы только на неё особо не засматривайтесь! Понимаю — красавица… вы сами-то… не монашествуете?.. — Иванов не договорил.
Сорокин смущённо потупился.
— Понимаю, но это ваше приватное дело!
Сорокин промолчал.
— Тут нужно большое внимание! Если я что-то упущу, вы подметите и запомните… — Иванов посмотрел на часы. — Что же карета-то не едет? Ладно, заканчиваем. Если что, сами довезём.
Они вернулись в кабинет, собрали бумаги, Иванов уложил в папку и показал Доре на свёрток с едой.
— Забирай!
Дора молча кивнула.
Они вышли на привокзальную площадь, уже стемнело. Иванов только поднял руку, и тут же подъехала коляска. Они сели, и кучер стал выправлять в сторону переезда через железную дорогу. С Диагональной кучер сразу повернул направо на Участковую.
— А почему не по Китайской? — спросил его Иванов.
— А тама, барин, ремонт учинили, а тута справно доедем…
Иванов сидел справа от Чуриковой, Сорокин — напротив, спиной к кучеру.
— Когда они успели с ремонтом? — спросил Иванов Сорокина, но тот только пожал плечами. — Ладно, пусть так!
— Домчим, барин, не извольте беспокоиться!
По дороге молчали, Сорокин улыбался и через материю кармана поглаживал фляжку, Дора смотрела в сторону, Иванов курил. Участковая улица шла параллельно Китайской, такая же прямая и упиралась в городской сад, слева от сада через квартал была тюрьма. На ней только-только начали устанавливать столбы для проводки освещения. Кучер свернул влево и поехал вдоль ограды сада. Вдруг из-под ограды выскочили тени, Сорокина сильно толкнули в плечо, и он упал на мостовую. Он услышал, как кучер свистнул, и коляска умчалась. Ошеломлённый Сорокин стал подниматься, он сильно ушибся локтём о брусчатку и первое — сунул руку в карман, фляжка была цела. Ничего не понимая, он шагнул к ограде и увидел, как чёрная тень ползёт по тротуару. Это был Иванов. Михаил Капитонович подбежал и ухватил его за руку.
— Что с вами, Илья Михайлович?
— Вторая ошибка… — проскрипел Иванов. Он попытался встать. — Чёрт, нога…
— Давайте помогу!
— Помогите, голубчик, по-моему, меня пырнули…
Сорокин помог Иванову встать, и они доплелись до тюрьмы. В кабинете Иванов упал на стул, Сорокин стал помогать ему снимать пальто.
— Я сам… бегите в мертвецкую, там… давайте стариков… Видите?.. Хотели в печень… попали в бедро… не мешкайте, голубчик… пусть старики чего-нибудь прихватят!
Через несколько минут Моня катил каталку, а Ноня на ходу сдирал с лежавшего на ней Иванова одежду.
— Эк вас, Илья Михалыч… а кровищи-та! — бормотал Ноня.
В мертвецкой на большом столе они раздели Иванова и начали зашивать рану.
— Ничё, Илья Михайлович, потерпите, ща ещё спирту… и последний стежок… ничё страшного, только одёжу всю попортили… — бормотал Ноня.
— Отстираем и дырки зашьём, — вторил ему Моня, — будет как новая.
Сорокин смотрел и внутренне содрогался: «А чего же меня не пырнули, а только толкнули…»
— Илья Михайлович, вы как? — спросил он следователя.
Иванов был в сознании и даже казался бодрым.
— Ну что вы, скоторезы, скоро уже? Больно ведь! Что вам, Михал Капитоныч?
— Кажется, я знаю, кто это!
Евгений Анташкевич. Редактировал Bond Voyage.
Все главы романа читайте здесь.
======================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
Подписывайтесь на канал. С нами интересно!
======================================================