Буддистские монахи очень редко пишут автобиографии. С одной стороны, сама мысль о том, чтобы написать о себе целую книгу, трактуется как гордыня. Монах должен посвящать свое время очищению ума, воздержанию от зла и совершению благих дел. Рассказ своей личной истории плохо вписывается в эти задачи. Чтобы не потворствовать эго, духовному лицу следует меньше думать о себе и рассказывать не о маленьких происшествиях собственной жизни, а об учении и о тех методах, что ведут к освобождению.
Существует и иное препятствие. Если буддист преодолеет неодобрение других членов его общины и возьмется рассказать собственную историю не из гордыни, а во благо всех живых существ, то ему придется рассказать о своих недостатках и дурных поступках. Умалчивать о своих слабостях и преуменьшать их было бы продуктом цепляния и дало бы толчок для роста новых омрачений. Одновременно, честный рассказчик может быть вынужден представить многих других людей в дурном свете, в том числе буддистских монахов. Автобиография обнажит и личные прегрешения автора, и дурные деяния тех, с кем он сталкивался и жил бок о бок.
Как это ни парадоксально, в буддистских странах подобная откровенность не принята и осуждается как монахами, так и мирянами. Люди ничего не хотят слышать о слабостях и недостатках монахов. Монах должен быть святым, и желательно являться таковым с самого начала, с пеленок. Храм представляет собой островок высокой чистоты, куда человек приходит из низости обыденной жизни, полной забот и страданий. Людям важно, чтобы такой оазис был, даже если для этого придется сначала его выдумать. Если человек отчетливо видит в храме не только чистоту, но и ту же грязь, что и за пределами храма, ему начинает казаться, что в этом мире нет ни прибежища, ни надежды.
Иллюзия святости монахов и всех тех людей, которые посвятили себя овладению умом, дает ему надежду и облегчает бремя страдания, пусть и мошенническим образом. Верующий убеждает себя, что хотя он сам и не имеет духовных талантов в силу накопленной дурной кармы и не может очистить свой ум духовной практикой, однако существуют и люди совсем иного рода. У этих людей имеется древняя и святая организация, в нее можно прийти, совершить ритуалы, послушать и почитать тексты, заработать заслуги и получить за это благое перерождение. В этом благом перерождении у него у самого могут появиться духовные способности.
Большинство людей в буддистских странах считают, что духовная практика, тем более в форме медитации, есть удел особых индивидов, а обычному человеку туда путь закрыт. До самого последнего времени, если мирянин или монах хотел вдруг помедитировать, на него нередко смотрели как на сумасшедшего. Кем он себя возомнил? Это же бесполезно. Это удел святых. Он заработает так головную боль или, и того хуже, сойдет с ума.
Таков главный трюк нашего эго: убедить себя и других, что перемены невозможны, затруднены или просто несвоевременны, откладывая их до бесконечности. Эго отрицает свою пластичность, потому что отрицание способности меняться позволяет ему сохранить свое существование. Пока человек находится во власти эго, он всегда отыскивает способ убедить и себя, и других, что время меняться не пришло, способностей меняться у него нет, либо же эти способности крайне малы.
Тем не менее эго весьма интеллектуально и потому никогда не может обмануть себя полностью. Оно понимает, что жажда, агрессия и невежество есть яд, но также боится их отпустить, ибо полагает, что тогда растает, как дым. Как же снимается этот конфликт между желанием выйти за пределы самого себя и желанием оставаться собой и ничего не делать? Есть несколько стратегий, как этого можно добиться. Одна из них предельно проста: мы начинаем верить, что можно будет выйти за пределы жажды, агрессии и невежества путем получения чьего-то дара, благословения, ритуала или чтения молитвы. Нам не нужно ничего делать самим. Мы просто подождем, ибо существует возможность получить свободу в качестве подарка.
Эта вторая иллюзия охраняет первую, а ее саму подпирает третья иллюзия. Чтобы поверить в спасение посредством чужого дара, человек решает затворить глаза и уши для недостатков тех самых людей, которые должны ему духовный дар преподнести. Он хочет верить в святость и силу монахов. В его воображении они должны иметь огромную фору над обычными смертными, выситься над ними, ведь только в этом случае они смогут сделать за него львиную долю работы. Только так получается поверить в могущество ритуалов, которые они совершают и которые принимают у нас. Это дает нам возможность отложить духовную практику и любые существенные перемены себя на неопределенный срок.
Одним из редчайших примеров честных и свободных от гордыни автобиографий является книга, которую написал буддистский монах Бханте Хенепола Гунаратана. Он родился на Шри-Ланке в 1927 г. и все еще пишет новые и прекрасные книги о медитации в преклонном возрасте 96 лет. Уже в первых главах его автобиографии мы обнаруживаем те самые честные подробности, которые разрушают три вышеназванные иллюзии эго и потому осуждаются обществом.
Гунаратана вырос в благочестивой семье буддистов с огромным религиозным пылом. Его отец был самым уважаемым в деревне человеком. Он каждый день читал нараспев буддистские сутры на языке пали, с неутомимым постоянством посещал храм и активно участвовал в его строительстве и ремонте. Тем не менее для своей семьи отец Гунаратаны был сущим кошмаром. Он постоянно бил как будущего буддистского учителя, так и других своих детей, а периодически избивал и собственную жену. Конечно, в те времена это было нормальной формой наказания, но списать его побои на повышенную строгость дисциплины никак не получалось. Гнев отца был неуправляемым, чрезмерным и нередко немотивированным. Любая мелочь могла вывести его из себя, и порой Гунаратане не удавалось обнаружить никакой внешней причины для очередной вспышки насилия.
Уже в раннем детстве Гунаратана понял, что хочет стать монахом и с увлечением готовился ко встрече со своим призванием. Он садился под дерево и представлял, как медитирует или читает лекцию о Дхамме. Он играл в монаха. Духовная жизнь стала его мечтой, но столкновение этой высокой мечты с реальностью оказалось крайне болезненным. Когда родители вняли просьбам Гунаратаны и отдали его в храм на обучение, он столкнулся с насилием храмовых мальчиков друг к другу, жестокостью учителей к своим ученикам и пустой тратой времени. Его подготовка в храме состояла из заучивания наизусть малополезных текстов, бесконечного тяжелого ручного труда и дурного обращения.
В надежде найти достойное место Гунаратана менял учителей и храмы. Он четырежды слагал с себя сан монаха-послушника и сбегал. В первые два раза он был вынужден вернуться назад под давлением родителей, а в другой раз учитель поймал его в ходе бегства, быстро принял у него обеты и вновь провел посвящение под покровом ночи. Эти постоянные попытки сбежать объяснялись не слабым характером и шаткостью веры, а тем, что его обучение не имело ни малейшего отношения к практике буддизма, как ей учил Будда. Фактически он был рабом, занятым тяжелейшим физическим трудом. Вот что Гунаратана пишет о своем главном учителе – достопочтенном монахе и настоятеле Сонуттара:
«Как и мой отец, достопочтенный Сонуттара был вспыльчивым. Он прибегал к оскорблениям, чтобы унизить меня и мальчиков из храма. Если мы нарушали какие-либо правила или хоть немного отклонялись от ежедневного расписания, он без колебаний бил нас тем, что попадалось ему под руку: камнями, палками, кирпичами, метлой и даже ножом».
Обратите внимание: «даже ножом». В защиту учителя Гунаратана подчеркивает, что физическое насилие было нормальным педагогическим инструментом той эпохи. Однако он прекрасно понимал, что и его отцом, и достопочтенным Сонуттарой, и многими другими воспитателями двигало не желание привить дисциплину. Их несла вперед инерция агрессии, которой они были не в силах противостоять, потому что даже не совершали честных попыток этим заняться. Они были безвольным инструментом омрачений – тех самых, которые Будда учил преодолевать. Явным признаком этого была поспешность, неконтролируемость и несбалансированность их действий. Наказание не шло по плану, не соответствовало по интенсивности нарушению и довольно плохо справлялось с задачами воспитания.
Однажды достопочтенный Сонуттара обнаружил, что чаша для сбора подаяния пищи стоит непомытой после полудня, хотя он много раз говорил не забывать об этом. Кто же из мальчишек допустил оплошность? Сонуттара не стал выяснять. Он в ярости схватил чашу и со всей силы бросил в Гунаратану. Гунаратана пишет:
«Чаша ударила меня прямо в лоб, с силой, и я упал на землю, истекая кровью. У меня до сих пор остался шрам на лбу».
Чаша для сбора подаяния пищи по размеру ближе к небольшой кастрюле, а весом значительно ее превосходит. Удар ею по голове вполне может убить не только подростка, но и взрослого человека. Ни о какой твердости во благо воспитания здесь речи не шло. То была звериная агрессия, которая поспешна, чужда соображениям и несбалансирована. Очевидно, что Сонуттара не был намерен никого убивать. Это было бы чревато огромными осложнениями для него и, разумеется, противоречило его убеждениям.
Но был ли он монстром или лжецом, притворяющимся последователем учения Будды? Самое парадоксальное, что нет. Большинство людей, подобных отцу Гунаратаны и достопочтенному Сонуттаре, искренне верят в высокие моральные идеалы. Более того, они не лишены добрых и полезных качеств, которые уживаются в них с монструозными проявлениями. И таких людей очень и очень много. Сперва они могут почитать сутру об овладении умом, любви и ненасилии, восхититься красотой и глубиной этих строк и пустить слезу, а через пару минут избить ребенка до полусмерти.
Однако всякий психолог знает, что это не шоу в том смысле, что по-настоящему в правдивость слов Будды эти люди не верили, а верили в жажду и агрессию и потому ей и занимались. Просто они не овладели своим умом даже на самом элементарном уровне, а потому их жизнь проходила в тумане и в несвободе. Если мы не полюбили себя, не позаботились о себе и не создали в уме опору из осознанности, невозмутимости и глубинного понимания, то реакции с легкостью сжимают наш ум, ослепляют нас и подчиняют невежественной инерции.
У этих людей была вера, были некоторые благие намерения, но им не хватало самого главного: подлинной заботы о своем собственном благе и самопознания. У них не было достаточной свободы выбора, потому что они не посвятили своего времени и сил тому, чтобы эту свободу выбора приобрести. Из-за пленения у омрачений ума их благие намерения так плохо осуществлялись на практике и оказывались в разных пропорциях перемешаны с монструозностью.
Об этом прекрасно говорил Христос:
«Почему ты видишь соринку в глазу брата твоего, но не замечаешь бревна в своем глазу? Как ты смеешь сказать своему брату: “Брат, дай я выну соринку, которая в твоём глазу”, не видя у себя в глазу бревна. Лицемер, прежде всего, вынь бревно из своего глаза, и тогда увидишь, как вынуть соринку из глаза твоего брата» (Лк. 6:41-42).
Если люди, стремящиеся к чужому благу, еще не позаботились о своем духовном благе и не видят самих себя, то их попытки сделать что-то хорошее для окружающих периодически вырождаются в лицемерие и террор. Под гнетом внутренних противоречий они чувствуют неудовлетворенность, тревогу и страдание. Их терзает ощущение, что нечто не в порядке, но их способность к самопознанию так слаборазвита, что они не видят истинной причины своего дискомфорта. Эта причина есть даже не одно бревно, а целый частокол из агрессии, жажды, невежества и их бесчисленных комбинаций. Не обращая на них должного внимания, они выискивают соринки в глазах своих братьев и точно коршуны набрасываются на небольшую невнимательность, например, на невымытую посуду.
Разумеется, у достопочтенного Сонуттары были добрые качества. Он проявлял большую заботу о животных и явно хотел, чтобы Гунаратана стал хорошим монахом. Сонуттара всячески способствовал его продвижению на монашеском пути и в будущем несколько раз помог ему. То же самое можно сказать о его отце. Он вредил своим ближним, и он помогал своим ближним. Он наносил раны, но он и залечивал раны.
Добрые то были люди или злые? Они добрые и злые одновременно, но самое главное люди несвободные, ибо не имевшие никакого контроля ни над своим добром, ни над злом. Ими двигали автоматизмы любви и ненависти, а их помощь перемежалась с вредом и издевательствами. Они не прекратили свою ненависть, не посмотрели на самих себя честным и испытующим взглядом, а потому их любовь и учение были отравлены вспышками агрессии и иными формами цепляния. Историк хорошо знает, что даже самые кровавые диктаторы и кровожаднейшие садисты порой обладали нежными и чуткими сердцами по отношению к членам своей семьи, друзьям или животным. В них была своеобразная любовь и даже немало. Но также в них плескались океаны ненависти и иных язв ума.
Куда бы Гунаратана ни отправлялся как в своей стране, так и за ее пределами, он находил среди монахов неожиданно много подозрительности, зависти, недоброжелательности и внутренней борьбы. Сказанное здесь, однако, никоим образом не ограничивается буддизмом. Все, кто оставляли честные автобиографические наблюдения такого рода, сталкивались с многочисленными примерами крайнего развращения в среде религиозных и духовных фигур. Но почему эти люди так отставали от своих высоких идеалов? Почему среди них было и есть так много живых примеров того, как именно не следует вести свою жизнь согласно стандартам тех традиций, к которым они принадлежат? Дело ли в том, что слаб человек и не способен меняться? Может быть, ноша эта слишком велика? Может быть, правы те люди, которые фактически ставят крест на развитии себя и уповают на помощь высших сил?
Нет, человек не слаб и ноша эта не так уж велика. Но те, кто начинают работу с противоположного конца и не соблюдают элементарных условий для ее эффективности, предсказуемо терпят в ней неудачу.
Любовь к себе
Буддистская медитация метта начинается с культивации любви к себе и лишь затем обращается к любви ко всем остальным. Христос также учил любить ближнего своего как самого себя и начинать заботу об окружающих с подлинной заботы о себе, то есть о своем духовном благе. Тот же призыв мы обнаруживаем в еврейской Торе, и даже Конфуций, великий поборник общественного блага, неоднократно высказывался в этом духе. В наиболее прямой и категоричной форме эту мысль сформулировал Будда. Он говорил так:
«Никогда не отказывайтесь от собственного блага ради блага других, каким бы огромным оно ни было. Ясно понимая свое благо, устремляйтесь к нему» [1].
Эти строки могут поставить в замешательство. Без оговорок и пояснений они звучат шокирующе. Не эгоизм ли это? Неужели Будда мог сказать нечто подобное? А как же самопожертвование, как же щедрость и служение ближним? Но в том-то и дело, что отречение от своего блага является равнозначным отречению от блага окружающих. Думать, что мы вообще сможем любить других и быть для них по-настоящему полезными, не полюбив прежде себя, есть позиция идиотского сострадания.
Стартовую точку духовной практики можно резюмировать так: полюбите себя и позаботьтесь о себе. Тот, кто недостаточно щедр и внимателен к себе, ставит крест на помощи другим. Он не овладел своим умом, не собрал внутренних и внешних ресурсов, а потому ему нечем и не из чего помогать. Тот же, кто позаботился о своем благе, лучше понимает, как позаботиться о своих ближних. У него появляется не только больше возможностей помогать, но и знаний о том, как именно этого добиться. Это и содержится в призыве Христа: «Прежде всего, вынь бревно из своего глаза, и тогда увидишь, как вынуть соринку из глаза твоего брата».
Не обязательно не иметь ни соринки в себе, чтобы быть полезным ближним. Если мы будем ждать, пока станем совершенством, мы никогда не приступим к делу. Но вот от бревен в своих глазах перед этим желательно избавиться. Множество людей, однако, этот принцип не соблюдают. Они берутся учить высочайшим достижениям духовной практики и объявляют себя просветленными, хотя не взошли даже на первые ступени этой практики. Они еще не избавились от наиболее грубых и крупнокалиберных омрачений из жадности до денег и славы, из агрессии, раздражения, нетерпения, зависти и гордыни. Да, в их голове может быть много светлых идей, однако эти идеи не прошли проверку на практике.
Иногда в своем рвении удалить из мира все дурное такие люди встают на путь красного террора и вместо лечения ближних проводят их насильственное вскрытие. Их забота пропитывается крошечными актами агрессии, затем переходит к заботе в стиле отца Гунаратаны или достопочтенного Сонуттары и в отдельных случаях оканчивается десятками миллионов жертв, как в случае империи Цинь Шихуанди или известных диктаторов XX века. Путь от любящего отца, бьющего в гневе своих детей, до любящего диктатора, бьющего свой народ, очень короток. И там, и там мы наблюдаем попытки слабого и дурного человека сделать что-то хорошее для других побоями и пинками.
Мы можем отставать от своих идеалов и учить тому, что еще не вполне умеем сами. Чтобы научить другого, не следует дожидаться всеведения и всемогущества. Достаточно просто знать намного больше, чем те, кого мы учим, и продвинуться на том же пути дальше, чем они. Кроме того, уча, мы учимся сами. Отставание от своих духовных целей естественно и неизбежно, но вот чтобы оно шло во благо, мы должны отчетливо сознавать, кто мы и где находимся. Нельзя закрывать глаза на свои ограничения и недостатки. Работа с ними всегда остается нашим приоритетом, ибо это точки для нашего роста.
Хорошим примером несколько более здорового подхода к заботе о себе будет Лев Толстой. В своем дневнике Толстой оставил такую запись:
«Я очень дурной по свойствам человек, очень туп к добру, и потому мне необходимы большие усилия, чтобы не быть совсем мерзавцем. Как Юрий Самарин как-то очень хорошо сказал, что он – прекрасный учитель математики, потому что очень туп к математике. Я – совершенно то же в математике, но я, главное, то же в деле добра – очень туп, и потому не совсем дурной, – нет, смело скажу: хороший учитель» [2].
Не только некоторые буддистские учителя, но и почти все христианские святые руководствовались этим подходом. Самым известным примером в ряду последних будет Блаженный Августин. Они не потому стали святыми, что уже заранее были без греха (то есть без омрачений ума в терминологии буддизма), а потому что сознавали свои грехи и не отворачивались от них, не преуменьшали их и не замалчивали. Забота о себе и познание себя позволили им стать хорошими учителями.
Проблемы возникают не из-за того, что мы не вполне умеем делать то, чему учим, а когда зазор становится слишком велик и мы начинаем забывать о существовании этого зазора. Наш контакт с собой теряется. Мы закрываем глаза на свои недостатки, перестаем видеть свой приоритет в работе над собой и вместо этого занимаем себя исправлением чужих прегрешений, потреблением, накоплением и иными способами отвлечь себя от главного.
И ради своего блага, и ради блага наших ближних нам всегда нужно начинать с заботы о себе. Но чтобы о себе позаботиться, необходимо соблюдать принципиальное условие: нам нужно учиться себя видеть. Именно из этих соображений и проистекает второй универсальный призыв философов и духовных учителей: познай самого себя. Пока мы не видим, как то самое, что мы осуждаем в других, живет в нас, причем не в отдельные темные моменты жизни, а в каждую секунду этой жизни, мы остаемся бессильны им помочь. В нас нет понимания связи причин и следствий.
Более того, не видя своих омрачений с достаточной ясностью, мы презираем и осуждаем тех, кто нуждается в нашей заботе, ибо не видим своего родства со всеми теми, кого считаем дурными людьми. Мы считаем их какими-то особыми испорченными существами, находящимися ниже нас, хотя ими движут те же самые реакции ума, которые наполняют и нас, но в особо интенсивной и неуправляемой форме.
Всю свою жизнь отец Гунаратаны слушал, как монахи читают нараспев такие сутры, как Карания метта сутта, где говорится о тотальной любви к живым существам и преодолении всякой злобы. В сутре содержатся известные строки:
«Рожденные и те, кому предстоит родиться –
Пусть всем существам будет легко!
Пусть никто не обманывает другого
И не презирает никаких существ ни в каком состоянии.
Пусть никто в силу гнева или злобы
Не желает другому вреда.
Подобно тому, как мать ценой своей жизни защищает
Свое дитя, свое единственное дитя,
Так же с безграничным умом
Следует лелеять всех живых существ».
Как и отец Гунаратаны, достопочтенный Сонуттара знал эту сутру наизусть и сам читал ее в ходе религиозных церемоний. Их ум был переполнен прекрасными текстами, и все-таки они оставались жестокими и мелочными людьми, управляемыми невежественной инерцией своих омрачений. Они наказывали Гунаратану за проявления злобы и за нарушение правил, но в них самих было стократ больше злобы, чем в нем, а правила буддистской этики они нарушали каждодневно и в крайне тяжкой форме. Вот история о бревне и соринке из притчи Христа на наглядном примере. Точно такие же истории разворачиваются повсюду. Причина не в злонамеренности и порочности людей, а в их страхе смотреть на дурное в себе и в непонимании того, что можно и нужно делать это без отторжения и даже с любовью.
Они не видели в самих себе и с достаточной ясностью те же самые состояния, что осуждали в других. Пропорции были нарушены, а картинка искажена. Собственное бревно в глазу казалось им соринкой и чем-то вполне сносным, допустимым и простительным, а порой даже полезным. Мол, пусть я немного вспылил, но так я преподаю важный урок. Чужие же соринки вырастали в их воображении в огромные разлапистые сучья. На них они ополчались.
Что же искажало картинку и создавало это слепое пятно? Это была гравитация агрессии против своих недостатков и гравитация жажды положительных качеств. Некогда они пытались стать лучше, но им не удалось добиться желаемого результата, и это их разочаровало. Тогда они начали ненавидеть свои дурные качества и бояться их. Столкновение с собственными ограничениями причиняло им страдание, потому ради душевного комфорта они приучились не смотреть в ту сторону.
Любовь к своим недостаткам
<…>
Получить доступ к полной версии статьи и подкаста
Заказать новую книгу автора (2023 г.)