В Маяковского трудно не влюбиться, но еще труднее не разлюбить его - и поэта, и человека. Собственно говоря, именно об этом свидетельствуют все до единого документы, составившие солидный фолиант, в 2005 году впервые предложивший вниманию заинтересованного читателя полный свод материалов следственного дела 50 из архива Николая Ежова, дела о самоубийстве «лучшего и талантливейшего» поэта революции, ранее представлявшего одну из бесчисленных страшных тайн советской власти.
Издание, о котором идет речь, на академическом уровне подготовлено С.Е. Стрижневой, директором Государственного музея В.В. Маяковского, куда в 1995 г. новые российские власти благосклонно передали таинственные документы.
В книге приводятся фотокопии всех документов «дела», начиная с известного предсмертного письма «товарищу правительству», даются их расшифровки, подробнейшие комментарии едва ли не к каждой строчке, несколько фотографий, из которых одна, сделанная сразу после рокового выстрела, право, страшна, акты судебных экспертиз, проведенных в 90-е гг., несколько крайне любопытных свидетельств современников, близко знакомых с поэтом, характерологический очерк весьма негативного свойства о психотипе Маяковского, написанный в середине 30-х гг. неврологом и психологом Г.И. Поляковым, а также воспоминания современников (от Вероники Полонской до Валентины Ходасевич), живо обрисовывающие печальные последние дни Владимира Маяковского. История же самого «Дела 50» подробно изложена во вступительной статье от составителя.
Если читать книгу последовательно и внимательно, обнаруживаются следующие вещи:
- Никакого дружеского, любовного, да и творческого окружения у Маяковского не было и быть не могло, учитывая его собственный характер и характер эпохи; реальное окружение Маяковского - подлецы или в лучшем случае корыстолюбцы.
- Самоубийственный выстрел Маяковского подобен вовсе не «Этне в предгорье трусов и трусих», как в поэтическом порыве сформулировал Борис Пастернак, а скорей - гаденькой шалости чеховского злого мальчика, каковым, судя по всему, этот большой дядя оставался до последней минуты.
- Сколь бы ни клялись составители книги беспристрастием, документы отчетливо свидетельствуют не только о слабостях, капризах, истеричности самого Владим Владимыча, но в еще большей мере - о крайне неблаговидных ролях, сыгранных и в его, так сказать, общем воспитании, и в роковой истории наиближайшими поэту Бриками.
В предсмертном письме покойник завещал: «не сплетничайте», просил правительство позаботиться о пяти его/не его женщинах и сетовал на то, что не успел доругаться с рапповцем Ермиловым. Иными словами - просил о вещах априори невозможных. Правительство, натурально, позаботилось сжечь труп, руками Лили Брик и других чекистов подчистить архив, крепко припугнуть последнюю любовницу поэта и высечь «лучшему и талантливейшему» покойнику каменного истукана.
Сама же Лиля Юрьевна как бы и не заметила опечатки машинистки, отстучавшей в четвертом абзаце предсмертного письма вместо «...моя семья это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская» - «...моя семья это Лиля, Брик…» и т.д..
Что касается Полонской, бывшей во время романа с поэтом юной актрисой Художественного театра и женой Михаила Яншина, то она, намаявшись с живым Маяковским, коли судить по ее собственным мемуарам, в которых больше скрыто, чем рассказано, а также по некоторым заметкам современников, еще сильнее настрадалась из-за своего увлечения после смерти «лучшего и талантливейшего» от того самого правительства и главного его исполнителя по делу 50 - все той же Лили Юрьевны. Подробности, впрочем, приводить не буду: они и неприглядны и заняли бы слишком много места. И главное - покойник просил не сплетничать.
Так к какой же категории отнести материалы фундаментальной этой книги: к категории необходимых документов для восстановления исторической справедливости или все к тем же сплетням - спросит недоумевающий читатель. Мал ли и мерзок первый поэт революции, как все мы, или не как все - по-своему?
Думаю, что и мал, и мерзок, и не как все, но не сплетничать невозможно, хотя бы уже потому, что не любивший сплетен покойник сам же и провоцировал их всю недолгую свою жизнь, истерично и исступленно выворачивая на общее обозрение странноватую свою личную жизнь. Да и смерть тоже. Не его вина (может, единственная), что стыдливые наши власть предержащие постарались на полвека упрятать эти грязные простыни в спецхран.
Простите, поклонники не понятого родной страной (или, наоборот, слишком хорошо понятого: «Не знаю, как с точки зрения поэзии, а с точки зрения политики он совершенно прав!» - цитирую Ленина по памяти, но за смысл ручаюсь). Грешен: давно разлюбил и уплыл от пристани «Маяковский». А был ли влюблен? Был. Мальчишкой. Впрочем, как раз для мальчишек-то, укушенных музой, он, Маяковский, и осуществлял свою добычу радия… Но мальчишки взрослеют, нацепляют на нос «очки-велосипед» и делается им в этой заводи и скучно, и грустно.
Все сказанное вычитывается из этой книги, хотели того издатели или нет.
С другой стороны, вполне допускаю, что можно вычитать из нее вещи и полностью противоположные тем, что вычитал я. Бумага терпит, документ позволяет и даже предполагает разные трактовки. То бишь сплетни.
А как вы хотите: публичный человек, по сути, ничем не отличается от публичной женщины - переходит из рук в руки. И пусть свои маниакально мыл он по сто раз в день, чужие вовсе не обязаны быть чистыми. Тем паче в случае с Маяковским, служившим не только поэзии, но и власти, которую, пусть на первых порах, но может, и на последних тоже, считал единственно справедливой. Выстрел роковой, впрочем, наводит все же на мысль, что скорее просто – безальтернативной.
© Виктор Распопин
Иллюстративный материал из открытых сетевых ресурсов, не содержащих указаний на ограничение для их заимствования.
