Я хотела бы проехать разными маршрутами, но выбираю каждое утро один. В нем что-то есть притягательно-простое: идеально скроенное сочетание рельефа, дороги и фона.
Отделившись от шоссе, узкая светло-серая асфальтовая дорога с жирным черным гудроновым швом по середине бежит сквозь аллею ярко-голубого, в цвет неба, цикория, мимо убранных озимых полей, и переливается через дорогу визгливый стрекот кузнечиков из густой сочной травы кюветов. Слева громадный дуб с оттянутой западными ветрами в сторону поля темно-зеленой кроной, а справа, невидимые в лесополосе, гудят под редкими поездами блестящие рельсы. Легкими подъемами и спусками чуть виляет полоса асфальта пару километров, и затем обрывается, ныряя в глубокий овраг, в тень стоящих стеной на отвесном берегу реки деревьев, превращаясь в каменисто-глиняную пыльную грунтовку, срывается к мосту и после него начинает долгий пологий подъем.
В будний день я останавливаюсь почти у самого моста на закрытой от ветра поляне, но в выходные здесь тесно. Горожане приносят с собой много лишнего - в основном, шума и резких движений. Все эти лодки, мангалы, шатры и прочий скарб, которого хватило бы на путешествие длинною в месяц целого каравана, на маленьком берегу реки выглядит, как нелепая аппликация из цветной бумаги, наклеенная ребенком на картину из собрания Третьяковки.
Я ухожу как можно дальше, извилистой песчаной колеей, накатанной по краю некошенного луга, туда, где в будни сквозь высокую траву и дикую ежевику пробираются к воде одинокие рыбаки. Сюда не доносится, отсекаемый рельефом, ор отдыхающих горожан, здесь ничего постороннего. Я лежу в траве, наблюдая, как плывут облака, выстраиваясь ровными колоннами, а в другой день в полном беспорядке натыкаясь друг на друга, громоздя странные фигуры. Строятся они вопреки всем законам геометрии и логики, бесконечно перерождаясь, так, что стоит только наконец понять, какая перед тобой фигура, а она уже растаяла, смешалась с соседней - безумная бесконечность неба, притягивающая, завораживающая и успокаивающая. Под самыми облаками, вздрагивая, то немного падая вниз, то снова поднимаясь, кричат жаворонки, а вдали, над только что убранным рапсовым полем, висит в воздухе, будто совсем не двигаясь, какая-то хищная птица. Вокруг меня переливается разноцветными волнами дикий луг, такой богатый, что становится грустно: столько травы пропадает зря, и я представляю, какое прекрасное могло бы получиться сено.
Когда становится совсем жарко, я спускаюсь к реке, но мне лень даже плавать, и я стою по колено в воде, наблюдая за стрекозами. У одних ярко-синие крылья и такие же синие глаза - эти чуть спокойнее, к ним можно подойти совсем близко. А другие зеленые с легким зотолистым налетом и почти прозрачные, едва заметные в полете и на траве, срываются с места, едва уловив движение воздуха рядом с собой. Солнце в зените, но у берега приятная тень. Старая ива свесила ветки до самой воды, а по течению полощатся зеленые водоросли. И опять облака: теперь плывут они у самых моих ног, отражаясь в темно-зеленой речной воде.
После полудня на высоком берегу воздух становится сухим и горячим. В глазах рябит от пятен тени и света на дороге под старыми кленами, и приятный сквозняк в аллее манит продолжить движение. От полей остро пахнет пылью и свежей сладкой соломой. Скоро клены сменяются яблонями. Яркие плоды с пестрыми красноватыми глянцевыми боками манят, обещая сочную свежесть. Наконец я не выдерживаю соблазна, срываю низко висящее яблоко и надкусываю его. Язык и десны мгновенно сводит горечью незрелой дички, я отчаянно плююсь, и мне кажется, что кто-то смеется надо мной. Но никому, конечно, нет дела до моей глупости: пятеро журавлей вышагивают по полю, внимательно глядя себе под ноги, в маленьком прудике,затянутом почти полностью болотной травой и ряской, стоит на одной ноге серая цапля, любуясь своим отражением, а рядом с ней плавает одинокий белый лебедь.
